Сделал круг над аэродромом, рассчитал посадку и приземлил самолёт возле посадочного знака. Сел точно, в ограничители. Настроение бодрое. Вся душа поёт. Но не показываю виду, как будто ничего особенного не случилось. Зарулил, вылез из кабины, доложил Дмитрию Павловичу: задание, мол, выполнено.
— Молодец, — сказал инструктор, — поздравляю…
Мы шли по аэродрому, а в ушах продолжала звенеть музыка полёта. Я всегда любил музыку. Она знакомила меня не только с жизнью других народов, но и с отжившими своё эпохами.
А на следующий день товарищи говорят:
— Знаешь, о тебе написали в газете…
Газеты на аэродроме не оказалось, достал я её только через неделю в городе. Там было всего несколько строк о моём полёте, были названы мои имя и фамилия, помещена фотография: я в кабине самолёта, подняв руку, прошу разрешение на взлёт. Когда был сделан этот снимок, кем написана заметка, я не знал. Видимо, все это организовал Дмитрий Павлович. Значит, он был уверен во мне, знал, что не подведу его.
«Заря молодёжи» — так называлась газета саратовских комсомольцев, в которой столь неожиданно отметили меня. Первая похвала в печати многое значит в жизни человека. Мне было и очень приятно видеть своё имя напечатанным в газете, и в то же время как-то неловко, что из всех товарищей почему-то написали именно обо мне. Но всё-таки я послал этот экземпляр «Зари молодёжи» домой, в Гжатск. Мама в ответном письме написала: «Мы гордимся, сынок… Но ты, смотри, не зазнавайся…»

После первых полётов. Юрий Гагарин второй слева.
Полёты становились всё более и более интересными. Мартьянов теперь посылал меня и других курсантов, тоже летающих самостоятельно, в пилотажные зоны и на маршруты. Ощущая холодок волнения, мы учились выполнять виражи, перевороты через крыло, полупетли и петли Нестерова, «бочки». Всё шло нормально. С каждым днём наши действия в воздухе становились всё более уверенными, вызывавшими одобрение и лётчика-инструктора и командира звена. Было приятно сознавать, что мы постепенно становимся крылатыми людьми. Я научился летать на «Як-18», но знал, что мне ой как далеко ещё до Сафронова, до Денисенко, до тех лётчиков, которыми гордится страна.
Да и военные самолёты привлекали моё внимание. Нам доводилось читать о звуковом барьере, об истребителях со сверхзвуковой скоростью, оборудованных усовершенствованными радиолокационными приборами. Не говоря об этом никому, даже ближайшим приятелям, я мечтал стать военным лётчиком. До сих пор все желания мои исполнялись. Исполнится ли и эта заветная мечта?
Как-то раз в перерыве между полётами среди курсантов нашей группы зашёл разговор о записках американского пилота-испытателя Джимми Коллинза. Книга ходила тогда по рукам, вызывала противоречивые суждения: одни восхищались невероятными положениями, в которые доводилось попадать автору; другие утверждали, что он преувеличивает, нагнетает страсти.
— А что скажет инструктор?
Мы тесно сгрудились вокруг Мартьянова. Аэродромный ветерок, теребя выбившиеся из-под шлемов волосы, свежо опахивал наши загорелые лица. Я тоже читал эти записки и не мог не увлечься некоторыми главами. Но вместе с тем у меня, знавшего о лётно-испытательной службе пока что понаслышке, книга возбудила странные чувства. И когда Дмитрий Павлович попросил высказать своё мнение, я поделился им с товарищами.
— Коллинза, — сказал я, — по-моему, преследовала обречённость одиночества… Главное, что занимало его мысли, были доллары. Любой ценой, но только заработать…
— Юрий прав, — поддержал меня Дмитрий Павлович. — Капиталистическая действительность создавала для автора книги именно ту обстановку азартной игры со смертью, когда в погоне авиационных кампаний за прибылями жизнь лётчика могла оборваться в любом полёте.

Курсант Юрий Гагарин к полёту готов!
Может ли быть такое в нашей стране, где главное — забота о человеке?-спрашивали мы самих себя. Мы хорошо понимали, что, как и во всяком новом деле, да ещё связанном с испытаниями техники, любой — ракетной, авиационной, морской, подземной, — всегда имеется риск. Но о каком одиночестве советского лётчика-испытателя могла идти речь, когда за ним стоят такие силы, как партия, как творческий труд всего нашего народа?
