военные секреты должны охранять представители армии и флота. Только в июне 1911 года министр Сухомлинов наконец-то подписал два основополагающих документа: «Положение о контрразведывательных отделениях» (КРО) и «Инструкцию начальникам контрразведывательных отделений». Наконец-то государственная система борьбы с военным шпионажем была создана окончательно и бесповоротно.
«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…» – слова старой солдатской песни эпохи Крымской войны лучше научных трактатов объясняли причины российских безобразий в деле управления государством. На второй год мировой войны бывший начальник КРО Главного управления Генерального штаба полковник Ерандаков писал: «Должно по справедливости отметить, что учрежденные пять лет тому назад Главным управлением Генерального штаба органы так называемой „контрразведки» – хилы и бесправны, влачат малополезное существование, так как их деятельность направлена исключительно на борьбу с военным шпионством… И если иногда деятельность этих органов и является успешной, то в большинстве случаев благодаря лишь постоянной и энергичной помощи жандармских управлений и охранных отделений, а также перлюстрационным данным, поступающим в ГУГШ…»
По правде говоря, для такой нелицеприятной оценки деятельности контрразведчиков имелись все основания. Проверки показали, что большая часть КРО постоянно испытывала кадровый голод. А те сотрудники, которые имелись в наличии, слабо владели навыками и приемами оперативной работы. Зачастую им просто было некогда заниматься непосредственным розыском шпионов, так как львиную долю времени они тратили на переписывание бумаг. По существовавшим тогда правилам, контрразведка, не имевшая достаточного количества агентов наружного наблюдения и «внутренних» информаторов, должна была привлекать к сотрудничеству органы политической полиции. Однако на практике неприязнь армейцев к жандармам делала невозможной их совместную работу.
Да, шпионов ловить удавалось, иногда – достаточно успешно. На курсах контрразведчиков Шувалов с особым интересом слушал лекцию генерала В. Н. Клембовского о разоблачении вражеских агентов в полосе Юго-Западного фронта. Оказалось, к марту 1916 года, когда сам Петр воевал на том фронте, удалось задержать 87 немецких и австрийских шпионов. Выступление Владислава Наполеоновича было интересно еще и тем, что его перу принадлежала известная книга «Тайные разведки (Военное шпионство)», первое издание которой вышло в самом конце XIX века. Проанализировав военный опыт уходящей эпохи, Клембовский еще тогда пришел к выводу: для победы в будущих сражениях данных только пешей и кавалерийской разведки будет явно недостаточно. Армия, которая заранее овладеет военными секретами противника, окажется в выигрышном положении. Весь опыт мировой войны подтвердил это.
Особенно наглядным примером послужили события 1917 года. Демократический режим, установившийся в России после Февральской революции, создал почти идеальные условия для деятельности немецких шпионов. Заодно с органами МВД революционные массы под горячую руку разгромили отделы контрразведки. Служившие в них офицеры корпуса жандармов были изгнаны самым категорическим образом. Набранные вместо них армейские офицеры – полные дилетанты в вопросах розыска – тыкались, словно слепые щенки. Чтобы хоть как-то выйти из положения, Главное управление Генерального штаба организовало курсы для ускоренной подготовки сотрудников контрразведки. Правда, в силу обстоятельств ГУГШ свернуло всякую оперативную работу, сосредоточившись лишь на регистрации поступавших сведений. Специальная следственная комиссия Временного правительства исписывала горы бумаги, ведя бесконечные допросы бывших царских чиновников. Победители-демократы настойчиво искали доказательства связи императрицы с немцами, а настоящие агенты германской разведки спокойно делали свое дело.
