Все это произошло не из-за каких-нибудь случайных или частных обстоятельств и не из-за простой непредусмотрительности, а из-за принципиального нежелания его светлости превратить эту войну в победу. Он сам не раз заявлял, что ему не нравится эта война и он предпочел бы мир с королем.Манчестер тоже не желает молчать. Он выступает в палате лордов три дня спустя. Его гнев разражается потоком обвинений против Кромвеля: он-де и склонен к неповиновению, и способен на мятеж, и готов уничтожить корону и аристократию. Он сказал ему, Манчестеру, однажды: «Дело не пойдет на лад, пока вас не будут звать просто мистер Монтэгю». Он против пресвитериан и шотландцев и готов поднять на них оружие. Он говорил, что надеется дожить до такого дня, когда в Англии не будет аристократов. Он грозился застрелить короля, как любого другого врага, если тот окажется перед ним. Он пытался дезертировать! Он покровительствует сектантам, мистикам, визионерам, которые тоже ненавидят лордов только за то, что они лорды!Скандал в парламенте разгорался. Лорды, конечно, поддержали Манчестера. В общинах пресвитериане хранили осторожное молчание, но было ясно, что их симпатии на его стороне. За Кромвеля стояли индепенденты.Кромвель настолько чувствовал за собой силу, настолько был уверен в правоте своей, что забыл об осторожности. Не только в парламенте, но и вне его, при встречах не только с близкими, но и с весьма далекими и даже не совсем доброжелательными к нему людьми он открыто возмущался поведением Манчестера, осуждал шотландцев и уверял, что и без них можно одержать победу, а если они вздумают мешать ему, он сам выгонит их из Англии. Наконец, он в раздражении позволял себе нападать на прерогативы короля, на лордов, на государственные устои…Подозрительная встревоженность пресвитериан росла. В начале декабря в доме Эссекса собрались Холльз, Степлтон, несколько шотландских уполномоченных. Речь шла о том, как избавиться от такого опасного человека, каким стал для них Кромвель. Перебрали все старые добрые способы: яд, кинжал, обвинение в государственной измене — ничто не казалось подходящим в должной мере. После долгих споров решили посовещаться с юристами. Тут же, поздним вечером, по знаку величественного Эссекса послали за Уайтлоком и Мэйнардом, известными своей ученостью, опытом и респектабельностью; им можно довериться: они, кажется; с сочувствием отнесутся к делу.Через полчаса или около того Уайтлок и Мэйнард, смущенные и встревоженные столь поздним вызовом, вошли в комнату. По лицам людей, тесно сидевших вокруг стола, по особо напряженной тишине и нескольким украдкой брошенным взглядам они тотчас догадались, что от них потребуют участия в заговоре. Перед ними извинились. Говорить начал шотландский канцлер лорд Доуден. После нескольких ничего не значащих учтивых став он перешел к сути дела.— Вы знаете, господа, — сказал он, — генерал-лейтенант Кромвель не принадлежит к числу наших друзей. Он старался всячески вредить нашим войскам, когда мы вступили в Англию. Он непочтителен к его светлости лорду-генералу. По правилам нашего Ковенанта, всякий, кто играет роль поджигателя между двумя королевствами, надлежит немедленному суду. Поджигатель по законам Шотландии — это тот, кто сеет раздоры и старается произвести пагубные смуты. Так вот, мы желаем узнать от вас, имеет ли это слово то же значение в английских законах и заслуживает ли, по вашему мнению, лейтенант-генерал Кромвель названия «поджигателя» ? Если заслуживает, то как с ним следует поступить?Ах, какой трудный вопрос они задали! И Уайтлок и Мэйнард отлично понимали, какой важный выбор стоит перед ними. Кромвель — или пресвитериане? Кромвель — или король? Новое — или старое?Молчание затягивалось. Принесли еще свечей, часы пробили полночь.Юристы наконец переглянулись, и Уайтлок поднял голову. Его практический ясный ум работал как хорошо отлаженная машина.