Незаметно подкралась тихая осень. Через аэродром потянулась паутина бабьего лета, в палатках по ночам становилось холоднее. Подошла пора выпускных экзаменов. Опять — в который раз — экзамены! Но и теперь я их выдержал: самолёт «Як-18» — «отлично», мотор — «отлично», самолётовождение — «отлично», аэродинамика — «отлично»; общая оценка выпускной комиссии — тоже «отлично».
После экзаменов все мы, летавшие на «шестёрке жёлтой», подошли к машине. Хотелось ещё раз, на прощание, дотронуться до её крыльев, посидеть в кабине, взглянуть на приборы. Кто знает, на каких самолётах доведётся ещё летать! А этот старенький, повидавший виды «Як-18» стал для нас родной машиной.
Некоторые курсанты нашего аэроклуба ушли в гражданскую авиацию. Их привлекали дальние рейсы по родной стране, полёты за границу. Ведь трассы советского Аэрофлота пролегают во многие страны мира. Кое-кто отправился в авиацию специального применения, работающую на сельское хозяйство, на медицину, на геологию. А я хотел стать военным лётчиком-истребителем. Почему? Может быть, не давали покоя воспоминания о лётчиках, которых довелось видеть во время войны в родном селе. Наверное, ещё тогда они посеяли в моей душе семена любви к военной авиации. Мне нравилась военная дисциплина, нравилась военная форма. Мне хотелось быть защитником Родины. Сто тридцать вторая статья Конституции нашего государства, где сказано, что воинская служба представляет почётную обязанность граждан Советского Союза, настойчиво звала меня в ряды наших Вооружённых Сил.
Мне дали направление в Оренбургское авиационное училище. Я ехал туда не один, а с товарищами. Все они были ловкие, смелые парни, способные на решительные поступки. Все самозабвенно полюбили авиацию, лётное дело.
Нас провожал Мартьянов. Ожидая, пока отправится поезд, мы ходили с ним по перрону, шуршащему гравием, и говорили о будущем. Дмитрий Павлович, человек, навсегда влюблённый в авиацию, предсказывал, что с каждым годом она будет совершенствоваться, что самолёты станут летать ещё дальше, быстрее и выше.
— Будущее принадлежит вашему поколению, — сказал он на прощание, крепко пожимая нам руки, — вы ещё полетаете на таких машинах, которые нам я не снились…
Грустно было расставаться с милым Саратовом, с красавицей Волгой, с прежней мечтой стать инженером-литейщиком, с таким добрым наставником, как Мартьянов. Но что было делать! Поезд приближал меня к новой мечте — стать лётчиком-истребителем. Ведь и Покрышкин, и Кожедуб, и Маресьев были истребителями. Я придирчиво, как бы со стороны, присматривался к своему характеру, привычкам, знаниям: смогу ли достигнуть всего того, что хочу? И сам себе отвечал: смогу!
ПРИСЯГА НА ВЕРНОСТЬ РОДИНЕ
Степной Оренбург встретил нас приветливо. Город выглядел так, как о нём рассказывал Мартьянов, окончивший здесь суворовское училище. Ровные, прямые улицы, невысокие дома, сады с облетевшей листвой. На рынках — изобилие колхозных продуктов, лошади и верблюды. Словом, город поменьше Саратова, но со своим строгим уральским колоритом. Здание военного училища, в которое мы приехали, стояло на высоком берегу Урала, сливалось с пейзажем, вписывалось в необозримый простор. Из его окон открывался красивый вид на зауральскую лиственную рощу и голубые, без конца и края степные дали. Оттуда доносился шум авиационных двигателей. Там, на аэродроме, ключом била жизнь, к которой мы так стремились.
В главном корпусе на стенах в обрамлении дубовых листьев и гвардейских чёрно-оранжевых лент висели портреты знаменитых лётчиков, в своё время окончивших училище: Михаила Громова, Андрея Юмашева, Анатолия Серова… Больше ста тридцати фотографий Героев Советского Союза, научившихся летать на просторном Оренбургском аэродроме. Мы становились наследниками их славы и внимательно всматривались в их такие разные, но одинаково мужественные лица, припоминали, кто чем прославил Родину. Тут были и те, кто совершал первые дальние перелёты по стране, и те, кто вслед за экипажем знаменитого лётчика своего времени Валерия Павловича Чкалова прокладывал пути через Северный полюс в Америку. Много было здесь советских асов, в воздушных сражениях Великой Отечественной войны совершивших беспримерные подвиги. Эти стенды напомнили мне галерею героев 1812 года, которую несколько лет назад пришлось увидеть в Зимнем дворце. Но там были только одни генералы, а здесь встречались и лейтенанты.
