В канун Спасова дня приехал хорасанец Ходжа Мухаммед, и я бил ему челом, чтобы попросил обо мне. И он ездил к хану в город и упросил его, чтобы меня в веру не обращали; он и жеребца моего у него взял. Таково Господне чудо на Спасов день. Вот, братья русские христиане, тот оставь свою веру на Руси и призвав Мухаммедову, иди в индостанскую землю”.
Слушатели молчали.
— Ничто, — спокойно прореагировал на это комэск Колобков. — У меня в эскадроне татар да башкир чуть не половина. Ежели чего — в обиду не дадут. Правду говорю, Мустафа?
Засмеялись, загоготали кавалеристы...
... — “Шиш-кин”, — прочитал Шурка по слогам и вдруг услышал голос Эры:
— Шура, ты здесь?
— Здесь! — обрадованно откликнулся Шурка. — Как ты меня нашла? — Он вылез на четвереньках из пещеры. — Представляешь, Эрка, что я тут откопал...
Он выпрямился и запнулся. Рядом с улыбающейся Эрой стоял улыбающийся Ямин. А чуть поодаль слева и справа стояли два крепких, похожих друг на друга молодых человека в черных костюмах и белых сорочках с узкими черными галстуками. Эти не улыбались.
— Познакомьтесь, Шура, наши товарищи из посольства, — ласковым голосом представил их Ямин. — А что вы там нашли, Шура?
Шурка все понял. Он торопливо сунул найденный листок в рот и стал часто-часто его жевать. Молодые люди кинулись к нему с двух сторон, но Шурка успел сделать судорожно глотательное движение и победно улыбнулся...
...Брускин стоял на табурете и говорил яростно и страстно. Никто из бойцов уже не сидел и не лежал, но все стояли, внимая своему любимому комиссару.
— Индия — такая же бедная страна, как Россия, только в России поработители были свои, а там, кроме своих, еще и чужие — англичане. Сто тысяч англичан держат в рабстве триста миллионов индусов. Мы должны освободить их из этого рабства!
— Освободим! Разобьем англичанку! Даешь Индию! — снедаемые счастливым нетерпением, кричали бойцы Первого особого революционного кавалерийского корпуса имени Ленина.
... — Наш самолет “ИЛ-18” совершает рейс по маршруту Дели — Москва, — хрипло объявила невидимая стюардесса и перешла на плохой английский.
Шурка не слышал. Он изменился, осунулся, даже постарел. Печальными страдающими глазами он смотрел не моргая перед собой. Рядом с ним сидел один из тех товарищей из посольства. Он дремал, а может, делал вид, что дремал. Его левая рука и правая рука Шурки лежали на подлокотнике рядом. Их соединяла тускло поблескивающая цепочка наручника. Сзади сидел второй товарищ из посольства и читал “Правду”.
Шурка не слышал, потому что слушал другое — внимательно и напряженно. Сквозь натужное волнообразное гудение самолетных моторов пробивалась песня — кавалерийский походный марш, исполняемый одновременно тысячами луженых глоток, песня простая, счастливая и понятная, как правда:
Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ...
Шурка осторожно приподнялся и, стоя на полусогнутых, посмотрел сквозь стекло иллюминатора вниз. Там лежали белые Гималаи. А в распадке тянулись черной вереницей люди. Они шли в сторону, обратную той, куда сейчас летел Шурка, они шли на юг, они шли — в Индию...
Глава вторая
ОНИ ШЛИ БЫСТРО, ОГИБАЯ НАСЕЛЕННЫЕ ПУНКТЫ И НЕ ВСТУПАЯ В КОНТАКТ С МЕСТНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ. О ТОМ, ЧТО ДВЕНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДВЕСТИ ПЯТЬДЕСЯТ САБЕЛЬ, НЕ СЧИТАЯ ДРУГОЙ, СОПУТСТВУЮЩЕЙ КАВАЛЕРИИ ЖИВОЙ СИЛЫ И ТЕХНИКИ, УЖЕ ПЕРЕСЕКЛИ ГРАНИЦУ ИНДИИ И УПОРНО ДВИЖУТСЯ НА ЮГ, ЕЩЕ НЕ ЗНАЛИ ДАЖЕ В КРЕМЛЕ.
Густое синее небо, голубой снег, зеленый рифленый лед. Среди гряды покрытых вечным снегом вершин выделялась одна — ее пик растворялся в невидимой вышине на фоне маленького, но ослепляюще белого солнца. В шинелях, в буденовках с застегнутыми клапанами на укрытых попонами лошадях сидели изрядно замерзшие, красноносые комиссар Брускин и бывший комэск Новиков. Рукой в вязаной шерстяной варежке комиссар указывал на горы и увлеченно рассказывал:
— Эта группа гор называется Кадринатх-Бадринатх. Там берет свое начало великий Ганг. А это знаменитая гора Нандадеви...