Приметой времени стало бессилие контрразведчиков удержать под стражей разоблаченных шпионов. В Петрограде демонстранты с красными флагами взяли за обыкновение каждую неделю приходить к тюрьмам и устраивать «день открытых дверей». Ссылаясь на очередной революционный праздник (какую-нибудь «годовщину обрезания Карла Маркса»), они выпускали на свободу всех подряд. Интересно, что среди организаторов поджогов полицейских архивов были замечены и люди, обвиненные в шпионаже. Выйдя из тюрем как узники царского режима, они немедленно бросились заметать следы своих преступлений. Впоследствии начальник КРО Петроградского военного округа полковник Никитин, используя свои связи в Министерстве путей сообщения, наладил отправку разоблаченных шпионов на строительство железной дороги в районе Перми. Но, подобно лернейской гидре, немецкая агентурная сеть быстро восстанавливалась после нанесенного ей урона.
Агенты германской разведки практически свободно прибывали в Россию в потоке политических эмигрантов. Существовавший прежде строгий учет приезжих был ликвидирован, и тем не менее даже самые поверхностные расспросы представителей контрразведки (как правило, добровольных помощников из числа студентов) позволяли выявить подозрительных людей. Они откровенно путались в ответах на самые простые вопросы, а припертые к стене, начинали кричать о возрождении «царской охранки». Пополняли ряды шпионов и пленные, которые с каждым днем вели себя все более нагло. Агентура постоянно докладывала об участии немцев и австрийцев в митингах, проходивших под пораженческими лозунгами. А несколько человек были задержаны при попытке перейти границу; при них были найдены фотографии мостов и карты с разведданными.
Наряду с охотой за военными секретами, немецкое командование все активнее расширяло новое направление деятельности разведки – политическое. Главным орудием развала России изнутри была избрана партия большевиков, еще в августе 1914 года провозгласившая лозунг «Поражение своего отечества». Интерес к так называемым интернационалистам со стороны контрразведки особенно усилился, когда стало известно, что ее деятельность оплачивается деньгами подозрительного происхождения. Участники демонстраций и митингов в поддержку большевиков получали щедрую оплату. Причем часть десятирублевых купюр, которыми с ними рассчитывались организаторы массовых выступлений, имели приметный знак – две последние цифры номера были слегка подчеркнуты. Контрразведка располагала точными сведениями, что в руках у немцев находилось соответственное клише именно с таким дефектом.
Кроме того, удалось открыть многочисленные факты перевода из Германии через банки нейтральных стран огромных сумм, получателями которых становились ближайшие сотрудники вождя большевиков Троцкого. Контрразведчики выявили и прочитали примитивно зашифрованные телеграммы, с периодическими просьбами о присылке «машины» или «полмашины» (миллиона или полумиллиона рублей). Зачастую конспирация при движении этих средств была шита белыми нитками.
Однако пока Временное правительство возглавлял болтун Керенский, у борцов со шпионами были связаны руки. «Главноуговаривающий», как прозвали министра-председателя в народе, денно и нощно твердил о своей бесконечной верности демократическим принципам, не замечая, что в тех исторических условиях подобная политика вела Россию, а с ней и столь любимую им демократию, к гибельному концу. Дело доходило до курьеза: из контрразведки в правительство поступал секретный доклад о подрывной деятельности германских агентов, и тут же его содержание становились известно тем, чьи имена там упоминались в качестве подозреваемых. Министры-социалисты не могли удержаться, чтобы не поделиться новостями «по-товарищески» со вчерашними соратниками по революционной борьбе. В результате Троцкий с подельщиками начинал вопить о превращении контрразведки в тайную полицию. Они даже приходили скандалить в Главное управление Генерального штаба, угрожая после прихода к власти до основания разгромить орган борьбы со шпионажем, а прах развеять по ветру.
Только когда бразды правления страной перешли в руки генерала Корнилова, контрразведка смогла заработать в полную силу. Большевикам пришлось пойти на попятный: в срочном порядке они ликвидировали всю систему связи с германским штабом, а своих засветившихся в этом деле сторонников либо переправили за границу, либо сдали органам правосудия.
