Первый семестр в Кембридже я жил в городе, но скоро понял, что здесь очень трудно серьезно работать. Мои сокурсники все были офицерами армии, флота или ВВС. В большинстве люди веселые, они не изменяли привычкам военного братства. С некоторыми вместе жили жены, и все время что-нибудь происходило. Гости вваливались без приглашения или зазывали к себе в комнату на чашку чая. На улице непременно встречался кто-нибудь из знакомых, предлагавший заглянуть в кафе или кабачок. Я понял, что так не продвинусь далеко в изучении русского. Случайно я услышал об одной пожилой даме, вдове викария, которая жила в большом доме в Мэддингли, в пяти милях от Кембриджа, она искала постояльца не столько ради денег, сколько из-за того, чтобы не быть все время одной в пустой вилле. Я съездил к ней, и она согласилась сдать мне спальню и гостиную за весьма скромную плату, куда входил и стол, который я делил с вдовой. Она хорошо готовила, а я был благодарным жильцом, и это побуждало ее особенно стараться. Два последних семестра я прожил в комфорте и мог сосредоточиться на учебе, меня никто не отвлекал. В Кембридж я ездил только на лекции, а тот, кто хотел меня изредка видеть, должен был прокатиться в Мэддингли на велосипеде.
Учиться в Кембридже я считал большой привилегией. Я полюбил этот город, его старые дома и церкви, узенькие улочки и атмосферу средневековья. Особенно мне нравилось посещать вечернюю службу в часовне Кингз-колледжа. Обычно я оставался и после мессы, когда свечи гасили, но орган продолжал играть. Сидя в темноте, я чувствовал, как все мое существо растворяется в музыке.

Хотя я и продолжал регулярно посещать церковь, в моих убеждениях произошли важные изменения. В той религиозной системе, к которой я принадлежал, центральное место занимала теория о предопределении, и я много думал о ней. Мне было нетрудно принять ее, потому что она не противоречила моему пониманию Бога как Творца неба и земли, Всесильного и Всезнающего Повелителя Вселенной, без воли которого ни одна малая птица не упадет на землю, а у нас же и волосы на голове все сочтены (Евангелие от Матфея, гл. 10, стихи 29-30). В этой системе не было места для случая или катастрофы и еще меньше — для свободной воли человека. Вселенная, начиная с небесных светил и кончая каждой молекулой, находится во власти Высшей Воли и управляется Высшим Разумом. Если представить, что человеческие существа, обладающие свободой воли, могут вмешаться и изменить планы Всевышнего по своей прихоти, то, мне кажется, разрушается сама идея Бога. Свободная воля лишает Всевышнего его безграничного превосходства, безбрежного знания, несокрушимой мудрости, полной независимости и вечной неизменности, выводя некоторые вещи из божественного провидения, к примеру, всю историю человечества, которая состоит из бесконечного количества поступков людей, по-видимому, проявляющих свою «свободную волю». Мало кто из верующих с этим согласится.
Но если все предопределено Богом, происходящее — правильно и по-другому быть не может, то, следовательно, доказывал я, и то, что мы называем добром, и то, что считаем злом, идет от Бога и является обязательными элементами бытия. Зло и добро, казалось мне, понятия, касающиеся только отношений между людьми и обществами, теряют свой смысл, когда их относишь к Всевышнему. Взять хотя бы землетрясения и природные катастрофы, неизлечимые болезни и детей, родившихся умственно отсталыми. Но даже там, где поработал человек, мы видим руку Господа. Все верующие — исповедующие предопределение или свободную волю — принимают то, что наши рождения и смерти в руке Божией. Но если заранее намечены время, место и обстоятельства рождения, мужчина и женщина, которые становятся нашими родителями, то должны быть предопределены и все обстоятельства, которые сопровождают зачатие, независимо от того, законное ли это соитие или распутная связь. Если смерть, ее время, место и вид запланированы Богом, то, следовательно, если я убит — Он направлял руку убийцы; если погиб в катастрофе — Он руководил несчастьем, а если умер в страданиях в больнице — Он послал мне болезнь. Это те факты, от которых мы не можем уйти. Часто возражают, что такой взгляд на человечество превращает живое существо в робота, лишая самого звания человека. Но что, я спрашиваю, унизительного быть роботом, которым управляет не другой человек, а Всевышний, Творец неба и земли, Повелитель Вселенной?
