Он выбыл из боя, что дорого обошлось ему: оставшаяся без прикрытия пехота под напором дружных атак Скиппона и Кромвеля пришла в замешательство и наконец побежала, бросая оружие, с остервенением продираясь через колючки, теряя людей.Сам Карл, видя неминуемый разгром своего войска, хотел броситься в атаку: в отчаянии он выехал на скакуне вперед, призывая к бою личную гвардию, но чья-то спасительная рука схватила у него из рук уздечку, с силой повернула лошадь и умчала его к западу, подальше от пуль. За ним, не щадя шпор, понеслась вся его кавалерия, уцелевшая в битве. Скоро их догнал на обезумевшей, измученной лошади принц Руперт. Он вернулся на поле боя, когда все уже было кончено, и теперь тоже спасал свою жизнь.Оба холма, усеянные телами людей и лошадей, оказались очищенными от кавалеров, которые бежали в беспорядке до самого Ноттингема и дальше. Они оставили город, бросили весь свой обоз. Битва закончилась менее чем в три часа. В руки парламента попало около пяти тысяч пленных, вся артиллерия, оружие, снаряжение, обоз.День клонился к вечеру, когда Кромвель, еще не уняв возбуждения битвы, еще чувствуя ее окрыление и горячку, писал донесение спикеру парламента: «Сэр! После трех часов упорного боя, шедшего с переменным успехом, мы рассеяли противника, убили и взяли в плен около пяти тысяч, из них много офицеров. Также было захвачено двести повозок, то есть весь обоз, и вся артиллерия. Мы преследовали врага за Харборо почти до самого Лестера, куда бежал король. Сэр, это не что иное, как рука божья; и ему одному принадлежит слава. Генерал Фэрфакс служил вам верно и доблестно; лучше всего его характеризует то, что в победе он видит перст божий и скорее умрет, нежели припишет себе всю славу. Честные солдаты верно послужили вам в этом бою. Сэр, это преданные люди, и я богом заклинаю вас: не расхолаживайте их. Я бы хотел, чтобы тот, кто рискует жизнью ради свободы своей страны, мог бы смело вверить богу свободу своей совести, а вам — ту свободу, за которую он сражается».
Лондон ликовал. Обе палаты парламента устроили пышный банкет в Сити, после которого все присутствующие, встав, пропели псалом.Вместе с обозом в руки парламентской армии попала королевская канцелярия, брошенная охранниками. Вся переписка короля, в том числе его «французский кабинет», — бесценные документы, где король черным по белому заявлял о своей готовности и желании принять иностранную помощь деньгами, оружием и войсками против своего народа, — стала теперь достоянием гласности. Ее сначала прочли вслух в палате общин, а затем в Сити, перед лондонскими горожанами при большом стечении народа. Любой желающий мог подойти и убедиться в их подлинности — взять в руки, рассмотреть почерк и печати.Невиданное возмущение всколыхнуло город. Сам король оказался предателем! Ведя с парламентом переговоры, он в то же время вероломно призывал на помощь герцога Лотарингского, французов, датчан, даже ирландцев. Он звал их вторгнуться в Англию с оружием в руках. Он, оказывается, никогда и не хотел мира; ни одна его уступка не была подлинной; ни одно свое обещание он не собирался выполнять. Он надеялся только на силу и всегда мечтал править самодержавно.