» На что ему ответили: «А мы не понимаем, о чем вы говорите. У нас работает грандиозный актер Н. Мы называем его „дядя Н“. И у нас с ним товарищеские отношения». На чем основываются отношения с молодежью в театре? Да на полном уважении. Сегодня он только что пришел, а завтра может стать Москвиным. Правда, сейчас не то время, когда можно стать Москвиным. Но завтра он Гамлета сыграет. Я не понимаю, когда в актерах срабатывает фанаберия провинциальных мамуль: «А-а, молодой человек... Ну, как вы тут? Что-то вы...» И вообще не люблю, когда предъявляют претензии. Можно просто поговорить на равных, сказать: мне кажется то-то. Нет, я делаю иногда замечания, они же молодые, они гулкие, громкие. Иногда начинают в гримуборной ржать перед началом спектакля, а мы играем Чехова. Конечно, захожу и говорю: «Ребят, ну окститесь, через полчаса начинаем играть „Чайку“. Соберитесь, нельзя же с этого начинать». Это такие маленькие глупости, так сказать, воспитательного характера. И я могу сделать это очень тактично или резко. Когда там какая-то пошлость, могу просто сказать: «Козел, а тебе не кажется?.. Ты что, обалдел, что ли?! Где ты находишься?! « Могу, потому что бываю резким. Но это опять же единичные случаи.— Как вам работается на одной сцене с женой Ириной Николаевной, дочерью Катей и зятем Володей Ершовым?— Когда я прихожу в театр, для меня нет дочки Кати, нет зятя Володи. Так можно только в газете написать. Для меня есть артист Владимир Ершов, есть актриса Екатерина Дурова, есть актриса Ирина Кириченко. И если ты обращал внимание, то на Катю и на Володю я ору и топаю ногами больше, чем на кого бы то ни было. Потому что у меня к ним, своим, гораздо острее претензии. Обычно в семье ведь срываешься на своих, на самых близких. Вот и все, что тут еще говорить? Нормально работается. Главное — я уже давно об этом сказал, — когда мы живы и работаем в театре, это называется семейственность со знаком «минус», а когда мы подыхаем, это называется династия с большим знаком «плюс». Почему никто не спрашивает: «Зачем сын шахтера полез в шахту? Для чего внук шахтера тоже готовится пойти в шахтеры?» Но как только речь заходит об артистах, начинается чертова буза: вот, у него дочка тоже пошла в театр!— У меня сын учится музыке.— А потому что он родился в семье музыканта. Он постоянно слышит музыку, слышит разговоры о ней, ориентируется в ее качестве, начиная с гаммы «до-ре-ми» и заканчивая отношением к классике и к музыке современной. То есть он уже сориентировался. Потому что ты не прешь на него, а тихонечко ведешь с женой разговор о том, кто такой Шостакович, кто такой Прокофьев и что такое Сюськин, «На-На» или Соня Мармеладкина. В семье Шостаковича и сын стал известным музыкантом. Сын Дунаевского, Максим, тоже прекрасный композитор и исполнитель. И что тут зазорного? Это же замечательно!— Лев Константинович, расскажите о своей семье.— Как ни странно, они очень не любят о себе где-то рассказывать и всегда избегают вмешиваться в мои интервью. Их просят, но они этого делать не любят. И не фотографируются, говорят: «Снимайте деда! При чем тут мы?» Поэтому у нас общих фотографий очень мало. Ирину Николаевну, к примеру, ни в одной телевизионной телепередаче не увидите, она просто избегает их. И интервью она тоже никогда не дает, хотя к ней часто обращаются. Она говорит: «Да при чем тут я? Я жена. Вы с ним разговаривайте, вам же Дуров интересен, а не я». У нас и Катька такая же, и Володя такой же. Володю вообще не втащить ни в одну передачу, ни в одно интервью, разве что только силой. Поэтому и я в рассказе о них буду скуп (смеется). Я тоже считаю, что это их дело и разговаривать надо с ними, а не со мной. Мы прожили с Ириной Николаевной сорок шесть лет и за это время ни разу не поссорились. Хотя вру — в молодости были две ссоры, которые очень хорошо запомнились. У меня вообще так в жизни складывается, что практически любая неприятность моментально превращается во что-то иное, как правило, в какую-то анекдотическую историю. Когда мы еще учились и я за Ирой только ухаживал, у нас был такой случай. Между нами по какому-то поводу произошла ссора. И вот выхожу я после этого из школы-студии и вдруг вижу: Ира размахивает руками, а перед ней стоит