Да теленок он, а не народ! Есть, правда, там сикхи, эти ребята боевые, по мне, а так — слишком добрые, слишком... И верующие до ужаса. Тридцать три миллиона богов, и каждому молятся.
— Тридцать три миллиона? — Сталин покачал головой.
— Тридцать три миллиона, — подтвердил Новик. — Вот и поговори с ним, с индусом... Ты ему про Будду, он тебе про Шиву, ты ему про Вишну, он тебе про Кришну!
— У нас легче... — задумчиво сказал Сталин.
— Намного, — согласился Иван.
— А англичане как? — с интересом спросил Сталин.
Новик мотнул головой.
— За жизнь свою трясутся! Чуть что: “Я подданный английской королевы!”
— А ты?
Иван улыбнулся.
— Тут уж рубишь и знаешь, кого рубишь.
Сталин засмеялся. Было видно, что Новик ему нравится.
— Но народ культурный, англичане, тут ничего не скажешь, — продолжил Новик про англичан.
Но Сталин не захотел больше про них слушать, налил по полному стакану коньяка.
— Слушай, у тебя кличка есть?
— Новик... — пожал плечами Иван.
— А я Коба. Зови меня так.
— Как? — нахмурился Новик, и рука его сама потянулась к сабле.
— Коба.
— А я подумал — кобра. А то я этих гадов... Давай, Коба.
— Давай, Новик.
Они чокнулись и выпили.
— Ну а Ленин как? — спросил Иван.
Сталин опустил голову и ответил глухо:
— Плохо Ленин. Все время без сознания. А когда в сознании — не узнает. Меня Троцким называет.
— А Троцкого — Сталиным?
— Нет, про него вообще Зиновьев говорит. Не будет Ленина, ничего не будет. Индия советской тоже не будет. Вот так, Новик.
— А врачи что говорят?
— Что они понимают...
Новик вдруг хлопнул себя по колену.
— Эх, к нам бы в Индию Ильича! Есть у меня одна знакомая колдунья, она не то что больного, она мертвого подымет! Ты мне не веришь, Коба! — нахмурился Иван.
— Верю, верю... — улыбнулся Сталин. — Давай лучше музыку послушаем, — предложил он, покрутил стоящую на подоконнике ручку граммофона, опустил иглу на пластинку.
Зазвучал марш из “Аиды”. И с Иваном случилось вдруг то же, что случилось однажды в гостях у англичанки: он поднялся, вытянулся, набычился и пошел, пошел кругами по кухне. Несколько секунд Сталин смотрел на него, но вдруг тоже вскочил, встал впереди Ивана и, выбрасывая вперед царскую длань, повел его за собой. При этом они выкрикивали какие-то слова, может быть даже — древнеегипетские...
И вторая бутылка была пуста. Иван уперся локтем в стол, а лбом в ладонь и думал, думал... Сталин поставил на стол третью бутылку коньяка.
— Ты что, напился? — с удивлением спросил он.
Иван не отвечал.
— Новик!.. — позвал Сталин и покачал головой. — Не умеете вы в Индии пить.
Новик поднял на Сталина неожиданно трезвые глаза и тихо сообщил:
— Коба, я придумал...
Москва. Гостиница “Националь”.
1 февраля 1923 года.
В огромной комнате с высокими потолками с лепниной и росписями стояли штук сорок железных коек. На одной из стен висел длинный кумач, на котором было заявлено: “Мы боремся за звание лучшего номера гостиницы”. На койках спали, лежали, сидели, курили, сушили портянки, просматривали одежные швы гостиничные постояльцы.
У стены расположились Иван и Шишкин. Шишкин был простужен, он сидел на кровати скрестив ноги и накинув на голову суконное одеяло, хлюпал носом, собирался чихать и говорил шепотом. Новик курил, щурил глаза, глядя испытующе на Шишкина.
— Вы не поверите, Иван Васильевич, мы в этом номере с папашей однажды останавливались. Он еще скандал устроил: не привык, говорит, жить в такой тесноте. А вы знаете, я спросил сегодня у метрдотеля, он теперь называется... начпопрож... Так вот я у него спросил, что будет, если наш номер станет лучшим в гостинице. Знаете, что он ответил? “Прибавят коек”!
Шишкин ждал реакции Новика, а Новик все курил и смотрел на Шишкина.
— Отправился я сегодня к “Яру”, — продолжал Шишкин, — а там вывеска: “Центробум”. Думаю: чем им “Яр” не нравился? Хорошее русское слово... Захожу... Едой не пахнет! Все сидят, на счетах считают. Подошел ко мне один, спрашивает: “Что нужно, товарищ?” Чарку водки, говорю, чистяковской и нежинский огурчик. Пошутил, Иван Васильевич, от обиды пошутил. Так меня чуть не арестовали!
Новик молчал.
— А эта погода? Я понимаю, если очень захотеть и постараться, можно все испортить. Но как им удалось испортить погоду?! Никогда в России не было таких зим! Иван Васильевич, давайте-ка собираться в обратный путь! В родную басурманию! — И Шишкин громко чихнул. — Вот! Правильно! — воскликнул он удовлетворенно.