Дело короля было проиграно, казалось, навсегда. Напрасно раздавались голоса возражений против разглашения «семейных тайн»: парламент велел издать эти письма и распространить в народе. Они вышли вскоре же под названием: «Открытый портфель короля, или Некоторые письма и секретные бумаги, писанные рукою короля и захваченные на поле битвы при Нэсби, 14 июня 1645 года, победоносным сэром Томасом Фэрфаксом, которыми разоблачаются многие государственные тайны, вполне оправдывающие дело, ради которого сэр Томас Фэрфакс дал сражение в сей достопамятный день; с примечаниями».На западе, куда бежал король, война велась короткими стычками, с неизменным успехом Фэрфакса и Кромвеля. За год они взяли более пятидесяти роялистских крепостей, в том числе важный пункт Бристоль, который отчаянно оборонял Руперт. 24 июня 1646 года пал Оксфорд — главная квартира короля. Карл, обрезав волосы и бороду и переодевшись в костюм слуги, в сопровождении двух приближенных бежал. Не решившись войти в Лондон, он направился на север и сдался на милость шотландцев. Гражданская война окончилась полной победой парламента, победой славного и могучего генерала Кромвеля. Глава VПредатель Дорогой Кромвель! Да откроет бог твои глаза и сердце на соблазн, в который ввергла тебя палата общин, даровав тебе две с половиной тысячи фунтов ежегодно. Ты великий человек, Кромвель! Но если ты и впредь будешь хлопотать лишь о собственном покое, если и впредь будешь тормозить в парламенте наши петиции, то для всех нас, угнетенных и задавленных, слишком полагавшихся на тебя, избавление придет не от вас, шелковых индепендентов. Собери свою решимость, воскликни: «Если я погибну, пусть будет так!» — и иди с нами. Если же нет, я обвиню тебя в низком обмане, в том, что ты предал нас в тиранические руки пресвитериан, против которых мы сумели бы защитить себя, если бы не ты, о Кромвель. Да будет проклят день, когда им удалось купить тебя за две с половиной тысячи. Джон Лилберн
Дела в Шотландии плохи. Как будто они лучше в Англии! У нас здесь полно разных клик, и еще того хуже. Кромвель 1. Агитаторы Давно с ним такого не было. После триумфа невиданных побед, после легкой, стремительной окрыленности последних лет, после радости битв и явленных знаков милости божьей — снова мрак, отчаяние, болезнь. Снова страх смерти.Война кончилась. И как после всякого напряжения, порыва, самозабвенного горения с неизбежностью наступает расплата за высокие радости, так и теперь настала горькая пора реакций и отрезвления не только в душе и теле Кромвеля, но и в душе и теле всей нации.Шотландцы в декабре 1646 года выдали Карла английскому парламенту за четыреста тысяч фунтов стерлингов, После этого шотландская армия удалилась восвояси. Короля, бессовестно проданного парламенту, с большим почетом, с пушечными залпами и колокольным звоном приняли английские комиссары и поместили в замке Холмби, на севере Англии. Его сторонники сложили оружие, это правда, но их было еще много, очень много, а главное — сам парламент, похоже, хотел с ним наконец договориться.Желания короля немедленно исполнялись. Его жизнь обставили с подобающей роскошью. Ему разрешили иметь большую свиту, его слушали на коленях. Сам Фэрфакс, победитель при Нэсби, поцеловал ему руку. Пресвитерианское большинство в палате было теперь всецело на его стороне. После того как они отменили свою вассальную зависимость от короля — «рыцарское держание» — и установили пресвитерианское церковное устройство, они были полновластными хозяевами в стране. Сами себе выдавали доходные должности, беззастенчиво наживались, не скованные теперь старым феодальным правом. Без монархии им не обойтись: возвращение короля — это возвращение порядка.