— Поскольку никто не начинает говорить, — с важностью произнес он, — я позволю себе в изъявление преданности его светлости (поклон в сторону Эссекса) выразить мое мнение. Слово «поджигатель» имеет у нас тот же смысл, что и в законах Шотландии. Но заслуживает ли этого названия генерал-лейтенант Кромвель, это можно узнать только тогда, когда будет доказано, что он действительно говорил или делал что-либо, клонившееся к возбуждению раздоров между двумя королевствами или смут среди нас самих. Я думаю, ни вы, милорд генерал (еще поклон в сторону Эссекса), ни вы, милорды комиссары Шотландии, не решитесь заводить дело и тем более выдвигать обвинение, не будучи полностью уверены в успехе. Кромвель — человек с умом смелым, изобретательным, гибким. Его влияние в нижней палате огромно; да и среди лордов многие его поддержат. Я не знаю, и вы здесь не привели ни одного факта, который доказал бы палате, что Кромвель действительно поджигатель. А потому благоразумно ли обвинять его в этом? Мне кажется, сначала нужно собрать о нем сведения, и тогда, если сочтете нужным, пригласите нас вторично. Мы выскажем свое мнение, а вы решите дело так, как вам заблагорассудится.Лучше сказать было невозможно. Здесь было все: почтение к главнокомандующему и шотландцам, готовность помочь советом, умное, осторожное предостережение и твердый отказ участвовать. Мы разберем чисто юридическую сторону, а уж решайте и делайте все вы сами. Мэйнарду оставалось объявить, что он согласен с мистером Уайтлоком. Он добавил только одно тонкое соображение: слово «поджигатель» в законах английских употребляется редко и может подать повод к недоразумениям.Надежды заговорщиков рушились. Напрасно горячились Холльз и Степлтон, доказывая, что Кромвель вовсе не имеет в палате такого влияния, которое ему приписывают, что у него много врагов, тайных и явных. Напрасно они уверяли, что охотно возьмут на себя дело публичного обвинения и приведут такие факты и слова, которые ясно изобличат его злостные намерения.Осторожные шотландцы молчали: они поняли, что дело проиграно. Споры постепенно затухали. В два часа утра Уайтлок и Мэйнард одновременно, словно по команде, поднялись и раскланялись. Заговор провалился.Он имел лишь одно последствие: кто-то из участников ночного разговора (уж не сам ли Уайтлок?) известил обо всем Кромвеля. И он после этого стал еще смелее, еще энергичнее.
9 декабря он снова берет слово в парламенте. Шум в палате общин мгновенно стихает.— Теперь время говорить или навсегда умолкнуть, — торжественно произносит он. — Дело идет о спасении нации от полного обескровления или, лучше сказать, смерти. Затягивание войны может привести к тому, что страна возненавидит нас и само имя парламента…Он хорошо все продумал. Слова сами складывались в законченные фразы, голос гремел, неколебимая уверенность окрыляла. Он знал, что нужно для победы. Не об ошибках командования теперь речь и не о Манчестере только! Надо изменить сам принцип ведения войны, надо реорганизовать всю армию.— Что говорят о нас враги? — продолжал он. — Что говорят о нас даже люди, которые при открытии парламента являлись нашими друзьями? Они говорят, что члены обеих палат захватили высшие должности, военные и гражданские, и благодаря своим связям в парламенте и влиянию в армии остаются бессменно у власти и не дают быстро закончиться войне, чтобы вместе с ней не пришел конец их власти. Я говорю вам это в лицо, между тем как другие говорят это за вашей спиной.Так вот куда он клонит! Он хочет показать, что, нападая на Манчестера, не хотел добиться каких-либо преимуществ лично для себя. Но самое главное — у многих даже дух захватило, — ведь это значит, он призывает к тому, чтобы сменить все командование армии! И Эссекс, и Манчестер, и другие подобные им командиры были членами парламента. Он хочет, чтобы они сами сложили с себя руководство войной.— Если армия, — Кромвель сделал особое ударение на этой фразе, — не будет устроена иначе, а война не будет вестись более решительно, то народ не сможет дальше выносить ее и заставит вас принять позорный мир.