— Шишкин, — Новик был как никогда серьезен, — скажи, ты мне друг?
Шишкин взволновался.
— Иван Васильевич, я бы считал за честь... Вы спасли мне жизнь! А что я должен сделать, Иван Васильевич?
Пристально и недоверчиво Сталин всматривался в лицо Шишкина так, что тот даже смутился и перестал хлюпать носом.
— Ну как, похож? — нетерпеливым шепотом спросил Новик.
Сталин опустил глаза, принимая решение, но так его и не принял.
— Пусть Троцкий смотрит, — буркнул он и повел Новика и Шишкина за собой по длинному коридору.
— Кто это? — на ходу спросил Шишкин.
— Сталин.
Шишкин скорчил недоуменную рожу.
Сталин открыл небольшую дверь и пропустил Новика и Шишкина вперед себя. Они оказались за кулисами какой-то сцены. На трибуне стоял Троцкий.
— Последствия нашего поражения в Польше не так страшны, — говорил он, как всегда, страстно и убедительно. — Последствия военные не означают последствий для Коммунистического Интернационала. Под шумок войны Коминтерн выковал оружие и отточил его так, что господа империалисты его не сломают...
Троцкий вдруг замолчал и повернул голову. Он увидел Шишкина, и глаза его за стеклышками пенсне просияли.
— Товарищи! — крикнул он в зал. — Владимир Ильич снова в строю! — И он побежал за кулисы.
Участники совещания — в основном военные — поднялись, наклонились, вытянули шеи, пытаясь заглянуть за кулисы.
— Владимир Ильич! — горячо проговорил Троцкий, от волнения не замечая Сталина, а тем более Новика.
Сталин что-то хотел сказать, остановить Троцкого, но тот уже вел Шишкина на сцену.
— Шени деда мобитхан! — сказал Сталин в пол.
Зал взорвался аплодисментами. Все встали, хлопали в ладоши и кричали:
— Ильич! Наш Ильич!
— Товарищ Ленин!
— А говорили — не встанет!
— Кто говорил — враги говорили!
— Ура товарищу Ленину!
— Ур-р-ра!!!
Троцкий успокаивающе поднял руки. Постепенно стало тихо и наступила мертвая тишина. Все ждали слова Ленина. Шишкина разбирал чих, но и сказать что-нибудь ему тоже хотелось. Он покосился за кулисы. Новик показывал ему здоровенный кулак. И тут Шишкин чихнул. Громко и весело.
— Будьте здоровы, Владимир Ильич! — дружным хором отозвался зал и вновь взорвался аплодисментами.
Мертвый город.
23 февраля 1923 года.
Властно порыкивая, могучий бенгальский тигр шел к Мертвому городу. Трудно сказать, что влекло его туда — запахи праздничной пищи или незнакомая песня, дружно и весело исполняемая множеством голосов:
“Ох, когда помрешь ты,
Милый мой дедочек?
Ох, когда помрешь ты,
Сизый голубочек!”
“Во середу, бабка!
Во середу, Любка!
Во середу, ты моя
Сизая голубка!”
Стол — один на всех, уставленный бутылями с рисовым самогоном и кокосовым вином, заваленный фруктами и жареным мясом, — змеился среди развалин. Во главе стола сидели Брускин и Наталья. Это был их праздник. Это была их свадьба. Как подобает жениху, Брускин был весел и задорен. Как подобает невесте, Наталья была рассеянна и грустна.
Комэск Ведмеденко поморщился, поднялся из-за стола и, покачиваясь от тяжести своего могучего тела, направился в джунгли.
— Та хиба ж це писня? Хиба ж так спивают? — ворчал он на ходу.
Брускин встал, поднял серебряный трофейный кубок и объявил свое выступление:
— Товарищи!
— Тихо! Жених товарищ Брускин говорить будет! — пронеслось над столом, и сразу утих пьяный гомон.
У Григория Наумовича был такой вид, что, казалось, он сейчас заплачет, запоет или взлетит — от счастья.
— Товарищи, — тихо заговорил Брускин, — вообще я очень счастливый человек, потому что нет большего счастья для большевика, чем счастье практической работы с массами. Но сегодня самый счастливый день в моей жизни! Мы установили советскую власть в России. Мы устанавливаем ее в Индии. И как бы нам ни было трудно, мы все равно установим ее здесь! Потому что нет тех вершин, которые не покорили бы большевики! А сейчас я спою вам песню... Вообще-то мне медведь на ухо наступил, и я твердо знаю только одну песню, “Интернационал”, но сейчас... я... спою... Сейчас... Ее пела мне моя бабушка... Сейчас...
Брускин подался вперед и замер, глядя в небо, будто там были написаны ноты и слова. Все ждали. Пауза затягивалась. И стало ясно, что Брускин не споет. Да он и сам это понял. За столом зашумели, понимающе улыбаясь.
— Забыл, — признался Брускин шепотом.