Нам предстояло научиться летать на реактивных самолётах, которые уже прочно вошли в повседневный быт советской авиации. Было интересно узнать, что пионер реактивного летания Григорий Яковлевич Бахчиванджи, сын слесаря-механика и сам бывший рабочий, став лётчиком, ещё в начале 1942 года первым поднявший в небо реактивный самолёт, тоже учился в Оренбургском училище лётчиков. Под его портретом висело описание этого подвига и шёл рассказ о том, как рабочие авиационного завода, построившие первый реактивный самолёт, радостно встретили лётчика-испытателя. Они подбрасывали его в воздух, обнимали, жали ему руки. Всё это происходило возле плаката, на котором было написано: «Привет капитану Бахчиванджи — первому лётчику, совершившему полет в новое». О таких полётах, об эре реактивных самолётов прозорливо мечтал К. Э. Циолковский. Она уже наступила, эта новая эра, и нам, будущим курсантам, предстояло продолжать и развивать замечательное дело, которое ещё в годы войны начал смелый советский лётчик. Глядя на его безусое, молодое лицо, каждый из нас невольно представлял себя «однополчанином» этого замечательного пилота.
— Всё уже сделано до нас, ребята, — сожалеюще сказал кто-то из нашей группы. — И война выиграна, и новая эра в авиации открыта…
Я ничего не ответил, но про себя подумал, что в Советской стране всегда есть и будет место для подвига. За примерами далеко не надо ходить. Достаточно было взять любой номер «Правды» и убедиться в том, что буквально каждый день наш народ совершает трудовые подвиги, добивается новых успехов в социалистическом строительстве. В эти дни была пущена первая очередь Омского нефтеперерабатывающего завода, труженики сельского хозяйства Сталинградской области сдали государству хлеба в два раза больше, чем предусмотрено планом, на реке Нарве построена гидроэлектростанция, первый агрегат Каховской ГЭС дал промышленный ток, городу Севастополю вручили орден Красного Знамени, бригада экскаваторщика Михаила Евец на строительстве Куйбышевской ГЭС вынула 1 800 тысяч кубометров грунта, вышла книга колхозного опытника Терентия Мальцева «Вопросы земледелия», Владимир Куц установил новый мировой рекорд в беге на пять тысяч метров. Каждый день приносил что-то новое, значительное, волнующее, заставляющее думать. В те дни прочитал я в «Правде» беседу с академиком Л. И. Седовым «О полётах в мировое пространство» и вырезал её на всякий случай.
В училище начались приёмные экзамены. Я их не сдавал, так как у меня был диплом об окончании техникума с отличием, да и аэроклуб также дал хорошую аттестацию. Всё время я находился с ребятами, помогал им по физике, математике. Требования были жёсткие, и более половины прибывших оказались отчисленными либо ещё до экзаменов медицинской комиссией, либо как не выдержавшие испытаний по теоретическим предметам. И хотя уезжали они из Оренбурга с не очень-то лёгким сердцем, но от всей души желали нам, остающимся в училище, плодотворной учёбы, хороших полётов.
— На будущий год снова приедем поступать в училище, — говорили некоторые из них.
И действительно, через год, когда мы уже начали летать на «МиГах», кое-кто из этих ребят, проявив завидную настойчивость, добился своего и попал в число курсантов. Упорство в достижении поставленной цели — одна из отличительных черт нашей молодёжи. Люди, которые страстно желают стать лётчиками, обязательно станут ими.
Итак, началась моя военная жизнь! Нас всех, как новобранцев, постригли под машинку, выдали обмундирование — защитные гимнастёрки, синие бриджи, шинели, сапоги. На плечах у нас заголубели курсантские погоны, украшенные эмблемой лётчиков — серебристыми крылышками. Я нет-нет да и скашивал глаза на них, и гордясь, и радуясь, что приобщился к большой семье Советской Армии. Училище жило весёлой жизнью молодых, здоровых людей, стремящихся к одной цели.