«Какой же я должен сделать вывод из всех этих фактов? – в который раз спрашивал себя Шувалов. – Что окончательно и бесповоротно наступили новые времена? Что действия противника становятся все изощреннее и коварнее, поэтому рыцарские схватки с открытым забралом должны кануть в Лету? Что в тайной войне, которую не мы первыми начали, надо уметь бить неприятеля его же оружием – умелой агентурной работой. И такая деятельность вовсе не позорна, а почетна для контрразведчика. Конечно, останься Керенский у власти, продолжай он с упорством глухаря петь о демократии, где бы сейчас была Россия? Ее враги с удовольствием пользовались свободой, чтобы губить страну. При случае они не погнушались бы установить самую жестокую диктатуру…»
Поручик очнулся от дум. Он вдруг обнаружил, что незаметно для себя прошел мимо домика, где квартировал, и снова очутился в Ушаковой балке. Но идти домой не хотелось. Там пришлось бы вступать в беседу с встревоженными хозяевами, отвечать на их настойчивые расспросы о случившемся с ним. И Петр побрел по дорожке парка, продолжая сосредоточенно обдумывать разговор с Жоховым.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Примерно в середине дня дежурный телеграфист севастопольской городской почты Тимофей Репкин начал испытывать к журналистам лютую ненависть. Этот молодой человек, по единодушному мнению дам имевший портретное сходство с критиком Добролюбовым – мягкие волнистые волосы, аккуратно постриженная бородка, застенчивый взгляд сквозь стекла круглых очков, – более всего на свете ценил порядок и аккуратность. Принимая телеграммы, он любил, чтобы публика спокойно, без лишнего шума, ожидала своей очереди, а представленный текст был написан четким, разборчивым почерком. В таких случаях Тимофей легко пробегал по бланку изящно заточенным синим карандашом, быстро подсчитывал стоимость пересылки и тут же отправлял депешу. Но когда перед окошком с надписью «Прием телеграмм» возникала сутолока или громкая перепалка, он начинал нервничать, ломать карандаши, сбиваться в счете – в общем, работал медленно и с ошибками.
Сегодняшний день Репкин мог смело отнести в разряд наихудших. На протяжении трех часов около десятка представителей ведущих российских газет буквально осаждали его. Словно вырвавшиеся на свободу обитатели бедлама, они, отталкивая друг друга, совали в окошко измятые, исписанные неразборчивыми каракулями бланки телеграмм, бросали скомканные купюры, кричали о первоочередности своих корреспонденции. По телеграфным проводам в редакции уносились сообщения о гибели линкора «Демократия», а их отправители срывались с места, чтобы через полчаса вернуться с новой подробностью и сызнова начать штурм заветного окошка.
Продлись такое сумасшествие еще час, Тимофей наверняка оказался бы среди обитателей дома скорби. Он уже израсходовал весь запас отточенных карандашей и ему приходилось работать случайно попавшим под руку огрызком; таблица умножения наполовину стерлась в памяти, а на квитанциях вместо красивой подписи проставлялась нервная закорючка. На его счастье, журналистов как ветром сдуло, когда разнеслась весть о прибытии на вокзал президентского поезда. Репкин даже не сразу понял, что случилось, когда на столе перед ним оказался текст телеграммы без словосочетания «линкор „Демократия»». Пока он тупо разглядывал текст: «Контракт подписан успешно. По каталогу выбран образец № 1. Можно начинать отгрузку», – подавший ее мужчина нетерпеливо барабанил пальцами по барьеру.
– Что-нибудь не так, милейший? – спросил отправитель депеши, наклонившись к окошку.
Телеграфист вздрогнул, посмотрел на него с недоумением. «Как странно, – отвлеченно подумал Тимофей. – Обычно подобные телеграммы посылают потрепанные жизнью мелкие комиссионеры в мятых костюмах и несвежих сорочках. А этот – совсем другое дело. Молодой мужчина с холеным бритым лицом, хотя под глазами запали черные тени. Ну, это скорее из-за бурно проведенной ночи – вон от выпитого каким амбре шибает. Одевается у отличного портного и в дорогих магазинах, но вкуса не чувствуется. Галстук слишком яркой расцветки, рубиновая заколка в нем, запонки, бриллиант на мизинце – все очень дорогое, но аляповатое, купленное с целью выставить напоказ богатство. Наверняка из «новых людей». Тогда почему он не отправил телеграмму через гостиничную прислугу, а сам потащился на почту?..»