— Горько! — крикнул кто-то, спасая ситуацию.
И все закричали:
— Горько! Горько!
Наталья поднялась, опустив глаза, и Брускин поцеловал ее — испуганно и неумело. Похоже, это был их первый поцелуй.
Тигр остановился и прислушался. Будто где-то рядом бушевал водный поток. Но он вдруг иссяк, и на поляну, где стоял тигр, вышел, застегивая мотню, Ведмеденко. Комэск, конечно, не испугался, но удивился:
— Ты що, бажаешь людям свято загубыты?
Тигр неуверенно рыкнул.
— А я казав — не дозволю! Я казав: кто про невесту погано кажет, того вбью!
Тигр зарычал угрожающе.
— Пугаешь? Мене, червоного командира Ведмеденку, — пугаешь? Та я ж тоби башку скручу! — и, подвернув рукава гимнастерки до локтей, Ведмеденко сделал первый шаг.
Тигр громогласно зарычал и бросился на него.
Ленин спал, лежа на спине, и был больше похож на покойного, чем на спящего. Сталин, Троцкий и Новик смотрели на него с горестным любопытством.
— А Шишкин наш больше похож, — сообщил шепотом Новик.
— На кого? — удивился Сталин.
— На Ленина.
— Так это и есть Ленин. — Сталин обиженно отвернулся, и Новик стукнул себя, дурака, кулаком по лбу.
ЭТО ПОЛНОЕ РИСКА И ОТВЕТСТВЕННОСТИ РЕШЕНИЕ, ВОЗМОЖНО, СЕГОДНЯ КТО-ТО НАЗОВЕТ АВАНТЮРОЙ. НО ДЛЯ ТАКИХ ЛЮДЕЙ И ВЕЛИКИЙ ИНДИЙСКИЙ ПОХОД — ТОЖЕ АВАНТЮРА. НЕ ДЛЯ НИХ НАШ РАССКАЗ, А ДЛЯ ТЕХ, КТО ИСКРЕННЕ И НЕПРЕДВЗЯТО ЖАЖДЕТ ЗНАТЬ, КАК ВСЕ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.
Они лежали рядом: задушенный Ведмеденкой тигр и сам Ведмеденко с развороченной тигром грудной клеткой. Наталья положила ему на грудь белоснежную простыню, и та сразу напиталась кровью. Рядом стоял Брускин. Чуть поодаль — все остальные. В добрых маленьких глазах Ведмеденки появились слезы и скатились по вискам.
— Почему вы плачете? — тихо спросил Брускин.
— А я завжды плачу, колы вспомяну, що мене батько казав... — продолжая плакать, ответил Ведмеденко.
— Что же он вам сказал?
— Казав, що не зробити нам всемирну революцию...
— Это почему же? — удивился Брускин.
— Вин казав, що на всемирну революцию нам жидив не достане. Тому я и плачу.
— Ну почему же? — растерянно улыбнулся Брускин. — Посмотрите — все наши боевые товарищи — настоящие революционеры! — Комиссар повернулся и с гордостью указал на стоящих плотной толпой красноармейцев.
— Та яки кацапы революционеры!.. — Ведмеденко поднял руку, но она вдруг безжизненно упала. Умер Ведмеденко.
Горки.
23 февраля 1923 года.
Медсестра Верочка, молодая, рано начавшая полнеть блондинка с добрыми голубыми глазами, держа в руках аппарат для измерения артериального давления, остановилась перед дверью ленинской комнаты и спросила шепотом сидящего у двери пожилого усатого охранника в кожанке, с наганом в кобуре на боку:
— Никитич, ну как он?
Охранник расстроенно нахмурился.
— Плохо. Чихал всю ночь.
Задремавший на посту номер один Никитич испуганно открыл глаза и прислушался. Из ленинской комнаты доносился какой-то шум. Никитич поднялся. В комнате что-то упало и разбилось. Никитич открыл кобуру. Но теперь было тихо. Тогда он неслышно подошел к двери и прислушался. Теперь из ленинской комнаты доносилось ритмичное позвякивание кроватной панцирной сетки. Никитич не поверил и прижался ухом к двери. Удары были сильными и ритм размеренным. В глазах Никитича загорелись веселые мужские огоньки, он покрутил ус, сел на стул и проговорил успокоенно и удовлетворенно:
— На поправку Ильич пошел.
ГОВОРЯТ, ЧТО ТРАГЕДИЯ НАШЕЙ ПАРТИИ НАЧАЛАСЬ ТОГДА, КОГДА НЕ СТАЛО ЛЕНИНА, НО ЭТО НЕ ТАК. ТРАГЕДИЯ НАЧАЛАСЬ ТОГДА, КОГДА ЛЕНИНЫМ СТАЛ ШИШКИН.
Москва. Кремль.
1 апреля 1923 года.
В кабинет Троцкого ворвался взбешенный Сталин и кинул ему на стол какие-то листки.
— Лев, что это? — с трудом себя сдерживая, спросил Сталин.