Ему удалось воодушевить своих единомышленников-индепендентов и убедить колеблющихся. Даже многие из пресвитериан поддержали его. Генри Вэн заявил, что готов немедленно сложить с себя полномочия казначея флота, и Оливер после него сказал, что тоже готов отказаться от командной должности в армии. В считанные дни дело решилось.15 декабря палата общин приняла билль о самоотречении. «В течение этой войны, — говорилось в нем, — ни один член обеих палат не должен занимать или выполнять каких-либо командных должностей, военных или гражданских». Это была победа едва ли не более крупная, чем Марстон-Мур. Все пресвитерианское руководство армии, в том числе графы Эссекс и Манчестер, должны были в сорокадневный срок отказаться от своих постов. Главнокомандующим армии был по предложению Кромвеля назначен профессиональный военный, умеренный пресвитерианин, энергичный и храбрый воин Томас Фэрфакс. Приняв командование, он вышел из парламента. Ведущими помощниками при нем стали люди, как правило, молодые, не обремененные пышными титулами и длинными родословными: набожный Филип Скиппон, немало воевавший на континенте, тридцатипятилетний сын сквайра Генри Айртон, двадцатишестилетний майор-генерал Джон Ламберт, тоже сын сквайра.Одно ведущее место пустовало в армии — место командира кавалерии и одновременно заместителя главнокомандующего. О том, кого назначить на этот пост, речи пока не было.
В январе 1645 года парламент принял решение о создании регулярной парламентской армии — Армии нового образца. Ею должен руководить единый центр — военный совет, солдатам и офицерам платят из государственной казны. «Армия должна состоять из шести тысяч всадников, — говорилось в постановлении, — которые должны разделяться по десять полков… Для этой армии должна быть набрана тысяча драгун, разделенных на десять рот. В этой армии должно быть двенадцать пехотных полков, каждый по тысяче двести человек… Каждый полк должен быть разделен на десять рот… Каждый кавалерист получает на свои расходы по два шиллинга в день…» Общую численность армии планировали довести до двадцати одной с половиной тысячи человек; треть ее составляла кавалерия.Кромвель стал поистине душой новой армии, а его «железнобокие» — ее ядром. Заново при его бдительном, пристрастном участии были проведены рекрутские наборы в городах и селениях, по ротам шло обучение, пехотинцам выдали одинаковые красные мундиры. Их командирами становились простые ремесленники, йомены, лавочники. Кромвелевские капитаны, которые когда-то вызывали возмущение графа Манчестера, теперь делались полковниками. Поистине в Европе не было такого войска!Не забыли и о проповедниках: пуританские лекторы, которые так хорошо умели связать слово божье с насущными задачами сегодняшнего дня, направлялись в каждый полк. Они не отказывались носить оружие — шпага, мушкет и Библия пускались в ход с одинаковым искусством.Устав вводил строгую дисциплину. «Всякий покинувший свое знамя, — говорил он, — или бежавший с поля боя наказывается смертью… Если часовой или дозорный будут найдены спящими или пьяными… они будут беспощадно наказаны смертью… Воровство или грабеж караются смертью…» Как отличались эти принципы от принятого тогда повсеместно воинского «кодекса чести»! Грабеж местного населения, воровство, хищения считались обычным и даже доблестным делом. Особенно отличались в этом головорезы принца Руперта. Они не щадили ни церквей, ни госпиталей, ни мирных жителей. «Принц Роббер» — «Принц-Грабитель» — звали его в народе.С тех пор как парламентское войско стало Армией нового образца, солдаты ее преобразились. Это не были больше простые йомены и полуграмотные мастеровые, привязанные к родным местам и не желавшие воевать в чужом графстве. Новое воодушевление охватило их. Сознание, что они сражаются за правое дело, лучше поддерживало дисциплину в их рядах, чем строгости устава, просвещало их полнее школьной науки. «Среди них не были распространены пороки, — писал современник, — обычные для военного стана. Не было ни воровства, ни буйства, ни брани, ни божбы, так что прогуливаться по их лагерю было столь же безопасно, как по хорошо устроенному городу».Проповеди, которые они слушали, убеждали их, что бог на их стороне, и они не колеблясь шли за него на смерть. Победы над врагом подтверждали эту уверенность. Самостоятельное чтение и обсуждение Писания (каждому был выдан сборничек стихотворных псалмов, у многих имелись карманные Библии) давало пищу их уму, учило выражать свое мнение, искать справедливости и добра. Они становились гражданами.