Мысленно окрестив клиента «новым человеком», Тимофей Репкин вовсе не подразумевал понятие, впервые предложенное Чернышевским. Со страниц романа «Что делать?» Николай Гаврилович убеждал читающую публику: в ближайшее время общественный строй изменится к лучшему, потому что в России появились «новые люди». От прежних поколений они отличаются тем, что думают не о наживе, а о благе всего человечества. Так как число «новых людей» постоянно растет, то очень скоро остальные граждане государства будут поступать по их примеру. Со временем жизнь опровергла это утверждение, но во второй половине XIX века идеи Чернышевского успели вдохновить на уход в революцию тысячи юношей и девушек. Среди них особым почитанием социальной утопии отличался один довольно талантливый юноша – Володя Ульянов. Позже его назовут «думающей гильотиной», поскольку всех, кто не пожелал стать «новым человеком», он собирался обречь на уничтожение.
Двадцатый век и мировая война породили иное поколение «новых людей». С удивительной точностью они были описаны другим русским литератором – Николаем Брешко-Брешковским:
«Всех этих господ коммивояжерского типа выбросило недавно каким-то стихийным приливом. Это была накипь войны, вернее, – накипь тыла. Она существовала и раньше, но не кидалась в глаза, прозябающая в темном мизере, голодная, обтрепанная, небритая, в заношенном белье…
Грянула война – и какая разительная перемена декораций и грима! Воспрянула голодная проходимческая шушера.
Дорогие рестораны с тепличными пальмами, метрдотелями, напоминавшими дипломатов и министров, стали ареною деятельности этих «новых людей», вчера еще бегавших по кофейням и терпеливо дежуривших в дождь у банковских подъездов.
«Новые люди» проснулись богачами, которые могут швырять сотни и тысячи. Это сознание опьяняло их. Повсюду – к «Медведю», «Контану», «Кюба», «Донону», где прежде собиралась изысканная, внешне, во всяком случае, публика, этот новый «чумазый», туго набивший в несколько часов свой бумажник, принес и свое собственное хамство, привел своих женщин – вульгарных, крикливых, не умеющих есть, богато, с вопиющей безвкусицею одетых, сверкавших крупными бриллиантами в невымытых ушах.
Сами «чумазые» успели приодеться у лучших портных. Но платье сидело на них, как на холуях, и духи, купленные в «Жокей-клубе», не могли заглушить годами впитавшийся запах грязных, трущобных меблирашек. где в тесной комнатке рядом с кроватью-логовом плавали в мыльной воде желтые окурки дешевых папирос…
– Что вылупился, интеллигенция? – вернул Репкина к действительности хриплый голос «нового человека». – Забыл, как буквы читают? Так зови поскорей того, кто грамотный. Мне что, ночевать здесь прикажешь?
Тимофей спешно занялся отправкой телеграммы, подумав мельком: «Он почему-то нервничает и за хамством пытается это скрыть. А говор у него акающий – типично московский». Последующие события дня – новый набег журналистов, посылавших сообщения о прибытии президента, отправка еще двух десятков обычных телеграмм – вытеснили из памяти неприятный инцидент. Окончательно пережитые треволнения были напрочь забыты во время романтической ночной прогулки с симпатичной курортницей, чьи взгляды на отношения между представителями разных полов оказались весьма прогрессивными. Поэтому на следующее утро молодой чиновник почтового ведомства испытывал состояние полной опустошенности, в том числе и от всяких лишних мыслей в голове.