Кромвель на время совершенно отошел от государственных дел. Летом 1646 года он всецело поглощен семейными заботами. Он выдает замуж за боевого товарища и единомышленника Генри Айртона свою старшую дочь Бриджет, набожную, робкую девушку. Тридцатидвухлетний Айртон, зрелый муж, отважный воин, будет ей надежной опорой.Его доходы значительно возросли: еще осенью прошлого года парламент пожаловал ему две с половиной тысячи фунтов в год за «неутомимую и верную службу». Пора было подумать о том, чтобы перевезти Элизабет с младшими детьми и матушку из Или в Лондон. Осенью Кромвель занят переездом — он поселяется теперь в Дру-ри-Лейн, между Сити и Вестминстером, неподалеку от таверны «Красный лев».В конце января нового, 1647 года он заболевает. Его мучат головные боли, и врачи находят опухоль на голове, большой абсцесс, опасный для жизни. Мысли о конце вновь посещают его. Он уверен, что болезнь его незримыми нитями связана с нравственными страданиями, а они идут от упадка, от безнадежного провала того великого общего дела, за которое велась война.Кромвель не был против монархии. Он и другие ин-депенденты желали только, чтобы завоеванные права и свободы были гарантированы, они желали реформ. Следует изменить порядок выборов в парламент, чтобы средние сквайры, джентри, предприимчивые купцы получили больше мест и могли заметнее влиять на политику. Следует закрепить от посягательств пресвитерианских старейшин свободу совести, свободу слова, свободу петиций — неотъемлемые права каждого англичанина, записанные еще в Великой хартии вольностей. На этих условиях и он, и Вэн, и Гезльриг согласны были вернуть короля в Уайтхолл.Но в их лагере раздавались и иные голоса, более смелые, более беспокоящие. Они раздавались снизу, из народа. Мелкие ремесленники, торговцы, крестьяне, для которых война была настоящим бедствием, требовали решительных реформ. Парламентские индепенденты стали для них уже грандами, шелковыми господами.Положение народа действительно было тягостным. Война вызвала разруху, торговля прекратилась, сношения между графствами нарушились. Враждебные армии, сражаясь, вытоптали посевы, съели все припасы и для людей, и для скота, отобрали лошадей. Пища вздорожала, а изделия ремесленников не находили сбыта. Война кончилась — бедствия продолжались. Акцизами были безжалостно обложены предметы первой необходимости: мясо, соль, пиво, ткани, уголь. Армия огромной обузой висела на плечах народа, лорды беззастенчиво хозяйничали в поместьях, сгоняя с земли целые деревни и огораживая поля для своих овец, пресвитерианские старшины, словно епископы, требовали церковной десятины.Народное недовольство принимало угрожающие размеры. Кромвель столкнулся с ним еще во время войны, когда группы вооруженных крестьян, «дубинщиков», нападали на его отряды, как, впрочем, и на отряды роялистов. Он понимал, что это бедные темные люди, доведенные до отчаяния, и не был к ним строг, хотя и оборонялся, когда возникала необходимость.Теперь простой люд слал в парламент петицию за петицией. «Мы, веря в вашу искренность, — писали они, — избрали вас в качестве своих поверенных и защитников, мы доверили вам мир… мы предоставили в ваше распоряжение свое имущество, а вы ограбили и разорили нас; мы доверили вам свою свободу, а вы нас поработили и закрепостили; мы доверили вам свою жизнь, а вы нас убиваете и истязаете ежедневно…» «Поистине, — думал Кромвель, — дела в Англии идут хуже некуда, множество разных клик раздирают страну на части, и бог знает, чем все это кончится…» Конец общего дела и конец собственной жизни слились для него в одно: смертный приговор был, казалось, произнесен.
