объявил Крапивин. — Обыскать арестованных!
Двое матросов, закинув за спины винтовки, подошли к Чигиреву и Керенскому. Чигирев покорно поднялся и закинул руки за голову. Один из матросов принялся профессионально обыскивать его.
— Я смотрю, ты уже свою гвардию сумел сколотить, — процедил Чигирев, когда матрос извлек из его потайной кобуры маленький браунинг.
— А как же! — самодовольно усмехнулся Крапивин.
— Вы знаете этого человека? — удивился Керенский.
— К сожалению, да, — вздохнул Чигирев.
— Выведите арестованного гражданина Керенского, — распорядился Крапивин.
Двое матросов встали за спиной бывшего главы Временного правительства.
— Это вам даром не пройдет! — пригрозил Керенский.
— Ступай! — толкнул его в спину один из матросов. — И руки за спину.
Керенский подчинился.
— Оставьте нас, — приказал Крапивин, когда низложенного Александра Федоровича вывели из комнаты. — Я должен поговорить с гражданином бывшим товарищем министра.
Матросы удивленно переглянулись, однако безропотно, хотя и неохотно пошли к выходу. Один из них при этом прихватил с камина тяжелые золотые часы.
— Стоять! — рявкнул Крапивин. — Часы на место.
— Да пошел ты! — огрызнулся матрос на ходу.
Крапивин вскинул маузер и выстрелил. Пуля попала мародеру прямо в сердце. Матрос споткнулся и упал. Злополучные часы грохнулись об пол. По паркету полетели осколки разбитого стекла. Товарищи убитого разом остановились и повернулись к командиру.
— Ты, это, того, не зарывайся! — с угрозой в голосе проговорил один из них. — А то нехорошо может получиться.
— Мародеров и нарушителей революционной дисциплины буду расстреливать на месте, — отчеканил Крапивин. — Убрать труп. Ждать в приемной. У дверей выставить двух часовых. В кабинет без моего приказа не входить и никого не впускать.
Матерясь, матросы подхватили тело своего товарища и вышли из кабинета.
— Хороша гвардия, ничего не скажешь, — усмехнулся Чигирев, когда за моряками закрылась дверь.
— Ничего, организуем, — спокойно ответил Крапивин, усаживаясь в кресло Керенского. — Сам знаешь.
— Да уж, знаю. — Чигирев тоже опустился в кресло. — Я так понимаю, что «день Седьмое ноября, красный день календаря» отменяется. Да здравствует пятое ноября, день Великой Октябрьской социалистической революции!
— Правильно понимаешь. Залп «Авроры», думаю, ты слышал. Я решил несколько скорректировать ход событий. Штурм Зимнего — это, конечно, романтично, но я предпочел оптимизировать процесс и взять дворец одновременно с началом восстания. Людей я подготовил. Еще в марте я вступил в контакт с большевиками. Потом на Финляндском вокзале встречал Ленина и охранял его до сегодняшнего дня. Четыре месяца назад я предположил, что ты попытаешься убить Ленина и предотвратить революцию, поэтому я вывел его из Разлива. Сейчас у тебя оставался последний шанс спасти свою гнилую демократию. Думаю, ты подготовил какую-то гадость против нас. Я прав?
— Прав. Кстати, штурм все равно будет: именно потому, что это так романтично. Просто он будет в официальной истории и в кино. Революции нужны мифы. В нашем мире тоже никакого штурма не было. Ты же военный человек. Выйди на Дворцовую площадь. Одного пулемета хватило бы, чтобы уложить несколько сотен атакующих. А уж коммунистическая пропаганда ни за что не упустила бы случай описать героическую гибель революционеров за счастье трудового народа. Но не было ничего такого. Даже составители краткого курса истории ВКП(б) павших при штурме не обнаружили. Тогда, как и сейчас, тихо зашли с боковых входов при полном попустительстве охраны. А та гадость, которую я подготовил, лежит перед тобой.
Крапивин взглянул на бумаги.
— «Декларация о мире», — прочитал он. — «Декрет о земле». «Декрет о правах народностей России». Хитер!
— Ты хоть понимаешь, что я готовил? — устало спросил Чигирев. — Это было бы решением всех тех вопросов, ради которых большевики шли к власти. Если бы я успел, не потребовалось бы Гражданской войны. Не было бы красного террора. Уже через полгода в стране был бы мир. Набирала бы обороты экономическая реформа.