К неприятным воспоминаниям Репкину пришлось вернуться в кабинете начальника почты, куда он был вызван, едва появившись на службе. Светловолосый поручик с Георгиевским крестом на груди, представленный телеграфисту как офицер контрразведки, листал подшивку вчерашних телеграмм, зачитывал некоторые из них и настойчиво просил припомнить, как выглядели отправители депеш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…» – слова старой солдатской песни эпохи Крымской войны лучше научных трактатов объясняли причины российских безобразий в деле управления государством. На второй год мировой войны бывший начальник КРО Главного управления Генерального штаба полковник Ерандаков писал: «Должно по справедливости отметить, что учрежденные пять лет тому назад Главным управлением Генерального штаба органы так называемой „контрразведки» – хилы и бесправны, влачат малополезное существование, так как их деятельность направлена исключительно на борьбу с военным шпионством… И если иногда деятельность этих органов и является успешной, то в большинстве случаев благодаря лишь постоянной и энергичной помощи жандармских управлений и охранных отделений, а также перлюстрационным данным, поступающим в ГУГШ…»
По правде говоря, для такой нелицеприятной оценки деятельности контрразведчиков имелись все основания. Проверки показали, что большая часть КРО постоянно испытывала кадровый голод. А те сотрудники, которые имелись в наличии, слабо владели навыками и приемами оперативной работы. Зачастую им просто было некогда заниматься непосредственным розыском шпионов, так как львиную долю времени они тратили на переписывание бумаг. По существовавшим тогда правилам, контрразведка, не имевшая достаточного количества агентов наружного наблюдения и «внутренних» информаторов, должна была привлекать к сотрудничеству органы политической полиции. Однако на практике неприязнь армейцев к жандармам делала невозможной их совместную работу.
Да, шпионов ловить удавалось, иногда – достаточно успешно. На курсах контрразведчиков Шувалов с особым интересом слушал лекцию генерала В. Н. Клембовского о разоблачении вражеских агентов в полосе Юго-Западного фронта. Оказалось, к марту 1916 года, когда сам Петр воевал на том фронте, удалось задержать 87 немецких и австрийских шпионов. Выступление Владислава Наполеоновича было интересно еще и тем, что его перу принадлежала известная книга «Тайные разведки (Военное шпионство)», первое издание которой вышло в самом конце XIX века. Проанализировав военный опыт уходящей эпохи, Клембовский еще тогда пришел к выводу: для победы в будущих сражениях данных только пешей и кавалерийской разведки будет явно недостаточно. Армия, которая заранее овладеет военными секретами противника, окажется в выигрышном положении. Весь опыт мировой войны подтвердил это.
Особенно наглядным примером послужили события 1917 года. Демократический режим, установившийся в России после Февральской революции, создал почти идеальные условия для деятельности немецких шпионов. Заодно с органами МВД революционные массы под горячую руку разгромили отделы контрразведки. Служившие в них офицеры корпуса жандармов были изгнаны самым категорическим образом. Набранные вместо них армейские офицеры – полные дилетанты в вопросах розыска – тыкались, словно слепые щенки. Чтобы хоть как-то выйти из положения, Главное управление Генерального штаба организовало курсы для ускоренной подготовки сотрудников контрразведки. Правда, в силу обстоятельств ГУГШ свернуло всякую оперативную работу, сосредоточившись лишь на регистрации поступавших сведений. Специальная следственная комиссия Временного правительства исписывала горы бумаги, ведя бесконечные допросы бывших царских чиновников. Победители-демократы настойчиво искали доказательства связи императрицы с немцами, а настоящие агенты германской разведки спокойно делали свое дело.
Приметой времени стало бессилие контрразведчиков удержать под стражей разоблаченных шпионов. В Петрограде демонстранты с красными флагами взяли за обыкновение каждую неделю приходить к тюрьмам и устраивать «день открытых дверей». Ссылаясь на очередной революционный праздник (какую-нибудь «годовщину обрезания Карла Маркса»), они выпускали на свободу всех подряд. Интересно, что среди организаторов поджогов полицейских архивов были замечены и люди, обвиненные в шпионаже. Выйдя из тюрем как узники царского режима, они немедленно бросились заметать следы своих преступлений. Впоследствии начальник КРО Петроградского военного округа полковник Никитин, используя свои связи в Министерстве путей сообщения, наладил отправку разоблаченных шпионов на строительство железной дороги в районе Перми. Но, подобно лернейской гидре, немецкая агентурная сеть быстро восстанавливалась после нанесенного ей урона.