Выздоровление от тяжелой болезни шло медленно. Но дух уже наполнился бодростью. Еще слабой рукой сжимая перо, он писал Фэрфаксу: «И я с полной уверенностью признаю, что господь в своем посещении явил мне силу отца своего. Я осознал в себе смертный приговор, чтобы научиться верить в Того, кто воскрешает от смерти, чтобы не полагаться на плоть свою…» Как-то, прогуливаясь в садах Вестминстера, ступая будто чужими, ватными ногами, он встретил Ледло. Энергичный, умный тридцатилетний Эдмунд Ледло, отличившийся в сражениях на стороне парламента и в прошлом году избранный членом палаты, был Оливеру симпатичен. Ему почему-то хотелось открыться — он умел слушать, умел внимательно смотреть в лицо собеседнику. Он сразу заметил, что Кромвель чем-то удручен, и спросил о причине.Они свернули на боковую аллею, спешить было некуда, и Кромвель поведал ему самое сокровенное. Доблестные крестоносцы, совершившие славный поход за дело господне, превратились теперь в свору жадных псов, дерущихся из-за куска мяса. Как просто и хорошо было в армии! Как хорошо было в те дни, когда война еще не началась и члены парламента шли вместе!.. Он вспомнил Отца Эдмунда, сквайра Генри Ледло, вспомнил безоглядную смелость его речей. В мае 1642 года спикер сделал ему выговор за то, что он сказал, будто король недостоин своей должности.— Если бы твой отец был жив сейчас, — говорил Кромвель, — он заставил бы их выслушать, чего они заслуживают. Ведь это жалости достойно — служить такому парламенту! Пусть ты был ему верен как никто, но, если какой-нибудь узколобый малый встанет там и очернит тебя, ты никогда не отмоешься. То ли дело в армии! Если ты верно служишь своему генералу, ты огражден от всякой клеветы, от всякой зависти.Бедная армия! В парламенте ее так ненавидели, как будто она была причиной всех неустройств в королевстве. Ей приказали не приближаться к столице менее чем на 25 миль. Войскам задолжали плату за много недель — не меньше трехсот тысяч фунтов.Солдаты были недовольны. Их ропот нарастал, расширялся, принимал угрожающие размеры. Закаленные в битвах, умудренные политическим опытом, научившиеся мыслить, «железнобокие» стали грозной силой. О них говорили, что они против короля и против всякой власти, кроме народной. Карла они прямо называли тираном и врагом. Если они обернут свое оружие против парламента, страшно даже подумать, что произойдет в стране.В палате отлично это понимали. Разговоры о том, как быть с армией, велись уже давно. 18 февраля 1647 года приняли решение: армию распустить, оставив только десять тысяч пехоты и 6400 кавалерии для гарнизонной службы. Главнокомандующим этих сил назначался генерал Фэрфакс, а кроме него, генералов в армии быть вообще не должно. Из числа уволенных солдат набирается новая армия в 12 тысяч человек для отправки в Ирландию. Все офицеры обязаны принять Ковенант, то есть присоединиться к пресвитерианской церкви. Членами парламента они более быть не могут.Как ловко они это проделали! Одним махом все генералы-индепенденты — Кромвель, Айртон, Ламберт — из армии удалялись. Другой пункт — другой удар: все кромвелевские полковники и капитаны, члены индепендентских сект: Оки, Прайд, Гаррисон, Хортон, да мало ли их еще! — выбрасывались тоже; слепцу было ясно, что они не подпишут никакого Ковенанта. А на пребывание офицеров в парламенте или членов парламента в войсках налагался окончательный запрет. А кто пошумливее, кто осмеливается выражать недовольство, удаляется в Ирландию, подальше от Лондона.Придумано было великолепно, но одно звено из цепи выпало: желание и воля самой армии. Не такие это были Солдаты, чтобы, подобно стаду овец, безмолвно подчиняться любым приказам «сверху». Они воевали за святое дело и теперь были вправе требовать того, что им полагалось. Когда 21 марта парламентские комиссары явились к войску, чтобы обсудить предварительные условия роспуска и набора сил в Ирландию, им была вручена петиция. Ее подписали многие индепендентские офицеры, в их числе Оки, Прайд, Айртон. Они требовали немедленной выплаты жалованья, амнистии за содеянное в ходе войны, обеспечения солдатских вдов и сирот. Они требовали не принуждать их идти сражаться в Ирландию.Трудно было Кромвелю в эти дни! Он понимал всю низость, всю злонамеренность парламентских решений и в душе не одобрял их. Он сознавал, что армия — единственная сила, способная отстоять то дело, за которое она сражалась. Но дисциплина! Не сам ли он учил своих солдат беспрекословному повиновению? Не сам ли безжалостно карал все признаки своеволия, расхлябанности? И потом главное и самое страшное: если армия взбунтуется против парламента, что будет со страной? Новая война? До каких пор? К чему она приведет?22 марта Кромвель поднялся со своего места в палате общин и, сознавая всю значительность своих слов, слов победоносного вождя и кумира армии, сказал:— В присутствии всемогущего бога, перед которым я сейчас стою, заверяю вас: армия разойдется и сложит оружие у ваших дверей, как только вы ей прикажете.