— Манда деви? — удивился Новиков, дуя на свои красные, как лапы гуся, ладони.
— Нандадеви, — поморщился Брускин. — Ее вершина видна из любой точки Индии. Между прочим, существуют свидетельства, что в ее пещерах скрывается людоедское племя хетти, живущее еще в каменном веке. Разумеется, это не более чем миф.
Новик смотрел на комиссара с бесконечным уважением.
— Гляжу я на тебя, Григорий Наумович, и диву даюсь! Вроде голова не такая большая... И как это в ней все помещается!
Брускин смущенно усмехнулся.
— В гимназии моим любимым предметом была география. Думаю, если бы я не стал революционером, то наверняка был бы географом, путешественником. В этих профессиях много общего. И те и другие — первопроходцы! Вы не находите, товарищ Новиков?
— Да я в этом ни хрена не понимаю! — искренне признался Новик. — Вот ты мне сейчас говорил-говорил, а я уже ни-чего-шеньки не помню! Я, Григорь Наумыч, страсть как учиться не любил. Мне легче руку себе отрубить, чем слово какое написать...
Брускин нахмурился.
— Это плохо! Учиться надо, Иван Васильевич. Учиться, учиться и учиться... Вот освободим Индию — и засажу я вас за парту.
Новик проводил внимательным мужским взглядом сидящую верхом на белой кобыле Наталью.
— Взять-то мы ее возьмем, да только прежде яйца б не поморозить... А то и останется тогда — учиться и учиться, — задумчиво проговорил Иван.
Брускин вновь поморщился и, решив сменить тему, указал на другую вершину.
— А это...
Но вдруг Новиков обеими руками выбил из седла комиссара и сам полетел следом в девственно белый снег. В следующее мгновение кусок синего льда там, где только что была голова Брускина, вдруг взорвался фейерверком, и прощально визгнула улетающая от рикошета пуля. И только потом прозвучал звук выстрела, он рос, множился, гуляя эхом среди гор, и красноармейцы стали крутить головами, высматривая, откуда стреляли, а главное — в кого.
Осаженная на всем скаку белая кобыла остановилась рядом. Наталья хотела соскочить, но зацепилась сапогом за стремя и полетела в снег до кучи, и теперь они барахтались в снегу втроем.
— Живы? Оба живы? — спрашивала Наталья.
— А что? Что такое? — крутил головой ничего не понявший Брускин.
— Стреляли в тебя, Григорь Наумыч, — объяснил, поднимаясь, Иван. — Аккурат с твоего умного котелка крышку бы и сняли.
— А как же вы поняли, что в меня? — На лице комиссара совсем не было страха, было одно удивление.
— Выстрел-то я увидел. Во-он там. А что в тебя — почуял, — объяснил Иван.
— Шесть человек сегодня, — со вздохом сказала Наталья, помогая Брускину подняться.
— Ишь ты, как за комиссаром ухаживаешь, — щурясь насмешливо, прокомментировал Иван.
Наталья хотела что-то ответить, но замерла. У одного из кавалеристов вдруг слетела с головы и полетела кувырком буденовка, плотно наполненная чем-то розовым. Сам верховой стал валиться набок и упал в снег лицом. И только потом услышали выстрел.
— А вот и седьмой, — мрачно сказал Брускин.
— Ох поймаю я того стрелка, распанахаю его от темечка до самого копчика, — играя желваками, пообещал Иван.
Мерцали угли в очаге, устроенном посреди горского домика, в котором спали на полу вповалку красноармейцы и страшно, будто соревнуясь, храпели.
Иван не спал. Он прикурил самокрутку и поднес горящую спичку к розовой палочке благовоний у домашнего алтаря. Палочка загорелась и задымила, осветив местного бога. Бог был небольшой, медный, голый — мальчик-подросток с монголоидным типом лица. Иван внимательно смотрел на него.
Сидящий рядом повел носом и открыл глаза.
— Ну и вонь. Ты чего не спишь, Иван?
— Храпите, черти, — объяснил Иван, не отводя взгляда от бога.
— Гляди, барин, — пробурчал красноармеец и повернулся на другой бок.
В приоткрывшуюся дверь втиснулся часовой с винтовкой.
— Новик, ты здесь, что ль? — спросил он громко.
— Не ори, народ разбудишь, — отозвался Иван.
— Тебя Лапиньш вызывает, срочно!
Иван не двигался, продолжая курить, и все смотрел на медную фигурку.
— Слышь, что ль, срочно!
— Я ему нужен, вот пусть и подождет... — проворчал Иван и стал подниматься.
Над самым большим из домов повис в безветрии красный флаг. Это был местный храм. Алтарь здесь был большим и бог, тот самый мальчик из меди, тоже большим, в человеческий рост. Вокруг него и расположились отцы командиры.