Агенты германской разведки практически свободно прибывали в Россию в потоке политических эмигрантов. Существовавший прежде строгий учет приезжих был ликвидирован, и тем не менее даже самые поверхностные расспросы представителей контрразведки (как правило, добровольных помощников из числа студентов) позволяли выявить подозрительных людей. Они откровенно путались в ответах на самые простые вопросы, а припертые к стене, начинали кричать о возрождении «царской охранки». Пополняли ряды шпионов и пленные, которые с каждым днем вели себя все более нагло. Агентура постоянно докладывала об участии немцев и австрийцев в митингах, проходивших под пораженческими лозунгами. А несколько человек были задержаны при попытке перейти границу; при них были найдены фотографии мостов и карты с разведданными.
Наряду с охотой за военными секретами, немецкое командование все активнее расширяло новое направление деятельности разведки – политическое. Главным орудием развала России изнутри была избрана партия большевиков, еще в августе 1914 года провозгласившая лозунг «Поражение своего отечества». Интерес к так называемым интернационалистам со стороны контрразведки особенно усилился, когда стало известно, что ее деятельность оплачивается деньгами подозрительного происхождения. Участники демонстраций и митингов в поддержку большевиков получали щедрую оплату. Причем часть десятирублевых купюр, которыми с ними рассчитывались организаторы массовых выступлений, имели приметный знак – две последние цифры номера были слегка подчеркнуты. Контрразведка располагала точными сведениями, что в руках у немцев находилось соответственное клише именно с таким дефектом.
Кроме того, удалось открыть многочисленные факты перевода из Германии через банки нейтральных стран огромных сумм, получателями которых становились ближайшие сотрудники вождя большевиков Троцкого. Контрразведчики выявили и прочитали примитивно зашифрованные телеграммы, с периодическими просьбами о присылке «машины» или «полмашины» (миллиона или полумиллиона рублей). Зачастую конспирация при движении этих средств была шита белыми нитками.
Однако пока Временное правительство возглавлял болтун Керенский, у борцов со шпионами были связаны руки. «Главноуговаривающий», как прозвали министра-председателя в народе, денно и нощно твердил о своей бесконечной верности демократическим принципам, не замечая, что в тех исторических условиях подобная политика вела Россию, а с ней и столь любимую им демократию, к гибельному концу. Дело доходило до курьеза: из контрразведки в правительство поступал секретный доклад о подрывной деятельности германских агентов, и тут же его содержание становились известно тем, чьи имена там упоминались в качестве подозреваемых. Министры-социалисты не могли удержаться, чтобы не поделиться новостями «по-товарищески» со вчерашними соратниками по революционной борьбе. В результате Троцкий с подельщиками начинал вопить о превращении контрразведки в тайную полицию. Они даже приходили скандалить в Главное управление Генерального штаба, угрожая после прихода к власти до основания разгромить орган борьбы со шпионажем, а прах развеять по ветру.
Только когда бразды правления страной перешли в руки генерала Корнилова, контрразведка смогла заработать в полную силу. Большевикам пришлось пойти на попятный: в срочном порядке они ликвидировали всю систему связи с германским штабом, а своих засветившихся в этом деле сторонников либо переправили за границу, либо сдали органам правосудия.