Его рука лежала на сердце, в глазах стояли слезы, он говорил искренне. Он был уверен в тот момент, что так и надо: смиренно подчиниться этому приказу, чтобы предотвратить еще худший хаос, возмущение, может быть, кровопролитие. Но на душе лежал камень. Что ему оставалось делать в Англии? Часть его солдат забирали в Ирландию, его собственный полк передавали другому командиру. Может быть, лучше совсем уехать? Отправиться в Германию, на помощь Фридриху Пфальцскому, вот уже который год ведшему протестантское воинство против католиков? Сам Фридрих звал его на помощь…Но события в Англии не давали опомниться. Узнав о решении распустить армию, солдаты и младшие офицеры вышли из повиновения. Среди них появились агитаторы — самые смелые, непримиримо настроенные; они вели за собой всю массу. В войсках начались митинги. «Распускайте всех или никого, — говорили агитаторы. — Всех в Ирландию — или никого!» От каждого полка избрали по два агитатора, и они составили совет для защиты солдатских интересов.Они быстро нашли общий язык с лондонскими ремесленниками, подмастерьями, проповедниками. Еще в сорок пятом году в Лондоне появилось несколько памфлетистов, которые стали писать о свободах и правах народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Лондон ликовал. Обе палаты парламента устроили пышный банкет в Сити, после которого все присутствующие, встав, пропели псалом.Вместе с обозом в руки парламентской армии попала королевская канцелярия, брошенная охранниками. Вся переписка короля, в том числе его «французский кабинет», — бесценные документы, где король черным по белому заявлял о своей готовности и желании принять иностранную помощь деньгами, оружием и войсками против своего народа, — стала теперь достоянием гласности. Ее сначала прочли вслух в палате общин, а затем в Сити, перед лондонскими горожанами при большом стечении народа. Любой желающий мог подойти и убедиться в их подлинности — взять в руки, рассмотреть почерк и печати.Невиданное возмущение всколыхнуло город. Сам король оказался предателем! Ведя с парламентом переговоры, он в то же время вероломно призывал на помощь герцога Лотарингского, французов, датчан, даже ирландцев. Он звал их вторгнуться в Англию с оружием в руках. Он, оказывается, никогда и не хотел мира; ни одна его уступка не была подлинной; ни одно свое обещание он не собирался выполнять. Он надеялся только на силу и всегда мечтал править самодержавно.Дело короля было проиграно, казалось, навсегда. Напрасно раздавались голоса возражений против разглашения «семейных тайн»: парламент велел издать эти письма и распространить в народе. Они вышли вскоре же под названием: «Открытый портфель короля, или Некоторые письма и секретные бумаги, писанные рукою короля и захваченные на поле битвы при Нэсби, 14 июня 1645 года, победоносным сэром Томасом Фэрфаксом, которыми разоблачаются многие государственные тайны, вполне оправдывающие дело, ради которого сэр Томас Фэрфакс дал сражение в сей достопамятный день; с примечаниями».На западе, куда бежал король, война велась короткими стычками, с неизменным успехом Фэрфакса и Кромвеля. За год они взяли более пятидесяти роялистских крепостей, в том числе важный пункт Бристоль, который отчаянно оборонял Руперт. 