Троцкий стал просматривать листки, пробегая глазами, прочитывая вслух:
— “Декрет. Сим высочайше повелеваю вернуть в русский язык букву “ять”. Председатель ВЦИК Ульянов-Ленин”. А как подписываться научился, каналья! “Об обязательном ношении корсетов для партийных и советских работников женского пола”. — Троцкий поднял удивленные глаза. — Коба, откуда это?
— Отобрал в коридоре у Каменева с Зиновьевым! Хорошо, что удалось перехватить...
— Слушай, а если он им расскажет? — потерянно спросил Троцкий.
— Это не страшно. Все равно никто не поверит. Страшно то, что он раскалывает партию. И ты видишь, куда он клонит? Это же реставрация капитализма!
НО НЕКОТОРЫЕ ДЕКРЕТЫ ШИШКИНА НЕ УДАЛОСЬ ПЕРЕХВАТИТЬ. ТАК РОДИЛСЯ НЭП.
— Теперь ты посмотри, — Троцкий вытащил из стола папку и раскрыл ее.
Там лежали фотографии. Сидя в кресле, Шишкин в кепке то таращил глаза, то не смотрел в объектив, явно издеваясь над фотографом.
— Мы собирались напечатать ко дню рождения его фотографию в “Правде” и “Известиях”, чтобы подбодрить рабочих. Ему это сказали, и вот какой привет рабочим он передал. Он делает из Ленина идиота! Что скажут потомки?
— Это надо спрятать и никому никогда не показывать. — Сталин закрыл папку.
Горки.
10 апреля 1923 года.
Быстрым решительным шагом направлялись Сталин и Троцкий к стоящему на возвышении знаменитому дому в Горках.
— Лев, только не садись играть с ним в карты. Я вчера ему все свои партвзносы проиграл, — сообщил Сталин.
Держа носовой платочек у красных, заплаканных глаз, спускалась по ступенькам Крупская. Она посмотрела на Троцкого и Сталина и, всхлипнув, сказала:
— Что вы сделали с Лениным! — И побежала, плача, вниз.
Они ворвались, разъяренные, в комнату. Шишкин лежал на незастеленной кровати в костюме и ботинках и пускал в потолок толстые кольца дыма.
— Намасте, — не вставая приветствовал он вошедших.
Сталин подскочил к кровати и, с трудом сдерживая себя, чтобы не вцепиться негодяю в горло, закричал:
— Ты зачем Надю обидел?!
— Какую Надю? — удивился Шишкин.
— Жену!.. Владимира Ильича!..
— Ах эта... Она лезет ко мне с интимностями, а я не могу, я все-таки вождь мирового пролетариата, а не какой-нибудь...
— Не ври! — закричал, подскакивая, Троцкий. — Надежда Константиновна не такая! Она само целомудрие нашей партии!
Шишкин сел и, пожав плечами, сказал:
— Поэтому я к ней и не притрагиваюсь. И вообще, господа, разве может быть у вождя такая жена? Я думаю, мне следует с ней развестись, и как можно скорее.
— Я тебе разведусь, гад! — Сталин сжимал кулаки.
Троцкий с трудом удерживал его.
Шишкин, однако, не испугался и продолжал развивать мысль:
— Да-с. А потом пошлю по всей Руси гонцов. Пусть кликнут клич, и слетятся сюда красны девицы словно райские птицы. Встанут они передо мной, очи потупив, а я...
— Владимир Ильич! — закричал в истерике Троцкий.
Сталин посмотрел на него удивленно, Шишкин — одобряюще.
— Черт! — чуть не заплакав, закричал Троцкий, отвернулся, закрыл глаза и стал быстро-быстро повторять вслух, чтобы запомнить раз и навсегда: — Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин... — Повернулся, посмотрел на Шишкина и сказал, к вящему своему ужасу: — Владимир Ильич...
— Я вас слушаю, — откликнулся Шишкин. — Кстати, что это за фамилия у вас такая странная — Троцкий?
— Это мой революционный псевдоним! — закричал в истерике Троцкий. — А настоящая моя фамилия — Бронштейн!
— Да вы еврей? — удивился Шишкин. — А вы? — обратился он к Сталину.
— Я грузин, — испуганно ответил тот.
— Фамилия?
— Джугашвили.
Шишкин с сомнением посмотрел на Сталина.
— Господа, какое же вы имеете право Россией править? — удивленно улыбаясь, спросил он.
— Черносотенец! Охотнорядец! Реставратор капитализма! — закричал Троцкий и кинулся на Шишкина с кулаками, но его удержал Сталин.
Горки.
22 апреля 1923 года.
Оставив праздничный обеденный стол, Шишкин, Сталин и Троцкий сидели за столом ломберным. На нем лежали пенсне Троцкого и трубка Сталина. Шишкин был доволен своим днем рождения. Он был сыт, пьян и, безжалостно выигрывая, благодушно витийствовал:
— Нет, господа, если вы не видели Индии, значит, вы не видели ничего! Взять, к примеру, мавзолей Тадж-Махал в Агре! Это же белый сон, застывший над водою!