Утро 14 июня выдалось холодное и сырое. Было около восьми часов. Кромвель стоял на вершине холма севернее деревушки Нэсби, что в девяти милях от Нортгемптона, в самом сердце Англии, и пристально следил за движениями вражеских войск, которые выстраивали блестящий боевой порядок на противоположном холме среди кустов зацветающего дрока, шиповника и колючего кустарника. Его солдаты, держа коней под уздцы, выстроились за ним, образуя правый фланг парламентской диспозиции. В центре стояла пехота генерала Скиппона в новеньких красных мундирах. Семь тысяч человек против четырех тысяч у короля. На левом фланге, прямо против кавалерии Руперта, — конница генерала Айртона, только что назначенного заместителем Кромвеля. Даже отсюда, издали, было видно, что и кавалерия у роялистов меньше парламентской. Впрочем, в кустарнике легко было спрятать весьма значительный резерв.Только вчера Кромвель прибыл сюда, в армию Фэрфакса, и до сих пор в ушах его радостно звенели дружные клики приветствий, которыми встретили его солдаты. До самого последнего момента положение его было неясно: ведь «Акт о самоотречении», предложенный им самим в парламенте, требовал снятия с него военных полномочий. Но он не спешил с этим. Он был занят сначала организацией войск, потом мелкими стычками с кавалерами.К лету 1645 года положение снова сделалось угрожающим: роялисты шли на Лондон. И самому Кромвелю, да и всем в парламенте и армии было ясно: без него не обойтись. Фэрфакс от имени военного совета послал в парламент ходатайство: «Всеобщее уважение и любовь, которой он пользуется среди офицеров и солдат всей армии, его личные достоинства и способности… его большая заботливость и прилежание, храбрость и верность, проявленные на службе парламента… а также постоянное присутствие и благословение божье, которое неизменно сопутствует ему, — все это делает нашу просьбу о его назначении нашей обязанностью по отношению к вам и народу…» Четыре дня назад, напуганные приближением роялистов, лорды с кислыми минами утвердили его назначение вопреки биллю о самоотречении.Он оглянулся на свое войско. Бедные, неуклюжие солдаты в колетах из буйволовой кожи, как хорошо он знал их, как любил! Сборище простецких, неграмотных мужиков, презираемых кавалерами, — они сегодня покажут себя! Улыбка засветилась на его суровом лице, веселье наполнило сердце. Он поднял глаза к небу и произнес про себя краткое молитвенное благодарение. Он был уверен, что бог посрамит кавалеров.В девять часов утра с той стороны послышался звук трубы. Ему нервно, будто только того и ждали, ответили трубы с парламентского холма, и первой, как всегда, ринулась в бой нетерпеливая конница Руперта. Кромвель вскочил в седло и дал сигнал к атаке.Его «железнобокие» не подкачали. Первый же их удар смял и рассеял королевскую конницу левого фланга, погнал ее вниз с холма, за овраги, через колючки. Но нет, нет, не увлекаться погоней! Кромвель позволил лишь горсти своих солдат гнать дальше кавалеров, а основную часть повернул и могучим железным молотом обрушил на вражескую пехоту.Пехота уже от мушкетных выстрелов перешла к рукопашной. Генерал Скиппон умело и ловко наступал вначале и даже выбил неприятеля с его позиций, но потом неведомо откуда на него налетели кавалерийские отряды, и ему пришлось отступить. Ряды «круглоголовых» расстроились, сам Скиппон был ранен, его помощник убит, еще немного — и красные мундиры обратятся в бегство. И здесь, как и при Марстон-Муре, Кромвель спас положение. Его «железнобокие» неожиданно и разом ударили по тылам вражеской пехоты, подмяли ее конями, порубили мечами. Ободренная пехота воспрянула, нажала посильнее — и кавалеры подались.Фэрфакс без шлема, сбитого чьей-то саблей, врезался в главные силы королевской пехоты, раскидал в стороны сгрудившихся бойцов, собственноручно заколол знаменосца и захватил знамя.На левом фланге между тем дела обстояли совсем плохо. Руперт опрокинул отряды Айртона, сам генерал был ранен копьем в ногу, и еще — в лицо, парламентская кавалерия рассеяна. Но где был Руперт? Как всегда, он увлекся преследованием, доскакал до Нэсби и принялся грабить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