«Какой же я должен сделать вывод из всех этих фактов? – в который раз спрашивал себя Шувалов. – Что окончательно и бесповоротно наступили новые времена? Что действия противника становятся все изощреннее и коварнее, поэтому рыцарские схватки с открытым забралом должны кануть в Лету? Что в тайной войне, которую не мы первыми начали, надо уметь бить неприятеля его же оружием – умелой агентурной работой. И такая деятельность вовсе не позорна, а почетна для контрразведчика. Конечно, останься Керенский у власти, продолжай он с упорством глухаря петь о демократии, где бы сейчас была Россия? Ее враги с удовольствием пользовались свободой, чтобы губить страну. При случае они не погнушались бы установить самую жестокую диктатуру…»
Поручик очнулся от дум. Он вдруг обнаружил, что незаметно для себя прошел мимо домика, где квартировал, и снова очутился в Ушаковой балке. Но идти домой не хотелось. Там пришлось бы вступать в беседу с встревоженными хозяевами, отвечать на их настойчивые расспросы о случившемся с ним. И Петр побрел по дорожке парка, продолжая сосредоточенно обдумывать разговор с Жоховым.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Примерно в середине дня дежурный телеграфист севастопольской городской почты Тимофей Репкин начал испытывать к журналистам лютую ненависть. Этот молодой человек, по единодушному мнению дам имевший портретное сходство с критиком Добролюбовым – мягкие волнистые волосы, аккуратно постриженная бородка, застенчивый взгляд сквозь стекла круглых очков, – более всего на свете ценил порядок и аккуратность. Принимая телеграммы, он любил, чтобы публика спокойно, без лишнего шума, ожидала своей очереди, а представленный текст был написан четким, разборчивым почерком. В таких случаях Тимофей легко пробегал по бланку изящно заточенным синим карандашом, быстро подсчитывал стоимость пересылки и тут же отправлял депешу. Но когда перед окошком с надписью «Прием телеграмм» возникала сутолока или громкая перепалка, он начинал нервничать, ломать карандаши, сбиваться в счете – в общем, работал медленно и с ошибками.
Сегодняшний день Репкин мог смело отнести в разряд наихудших. На протяжении трех часов около десятка представителей ведущих российских газет буквально осаждали его. Словно вырвавшиеся на свободу обитатели бедлама, они, отталкивая друг друга, совали в окошко измятые, исписанные неразборчивыми каракулями бланки телеграмм, бросали скомканные купюры, кричали о первоочередности своих корреспонденции. По телеграфным проводам в редакции уносились сообщения о гибели линкора «Демократия», а их отправители срывались с места, чтобы через полчаса вернуться с новой подробностью и сызнова начать штурм заветного окошка.
Продлись такое сумасшествие еще час, Тимофей наверняка оказался бы среди обитателей дома скорби. Он уже израсходовал весь запас отточенных карандашей и ему приходилось работать случайно попавшим под руку огрызком; таблица умножения наполовину стерлась в памяти, а на квитанциях вместо красивой подписи проставлялась нервная закорючка. На его счастье, журналистов как ветром сдуло, когда разнеслась весть о прибытии на вокзал президентского поезда. Репкин даже не сразу понял, что случилось, когда на столе перед ним оказался текст телеграммы без словосочетания «линкор „Демократия»». Пока он тупо разглядывал текст: «Контракт подписан успешно. По каталогу выбран образец № 1. Можно начинать отгрузку», – подавший ее мужчина нетерпеливо барабанил пальцами по барьеру.
– Что-нибудь не так, милейший? – спросил отправитель депеши, наклонившись к окошку.
Телеграфист вздрогнул, посмотрел на него с недоумением. «Как странно, – отвлеченно подумал Тимофей. – Обычно подобные телеграммы посылают потрепанные жизнью мелкие комиссионеры в мятых костюмах и несвежих сорочках. А этот – совсем другое дело. Молодой мужчина с холеным бритым лицом, хотя под глазами запали черные тени. Ну, это скорее из-за бурно проведенной ночи – вон от выпитого каким амбре шибает. Одевается у отличного портного и в дорогих магазинах, но вкуса не чувствуется. Галстук слишком яркой расцветки, рубиновая заколка в нем, запонки, бриллиант на мизинце – все очень дорогое, но аляповатое, купленное с целью выставить напоказ богатство. Наверняка из «новых людей». Тогда почему он не отправил телеграмму через гостиничную прислугу, а сам потащился на почту?..»