какой-то огромный мужчина — мне даже показалось, что он к ней пристает, хватает за руки. И я сразу, не разбирая ничего, подлетел к нему и засадил в челюсть! Его отбросило в сторону, потом он поднялся и с кавказским акцентом возмущенно произнес: «Что такое! Ты что, с ума сошел?! „ (Смеется.) Я ответил: «Да пошел ты! « И вид у меня был такой, что этот мужик быстро-быстро ретировался. А Ира мне говорит: «Ты с ума сошел! Он спрашивал у меня, где находится магазин «Российские вина“, а я ему пыталась объяснить! « Потом мы вместе, дико хохоча, шли по улице и жалели бедного дядю, который ни за что ни про что получил, и про нашу с ней ссору уже не вспоминали (смеется). А другой случай был такой. Мы с Ирой опять поссорились, она села в троллейбус и решила, стоя у дверей, что-то мне высказать. А двери в этот момент захлопнулись! Троллейбус тронулся, и она с прищемленным в дверях лицом все еще продолжала что-то бормотать (смеется)! Люди закричали: «Остановите троллейбус! Женщину прищемили! « Троллейбус остановился, и Ира выпала мне в руки. Потом мы тоже шли по улице и хохотали и с тех пор решили больше не ссориться, потому что все это может обернуться какой-нибудь новой глупостью (смеется)... Ну, что я могу еще добавить о близких? Я обожаю всех своих родных, своих детей, внуков, они для меня просто самые дорогие люди. Ради них, в общем-то, и живу. Вот я слышу, например, как некоторые говорят: «Дети ко мне еще за помощью обращаются! А ведь они уже взрослые! «, и не понимаю. Я всегда удивляюсь и думаю: боже мой, а к кому же еще они должны обращаться? И вообще, ради чего мы живем? Мы же ради своих детей живем, ради своих внуков. И я не представляю себе, как можно эгоистично сидеть и заботиться только о себе и собственном здоровье. Ты знаешь меня — мне вообще ничего не нужно, я что-то себе покупаю только тогда, когда это действительно необходимо. Сам понимаешь, это не жадность, мне на самом деле ничего не нужно, и моим ничего не нужно. Я всегда смеюсь, когда кто-то говорит про свою жену, что вот, мол, она от меня все чего-то требует и требует. Меня поражают причины ссор, которые возникают в других семьях: там что-то делят, тут чего-то друг от друга просят. Я никогда ни от кого ничего не требовал — ни от семьи, ни от друзей. Единственное, чего я боялся со стороны своих друзей, так это предательства. А что касается семьи, то тратить часть своей жизни на какие-то дурацкие разборки очень глупо. Я даже не представляю, что у меня может быть что-то подобное.— Удивительно, но вот смотришь фильмы 50-х годов — что ни актер, так потрясающий. Сейчас это на вес золота.— Я как-то кусочек маленький посмотрел, где Симонов играет Петра I. Это ж невозможно спокойно смотреть! Что за глаза! Что за лицо! Что за интонации! Выспренне играет? Да! Но это же такая глыба, такая мощь! Попробуй, переплюнь его — да никто! И слова говорятся шаблонные: «Дети мои! Был строг с вами, но строг не себе во благо, а во благо России! « И никуда не денешься! Вот эти огромные глаза, этот голос, эти интонации — великое искусство! Кто сейчас так сыграет? Никто. Потому что там было огромное внутреннее содержание. Актер знал, про что он играет.— Так в чем же дело?—Театр, как и вообще искусство, развивается параллельно с жизнью. Как только жизнь наша меняется, становится жесткой, так и искусство становится жестким. Телевидение лучше не включай! Включишь — с ходу на тебя удары, взрывы, кровь, выстрелы, мозги! Перед тобой телевизор — возьми и выключи!— Лев Константинович, давайте не будем экспериментировать.— Вот, говорят, театр — искусство коллективное. Но как ни странно, сейчас нужно не уступать и сохраняться индивидуально. Если ты когда-то соприкасался с истиной, предавать ее нельзя. Если ты работаешь с другим режиссером, у него своя манера, свой рисунок — работай, как он предлагает, но только помни: нельзя предавать то, во что ты верил и что на самом деле умел делать. Вот сейчас критики безумно хвалят некоторых режиссеров. А я не могу смотреть их спектакли, потому что это бесовщина и разрушение. Ну и куда же мы придем этими шагами, которыми сейчас шлепаем? Искусство не может идти от разрушения. Искусство — это созидание, это рождение в душе человека добрых и высоких