Нет смысла приписывать все напасти сатане. Если он существует, то в конечном счете как орудие Божие, которому дана власть творить зло, власть, которую он употребляет с ведома Господа, и Он знает, как тот распорядится этой властью.
Но если все зависит от воли Бога, следовательно, Он, сотворив каждого человека именно таким, как тот есть, с его добродетелями и грехами, дает одним добродетелей больше, другим — меньше в соответствии с одному ему известными целями. Как говорил святой апостол Павел, «ибо Он говорит Моисею: „кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею“.
Итак, помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего.
Ибо Писание говорит фараону: «для того самого Я и поставил тебя, чтобы показать над тобою силу Мою, и чтобы проповедано было имя Мое по всей земле».
Итак, кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает.
Ты скажешь мне: «за что же еще обвиняет? ибо кто противостанет воле Его?»
А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему: «зачем ты меня так сделал?»
Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?».
Истинность этих притчей подтверждалась, как мне казалось, жизнью, всем, что я видел вокруг себя. Но если это так — а я верил, что это так, — тогда нет греха в глазах Бога (оставляя в стороне первородный), грех — столь же необходимый элемент в системе, как и добродетель. Следовательно, Он, будучи справедливым, не может требовать от нас ответственности и наказывать за грехи, которые Сам предопределил. И справедливо ли обрекать существо на вечные муки за зло, которое оно не совершало? Бог не может этого желать. Но раз нет греха и нет наказания, то и нет нужды в искуплении и очищении через жертву Христову. Стал бы Господь играть в сложную игру с самим собой, насадив в человечестве грехи и заставив служить их своим вечным целям, а потом счел необходимым прийти в мир и искупить эти грехи распятием? Это, на мой взгляд, маловероятно, тем более что человек, восприняв Христа, остался таким же грешным, как и был. Если бы Бог действительно побывал таким образом среди людей, жизнь изменилась бы.
Я шел к неизбежному выводу и как бы не хотел этого, но стал перед ним: Христос не был Богом, своей жертвой Он не искупил наши грехи, и, конечно, в искуплении не было необходимости. Придя к такому заключению, я понял, что больше не верю в главную доктрину христианства. Я продолжал почитать и восхищаться личностью Христа — человека, возможно, самого совершенного из людей и пример для подражания, но все же человека. Я понял, что доказал себе несостоятельность христианства и больше не могу считать себя христианином.
Не уверен, есть ли какой-нибудь термин, чтобы обозначить мою новую веру и убеждения. Некоторые считают, что я фаталист, а потому спрашивают: почему же я не воспринял тюремное заключение как рок и не сидел спокойно в Уормвуд-Скрабз. Я отвечаю так: наша реакция на события тоже предопределена, и судьба моя была действовать и организовать побег. Фатализм не в том, чтобы смиренно ждать, принимая случающееся как неизбежность. Фатализм выражается и в импульсах, которые побуждают к определенным поступкам. Поэтому я думаю, что есть оправдание тому, кто говорит: «Вы не можете наказать меня за грехи, потому что они заложены во мне и я не властен над ними».

Я закончил учебу с высшими отметками и, не дожидаясь традиционных майских соревнований, уехал из Кембриджа сразу после экзаменов, чтобы вместе с сокурсником-моряком провести три недели в доме русских иммигрантов, живших в деревушке под Дублином. В те годы не было программ по обмену, позволявших англичанам поучиться в России, а советским студентам — в университетах Великобритании. Если ты хотел попрактиковаться в разговорной речи, то надо было пожить некоторое время в русской семье в Англии или за рубежом. Нашим хозяином был князь, который зарабатывал на жизнь тем, что выращивал грибы, продавая их в дублинские рестораны, и тем, что принимал студентов-русистов. Его жена, высокая статная женщина, дочь последнего губернатора Польши, старалась, несмотря на все трудности, поддерживать видимость былого блеска. А это было непросто при их стесненных обстоятельствах. К примеру, невозможно было скрыть то, что диван в гостиной сделан из ящиков из-под овощей и обит ситцем. Я находил все это восхитительным. В гости к нашим хозяевам заглядывал старый казачий генерал с седыми бакенбардами; входя в комнату, он крестился на иконы в красном углу. Казалось, что мы находимся где-то в старой России.