— Що це за чоловики? — возмущенно кричал Ведмеденко. — Хочь бы побачити... В мэнэ у эскадрони троих вже повбывало...
— У артиллеристов шестнадцать человек убили, — мрачно сказал начштаба Шведов.
— Да три пушки вместе с лошадьми в пропасть ухнули, — прибавил командир артполка пучеглазый Михей Зюзин.
— Мы поставлены в дурацкое положение, когда совершенно невозможно вести агитационную и пропагандистскую работу, — возбужденно зачастил Брускин. — Мы их ищем, мы оставляем им в каждом селении агитлитературу и продукты, а в ответ — стреляют, стреляют, стреляют!
— А что скажет товарищ Курочкин? — спросил лежащий на спине бледный Лапиньш.
Все посмотрели на усатого, в кожаном шлеме авиатора.
— Ежели мотор заведется, то взлететь я, конечно, взлечу. — Курочкин был очень серьезен. — С горочки столкнуть — и аэроплан на крыло встанет. Увижу я их сверху, могу. Могу и бомбу бросить. Ну а сесть, извините, некуда...
— Красноармеец Новиков по вашему приказанию явился, — доложил Новиков, пристально и серьезно глядя в глаза Лапиньша.
Тот криво, одной половинкой рта улыбнулся.
— Скажите, красноармеет Новиков, потему вы смеялись токта, на суте?
Иван улыбнулся.
— Смешно стало. Думаю, как это вы меня расстреляете, если мне до ста одного года суждено прожить и своей смертью помереть.
Все удивленно смотрели на Новика.
— Это что еще за предрассудки, Иван Васильевич? — добродушно спросил Брускин.
— А мне бабка-повитуха, когда я двенадцатым, последним из мамки выскочил, сразу про то сказала.
— Вы это помните? — Лапиньш даже приподнял голову.
— То-то и оно что помню. Да я сперва и сам не верил, а потом, как германцы меня стреляли, да не застрелили, а потом белые — и тоже никак... Вот мне и смешно стало...
— Скажите спасипо комиссару, — жестко сказал Лапиньш.
Иван кивнул.
— Вот я и говорю, конфуз бы случился...
— Новиков! — оборвал его Лапиньш. — Нато взять языка. Токо, кто стреляет. Возьмете — полутите эскатрон снова. Сможете?
— Ясное дело, смогу, — уверенно ответил Иван.
— Перите сепе кого хотите...
— Да никого мне не надо...
— Потему?
Иван улыбнулся лукаво.
— А я славой не люблю делиться.
Все, кроме Лапиньша, засмеялись. Останавливая их, Иван сказал деловито:
— Значит, как этот гад стрельнет, бейте со всех стволов, чтоб шуму больше было. Только чтоб без артиллерии, понял, Михей?..
Возвращаясь к себе, Иван встретил Наталью. Она шла по натоптанной хрупкой тропке.
— Чего не спится, замком? — весело спросил Иван.
— Не спится, — отозвалась Наталья.
— У комиссара рукавички хороши — уже не ты ль связала? — приближаясь вплотную, спросил Иван.
— Я... — тихо и смущенно ответила Наталья.
— Мне б связала. А то завтра языка пойду брать, отморожу руки — и не обнять тебя потом... — Иван прихватил Наталью за талию и притягивал к себе.
— Тебе вязала... — прошептала Наталья, не поднимая глаз.
— А ему отдала?.. Ну и ладно, не нужны они мне, это я так...
— Ты там поберегись, Иван Васильевич...
— А ты поцелуй, тогда поберегусь, — пообещал Иван, ища своим лицом ее лицо, но Наталья вывернулась и побежала к одному из домишек.
Иван удовлетворенно смотрел ей вслед.
— Эх, Наталья, нам бы только до теплых земель добраться. А то, боюсь, простужу тебя на снегу... — сказал он негромко и очень серьезно.
Иван дышал часто и сипло, как привязанный к телеге старый цыганский пес в конце долгого перехода, и был мокрым, как церковная мышь, выбравшаяся на край купели, в которую свалилась по неосторожности. Он сделал еще три шага вверх и ткнулся обессиленно лицом в снег...
Внизу, в ущелье, вытянулась медленная колонна. Иван лежал за камнем и разглядывал своих в бинокль. Ехали верхом рядом Брускин и Наталья. Он что-то говорил ей быстро, рассказывал, а она рассеянно слушала и посматривала вверх, на горы. Иван вздохнул.
Выстрел прозвучал, как всегда, неожиданно. Новик завертел головой и все же успел увидеть легкий дымок, поднимающийся из-за камня слева и ниже.
— Что, забыли, черти! — процедил Иван сквозь зубы, и тут же снизу стали часто бить винтовки, а чуть позже зататакали и пулеметы. Новик улыбнулся, подоткнул полы шинели под ремень и, придерживая шашку, побежал туда — вниз и влево.