чувств. Я думаю, что бесовщина все-таки эти весы не перевесит, потому что борьба дьявола и Бога извечна, и божественное в конечном итоге побеждает. А все попытки заставить искусство служить разрушению и растлению — явление временное, все это уже было, через все это проходили. Так что восторжествует и Достоевский, и Толстой, и Пушкин, и Тургенев, а никак не серия книг «Тяжелый секс», не порнография, потому что это полная чухня и маразм. Насилие восторжествовать не может. Просто был некий запретный плод, потом его разрешили попробовать, и мы, как всегда, пустились во все тяжкие: хотите — просто обнажу плечо, а хотите — я весь разденусь, причем задом, попой к вам повернусь да еще какой-нибудь звук издам, чтобы уж до края было!— В кино вы сыграли более ста семидесяти ролей. Где вы уверенней себя чувствуете — в театре или снимаясь в кино?— Это совершенно разные вещи. Кто-то считает театр вычурным, грубым, высокомерным. Но я бы сказал, что театр — это лаборатория, а кино — это производство. Театр — это три часа тщательно продуманного непрерывного развития действия: ход спектакля, течение каждой роли. А в кино снимаются фрагменты: раз кусочек, два кусочек, три кусочек — секундное, ну в лучшем случае минутное дело. Поэтому киноактеры очень редко работают в театре успешно. И все так называемые кинозвезды — актеры театральные. Начнем перебирать наших киношных актеров, и окажется, что среди них только Тихонов, Мордюкова и еще два-три каких-нибудь имени. Все остальные артисты — театральные: и Джигарханян, и Ефремов, и Борисов, и Доронина, и Козаков, и Табаков, и Леонов.— Театр готовит?— Конечно, театр. Хотя и ВГИК тоже готовит. Но опять же скажу, что еще ни один кинорежиссер не поставил в театре замечательного спектакля. А театральные режиссеры с легкостью снимают кино.— Почему так происходит?— Школа разная. Там и подход совсем другой, и база отличается.— В чем разница?— Сразу определить трудно. Но все-таки кино — это что-то фрагментарное, а театр — это сама жизнь. В театре если поезд тронулся, то он придет на станцию назначения. А в кино — у каждого столба остановка.— В кино вам нравится работать?— Конечно. Там можно что-то пробовать. И когда ты уже не боишься камеры, вступаешь в некое содружество с режиссером и все твои предложения этим режиссером принимаются, работать очень интересно. Тем более что уже столько разных ролей сыграл. Даже если я и повторялся, то это было в самых ранних картинах, когда у меня еще не было опыта и когда сами картины не отличались друг от друга — «Доброе утро», «Гость с Кубани», «Песня табунщика» и т.д. Там я постоянно играл разных помощников помощника. Когда еще опыта нет, то делаешь все на энтузиазме, а когда приходит опыт, ты уже не волнуешься. Хотя я камеры никогда не боялся. Некоторые страшно зажимаются, а мне как-то спокойно. В кино я начал сниматься раньше, чем стал работать в театре.— Какой был первый фильм?— «Доброе утро». Это 1954 год.— Как вас туда пригласили?— Ну, как обычно это бывает? Ходят ассистенты режиссеров, ищут новые лица. Вот и меня позвали на «Мосфильм», сделали фотопробы. Рожа им понравилась: молодой курчавый блондин, курносый, с голубыми глазами. И меня утвердили. Я даже не помню, была ли кинопроба. Наверное, все-таки была, потому что в то время и кинопробы и фотопробы делали обязательно.— Чего сейчас не скажешь. С носом-то что стало, Лев Константинович?— Да, сейчас это шнобель. Что сделалось с носом? Притяжение земли действует.— А с волосами?— А из них постепенно вырастаешь. Я как раз тогда годился на помощника экскаваторщиков, на милиционеров, водителей (смеется).— Лев Константинович, любимые картины есть?— Не знаю. Я, в общем-то, в этапные картины не попадал. Пожалуй, могу назвать «Девять дней одного года». Эта картина изменила мою судьбу, потому что я снялся у Михаила Ильича Ромма. Ролька была очень маленькая, но это не имело значения, если ты попал к Ромму: раз снимаешься у такого режиссера, значит, ты артист другой орбиты. И затем все его ученики — Смирнов, Яшин, Добролюбов — сочли своим долгом меня снимать. Потом была еще одна очень интересная картина, которую начинала Шепитько, а заканчивал Элем Климов — «Прощание» (по «Прощанию с Матерой»). Роль мне очень нравилась. К сожалению, зрительского успеха этот фильм почему-то не имел. Хотя картина уж такая русская, такая наша и про нас! И литературная основа прекрасная. И играли все замечательно. Но, очевидно, картина вышла не вовремя — или слишком рано, или, наоборот, с опозданием.