9 декабря он снова берет слово в парламенте. Шум в палате общин мгновенно стихает.— Теперь время говорить или навсегда умолкнуть, — торжественно произносит он. — Дело идет о спасении нации от полного обескровления или, лучше сказать, смерти. Затягивание войны может привести к тому, что страна возненавидит нас и само имя парламента…Он хорошо все продумал. Слова сами складывались в законченные фразы, голос гремел, неколебимая уверенность окрыляла. Он знал, что нужно для победы. Не об ошибках командования теперь речь и не о Манчестере только! Надо изменить сам принцип ведения войны, надо реорганизовать всю армию.— Что говорят о нас враги? — продолжал он. — Что говорят о нас даже люди, которые при открытии парламента являлись нашими друзьями? Они говорят, что члены обеих палат захватили высшие должности, военные и гражданские, и благодаря своим связям в парламенте и влиянию в армии остаются бессменно у власти и не дают быстро закончиться войне, чтобы вместе с ней не пришел конец их власти. Я говорю вам это в лицо, между тем как другие говорят это за вашей спиной.Так вот куда он клонит! Он хочет показать, что, нападая на Манчестера, не хотел добиться каких-либо преимуществ лично для себя. Но самое главное — у многих даже дух захватило, — ведь это значит, он призывает к тому, чтобы сменить все командование армии! И Эссекс, и Манчестер, и другие подобные им командиры были членами парламента. Он хочет, чтобы они сами сложили с себя руководство войной.— Если армия, — Кромвель сделал особое ударение на этой фразе, — не будет устроена иначе, а война не будет вестись более решительно, то народ не сможет дальше выносить ее и заставит вас принять позорный мир.Ему удалось воодушевить своих единомышленников-индепендентов и убедить колеблющихся. Даже многие из пресвитериан поддержали его. Генри Вэн заявил, что готов немедленно сложить с себя полномочия казначея флота, и Оливер после него сказал, что тоже готов отказаться от командной должности в армии. В считанные дни дело решилось.15 декабря палата общин приняла билль о самоотречении. «В течение этой войны, — говорилось в нем, — ни один член обеих палат не должен занимать или выполнять каких-либо командных должностей, военных или гражданских». Это была победа едва ли не более крупная, чем Марстон-Мур. Все пресвитерианское руководство армии, в том числе графы Эссекс и Манчестер, должны были в сорокадневный срок отказаться от своих постов. Главнокомандующим армии был по предложению Кромвеля назначен профессиональный военный, умеренный пресвитерианин, энергичный и храбрый воин Томас Фэрфакс. Приняв командование, он вышел из парламента. Ведущими помощниками при нем стали люди, как правило, молодые, не обремененные пышными титулами и длинными родословными: набожный Филип Скиппон, немало воевавший на континенте, тридцатипятилетний сын сквайра Генри Айртон, двадцатишестилетний майор-генерал Джон Ламберт, тоже сын сквайра.Одно ведущее место пустовало в армии — место командира кавалерии и одновременно заместителя главнокомандующего. О том, кого назначить на этот пост, речи пока не было.