В свисте летящих над головой пуль Иван вдруг услышал знакомый звук ввинчивающегося в воздух снаряда, упал на камни и прикрыл голову руками. Снаряд разорвался выше, Ивана присыпало каменной крошкой, а когда он приподнял голову, какой-то припоздалый камешек больно тюкнул его в макушку.
— Михей, гад, убью! — в бешенстве пообещал Иван...
Когда стрельба прекратилась, Иван приложил к глазам бинокль и скоро нашел того, кого искал. Он был совсем близко. Стрелок засыпал из рожка порох в длинный ствол старого кремневого ружья и опустил в него большую круглую пулю... Он уже выцелил кого-то внизу, но сделать выстрел не успел. Что было сил Иван перетянул его нагайкой вдоль спины и выкрикнул зло и торжествующе:
— А-а, суч-чонок!
От неожиданности и резкой боли стрелок прогнулся и перевернулся на спину. Это был мальчик со смуглой кожей и монголоидным типом лица.
— Хай ме бхарата пули! — крикнул он неожиданно для своего положения властно.
— Хай ме бхарата пули! — в очередной раз торжественно выпалил таинственный стрелок и даже топнул ногой.
Комэск Ведмеденко почесал могучий загривок и заговорил задумчиво:
— Що це таке хай, то я разумею... Пули, воны пули и е... А що це таке — мебхарата?
— Значит, думаешь, Микола, хлопчик не хохол? — спросил его усмешливо комэск Колобков.
Ведмеденко еще раз пристально и изучающе посмотрел в лицо незнакомца и, махнув рукой, подытожил:
— Та ни!..
Командиры захохотали. Не смеялись лишь Лапиньш и Новиков. Иван смотрел на пацана внимательно и удивленно.
— А между прочим, товарищ Ведмеденко не так уж и не прав, — заговорил, вставая и протирая очки, Брускин. — Все языки мира делятся на группы и подгруппы. Так вот, я специально подсчитывал, в нашем корпусе присутствуют представители всех групп и почти всех подгрупп. Этим мы, кстати, опровергаем известный библейский миф о неудачном строительстве Вавилонской башни...
— Претложения, товарищ Прускин, — прервал его Лапиньш.
— Предложение мое простое, Казис Янович. Собрать всех представителей языковых групп и подгрупп, и пусть они послушают этого туземца. Что касается меня, то, хотя я совсем не знаю идиша, могу со всей ответственностью заявить, что его язык не принадлежит ни к семитской группе языков, ни к германской. А что можете сказать вы, Казис Янович, как носитель латышского языка?
Лапиньш посмотрел на туземца.
— Кад таве вялняс гребту, — сказал он и отвернулся.
Длинной вереницей стоял кавалерийский интернационал: чех, венгр, эстонец, карел, финн, молдаванин, киргиз, казах, удмурт, грузин, лезгин, и, как стали говорить позже, многие-многие другие. Они поочередно подходили к юному стрелку, слушали одну и ту же фразу и мотали отрицательно головой.
Китаец Сунь слушать не стал, а, глядя в упор, стал задавать вопросы по-китайски, но вдруг стрелок резко ударил его ладонью по щеке. Сунь закрыл ладонями лицо и заплакал. Презрительно глянув на него, стрелок отвернулся.
Вновь собрались отцы командиры.
— Если опираться на платформу революционного процесса, то мы должны помиловать его и взять с собой, — говорил Брускин. — С точки зрения ортодоксального христианства, к примеру, дохристианские язычники были безгрешны, так как они не могли еще знать истинной, по мнению христиан, веры. Может быть, он стрелял в нас не как в красных, а как в белых?
— А як же стяг? — развел руками Ведмеденко. — Чи вин нэ бачив, що стяг чорвоний?
Новиков сосредоточенно молчал и все переводил взгляд с лица пацана на лицо медного бога. Они были похожи как две капли воды. И пропорции тела, и осанка, и медный бубенчик на шее.
— Взять его с собой мы не можем, — задумчиво заговорил Шведов. — Братки его в первом же бою уконтрапупят. Если сегодня ночью не придушат.
— Хай ме бхарата пули, — встревоженно напомнил о себе подросток.
— Вот тебе и пули, — вздохнул Шведов. — Дитя ведь еще... Может, оставим его здесь завтра, а сами дальше пойдем?
— Он упил тватцать тевять наших поевых товарищей, вы запыли это? — спросил свистящим шепотом Лапиньш.
Все опустили глаза.
И вдруг глухо и тяжело ухнуло что-то в глубине гор, будто шевельнулось там их великое сердце.
Ночью Иван нашел в одном из домов спящего комиссара и с силой потряс его за плечо.
— Что? — спросонок вертел головой Брускин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15