— Что значит слово “мавзолей”?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
— Тридцать три миллиона? — Сталин покачал головой.
— Тридцать три миллиона, — подтвердил Новик. — Вот и поговори с ним, с индусом... Ты ему про Будду, он тебе про Шиву, ты ему про Вишну, он тебе про Кришну!
— У нас легче... — задумчиво сказал Сталин.
— Намного, — согласился Иван.
— А англичане как? — с интересом спросил Сталин.
Новик мотнул головой.
— За жизнь свою трясутся! Чуть что: “Я подданный английской королевы!”
— А ты?
Иван улыбнулся.
— Тут уж рубишь и знаешь, кого рубишь.
Сталин засмеялся. Было видно, что Новик ему нравится.
— Но народ культурный, англичане, тут ничего не скажешь, — продолжил Новик про англичан.
Но Сталин не захотел больше про них слушать, налил по полному стакану коньяка.
— Слушай, у тебя кличка есть?
— Новик... — пожал плечами Иван.
— А я Коба. Зови меня так.
— Как? — нахмурился Новик, и рука его сама потянулась к сабле.
— Коба.
— А я подумал — кобра. А то я этих гадов... Давай, Коба.
— Давай, Новик.
Они чокнулись и выпили.
— Ну а Ленин как? — спросил Иван.
Сталин опустил голову и ответил глухо:
— Плохо Ленин. Все время без сознания. А когда в сознании — не узнает. Меня Троцким называет.
— А Троцкого — Сталиным?
— Нет, про него вообще Зиновьев говорит. Не будет Ленина, ничего не будет. Индия советской тоже не будет. Вот так, Новик.
— А врачи что говорят?
— Что они понимают...
Новик вдруг хлопнул себя по колену.
— Эх, к нам бы в Индию Ильича! Есть у меня одна знакомая колдунья, она не то что больного, она мертвого подымет! Ты мне не веришь, Коба! — нахмурился Иван.
— Верю, верю... — улыбнулся Сталин. — Давай лучше музыку послушаем, — предложил он, покрутил стоящую на подоконнике ручку граммофона, опустил иглу на пластинку.
Зазвучал марш из “Аиды”. И с Иваном случилось вдруг то же, что случилось однажды в гостях у англичанки: он поднялся, вытянулся, набычился и пошел, пошел кругами по кухне. Несколько секунд Сталин смотрел на него, но вдруг тоже вскочил, встал впереди Ивана и, выбрасывая вперед царскую длань, повел его за собой. При этом они выкрикивали какие-то слова, может быть даже — древнеегипетские...
И вторая бутылка была пуста. Иван уперся локтем в стол, а лбом в ладонь и думал, думал... Сталин поставил на стол третью бутылку коньяка.
— Ты что, напился? — с удивлением спросил он.
Иван не отвечал.
— Новик!.. — позвал Сталин и покачал головой. — Не умеете вы в Индии пить.
Новик поднял на Сталина неожиданно трезвые глаза и тихо сообщил:
— Коба, я придумал...
Москва. Гостиница “Националь”.
1 февраля 1923 года.
В огромной комнате с высокими потолками с лепниной и росписями стояли штук сорок железных коек. На одной из стен висел длинный кумач, на котором было заявлено: “Мы боремся за звание лучшего номера гостиницы”. На койках спали, лежали, сидели, курили, сушили портянки, просматривали одежные швы гостиничные постояльцы.
У стены расположились Иван и Шишкин. Шишкин был простужен, он сидел на кровати скрестив ноги и накинув на голову суконное одеяло, хлюпал носом, собирался чихать и говорил шепотом. Новик курил, щурил глаза, глядя испытующе на Шишкина.
— Вы не поверите, Иван Васильевич, мы в этом номере с папашей однажды останавливались. Он еще скандал устроил: не привык, говорит, жить в такой тесноте. А вы знаете, я спросил сегодня у метрдотеля, он теперь называется... начпопрож... Так вот я у него спросил, что будет, если наш номер станет лучшим в гостинице. Знаете, что он ответил? “Прибавят коек”!
Шишкин ждал реакции Новика, а Новик все курил и смотрел на Шишкина.
— Отправился я сегодня к “Яру”, — продолжал Шишкин, — а там вывеска: “Центробум”. Думаю: чем им “Яр” не нравился? Хорошее русское слово... Захожу... Едой не пахнет! Все сидят, на счетах считают. Подошел ко мне один, спрашивает: “Что нужно, товарищ?” Чарку водки, говорю, чистяковской и нежинский огурчик. Пошутил, Иван Васильевич, от обиды пошутил. Так меня чуть не арестовали!
Новик молчал.
— А эта погода? Я понимаю, если очень захотеть и постараться, можно все испортить. Но как им удалось испортить погоду?! Никогда в России не было таких зим! Иван Васильевич, давайте-ка собираться в обратный путь! В родную басурманию! — И Шишкин громко чихнул. — Вот! Правильно! — воскликнул он удовлетворенно.