— И ворюги фабриканты и финансисты набивали бы свои денежные мешки. Все эти законы вы принять решили из страха перед революцией.
— А хоть бы и набивали. Хоть бы и из страха. Сколько тех, кто падет в Гражданской войне, осталось бы в живых! Сколько тех, кто будет выброшен в эмиграцию, смогли бы остаться на родине! Сколько избежало бы тюрем и лагерей!
— Нисколько. Знаем мы твою «демократию». Свобода грабить народ. Мы дадим ему другой путь.
— Знаем мы ваш путь, — передразнил Крапивина Чигирев. — И кончится все тем же. Ладно, чего уж теперь. Надеюсь только, что когда-нибудь какой-нибудь архивист найдет эти бумаги и поймет, что у России была другая возможность.
— Ты прав, этого допускать нельзя. — Крапивин собрал проекты Чигирева в одну кипу и с силой швырнул в камин. — Вот и все.
— Зачем это тебе, Вадим? — удивленно спросил Чигирев. — Ведь ты не злобный человек. Ты не упиваешься властью над другими. Ты действительно патриот. Объясни мне, почему ты это делаешь?
— Я хочу, чтобы в этой стране наконец появилась твердая власть. Я хочу, чтобы правительство вело Россию к процветанию, делало ее сильной, а не разворовывало ее и не губило свой народ.
— Ах, вот ты куда прицелился. И всего этого ты ждешь от большевиков?
— Да. Ты знаешь, я много думал. Я пришел к выводу, что идеи коммунизма действительно отвечают чаяниям народа. То, чего хочет добиться Ленин, — это по-настоящему прекрасно. Его учение — это путь ко всеобщей справедливости. В нашем мире оно было извращено. Здесь этого не случится. Янек уже прикончил Сталина. А я позабочусь, чтобы дело Ленина не попало в руки шакалов.
— Хорошо. Попробуй. Я не очень верю в успех Чем возвышеннее утопия, тем больше несправедливостей ради нее творится и тем отвратительнее последствия ее воплощения. Скоро ты увидишь море крови, горы расстрелянных, толпы обездоленных. Подумай, как из всего этого может вырасти человечное общество. У реки с грязным истоком не может быть чистого русла. Можно испортить доброе дело, но там, где зло лежит в основе, добра не найти.
— Я знал, что ты мне не поверишь. И я знаю, что ты будешь мешать мне. Практически ты единственный, кто может по-настоящему спутать мои планы. Поэтому я решил тебя убрать.
— Как? — Чигирев посмотрел в глаза Крапивину.
— Я сам проходил через это. Это больно только в первое мгновение. — Крапивин поднялся из кресла и достал пистолет. — Ты не умрешь. Через несколько секунд ты очнешься в одном из залов Эрмитажа. В две тысячи пятом году. Может быть, чуть позже. Может быть, тебя даже будут встречать Алексеев с Басовым. Они как-то умеют вычислять наши перемещения. Это не будет убийством. Для нас в чужих мирах смерти нет. Мы просто возвращаемся к себе домой. Но я должен убрать тебя из этого мира, чтобы ты не мешал достижению великой цели.
Чигирев поднялся. Ствол маузера смотрел ему Вежду глаз.
— Вадим, пожалуйста, не делай этого, — попросил он. — Ты будешь потом раскаиваться.
— Я должен, — сухо отозвался Крапивин. — Ради миллионов людей, живущих здесь.
В комнате повисла гнетущая тишина. Крапивин почему-то медлил.
— Черт знает что, — произнес он вдруг, опуская оружие. — Сотни раз… А вот теперь не могу. И ведь знаю, что надо, но не могу. Ладно, поступим по-другому. Я передам тебя под арест. Я знаю, большинство министров Временного правительства отпустят под честное слово, и они сбегут. Черт с ними. Они — прошлое. Но ты по-настоящему опасен. Я предупрежу, чтобы тебя не отпускали.
— Тогда лучше пристрели меня сейчас, — натянуто улыбнулся Чигирев. — Если меня не отпустят в ноябре, то потом обязательно шлепнут как заложника, когда начнется красный террор.
— Я попрошу Дзержинского, чтобы тебя не трогали. Он мировой мужик. Он поймет.