Мы должны были говорить по-русски во время еды и всегда, когда общались с семьей. Сначала нам было трудно, но со временем становилось проще и проще. Основная польза «стажировки» кроме долгих прогулок по красивой ирландской сельской местности заключалась в том, что мы приобрели уверенность в себе, убедившись, что люди понимают наш разговорный русский, а мы в основном понимаем то, что говорят они.
Когда я вернулся в Лондон доложиться в управление разведки, мне сказали, что меня направляют в британское консульство в Урумчи, в Западном Китае, недалеко от границы с Советским Казахстаном, в качестве помощника тамошнего резидента СИС. Я был доволен назначением, хотя предпочел бы Афганистан — страну, в которой мечтал побывать всю жизнь и которая до нынешнего дня не потеряла для меня своей притягательности, несмотря на долгие годы жестокой войны. Через несколько недель по необъяснимым причинам назначение было изменено, и мне сообщили, что я поеду первым резидентом СИС в Сеул — столицу Южной Кореи. Если честно, перспектива поездки на Дальний Восток не вызывала у меня восторга, я никогда не испытывал интереса к культуре этого района, ни к китайской, ни к японской, меня гораздо больше влекло к исламскому миру. Впрочем, разочарование искупалось удовлетворением, ведь меня ставили во главе хоть и маленькой, но резидентуры. Кроме того, Корея считалась горячей точкой, где ожидалось много событий. Так что служба обещала быть интересной и ответственной. Вышло так, что я получил гораздо больше, чем ожидал.
До конца лета 1948 года я был приписан к дальневосточному управлению, чтобы познакомиться с ситуацией в Корее, задачами и проблемами, которые мне предстояло решать. Я прочитал кучу газет и поговорил с мистером Кермодом, бывшим генеральным консулом в Сеуле, который был дома в отпуске, он дал мне много ценных советов о жизни в городе и о том, какую одежду и снаряжение взять с собой. Среди бумаг, которые мне дали прочитать, попалась и маленькая книжка о марксизме, подготовленная IX отделом, который в СИС занимался вопросами коммунизма. Она называлась «Теория и практика коммунизма» и ставила своей целью познакомить офицеров разведки с главными идеями Маркса (по принципу «знай своего врага»). Ее автором был Кэрью Хант — главный теоретик марксизма в СИС, его работы на эту тему хорошо известны и широкой публике. Брошюра специалиста, не пропагандистская, а информационная, объективно объясняла философские, политические и экономические основы марксизма, давала понять, почему это учение сохраняет притягательность для миллионов людей во всем мире.
Книга оказалась для меня откровением. До сих пор я очень мало читал о марксизме, и в основном нечто негативное. После «Теории и практики коммунизма» у меня осталось чувство, что теория коммунизма звучит убедительно, что ее объяснение истории имеет смысл, а цели кажутся в общем привлекательными и немногим отличаются от идеалов христианства, хотя и не схожи с ним методами достижения. Я спрашивал себя, так ли ужасен коммунизм, как его изображают.