В январе 1645 года парламент принял решение о создании регулярной парламентской армии — Армии нового образца. Ею должен руководить единый центр — военный совет, солдатам и офицерам платят из государственной казны. «Армия должна состоять из шести тысяч всадников, — говорилось в постановлении, — которые должны разделяться по десять полков… Для этой армии должна быть набрана тысяча драгун, разделенных на десять рот. В этой армии должно быть двенадцать пехотных полков, каждый по тысяче двести человек… Каждый полк должен быть разделен на десять рот… Каждый кавалерист получает на свои расходы по два шиллинга в день…» Общую численность армии планировали довести до двадцати одной с половиной тысячи человек; треть ее составляла кавалерия.Кромвель стал поистине душой новой армии, а его «железнобокие» — ее ядром. Заново при его бдительном, пристрастном участии были проведены рекрутские наборы в городах и селениях, по ротам шло обучение, пехотинцам выдали одинаковые красные мундиры. Их командирами становились простые ремесленники, йомены, лавочники. Кромвелевские капитаны, которые когда-то вызывали возмущение графа Манчестера, теперь делались полковниками. Поистине в Европе не было такого войска!Не забыли и о проповедниках: пуританские лекторы, которые так хорошо умели связать слово божье с насущными задачами сегодняшнего дня, направлялись в каждый полк. Они не отказывались носить оружие — шпага, мушкет и Библия пускались в ход с одинаковым искусством.Устав вводил строгую дисциплину. «Всякий покинувший свое знамя, — говорил он, — или бежавший с поля боя наказывается смертью… Если часовой или дозорный будут найдены спящими или пьяными… они будут беспощадно наказаны смертью… Воровство или грабеж караются смертью…» Как отличались эти принципы от принятого тогда повсеместно воинского «кодекса чести»! Грабеж местного населения, воровство, хищения считались обычным и даже доблестным делом. Особенно отличались в этом головорезы принца Руперта. Они не щадили ни церквей, ни госпиталей, ни мирных жителей. «Принц Роббер» — «Принц-Грабитель» — звали его в народе.С тех пор как парламентское войско стало Армией нового образца, солдаты ее преобразились. Это не были больше простые йомены и полуграмотные мастеровые, привязанные к родным местам и не желавшие воевать в чужом графстве. Новое воодушевление охватило их. Сознание, что они сражаются за правое дело, лучше поддерживало дисциплину в их рядах, чем строгости устава, просвещало их полнее школьной науки. «Среди них не были распространены пороки, — писал современник, — обычные для военного стана. Не было ни воровства, ни буйства, ни брани, ни божбы, так что прогуливаться по их лагерю было столь же безопасно, как по хорошо устроенному городу».Проповеди, которые они слушали, убеждали их, что бог на их стороне, и они не колеблясь шли за него на смерть. Победы над врагом подтверждали эту уверенность. Самостоятельное чтение и обсуждение Писания (каждому был выдан сборничек стихотворных псалмов, у многих имелись карманные Библии) давало пищу их уму, учило выражать свое мнение, искать справедливости и добра. Они становились гражданами.