— Вряд ли. Для большевиков соображения гуманизма и верности данному слову мало что значат. Вы подчиняетесь логике и исторической целесообразности. А расстрелять бывшего товарища министра юстиции в отместку за уничтожение одного из ваших комиссаров будет логично и целесообразно.
— Тогда я скажу, что ты обладаешь важной информацией и убивать тебя нельзя… но и выпускать тоже.
— Делай как знаешь, — устало махнул рукой Чигирев. — Мне уже все равно.
— Конвой, — зычно крикнул Крапивин, — увести арестованного!
Часть 3
ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ ВЕЮТ НАД НАМИ…
ГЛАВА 21
Ранение
Крапивин пришел в себя. Первое, что он увидел, — это давно не беленный потолок. Комната освещалась тусклым светом керосиновой лампы, установленной на столике у изголовья. Он лежал на мягкой перине. Под его головой лежала большая подушка. Где-то за стеной завывала вьюга. Крапивин попробовал пошевелиться, но не смог, тело отказывалось повиноваться. Он сдавленно застонал.
Сбоку скрипнула дверь, и женский голос произнес на незнакомом языке короткую фразу. Послышались Удаляющиеся шаги.
«Где я?» — спросил себя Крапивин.
Память услужливо подсказала: они ехали на фронт. За Нарвой, на какой-то маленькой станции, машинист объявил, что уголь кончился и что станция тоже не сможет обеспечить поезд топливом. Матросы, составлявшие основную часть отряда, хотели расстрелять начальника станции, а когда Крапивин велел им разойтись по вагонам… Крапивин не помнил, что было дальше. Он помнил, как размахивал маузером, грозил расстрелом нарушителям революционной дисциплины, и на этом воспоминания обрывались.
Кто-то подошел к Крапивину, потрогал его лоб.
— Как вы себя чувствуете? — произнес по-русски, но с сильным акцентом уже знакомый женский голос.
— Плохо, — признался Крапивин. — Где я?
— Реквере. Это между Ревелем и Нарвой. — Женщина склонилась над Крапивиным, и тот смог рассмотреть ее. Лет сорок пять — пятьдесят. Одета в строгое платье, волосы убраны под чепец. — Вы пролежали в горячке три дня.
— Как я сюда попал?
— Сейчас придет муж и все объяснит. Вы хотите чего-нибудь?
— Пить, если можно.
Женщина подняла голову Крапивину и поднесла к его губам стакан с водой. Крапивин сделал несколько глотков и, пока пил, успел рассмотреть маленькую, аскетически обставленную комнатку, а потом женщина мягко опустила его на подушку.
Крапивин вновь услышал шаги, и на край кровати опустился пожилой грузный мужчина, одетый в костюм-тройку.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, профессиональным движением ощупывая лоб Крапивина.
— Не очень. Слабость. Кто вы?
— Я здешний уездный доктор. Кондратьев Павел Осипович, к вашим услугам. С моей женой, Ане Карловной, вы уже познакомились. А вы, если я не ошибаюсь, Вадим Васильевич Крапивин, командир особого революционного отряда. Того самого, который прибыл сюда три дня назад. Так, по крайней мере, я понял из вашего мандата, который, в силу обстоятельств, был вынужден уничтожить.
— Все верно. Где мой отряд? Что со мной произошло?
— Видите ли, когда вы попробовали призвать ваших разбушевавшихся воинов к порядку, кто-то из них выстрелил вам в спину.
— А дальше?
— Ваши люди бесчинствовали здесь еще сутки. Они захватили наш городок, и разгра… извиняюсь, экспроприировали все сколько-нибудь ценные вещи у мирных жителей. У некоторых экспроприировали еще дочерей и жен. Правда, временно, на сутки. Потом кто-то из ваших революционеров сообразил выслать разведку, и оказалось, что километрах в пяти находятся немцы. Я ничего не хочу сказать, но ваш отряд был, кажется, штыков в пятьсот. Немцев, которые сюда прибыли через три часа, оказалось не более роты, однако ваши ребята удирали так, словно перед ними стояла армия. Они даже не удосужились оказать противнику какое-либо сопротивление. Кто-то из них заявил, что немецкие солдаты все равно пролетарии и воевать с ними не надо. В Германии все равно скоро начнется своя революция, и немецкая армия вернется к себе домой. Еще они сказали, что сами они, в смысле ваш отряд, должны вернуться в Петроград и окончательно добить тамошних буржуев. С нашими, из Реквере, они разобрались. Мельника, хозяина продуктовой лавки и священника расстреляли в первые же часы. Меня с семьей пощадили. Может, предполагали, что кому-то из них потребуется медицинская помощь.