— А «Не бойся, я с тобой»?— Это сказка для детей и взрослых. Именно такие фильмы и приносят популярность. Я получил кучу писем от молодежи с вопросами о том, как стать храбрым и сильным, как пробить бачок пальцем. Знаешь, сколько народу с переломанными пальцами ходило? Мне просто показывали эти пальцы и говорили: «Вот, Лев Константинович, это из-за вас! Пытался пробить кастрюлю пальцем! «— Ну, вы, наверное, объясняли, что тыкали одним пальцем, а показывали другой.Ни в коем случае! Я говорил: «Надо было хорошо учиться, обязательно есть манную кашу и слушаться маму».— И все-таки, как вы пробивали этот бачок?— Так я тебе сейчас и раскрою секрет фирмы!— Да ладно, фирмы! Кино-то давно уже снято!— Ну как? Делали дырочку, а потом ее заклеивали то ли пластилином, то ли картонкой — точно не помню. И, промахнувшись, действительно можно было сломать палец. Так что приходилось тренироваться.— Все трюки на лошадях сами исполняли?— Я занимался конным спортом, когда еще учился в Школе-студии МХАТ. Паркур прыгал. У меня был разряд по конному спорту. Для того чтобы получить пе7рвый разряд или стать кандидатом в мастера, нужно было заниматься регулярно. Но времени на это не хватало. Поэтому усваивали основные навыки — как правильно сесть на лошадь, как проехать на ней не боясь, как пустить в галоп, остановить и т.д.— Ваша инициатива-то была?— Конный спорт? Да, мы в обществе «Урожай» занимались. Из всей группы только мы втроем остались до конца: Горюнов, Анофриев и я — потому что падали. Вообще с лошадей падали все, и некоторые потом начинали бояться. Это только говорится, что они такие умные и нежные животные! Нет, лошади коварные. Вот ты к ней подходишь, а она уже знает, умеешь ты ездить или нет. Начинаешь затягивать подпруги, лошадь тут же надувает живот, и, когда выезжаешь на манеж — она из себя воздух пш-ш-ш-ш, и ты вместе с седлом башкой вниз о-па! А бывает, наступит тебе на ногу, стоит и спокойно смотрит. Ты орешь, ногу выдернуть не можешь, а лошадь не отпускает! И до тех пор не отпустит, пока конюх не прибежит и пару слов ей не скажет — она уже знает, что после этих слов может последовать удар. Но встречаются и очень умные лошади. Когда я снимался в Румынии, у одного каскадера была маленькая лошадка со всеми повадками собаки. Она ходила за ним неотступно! Например, стоим мы, разговариваем, а лошадь подходит к хозяину и начинает его лбом в спину ударять. Он скажет ей: «Ну, сейчас, сейчас! « А она опять его бьет. Тогда хозяин вдруг поворачивается, хватает лошадь за уши и вместе с ней валится на землю! И начинают они играть — кувыркаются и в траве, и в пыли! Потом оба встают, отряхиваются. Лошадка очень довольна, что с ней поборолись. А когда хозяин входит в дом (там целый поселок был выстроен из домиков американского типа), лошадь топ-топ-топ-топ по ступенькам и ждет, пока он не выйдет, — вот такие совершенно собачьи повадки. Со своей лошадью хозяин даже разговаривал, и в ответ она обязательно кивала ему головой, будто понимала, о чем ей говорят. А потом этот каскадер погиб. Очень красивый был парень. Случилось это после землетрясения в Бухаресте. Во время спасательных работ он вытащил из-под завалов пятнадцать человек. И когда уже обессиленный возвращался домой, повстречал какую-то пожилую семейную пару. Старик и старушка стояли перед разрушенным семиэтажным зданием и плакали. Он спросил: в чем дело? Они сказали, что жили на пятом этаже и теперь у них там остались какие-то очень важные документы. Каскадер решил им помочь. Но как только он пролез под лестничным маршем и уже пошел по карнизу, стена неожиданно двинулась вперед. Парень упал с высоты пятого этажа, и эта стена накрыла его прямо на глазах у всех прохожих. Потом к нам на премьеру приезжал министр культуры Румынии. Он показал мне газету с портретом в черной рамке. Там было написано, что этот каскадер геройски погиб при исполнении своего долга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21