— Шишкин, — Новик был как никогда серьезен, — скажи, ты мне друг?
Шишкин взволновался.
— Иван Васильевич, я бы считал за честь... Вы спасли мне жизнь! А что я должен сделать, Иван Васильевич?
Пристально и недоверчиво Сталин всматривался в лицо Шишкина так, что тот даже смутился и перестал хлюпать носом.
— Ну как, похож? — нетерпеливым шепотом спросил Новик.
Сталин опустил глаза, принимая решение, но так его и не принял.
— Пусть Троцкий смотрит, — буркнул он и повел Новика и Шишкина за собой по длинному коридору.
— Кто это? — на ходу спросил Шишкин.
— Сталин.
Шишкин скорчил недоуменную рожу.
Сталин открыл небольшую дверь и пропустил Новика и Шишкина вперед себя. Они оказались за кулисами какой-то сцены. На трибуне стоял Троцкий.
— Последствия нашего поражения в Польше не так страшны, — говорил он, как всегда, страстно и убедительно. — Последствия военные не означают последствий для Коммунистического Интернационала. Под шумок войны Коминтерн выковал оружие и отточил его так, что господа империалисты его не сломают...
Троцкий вдруг замолчал и повернул голову. Он увидел Шишкина, и глаза его за стеклышками пенсне просияли.
— Товарищи! — крикнул он в зал. — Владимир Ильич снова в строю! — И он побежал за кулисы.
Участники совещания — в основном военные — поднялись, наклонились, вытянули шеи, пытаясь заглянуть за кулисы.
— Владимир Ильич! — горячо проговорил Троцкий, от волнения не замечая Сталина, а тем более Новика.
Сталин что-то хотел сказать, остановить Троцкого, но тот уже вел Шишкина на сцену.
— Шени деда мобитхан! — сказал Сталин в пол.
Зал взорвался аплодисментами. Все встали, хлопали в ладоши и кричали:
— Ильич! Наш Ильич!
— Товарищ Ленин!
— А говорили — не встанет!
— Кто говорил — враги говорили!
— Ура товарищу Ленину!
— Ур-р-ра!!!
Троцкий успокаивающе поднял руки. Постепенно стало тихо и наступила мертвая тишина. Все ждали слова Ленина. Шишкина разбирал чих, но и сказать что-нибудь ему тоже хотелось. Он покосился за кулисы. Новик показывал ему здоровенный кулак. И тут Шишкин чихнул. Громко и весело.
— Будьте здоровы, Владимир Ильич! — дружным хором отозвался зал и вновь взорвался аплодисментами.
Мертвый город.
23 февраля 1923 года.
Властно порыкивая, могучий бенгальский тигр шел к Мертвому городу. Трудно сказать, что влекло его туда — запахи праздничной пищи или незнакомая песня, дружно и весело исполняемая множеством голосов:
“Ох, когда помрешь ты,
Милый мой дедочек?
Ох, когда помрешь ты,
Сизый голубочек!”
“Во середу, бабка!
Во середу, Любка!
Во середу, ты моя
Сизая голубка!”
Стол — один на всех, уставленный бутылями с рисовым самогоном и кокосовым вином, заваленный фруктами и жареным мясом, — змеился среди развалин. Во главе стола сидели Брускин и Наталья. Это был их праздник. Это была их свадьба. Как подобает жениху, Брускин был весел и задорен. Как подобает невесте, Наталья была рассеянна и грустна.
Комэск Ведмеденко поморщился, поднялся из-за стола и, покачиваясь от тяжести своего могучего тела, направился в джунгли.
— Та хиба ж це писня? Хиба ж так спивают? — ворчал он на ходу.
Брускин встал, поднял серебряный трофейный кубок и объявил свое выступление:
— Товарищи!
— Тихо! Жених товарищ Брускин говорить будет! — пронеслось над столом, и сразу утих пьяный гомон.
У Григория Наумовича был такой вид, что, казалось, он сейчас заплачет, запоет или взлетит — от счастья.
— Товарищи, — тихо заговорил Брускин, — вообще я очень счастливый человек, потому что нет большего счастья для большевика, чем счастье практической работы с массами. Но сегодня самый счастливый день в моей жизни! Мы установили советскую власть в России. Мы устанавливаем ее в Индии. И как бы нам ни было трудно, мы все равно установим ее здесь! Потому что нет тех вершин, которые не покорили бы большевики! А сейчас я спою вам песню... Вообще-то мне медведь на ухо наступил, и я твердо знаю только одну песню, “Интернационал”, но сейчас... я... спою... Сейчас... Ее пела мне моя бабушка... Сейчас...
Брускин подался вперед и замер, глядя в небо, будто там были написаны ноты и слова. Все ждали. Пауза затягивалась. И стало ясно, что Брускин не споет. Да он и сам это понял. За столом зашумели, понимающе улыбаясь.
— Забыл, — признался Брускин шепотом.
— Горько! — крикнул кто-то, спасая ситуацию.
И все закричали:
— Горько! Горько!