Крапивин снова застонал. Теперь уже от стыда и ярости.
— Так, значит, здесь немцы?
— Они тоже ушли. На восток. Немецкому обер-лейтенанту я сказал, что вы брат моей сестры, который бежал сюда от большевиков из Петрограда. Сказал, что вас подстрелили бесчинствовавшие здесь красные. Простите, но если бы я сказал что-либо другое, ничего хорошего вас, полагаю, не ожидало бы.
— Спасибо. Почему вы помогаете мне?
— Вас ко мне принесли начальник станции и его помощник. Вы все-таки спасли их. Их не расстреляли. Мне кажется, вы бывший офицер.
— Да. Полковник.
— Ох, и что же вас затянуло к большевикам? — тяжело вздохнул Павел Осипович.
— Мы ехали на фронт, — еле ворочая языком, произнес Крапивин, — защищать Россию от немцев.
— Вы меня извините, если от кого-то ее и надо защищать, так это от орды, которая разгуливала здесь двое суток назад. Простите, если чем обидел, — вежливо добавил он. — А сейчас позвольте мне выполнить свой врачебный долг. Теперь вы для меня не полковник и не красный командир, а пациент и будете таковым еще не менее месяца. По крайней мере на протяжении этого времени вам решительно показан постельный режим.
ГЛАВА 22
Побег
В Петропавловской крепости Чигирев бывал у себя в мире, как в музее. Видел казематы с восковыми фигурами жандарма и военного, которые охраняли заключенных в «тяжкие годы царизма». Но никогда он не мог предполагать, что сам окажется заключенным этой тюрьмы, да еще под стражей революционных матросов. Уже без малого четыре месяца он провел в каменном каземате. Крапивин сдержал свое слово. Бывшего товарища министра юстиции содержали весьма сносно, неплохо кормили, обеспечивали сменой белья, не выпускали на свободу, но и не подвергали репрессиям. Еще в ноябре следователи, назначенные Советом народных комиссаров, несколько раз допрашивали его о деятельности Временного правительства. Они старались добыть признание о якобы готовившемся аресте представителей всех левых партий и введении чрезвычайного положения по всей стране. Допрашивали без какого-либо давления, не говоря уже о пытках. Следователи проводили с арестованным «душеспасительные беседы», разъясняли преимущества социализма и изначальную обреченность буржуазного Временного правительства. Большей частью это были интеллигентные люди, поверившие в идеалы коммунизма, и Чигирев проводил время в интереснейших диспутах с ними о судьбах России, свободе, либерализме и перспективах социалистического общества. Разумеется, все обвинения в готовившейся узурпации власти Чигирев отверг.
Потом следователей особой комиссии сменили чекисты. Этих больше всего интересовали бумаги бывшего товарища министра юстиции и… его состояние. Эти уже особо не церемонились, активно использовали психологическое давление и с удовольствием насмехались над «бывшими». Впрочем, до пыток и на сей раз не дошло. Чекисты напирали на совесть, убеждали открыть всю правду о злодеяниях буржуазного правительства и передать победившему трудовому народу украденные у него средства.
«Ничего, — думал Чигирев, — это только начало. Скоро они станут применять совсем иные методы. Этому быстро обучаются. Сейчас они настолько опьянены своей победой, что думают, будто и дальше все так же легко пойдет. Скоро они столкнутся с сопротивлением и озвереют. К сожалению, деградирует человек значительно быстрее, чем развивается. Уже набирает обороты красный террор, уже расстреливают первых заложников. Скоро настанет и мой черед. Период революционного романтизма стремительно движется к концу. Со временем чекисты придут к выводу, что держать меня здесь дальше не имеет смысла. Время освобождений под честное слово заканчивается, и меня, скорее всего, поставят к стенке. То-то удивятся посетители музея „Казематы Петропавловской крепости“, когда я возникну перед ними как привидение в простреленном костюме.