Утро 14 июня выдалось холодное и сырое. Было около восьми часов. Кромвель стоял на вершине холма севернее деревушки Нэсби, что в девяти милях от Нортгемптона, в самом сердце Англии, и пристально следил за движениями вражеских войск, которые выстраивали блестящий боевой порядок на противоположном холме среди кустов зацветающего дрока, шиповника и колючего кустарника. Его солдаты, держа коней под уздцы, выстроились за ним, образуя правый фланг парламентской диспозиции. В центре стояла пехота генерала Скиппона в новеньких красных мундирах. Семь тысяч человек против четырех тысяч у короля. На левом фланге, прямо против кавалерии Руперта, — конница генерала Айртона, только что назначенного заместителем Кромвеля. Даже отсюда, издали, было видно, что и кавалерия у роялистов меньше парламентской. Впрочем, в кустарнике легко было спрятать весьма значительный резерв.Только вчера Кромвель прибыл сюда, в армию Фэрфакса, и до сих пор в ушах его радостно звенели дружные клики приветствий, которыми встретили его солдаты. До самого последнего момента положение его было неясно: ведь «Акт о самоотречении», предложенный им самим в парламенте, требовал снятия с него военных полномочий. Но он не спешил с этим. Он был занят сначала организацией войск, потом мелкими стычками с кавалерами.К лету 1645 года положение снова сделалось угрожающим: роялисты шли на Лондон. И самому Кромвелю, да и всем в парламенте и армии было ясно: без него не обойтись. Фэрфакс от имени военного совета послал в парламент ходатайство: «Всеобщее уважение и любовь, которой он пользуется среди офицеров и солдат всей армии, его личные достоинства и способности… его большая заботливость и прилежание, храбрость и верность, проявленные на службе парламента… а также постоянное присутствие и благословение божье, которое неизменно сопутствует ему, — все это делает нашу просьбу о его назначении нашей обязанностью по отношению к вам и народу…» Четыре дня назад, напуганные приближением роялистов, лорды с кислыми минами утвердили его назначение вопреки биллю о самоотречении.Он оглянулся на свое войско. Бедные, неуклюжие солдаты в колетах из буйволовой кожи, как хорошо он знал их, как любил! Сборище простецких, неграмотных мужиков, презираемых кавалерами, — они сегодня покажут себя! Улыбка засветилась на его суровом лице, веселье наполнило сердце. Он поднял глаза к небу и произнес про себя краткое молитвенное благодарение. Он был уверен, что бог посрамит кавалеров.В девять часов утра с той стороны послышался звук трубы. Ему нервно, будто только того и ждали, ответили трубы с парламентского холма, и первой, как всегда, ринулась в бой нетерпеливая конница Руперта. Кромвель вскочил в седло и дал сигнал к атаке.Его «железнобокие» не подкачали. Первый же их удар смял и рассеял королевскую конницу левого фланга, погнал ее вниз с холма, за овраги, через колючки. Но нет, нет, не увлекаться погоней! Кромвель позволил лишь горсти своих солдат гнать дальше кавалеров, а основную часть повернул и могучим железным молотом обрушил на вражескую пехоту.Пехота уже от мушкетных выстрелов перешла к рукопашной. Генерал Скиппон умело и ловко наступал вначале и даже выбил неприятеля с его позиций, но потом неведомо откуда на него налетели кавалерийские отряды, и ему пришлось отступить. Ряды «круглоголовых» расстроились, сам Скиппон был ранен, его помощник убит, еще немного — и красные мундиры обратятся в бегство. И здесь, как и при Марстон-Муре, Кромвель спас положение. Его «железнобокие» неожиданно и разом ударили по тылам вражеской пехоты, подмяли ее конями, порубили мечами. Ободренная пехота воспрянула, нажала посильнее — и кавалеры подались.Фэрфакс без шлема, сбитого чьей-то саблей, врезался в главные силы королевской пехоты, раскидал в стороны сгрудившихся бойцов, собственноручно заколол знаменосца и захватил знамя.На левом фланге между тем дела обстояли совсем плохо. Руперт опрокинул отряды Айртона, сам генерал был ранен копьем в ногу, и еще — в лицо, парламентская кавалерия рассеяна. Но где был Руперт? Как всегда, он увлекся преследованием, доскакал до Нэсби и принялся грабить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43