Наталья поднялась, опустив глаза, и Брускин поцеловал ее — испуганно и неумело. Похоже, это был их первый поцелуй.
Тигр остановился и прислушался. Будто где-то рядом бушевал водный поток. Но он вдруг иссяк, и на поляну, где стоял тигр, вышел, застегивая мотню, Ведмеденко. Комэск, конечно, не испугался, но удивился:
— Ты що, бажаешь людям свято загубыты?
Тигр неуверенно рыкнул.
— А я казав — не дозволю! Я казав: кто про невесту погано кажет, того вбью!
Тигр зарычал угрожающе.
— Пугаешь? Мене, червоного командира Ведмеденку, — пугаешь? Та я ж тоби башку скручу! — и, подвернув рукава гимнастерки до локтей, Ведмеденко сделал первый шаг.
Тигр громогласно зарычал и бросился на него.
Ленин спал, лежа на спине, и был больше похож на покойного, чем на спящего. Сталин, Троцкий и Новик смотрели на него с горестным любопытством.
— А Шишкин наш больше похож, — сообщил шепотом Новик.
— На кого? — удивился Сталин.
— На Ленина.
— Так это и есть Ленин. — Сталин обиженно отвернулся, и Новик стукнул себя, дурака, кулаком по лбу.
ЭТО ПОЛНОЕ РИСКА И ОТВЕТСТВЕННОСТИ РЕШЕНИЕ, ВОЗМОЖНО, СЕГОДНЯ КТО-ТО НАЗОВЕТ АВАНТЮРОЙ. НО ДЛЯ ТАКИХ ЛЮДЕЙ И ВЕЛИКИЙ ИНДИЙСКИЙ ПОХОД — ТОЖЕ АВАНТЮРА. НЕ ДЛЯ НИХ НАШ РАССКАЗ, А ДЛЯ ТЕХ, КТО ИСКРЕННЕ И НЕПРЕДВЗЯТО ЖАЖДЕТ ЗНАТЬ, КАК ВСЕ БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.
Они лежали рядом: задушенный Ведмеденкой тигр и сам Ведмеденко с развороченной тигром грудной клеткой. Наталья положила ему на грудь белоснежную простыню, и та сразу напиталась кровью. Рядом стоял Брускин. Чуть поодаль — все остальные. В добрых маленьких глазах Ведмеденки появились слезы и скатились по вискам.
— Почему вы плачете? — тихо спросил Брускин.
— А я завжды плачу, колы вспомяну, що мене батько казав... — продолжая плакать, ответил Ведмеденко.
— Что же он вам сказал?
— Казав, що не зробити нам всемирну революцию...
— Это почему же? — удивился Брускин.
— Вин казав, що на всемирну революцию нам жидив не достане. Тому я и плачу.
— Ну почему же? — растерянно улыбнулся Брускин. — Посмотрите — все наши боевые товарищи — настоящие революционеры! — Комиссар повернулся и с гордостью указал на стоящих плотной толпой красноармейцев.
— Та яки кацапы революционеры!.. — Ведмеденко поднял руку, но она вдруг безжизненно упала. Умер Ведмеденко.
Горки.
23 февраля 1923 года.
Медсестра Верочка, молодая, рано начавшая полнеть блондинка с добрыми голубыми глазами, держа в руках аппарат для измерения артериального давления, остановилась перед дверью ленинской комнаты и спросила шепотом сидящего у двери пожилого усатого охранника в кожанке, с наганом в кобуре на боку:
— Никитич, ну как он?
Охранник расстроенно нахмурился.
— Плохо. Чихал всю ночь.
Задремавший на посту номер один Никитич испуганно открыл глаза и прислушался. Из ленинской комнаты доносился какой-то шум. Никитич поднялся. В комнате что-то упало и разбилось. Никитич открыл кобуру. Но теперь было тихо. Тогда он неслышно подошел к двери и прислушался. Теперь из ленинской комнаты доносилось ритмичное позвякивание кроватной панцирной сетки. Никитич не поверил и прижался ухом к двери. Удары были сильными и ритм размеренным. В глазах Никитича загорелись веселые мужские огоньки, он покрутил ус, сел на стул и проговорил успокоенно и удовлетворенно:
— На поправку Ильич пошел.
ГОВОРЯТ, ЧТО ТРАГЕДИЯ НАШЕЙ ПАРТИИ НАЧАЛАСЬ ТОГДА, КОГДА НЕ СТАЛО ЛЕНИНА, НО ЭТО НЕ ТАК. ТРАГЕДИЯ НАЧАЛАСЬ ТОГДА, КОГДА ЛЕНИНЫМ СТАЛ ШИШКИН.
Москва. Кремль.
1 апреля 1923 года.
В кабинет Троцкого ворвался взбешенный Сталин и кинул ему на стол какие-то листки.
— Лев, что это? — с трудом себя сдерживая, спросил Сталин.