Впрочем, рано себя хоронить. Я еще поборюсь. Попытка спасти Временное правительство не удалась. Ничего. Я постараюсь сделать все возможное. Хотя бы спасти максимум людей. Хотя бы поддержать белых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Двое матросов, закинув за спины винтовки, подошли к Чигиреву и Керенскому. Чигирев покорно поднялся и закинул руки за голову. Один из матросов принялся профессионально обыскивать его.
— Я смотрю, ты уже свою гвардию сумел сколотить, — процедил Чигирев, когда матрос извлек из его потайной кобуры маленький браунинг.
— А как же! — самодовольно усмехнулся Крапивин.
— Вы знаете этого человека? — удивился Керенский.
— К сожалению, да, — вздохнул Чигирев.
— Выведите арестованного гражданина Керенского, — распорядился Крапивин.
Двое матросов встали за спиной бывшего главы Временного правительства.
— Это вам даром не пройдет! — пригрозил Керенский.
— Ступай! — толкнул его в спину один из матросов. — И руки за спину.
Керенский подчинился.
— Оставьте нас, — приказал Крапивин, когда низложенного Александра Федоровича вывели из комнаты. — Я должен поговорить с гражданином бывшим товарищем министра.
Матросы удивленно переглянулись, однако безропотно, хотя и неохотно пошли к выходу. Один из них при этом прихватил с камина тяжелые золотые часы.
— Стоять! — рявкнул Крапивин. — Часы на место.
— Да пошел ты! — огрызнулся матрос на ходу.
Крапивин вскинул маузер и выстрелил. Пуля попала мародеру прямо в сердце. Матрос споткнулся и упал. Злополучные часы грохнулись об пол. По паркету полетели осколки разбитого стекла. Товарищи убитого разом остановились и повернулись к командиру.
— Ты, это, того, не зарывайся! — с угрозой в голосе проговорил один из них. — А то нехорошо может получиться.
— Мародеров и нарушителей революционной дисциплины буду расстреливать на месте, — отчеканил Крапивин. — Убрать труп. Ждать в приемной. У дверей выставить двух часовых. В кабинет без моего приказа не входить и никого не впускать.
Матерясь, матросы подхватили тело своего товарища и вышли из кабинета.
— Хороша гвардия, ничего не скажешь, — усмехнулся Чигирев, когда за моряками закрылась дверь.
— Ничего, организуем, — спокойно ответил Крапивин, усаживаясь в кресло Керенского. — Сам знаешь.
— Да уж, знаю. — Чигирев тоже опустился в кресло. — Я так понимаю, что «день Седьмое ноября, красный день календаря» отменяется. Да здравствует пятое ноября, день Великой Октябрьской социалистической революции!
— Правильно понимаешь. Залп «Авроры», думаю, ты слышал. Я решил несколько скорректировать ход событий. Штурм Зимнего — это, конечно, романтично, но я предпочел оптимизировать процесс и взять дворец одновременно с началом восстания. Людей я подготовил. Еще в марте я вступил в контакт с большевиками. Потом на Финляндском вокзале встречал Ленина и охранял его до сегодняшнего дня. Четыре месяца назад я предположил, что ты попытаешься убить Ленина и предотвратить революцию, поэтому я вывел его из Разлива. Сейчас у тебя оставался последний шанс спасти свою гнилую демократию. Думаю, ты подготовил какую-то гадость против нас. Я прав?
— Прав. Кстати, штурм все равно будет: именно потому, что это так романтично. Просто он будет в официальной истории и в кино. Революции нужны мифы. В нашем мире тоже никакого штурма не было. Ты же военный человек. Выйди на Дворцовую площадь. Одного пулемета хватило бы, чтобы уложить несколько сотен атакующих. А уж коммунистическая пропаганда ни за что не упустила бы случай описать героическую гибель революционеров за счастье трудового народа. Но не было ничего такого. Даже составители краткого курса истории ВКП(б) павших при штурме не обнаружили. Тогда, как и сейчас, тихо зашли с боковых входов при полном попустительстве охраны. А та гадость, которую я подготовил, лежит перед тобой.
Крапивин взглянул на бумаги.
— «Декларация о мире», — прочитал он. — «Декрет о земле». «Декрет о правах народностей России». Хитер!
— Ты хоть понимаешь, что я готовил? — устало спросил Чигирев. — Это было бы решением всех тех вопросов, ради которых большевики шли к власти. Если бы я успел, не потребовалось бы Гражданской войны. Не было бы красного террора. Уже через полгода в стране был бы мир. Набирала бы обороты экономическая реформа.