В октябре я вылетел в Корею. Меня так торопились отправить, что не удалось проделать путешествие более длинным и интересным морским путем, который я бы предпочел, а пришлось лететь гидропланом, поэтому дорога до Японии заняла всего неделю. Ночи мы проводили на промежуточных аэродромах и на третий день прибыли в Каир. Когда пассажиров поместили в отель «Шеферд», я сразу попытался дозвониться тете, но ответа не было, сколько я ни набирал номер. Тогда я поехал на такси. Дверь открыл дворецкий Ахмед, но все остальное печально изменилось. Дядя и две тети жили теперь одни и очень стесненно. После образования государства Израиль прежняя гармония между еврейской общиной и арабами разрушилась. Как евреи, они стали объектом различных унижений и ограничений: телефон у них выключили, и дяде стало трудно вести свой бизнес. Кузен Анри попал в тюрьму как коммунист, а кузен Рауль жил за границей. Все это отразилось и на здоровье дяди и тети. Они были рады меня видеть после долгих военных лет, нам многое хотелось поведать друг другу, но это была печальная встреча. Я уехал в полночь, потому что самолет вылетал рано утром. С тяжелым сердцем я простился с этими пожилыми и одинокими людьми, которые так много для меня сделали. Больше я никогда их не видел. Мне рассказали, что они вскоре умерли один за другим еще до моего возвращения из Кореи.
По приезде в Сеул я прежде всего явился в генеральное консульство. Оно располагалось в двух домах в викторианском стиле, одном побольше, другом поменьше, окруженных большим садом, бывшим когда-то частью парка вокруг императорского дворца. Большой дом занимал генеральный консул Вивиан Холт, который через несколько месяцев, когда Великобритания признала Корейскую республику, стал там полномочным посланником. В меньшем доме первый этаж занимала канцелярия, на втором была квартира мистера Фейтфула. Он был холост и любезно предоставил мне комнату, пока я не подыщу собственное жилье. Через несколько недель ко мне присоединился Норман Оуэн, мой помощник, он был женат, но оставил жену и ребенка в Англии. К тому времени я уже нанял большой дом в японском стиле в деловой части города, там мы с Норманом и поселились. Позже я пригласил занять две свободные комнаты нового французского вице-консула Жана Мидмора, который никак не мог найти себе пристанище. Он внес в нашу жизнь дух веселья и праздника.
На уик-энды мы часто устраивали пикники, выезжали; на «джипах», единственном приемлемом для Кореи виде транспорта, и останавливались в каком-нибудь живописном: уголке. Обычно мы выбирали место возле развалин старого храма на берегу быстрого горного потока, вокруг вздымались в темно-голубое небо голые пики отвесных скал. Такие прогулки были особенно хороши осенью, когда природа и климат наиболее красивы и благоприятны. Яркие краски на фоне необыкновенно синего неба в совершенно прозрачном теплом воздухе… Вскоре моя прежняя неприязнь сменилась глубокой симпатией к этой красивой дикой стране и ее стойкому, независимому народу, что часто поначалу раздражает, но при более близком знакомстве обнаруживается неожиданное, а потому обезоруживающее обаяние корейцев.
Война неотвратимо наступила, хотя и не так скоро, как ожидалось. Вместо нескольких месяцев, которые, как я думал, даны мне, чтобы «окопаться» перед войной, в моем распоряжении оказалось целых полтора года. За это время я смог прекрасно познакомиться с корейской обстановкой и заложить основу будущей разведработы. Моей первой и главной задачей было раскинуть агентурную сеть в Советском Приморье, в первую очередь в районе Владивостока. Это оказалось непросто, если не сказать невозможно. Сеул был, конечно, ближайшей к Советскому Приморью точкой на карте, где была британская дипломатическая миссия, что, видимо, и оказалось решающим соображением, когда здесь открывали резидентуру СИС. Уже в самом начале работы я понял, что хотя, ориентируясь на птичий полет, я был очень близко от Владивостока, но в действительности никакого сообщения между ним и Сеулом не существовало. Не было ни торговых, ни каких-либо других связей, которые я мог бы использовать. В этих обстоятельствах я решил направить все усилия на максимальное расширение контактов среди корейского населения, готовясь ко второму заданию — организации станции радиоперехвата на тот случай, если коммунисты Севера займут всю страну. Я надеялся, что в ходе работы мне повезет и я случайно найду пути для выполнения главной задачи. То, что я знал русский язык, в этой ситуации оказалось совершенно бесполезным, гораздо лучше, если бы на моем месте был человек, говорящий по-корейски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41