24 июня 1646 года пал Оксфорд — главная квартира короля. Карл, обрезав волосы и бороду и переодевшись в костюм слуги, в сопровождении двух приближенных бежал. Не решившись войти в Лондон, он направился на север и сдался на милость шотландцев. Гражданская война окончилась полной победой парламента, победой славного и могучего генерала Кромвеля. Глава VПредатель Дорогой Кромвель! Да откроет бог твои глаза и сердце на соблазн, в который ввергла тебя палата общин, даровав тебе две с половиной тысячи фунтов ежегодно. Ты великий человек, Кромвель! Но если ты и впредь будешь хлопотать лишь о собственном покое, если и впредь будешь тормозить в парламенте наши петиции, то для всех нас, угнетенных и задавленных, слишком полагавшихся на тебя, избавление придет не от вас, шелковых индепендентов. Собери свою решимость, воскликни: «Если я погибну, пусть будет так!» — и иди с нами. Если же нет, я обвиню тебя в низком обмане, в том, что ты предал нас в тиранические руки пресвитериан, против которых мы сумели бы защитить себя, если бы не ты, о Кромвель. Да будет проклят день, когда им удалось купить тебя за две с половиной тысячи. Джон Лилберн
Дела в Шотландии плохи. Как будто они лучше в Англии! У нас здесь полно разных клик, и еще того хуже. Кромвель 1. Агитаторы Давно с ним такого не было. После триумфа невиданных побед, после легкой, стремительной окрыленности последних лет, после радости битв и явленных знаков милости божьей — снова мрак, отчаяние, болезнь. Снова страх смерти.Война кончилась. И как после всякого напряжения, порыва, самозабвенного горения с неизбежностью наступает расплата за высокие радости, так и теперь настала горькая пора реакций и отрезвления не только в душе и теле Кромвеля, но и в душе и теле всей нации.Шотландцы в декабре 1646 года выдали Карла английскому парламенту за четыреста тысяч фунтов стерлингов, После этого шотландская армия удалилась восвояси. Короля, бессовестно проданного парламенту, с большим почетом, с пушечными залпами и колокольным звоном приняли английские комиссары и поместили в замке Холмби, на севере Англии. Его сторонники сложили оружие, это правда, но их было еще много, очень много, а главное — сам парламент, похоже, хотел с ним наконец договориться.Желания короля немедленно исполнялись. Его жизнь обставили с подобающей роскошью. Ему разрешили иметь большую свиту, его слушали на коленях. Сам Фэрфакс, победитель при Нэсби, поцеловал ему руку. Пресвитерианское большинство в палате было теперь всецело на его стороне. После того как они отменили свою вассальную зависимость от короля — «рыцарское держание» — и установили пресвитерианское церковное устройство, они были полновластными хозяевами в стране. Сами себе выдавали доходные должности, беззастенчиво наживались, не скованные теперь старым феодальным правом. Без монархии им не обойтись: возвращение короля — это возвращение порядка.
Кромвель на время совершенно отошел от государственных дел. Летом 1646 года он всецело поглощен семейными заботами. Он выдает замуж за боевого товарища и единомышленника Генри Айртона свою старшую дочь Бриджет, набожную, робкую девушку. Тридцатидвухлетний Айртон, зрелый муж, отважный воин, будет ей надежной опорой.Его доходы значительно возросли: еще осенью прошлого года парламент пожаловал ему две с половиной тысячи фунтов в год за «неутомимую и верную службу». Пора было подумать о том, чтобы перевезти Элизабет с младшими детьми и матушку из Или в Лондон. Осенью Кромвель занят переездом — он поселяется теперь в Дру-ри-Лейн, между Сити и Вестминстером, неподалеку от таверны «Красный лев».В конце января нового, 1647 года он заболевает. Его мучат головные боли, и врачи находят опухоль на голове, большой абсцесс, опасный для жизни. Мысли о конце вновь посещают его. Он уверен, что болезнь его незримыми нитями связана с нравственными страданиями, а они идут от упадка, от безнадежного провала того великого общего дела, за которое велась война.Кромвель не был против монархии. Он и другие ин-депенденты желали только, чтобы завоеванные права и свободы были гарантированы, они желали реформ. Следует изменить порядок выборов в парламент, чтобы средние сквайры, джентри, предприимчивые купцы получили больше мест и могли заметнее влиять на политику. Следует закрепить от посягательств пресвитерианских старейшин свободу совести, свободу слова, свободу петиций — неотъемлемые права каждого англичанина, записанные еще в Великой хартии вольностей. На этих условиях и он, и Вэн, и Гезльриг согласны были вернуть короля в Уайтхолл.