— И ворюги фабриканты и финансисты набивали бы свои денежные мешки. Все эти законы вы принять решили из страха перед революцией.
— А хоть бы и набивали. Хоть бы и из страха. Сколько тех, кто падет в Гражданской войне, осталось бы в живых! Сколько тех, кто будет выброшен в эмиграцию, смогли бы остаться на родине! Сколько избежало бы тюрем и лагерей!
— Нисколько. Знаем мы твою «демократию». Свобода грабить народ. Мы дадим ему другой путь.
— Знаем мы ваш путь, — передразнил Крапивина Чигирев. — И кончится все тем же. Ладно, чего уж теперь. Надеюсь только, что когда-нибудь какой-нибудь архивист найдет эти бумаги и поймет, что у России была другая возможность.
— Ты прав, этого допускать нельзя. — Крапивин собрал проекты Чигирева в одну кипу и с силой швырнул в камин. — Вот и все.
— Зачем это тебе, Вадим? — удивленно спросил Чигирев. — Ведь ты не злобный человек. Ты не упиваешься властью над другими. Ты действительно патриот. Объясни мне, почему ты это делаешь?
— Я хочу, чтобы в этой стране наконец появилась твердая власть. Я хочу, чтобы правительство вело Россию к процветанию, делало ее сильной, а не разворовывало ее и не губило свой народ.
— Ах, вот ты куда прицелился. И всего этого ты ждешь от большевиков?
— Да. Ты знаешь, я много думал. Я пришел к выводу, что идеи коммунизма действительно отвечают чаяниям народа. То, чего хочет добиться Ленин, — это по-настоящему прекрасно. Его учение — это путь ко всеобщей справедливости. В нашем мире оно было извращено. Здесь этого не случится. Янек уже прикончил Сталина. А я позабочусь, чтобы дело Ленина не попало в руки шакалов.
— Хорошо. Попробуй. Я не очень верю в успех Чем возвышеннее утопия, тем больше несправедливостей ради нее творится и тем отвратительнее последствия ее воплощения. Скоро ты увидишь море крови, горы расстрелянных, толпы обездоленных. Подумай, как из всего этого может вырасти человечное общество. У реки с грязным истоком не может быть чистого русла. Можно испортить доброе дело, но там, где зло лежит в основе, добра не найти.
— Я знал, что ты мне не поверишь. И я знаю, что ты будешь мешать мне. Практически ты единственный, кто может по-настоящему спутать мои планы. Поэтому я решил тебя убрать.
— Как? — Чигирев посмотрел в глаза Крапивину.
— Я сам проходил через это. Это больно только в первое мгновение. — Крапивин поднялся из кресла и достал пистолет. — Ты не умрешь. Через несколько секунд ты очнешься в одном из залов Эрмитажа. В две тысячи пятом году. Может быть, чуть позже. Может быть, тебя даже будут встречать Алексеев с Басовым. Они как-то умеют вычислять наши перемещения. Это не будет убийством. Для нас в чужих мирах смерти нет. Мы просто возвращаемся к себе домой. Но я должен убрать тебя из этого мира, чтобы ты не мешал достижению великой цели.
Чигирев поднялся. Ствол маузера смотрел ему Вежду глаз.
— Вадим, пожалуйста, не делай этого, — попросил он. — Ты будешь потом раскаиваться.
— Я должен, — сухо отозвался Крапивин. — Ради миллионов людей, живущих здесь.
В комнате повисла гнетущая тишина. Крапивин почему-то медлил.
— Черт знает что, — произнес он вдруг, опуская оружие. — Сотни раз… А вот теперь не могу. И ведь знаю, что надо, но не могу. Ладно, поступим по-другому. Я передам тебя под арест. Я знаю, большинство министров Временного правительства отпустят под честное слово, и они сбегут. Черт с ними. Они — прошлое. Но ты по-настоящему опасен. Я предупрежу, чтобы тебя не отпускали.
— Тогда лучше пристрели меня сейчас, — натянуто улыбнулся Чигирев. — Если меня не отпустят в ноябре, то потом обязательно шлепнут как заложника, когда начнется красный террор.
— Я попрошу Дзержинского, чтобы тебя не трогали. Он мировой мужик. Он поймет.