Нас разбили по эскадрильям, звеньям, экипажам. Я попал в эскадрилью, которой командовал подполковник Говорун, звено майора Овсянникова, экипаж старшего лейтенанта Колесникова. Это были мои первые командиры. Обращаться к ним надо было не так, как мы все привыкли — по имени и отчеству, а по воинскому званию, и говорить о них тоже надо было, упоминая звание и фамилию. На первых порах это казалось странным, но мы быстро привыкли к такому армейскому порядку. Все теперь определялось уставами: за проступок — взыскание, за усердие — поощрение, за отвагу — награда.
Наше знакомство с военной авиацией началось с занятий по программе молодого бойца. Командиром нашего взвода оказался капитан Борис Фёдоров — человек требовательный и строгий. Он сразу же, по его выражению, принялся вытряхивать из нас «гражданскую пыль», приучать к дисциплине. Трудновато поначалу было курсантам, особенно тем, кто пришёл в училище из десятилетки; их учили всему: наматывать на ногу портянки, ходить лёгким, красивым шагом. Мне было значительно легче, чем им, так как я всю свою юность прожил в общежитиях, где всё делалось хотя и не по воинскому уставу, но по определённому распорядку дня.
Мне не надо было привыкать к портянкам и сапогам, к шинели и гимнастёрке. В казарме всегда было чисто, светло, тепло и красиво, всё блестело — от бачков с водой до табуреток.
С детства я любил армию. Советский солдат-освободитель стал любимым, почти сказочным героем народов Европы и Азии. Я помню стихи о нашем солдате:
Да, неспроста у пулемёта
он глаз две ночи не смыкал,
и неспроста среди болота
он под обстрелом пролежал, —
ворвался в город на рассвете
и, завершая долгий бой,
он слезы радости заметил
в глазах у женщины чужой.
Прошёл по брёвнам переправы,
прополз по грязи под огнём,
и грязь в лучах солдатской славы
горит, как золото, на нём!
Я тоже становился солдатом, и мне по душе были и артельный уют взвода, и строй, и порядок, и рапорты в положении «смирно», солдатские песни, и резкий протяжный голос дневального:
— Подъ-е-ом!
Нравились мне физическая зарядка, умывание холодной водой, заправка постелей и выходы из казармы в столовую на завтрак.
Много времени проводили мы на полевых занятиях, на стрельбище и возвращались в казарму, порой промокшими до нитки от дождя и снега. Глаза сами слипаются от усталости, скорее бы заснуть, но надо чистить и смазывать карабины, приводить в порядок снаряжение… Вначале у нас буквально не хватало времени ни книжку почитать, ни письмо домой отправить. Но постепенно размеренный строй армейской жизни научил нас не терять даром ни одной минуты, мы стали более собранными, подвижными, окрепли физически и духовно.
День 8 января 1956 года запомнился мне на всю жизнь. За окнами на дворе трещал мороз, поскрипывали деревья, ослепительно сверкали снега, освещённые солнцем. Всех молодых курсантов выстроили в большом зале училища. Каждый с оружием в руках выходил из строя, становился лицом к товарищам и командиру и громко зачитывал слова военной присяги. Одним из первых, по алфавиту, вышел вперёд я и, замирая от волнения, произнёс:
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…
Подняв голову, я увидел, что со стены напротив глядит на меня с портрета прищуренными глазами Ленин. Быть всегда и во всём таким, как Владимир Ильич, учили меня семья, школа, пионерский отряд, комсомол… Сейчас мы давали клятву на верность народу, Коммунистической партии, Родине, и Ленин как бы слушал наши солдатские обещания быть честными, храбрыми, дисциплинированными, бдительными, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников. Каждый из нас клялся защищать Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Присяга! Твёрдое, большое и ёмкое слово. В нём выражена любовь советского человека к своей социалистической Отчизне. Присяга вела в бой наших отцов и братьев. Она придавала им силы в ожесточённой борьбе с врагами и всегда приводила к победе.
Вся жизнь моя прошла перед глазами. Я увидел себя школьником, когда мне повязывали пионерский галстук, ремесленником, которому вручали комсомольский билет, студентом с ленинским томиком в руках и теперь воином, крепко сжимающим оружие… Страна доверила нам оружие, и надо было быть достойными этого доверия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25