Но в их лагере раздавались и иные голоса, более смелые, более беспокоящие. Они раздавались снизу, из народа. Мелкие ремесленники, торговцы, крестьяне, для которых война была настоящим бедствием, требовали решительных реформ. Парламентские индепенденты стали для них уже грандами, шелковыми господами.Положение народа действительно было тягостным. Война вызвала разруху, торговля прекратилась, сношения между графствами нарушились. Враждебные армии, сражаясь, вытоптали посевы, съели все припасы и для людей, и для скота, отобрали лошадей. Пища вздорожала, а изделия ремесленников не находили сбыта. Война кончилась — бедствия продолжались. Акцизами были безжалостно обложены предметы первой необходимости: мясо, соль, пиво, ткани, уголь. Армия огромной обузой висела на плечах народа, лорды беззастенчиво хозяйничали в поместьях, сгоняя с земли целые деревни и огораживая поля для своих овец, пресвитерианские старшины, словно епископы, требовали церковной десятины.Народное недовольство принимало угрожающие размеры. Кромвель столкнулся с ним еще во время войны, когда группы вооруженных крестьян, «дубинщиков», нападали на его отряды, как, впрочем, и на отряды роялистов. Он понимал, что это бедные темные люди, доведенные до отчаяния, и не был к ним строг, хотя и оборонялся, когда возникала необходимость.Теперь простой люд слал в парламент петицию за петицией. «Мы, веря в вашу искренность, — писали они, — избрали вас в качестве своих поверенных и защитников, мы доверили вам мир… мы предоставили в ваше распоряжение свое имущество, а вы ограбили и разорили нас; мы доверили вам свою свободу, а вы нас поработили и закрепостили; мы доверили вам свою жизнь, а вы нас убиваете и истязаете ежедневно…» «Поистине, — думал Кромвель, — дела в Англии идут хуже некуда, множество разных клик раздирают страну на части, и бог знает, чем все это кончится…» Конец общего дела и конец собственной жизни слились для него в одно: смертный приговор был, казалось, произнесен.
Выздоровление от тяжелой болезни шло медленно. Но дух уже наполнился бодростью. Еще слабой рукой сжимая перо, он писал Фэрфаксу: «И я с полной уверенностью признаю, что господь в своем посещении явил мне силу отца своего. Я осознал в себе смертный приговор, чтобы научиться верить в Того, кто воскрешает от смерти, чтобы не полагаться на плоть свою…» Как-то, прогуливаясь в садах Вестминстера, ступая будто чужими, ватными ногами, он встретил Ледло. Энергичный, умный тридцатилетний Эдмунд Ледло, отличившийся в сражениях на стороне парламента и в прошлом году избранный членом палаты, был Оливеру симпатичен. Ему почему-то хотелось открыться — он умел слушать, умел внимательно смотреть в лицо собеседнику. Он сразу заметил, что Кромвель чем-то удручен, и спросил о причине.Они свернули на боковую аллею, спешить было некуда, и Кромвель поведал ему самое сокровенное. Доблестные крестоносцы, совершившие славный поход за дело господне, превратились теперь в свору жадных псов, дерущихся из-за куска мяса. Как просто и хорошо было в армии! Как хорошо было в те дни, когда война еще не началась и члены парламента шли вместе!.. Он вспомнил Отца Эдмунда, сквайра Генри Ледло, вспомнил безоглядную смелость его речей. В мае 1642 года спикер сделал ему выговор за то, что он сказал, будто король недостоин своей должности.— Если бы твой отец был жив сейчас, — говорил Кромвель, — он заставил бы их выслушать, чего они заслуживают. Ведь это жалости достойно — служить такому парламенту! Пусть ты был ему верен как никто, но, если какой-нибудь узколобый малый встанет там и очернит тебя, ты никогда не отмоешься. То ли дело в армии! Если ты верно служишь своему генералу, ты огражден от всякой клеветы, от всякой зависти.Бедная армия! В парламенте ее так ненавидели, как будто она была причиной всех неустройств в королевстве. Ей приказали не приближаться к столице менее чем на 25 миль. Войскам задолжали плату за много недель — не меньше трехсот тысяч фунтов.