— Вряд ли. Для большевиков соображения гуманизма и верности данному слову мало что значат. Вы подчиняетесь логике и исторической целесообразности. А расстрелять бывшего товарища министра юстиции в отместку за уничтожение одного из ваших комиссаров будет логично и целесообразно.
— Тогда я скажу, что ты обладаешь важной информацией и убивать тебя нельзя… но и выпускать тоже.
— Делай как знаешь, — устало махнул рукой Чигирев. — Мне уже все равно.
— Конвой, — зычно крикнул Крапивин, — увести арестованного!
Часть 3
ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ ВЕЮТ НАД НАМИ…
ГЛАВА 21
Ранение
Крапивин пришел в себя. Первое, что он увидел, — это давно не беленный потолок. Комната освещалась тусклым светом керосиновой лампы, установленной на столике у изголовья. Он лежал на мягкой перине. Под его головой лежала большая подушка. Где-то за стеной завывала вьюга. Крапивин попробовал пошевелиться, но не смог, тело отказывалось повиноваться. Он сдавленно застонал.
Сбоку скрипнула дверь, и женский голос произнес на незнакомом языке короткую фразу. Послышались Удаляющиеся шаги.
«Где я?» — спросил себя Крапивин.
Память услужливо подсказала: они ехали на фронт. За Нарвой, на какой-то маленькой станции, машинист объявил, что уголь кончился и что станция тоже не сможет обеспечить поезд топливом. Матросы, составлявшие основную часть отряда, хотели расстрелять начальника станции, а когда Крапивин велел им разойтись по вагонам… Крапивин не помнил, что было дальше. Он помнил, как размахивал маузером, грозил расстрелом нарушителям революционной дисциплины, и на этом воспоминания обрывались.
Кто-то подошел к Крапивину, потрогал его лоб.
— Как вы себя чувствуете? — произнес по-русски, но с сильным акцентом уже знакомый женский голос.
— Плохо, — признался Крапивин. — Где я?
— Реквере. Это между Ревелем и Нарвой. — Женщина склонилась над Крапивиным, и тот смог рассмотреть ее. Лет сорок пять — пятьдесят. Одета в строгое платье, волосы убраны под чепец. — Вы пролежали в горячке три дня.
— Как я сюда попал?
— Сейчас придет муж и все объяснит. Вы хотите чего-нибудь?
— Пить, если можно.
Женщина подняла голову Крапивину и поднесла к его губам стакан с водой. Крапивин сделал несколько глотков и, пока пил, успел рассмотреть маленькую, аскетически обставленную комнатку, а потом женщина мягко опустила его на подушку.
Крапивин вновь услышал шаги, и на край кровати опустился пожилой грузный мужчина, одетый в костюм-тройку.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, профессиональным движением ощупывая лоб Крапивина.
— Не очень. Слабость. Кто вы?
— Я здешний уездный доктор. Кондратьев Павел Осипович, к вашим услугам. С моей женой, Ане Карловной, вы уже познакомились. А вы, если я не ошибаюсь, Вадим Васильевич Крапивин, командир особого революционного отряда. Того самого, который прибыл сюда три дня назад. Так, по крайней мере, я понял из вашего мандата, который, в силу обстоятельств, был вынужден уничтожить.
— Все верно. Где мой отряд? Что со мной произошло?
— Видите ли, когда вы попробовали призвать ваших разбушевавшихся воинов к порядку, кто-то из них выстрелил вам в спину.
— А дальше?
— Ваши люди бесчинствовали здесь еще сутки. Они захватили наш городок, и разгра… извиняюсь, экспроприировали все сколько-нибудь ценные вещи у мирных жителей. У некоторых экспроприировали еще дочерей и жен. Правда, временно, на сутки. Потом кто-то из ваших революционеров сообразил выслать разведку, и оказалось, что километрах в пяти находятся немцы. Я ничего не хочу сказать, но ваш отряд был, кажется, штыков в пятьсот. Немцев, которые сюда прибыли через три часа, оказалось не более роты, однако ваши ребята удирали так, словно перед ними стояла армия. Они даже не удосужились оказать противнику какое-либо сопротивление. Кто-то из них заявил, что немецкие солдаты все равно пролетарии и воевать с ними не надо. В Германии все равно скоро начнется своя революция, и немецкая армия вернется к себе домой. Еще они сказали, что сами они, в смысле ваш отряд, должны вернуться в Петроград и окончательно добить тамошних буржуев. С нашими, из Реквере, они разобрались. Мельника, хозяина продуктовой лавки и священника расстреляли в первые же часы. Меня с семьей пощадили. Может, предполагали, что кому-то из них потребуется медицинская помощь.