Троцкий стал просматривать листки, пробегая глазами, прочитывая вслух:
— “Декрет. Сим высочайше повелеваю вернуть в русский язык букву “ять”. Председатель ВЦИК Ульянов-Ленин”. А как подписываться научился, каналья! “Об обязательном ношении корсетов для партийных и советских работников женского пола”. — Троцкий поднял удивленные глаза. — Коба, откуда это?
— Отобрал в коридоре у Каменева с Зиновьевым! Хорошо, что удалось перехватить...
— Слушай, а если он им расскажет? — потерянно спросил Троцкий.
— Это не страшно. Все равно никто не поверит. Страшно то, что он раскалывает партию. И ты видишь, куда он клонит? Это же реставрация капитализма!
НО НЕКОТОРЫЕ ДЕКРЕТЫ ШИШКИНА НЕ УДАЛОСЬ ПЕРЕХВАТИТЬ. ТАК РОДИЛСЯ НЭП.
— Теперь ты посмотри, — Троцкий вытащил из стола папку и раскрыл ее.
Там лежали фотографии. Сидя в кресле, Шишкин в кепке то таращил глаза, то не смотрел в объектив, явно издеваясь над фотографом.
— Мы собирались напечатать ко дню рождения его фотографию в “Правде” и “Известиях”, чтобы подбодрить рабочих. Ему это сказали, и вот какой привет рабочим он передал. Он делает из Ленина идиота! Что скажут потомки?
— Это надо спрятать и никому никогда не показывать. — Сталин закрыл папку.
Горки.
10 апреля 1923 года.
Быстрым решительным шагом направлялись Сталин и Троцкий к стоящему на возвышении знаменитому дому в Горках.
— Лев, только не садись играть с ним в карты. Я вчера ему все свои партвзносы проиграл, — сообщил Сталин.
Держа носовой платочек у красных, заплаканных глаз, спускалась по ступенькам Крупская. Она посмотрела на Троцкого и Сталина и, всхлипнув, сказала:
— Что вы сделали с Лениным! — И побежала, плача, вниз.
Они ворвались, разъяренные, в комнату. Шишкин лежал на незастеленной кровати в костюме и ботинках и пускал в потолок толстые кольца дыма.
— Намасте, — не вставая приветствовал он вошедших.
Сталин подскочил к кровати и, с трудом сдерживая себя, чтобы не вцепиться негодяю в горло, закричал:
— Ты зачем Надю обидел?!
— Какую Надю? — удивился Шишкин.
— Жену!.. Владимира Ильича!..
— Ах эта... Она лезет ко мне с интимностями, а я не могу, я все-таки вождь мирового пролетариата, а не какой-нибудь...
— Не ври! — закричал, подскакивая, Троцкий. — Надежда Константиновна не такая! Она само целомудрие нашей партии!
Шишкин сел и, пожав плечами, сказал:
— Поэтому я к ней и не притрагиваюсь. И вообще, господа, разве может быть у вождя такая жена? Я думаю, мне следует с ней развестись, и как можно скорее.
— Я тебе разведусь, гад! — Сталин сжимал кулаки.
Троцкий с трудом удерживал его.
Шишкин, однако, не испугался и продолжал развивать мысль:
— Да-с. А потом пошлю по всей Руси гонцов. Пусть кликнут клич, и слетятся сюда красны девицы словно райские птицы. Встанут они передо мной, очи потупив, а я...
— Владимир Ильич! — закричал в истерике Троцкий.
Сталин посмотрел на него удивленно, Шишкин — одобряюще.
— Черт! — чуть не заплакав, закричал Троцкий, отвернулся, закрыл глаза и стал быстро-быстро повторять вслух, чтобы запомнить раз и навсегда: — Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин... — Повернулся, посмотрел на Шишкина и сказал, к вящему своему ужасу: — Владимир Ильич...
— Я вас слушаю, — откликнулся Шишкин. — Кстати, что это за фамилия у вас такая странная — Троцкий?
— Это мой революционный псевдоним! — закричал в истерике Троцкий. — А настоящая моя фамилия — Бронштейн!
— Да вы еврей? — удивился Шишкин. — А вы? — обратился он к Сталину.
— Я грузин, — испуганно ответил тот.
— Фамилия?
— Джугашвили.
Шишкин с сомнением посмотрел на Сталина.
— Господа, какое же вы имеете право Россией править? — удивленно улыбаясь, спросил он.
— Черносотенец! Охотнорядец! Реставратор капитализма! — закричал Троцкий и кинулся на Шишкина с кулаками, но его удержал Сталин.
Горки.
22 апреля 1923 года.
Оставив праздничный обеденный стол, Шишкин, Сталин и Троцкий сидели за столом ломберным. На нем лежали пенсне Троцкого и трубка Сталина. Шишкин был доволен своим днем рождения. Он был сыт, пьян и, безжалостно выигрывая, благодушно витийствовал:
— Нет, господа, если вы не видели Индии, значит, вы не видели ничего! Взять, к примеру, мавзолей Тадж-Махал в Агре! Это же белый сон, застывший над водою!
— Что значит слово “мавзолей”?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15