Солдаты были недовольны. Их ропот нарастал, расширялся, принимал угрожающие размеры. Закаленные в битвах, умудренные политическим опытом, научившиеся мыслить, «железнобокие» стали грозной силой. О них говорили, что они против короля и против всякой власти, кроме народной. Карла они прямо называли тираном и врагом. Если они обернут свое оружие против парламента, страшно даже подумать, что произойдет в стране.В палате отлично это понимали. Разговоры о том, как быть с армией, велись уже давно. 18 февраля 1647 года приняли решение: армию распустить, оставив только десять тысяч пехоты и 6400 кавалерии для гарнизонной службы. Главнокомандующим этих сил назначался генерал Фэрфакс, а кроме него, генералов в армии быть вообще не должно. Из числа уволенных солдат набирается новая армия в 12 тысяч человек для отправки в Ирландию. Все офицеры обязаны принять Ковенант, то есть присоединиться к пресвитерианской церкви. Членами парламента они более быть не могут.Как ловко они это проделали! Одним махом все генералы-индепенденты — Кромвель, Айртон, Ламберт — из армии удалялись. Другой пункт — другой удар: все кромвелевские полковники и капитаны, члены индепендентских сект: Оки, Прайд, Гаррисон, Хортон, да мало ли их еще! — выбрасывались тоже; слепцу было ясно, что они не подпишут никакого Ковенанта. А на пребывание офицеров в парламенте или членов парламента в войсках налагался окончательный запрет. А кто пошумливее, кто осмеливается выражать недовольство, удаляется в Ирландию, подальше от Лондона.Придумано было великолепно, но одно звено из цепи выпало: желание и воля самой армии. Не такие это были Солдаты, чтобы, подобно стаду овец, безмолвно подчиняться любым приказам «сверху». Они воевали за святое дело и теперь были вправе требовать того, что им полагалось. Когда 21 марта парламентские комиссары явились к войску, чтобы обсудить предварительные условия роспуска и набора сил в Ирландию, им была вручена петиция. Ее подписали многие индепендентские офицеры, в их числе Оки, Прайд, Айртон. Они требовали немедленной выплаты жалованья, амнистии за содеянное в ходе войны, обеспечения солдатских вдов и сирот. Они требовали не принуждать их идти сражаться в Ирландию.Трудно было Кромвелю в эти дни! Он понимал всю низость, всю злонамеренность парламентских решений и в душе не одобрял их. Он сознавал, что армия — единственная сила, способная отстоять то дело, за которое она сражалась. Но дисциплина! Не сам ли он учил своих солдат беспрекословному повиновению? Не сам ли безжалостно карал все признаки своеволия, расхлябанности? И потом главное и самое страшное: если армия взбунтуется против парламента, что будет со страной? Новая война? До каких пор? К чему она приведет?22 марта Кромвель поднялся со своего места в палате общин и, сознавая всю значительность своих слов, слов победоносного вождя и кумира армии, сказал:— В присутствии всемогущего бога, перед которым я сейчас стою, заверяю вас: армия разойдется и сложит оружие у ваших дверей, как только вы ей прикажете.Его рука лежала на сердце, в глазах стояли слезы, он говорил искренне. Он был уверен в тот момент, что так и надо: смиренно подчиниться этому приказу, чтобы предотвратить еще худший хаос, возмущение, может быть, кровопролитие. Но на душе лежал камень. Что ему оставалось делать в Англии? Часть его солдат забирали в Ирландию, его собственный полк передавали другому командиру. Может быть, лучше совсем уехать? Отправиться в Германию, на помощь Фридриху Пфальцскому, вот уже который год ведшему протестантское воинство против католиков? Сам Фридрих звал его на помощь…Но события в Англии не давали опомниться. Узнав о решении распустить армию, солдаты и младшие офицеры вышли из повиновения. Среди них появились агитаторы — самые смелые, непримиримо настроенные; они вели за собой всю массу. В войсках начались митинги. «Распускайте всех или никого, — говорили агитаторы. — Всех в Ирландию — или никого!» От каждого полка избрали по два агитатора, и они составили совет для защиты солдатских интересов.Они быстро нашли общий язык с лондонскими ремесленниками, подмастерьями, проповедниками. Еще в сорок пятом году в Лондоне появилось несколько памфлетистов, которые стали писать о свободах и правах народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43