Крапивин снова застонал. Теперь уже от стыда и ярости.
— Так, значит, здесь немцы?
— Они тоже ушли. На восток. Немецкому обер-лейтенанту я сказал, что вы брат моей сестры, который бежал сюда от большевиков из Петрограда. Сказал, что вас подстрелили бесчинствовавшие здесь красные. Простите, но если бы я сказал что-либо другое, ничего хорошего вас, полагаю, не ожидало бы.
— Спасибо. Почему вы помогаете мне?
— Вас ко мне принесли начальник станции и его помощник. Вы все-таки спасли их. Их не расстреляли. Мне кажется, вы бывший офицер.
— Да. Полковник.
— Ох, и что же вас затянуло к большевикам? — тяжело вздохнул Павел Осипович.
— Мы ехали на фронт, — еле ворочая языком, произнес Крапивин, — защищать Россию от немцев.
— Вы меня извините, если от кого-то ее и надо защищать, так это от орды, которая разгуливала здесь двое суток назад. Простите, если чем обидел, — вежливо добавил он. — А сейчас позвольте мне выполнить свой врачебный долг. Теперь вы для меня не полковник и не красный командир, а пациент и будете таковым еще не менее месяца. По крайней мере на протяжении этого времени вам решительно показан постельный режим.
ГЛАВА 22
Побег
В Петропавловской крепости Чигирев бывал у себя в мире, как в музее. Видел казематы с восковыми фигурами жандарма и военного, которые охраняли заключенных в «тяжкие годы царизма». Но никогда он не мог предполагать, что сам окажется заключенным этой тюрьмы, да еще под стражей революционных матросов. Уже без малого четыре месяца он провел в каменном каземате. Крапивин сдержал свое слово. Бывшего товарища министра юстиции содержали весьма сносно, неплохо кормили, обеспечивали сменой белья, не выпускали на свободу, но и не подвергали репрессиям. Еще в ноябре следователи, назначенные Советом народных комиссаров, несколько раз допрашивали его о деятельности Временного правительства. Они старались добыть признание о якобы готовившемся аресте представителей всех левых партий и введении чрезвычайного положения по всей стране. Допрашивали без какого-либо давления, не говоря уже о пытках. Следователи проводили с арестованным «душеспасительные беседы», разъясняли преимущества социализма и изначальную обреченность буржуазного Временного правительства. Большей частью это были интеллигентные люди, поверившие в идеалы коммунизма, и Чигирев проводил время в интереснейших диспутах с ними о судьбах России, свободе, либерализме и перспективах социалистического общества. Разумеется, все обвинения в готовившейся узурпации власти Чигирев отверг.
Потом следователей особой комиссии сменили чекисты. Этих больше всего интересовали бумаги бывшего товарища министра юстиции и… его состояние. Эти уже особо не церемонились, активно использовали психологическое давление и с удовольствием насмехались над «бывшими». Впрочем, до пыток и на сей раз не дошло. Чекисты напирали на совесть, убеждали открыть всю правду о злодеяниях буржуазного правительства и передать победившему трудовому народу украденные у него средства.
«Ничего, — думал Чигирев, — это только начало. Скоро они станут применять совсем иные методы. Этому быстро обучаются. Сейчас они настолько опьянены своей победой, что думают, будто и дальше все так же легко пойдет. Скоро они столкнутся с сопротивлением и озвереют. К сожалению, деградирует человек значительно быстрее, чем развивается. Уже набирает обороты красный террор, уже расстреливают первых заложников. Скоро настанет и мой черед. Период революционного романтизма стремительно движется к концу. Со временем чекисты придут к выводу, что держать меня здесь дальше не имеет смысла. Время освобождений под честное слово заканчивается, и меня, скорее всего, поставят к стенке. То-то удивятся посетители музея „Казематы Петропавловской крепости“, когда я возникну перед ними как привидение в простреленном костюме.
Впрочем, рано себя хоронить. Я еще поборюсь. Попытка спасти Временное правительство не удалась. Ничего. Я постараюсь сделать все возможное. Хотя бы спасти максимум людей. Хотя бы поддержать белых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38