Мысленно окрестив клиента «новым человеком», Тимофей Репкин вовсе не подразумевал понятие, впервые предложенное Чернышевским. Со страниц романа «Что делать?» Николай Гаврилович убеждал читающую публику: в ближайшее время общественный строй изменится к лучшему, потому что в России появились «новые люди». От прежних поколений они отличаются тем, что думают не о наживе, а о благе всего человечества. Так как число «новых людей» постоянно растет, то очень скоро остальные граждане государства будут поступать по их примеру. Со временем жизнь опровергла это утверждение, но во второй половине XIX века идеи Чернышевского успели вдохновить на уход в революцию тысячи юношей и девушек. Среди них особым почитанием социальной утопии отличался один довольно талантливый юноша – Володя Ульянов. Позже его назовут «думающей гильотиной», поскольку всех, кто не пожелал стать «новым человеком», он собирался обречь на уничтожение.
Двадцатый век и мировая война породили иное поколение «новых людей». С удивительной точностью они были описаны другим русским литератором – Николаем Брешко-Брешковским:
«Всех этих господ коммивояжерского типа выбросило недавно каким-то стихийным приливом. Это была накипь войны, вернее, – накипь тыла. Она существовала и раньше, но не кидалась в глаза, прозябающая в темном мизере, голодная, обтрепанная, небритая, в заношенном белье…
Грянула война – и какая разительная перемена декораций и грима! Воспрянула голодная проходимческая шушера.
Дорогие рестораны с тепличными пальмами, метрдотелями, напоминавшими дипломатов и министров, стали ареною деятельности этих «новых людей», вчера еще бегавших по кофейням и терпеливо дежуривших в дождь у банковских подъездов.
«Новые люди» проснулись богачами, которые могут швырять сотни и тысячи. Это сознание опьяняло их. Повсюду – к «Медведю», «Контану», «Кюба», «Донону», где прежде собиралась изысканная, внешне, во всяком случае, публика, этот новый «чумазый», туго набивший в несколько часов свой бумажник, принес и свое собственное хамство, привел своих женщин – вульгарных, крикливых, не умеющих есть, богато, с вопиющей безвкусицею одетых, сверкавших крупными бриллиантами в невымытых ушах.
Сами «чумазые» успели приодеться у лучших портных. Но платье сидело на них, как на холуях, и духи, купленные в «Жокей-клубе», не могли заглушить годами впитавшийся запах грязных, трущобных меблирашек. где в тесной комнатке рядом с кроватью-логовом плавали в мыльной воде желтые окурки дешевых папирос…
– Что вылупился, интеллигенция? – вернул Репкина к действительности хриплый голос «нового человека». – Забыл, как буквы читают? Так зови поскорей того, кто грамотный. Мне что, ночевать здесь прикажешь?
Тимофей спешно занялся отправкой телеграммы, подумав мельком: «Он почему-то нервничает и за хамством пытается это скрыть. А говор у него акающий – типично московский». Последующие события дня – новый набег журналистов, посылавших сообщения о прибытии президента, отправка еще двух десятков обычных телеграмм – вытеснили из памяти неприятный инцидент. Окончательно пережитые треволнения были напрочь забыты во время романтической ночной прогулки с симпатичной курортницей, чьи взгляды на отношения между представителями разных полов оказались весьма прогрессивными. Поэтому на следующее утро молодой чиновник почтового ведомства испытывал состояние полной опустошенности, в том числе и от всяких лишних мыслей в голове.
К неприятным воспоминаниям Репкину пришлось вернуться в кабинете начальника почты, куда он был вызван, едва появившись на службе. Светловолосый поручик с Георгиевским крестом на груди, представленный телеграфисту как офицер контрразведки, листал подшивку вчерашних телеграмм, зачитывал некоторые из них и настойчиво просил припомнить, как выглядели отправители депеш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30