— Мало того, что этот вопрос не имеет никакого смысла, он ещё затормозил бы нашу работу. Наша обязанность — вести объективные наблюдения. Если же мы начнём доказывать что-то, вся наша работа полетит к черту. Вы рассуждаете, как журналист, которому важнее всего броский заголовок: «Можно ли считать тропи человеком?» Но науке чужды такие грубые приёмы. Поэтому, прошу вас, отстаньте от меня раз и навсегда с этим вопросом.
Я ответил:
— Хорошо. Но представьте, что завтра у меня появится желание поохотиться на тропи. Вы разрешите мне это или нет?
— Вы просто глупы. Дуг. Вы так же не вправе убивать их, как шимпанзе или утконосов. Закон охраняет вымирающие виды.
— На вашем месте я не очень бы гордился подобным ответом. Хорошо, я поставлю вопрос по-другому: если бы нам пришлось голодать, а вокруг не было бы никакой дичи, кроме тропи, могли бы вы со спокойной совестью есть их мясо?
— Противный человек! — сказала Сибила, поднялась и тотчас же вышла из палатки.
Но она мне так и не ответила…»
ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Дозволено ли христианам готовить себе обед из мяса тропи? Носильщики-папуасы решают этот вопрос. Отчаяние отца Диллигена растёт. Лагерь в унынии. Визиты тропи. Их дружба с Цугом, и его спутниками. Первое отступление от научной объективности. Акционерная компания фермеров Такуры. Австралийская шерсть и английский конкуренция. Бесплатная рабочая сила и проекты технического переоборудования текстильной промышленности. Будут ли продавать тропи как рабочий скот? Второе отступление от научной объективности. Колумбово яйцо. Щекотливое предложение. Отец Диллиген в негодовании.
Как ни странно, именно так встал вопрос в один прекрасный день. Или, вернее, в одну прекрасную ночь, в ту самую ночь, когда в лагере носильщиков-папуасов необычно ярко запылали костры.
— Что это они там затеяли? — с удивлением спросил Крепс.
Дуг увидел, что отец Диллиген поднялся и, не говоря ни слова, исчез в темноте; он направился к лагерю, где при свете горящих костров можно было различить десятки тёмных силуэтов, не то кружившихся в пляске, не то размахивавших руками.
— Святой отец беспокоится о своей пастве, — иронически улыбнувшись, заметила Сибила. — Они ещё не слишком твёрды в своей вере.
В лагере часто подшучивали над отцом Диллигеном, пытавшимся обратить папуасов в христианство. И в самом деле, несмотря на все его увещания, новообращённые продолжали покрывать свои тела татуировкой. С той только разницей, что теперь среди прочих замысловатых рисунков можно было порой увидеть крест и терновый венец. Подобное кощунство приводило святого отца в такую ярость, его громовой голос звучал так грозно, что несчастные заблудшие овцы в смертельном ужасе застывали на месте.
Дуг и его друзья замолчали и стали прислушиваться, ожидая очередной бури. Но все было тихо.
Бенедиктинец возвратился бледный и растерянный. Молча, ни на кого не глядя, опустился он на своё место.
— Ну как? — спросил Крепс. — Что они там делают? Кому это они поклоняются: Вишну, луне или ещё кому?
Но отец Диллиген лишь оглядел всех блуждающим взглядом и, покачав седой головой, сделал не совсем понятное движение рукой, как будто медленно поворачивал вертел.
— Они их поджаривают, — произнёс он наконец.
— Кого? Вишну или луну?
— Нет, тропи.
Произойди подобное «тропоедство» месяца на два раньше, ни один из членов экспедиции, кроме Дугласа и бенедиктинца, конечно, не придал бы этому большого значения. Отругали бы папуасов, пригрозил бы, что накажут их, если это ещё когда-нибудь повторится. А между собой они, наверное, даже посмеялись бы, как смеются родители над шалостями своих детей.
Но за это время отношение к тропи у всех обитателей лагеря, даже у Крепса и Сибилы, значительно изменилось. Постепенно равнодушие и чисто научный интерес вытеснила самая искренняя симпатия. Симпатия, а порой даже неподдельное уважение и сочувствие. Конечно, чувства эти они испытывали не к тем ласковым, ставшим совсем домашними тропи, которые жили в «загоне» (к ним они привязались так, как привязываются к приручённым животным, таким милым и верным), а к тем, которые продолжали жить на воле среди скал. Ибо вскоре стало совершенно ясно, что их отчуждённость объясняется не столько трусостью или недоверием, сколько независимым нравом.
Если первые небольшими группками с визгом и шумом сразу же стали толпиться у лагеря, выпрашивая куски ветчины, — той самой ветчины, из-за любви к которой они в конце концов отказались от свободы, — вторые, наоборот, в течение нескольких недель не удостаивали лагерь своим посещением.
Но вот в одно прекрасное утро к лагерю приблизился старый тропи. Неторопливо, без малейшего признака страха подошёл он к лагерю и, как будто для него в этом не было ничего необычного, начал медленно прохаживаться среди палаток с невозмутимым, чуть скучающим видом завсегдатая выставок. Его решили не трогать, сделали вид, что на него вообще не обращают внимания. И он с непринуждённостью парижского зеваки останавливался то здесь, то там, разглядывая вещи и людей. Его определённо заинтересовало бельё, сохнувшее на ветру, казалось, удивило присутствие стоящего в специальном укрытии геликоптера, привёл в восхищение работающий двигатель генератора и совершенно покорил вид бреющихся механиков с лицами в мыльной пене.
Наконец отец Диллиген осторожно приблизился к тропи и, остановившись шагах в десяти, издал короткий гортанный звук. Старый тропи даже не вздрогнул, он внимательно посмотрел на святого отца, но не подал голоса. Отец Диллиген, не сходя с места и продолжая улыбаться, снова повторил тот же мягкий звук, но так и не добился ответа. Зато тропи, переложив в левую руку отточенный камень, который он, по-видимому, прятал в правой, медленно погладил себя по волосатой груди, как бы желая этим жестом выразить своё миролюбие и кротость.
Ничего интересного больше в этот день не произошло. Правда, когда тропи уходил. Дуг попытался предложить ему большой кусок ветчины, но в ответ получил высокомерный, подчёркнуто пренебрежительный отказ. Дуг не стал настаивать, и старый тропи с величавым спокойствием удалился.
На следующее утро явилось уже десять или двенадцать тропи. Был ли среди них вчерашний знакомец? Этого никто не мог бы сказать. Тропи слишком походили друг на друга, или, вернее, жители лагеря ещё не научились отличать их друг от друга. Но в одном можно было не сомневаться: пришли только одни старики.
Они так же невозмутимо и неторопливо осмотрели лагерь, напоминая отставных чиновников, впервые рискнувших выехать за пределы родной провинции. Замешкавшийся догонял своих товарищей, опираясь при беге на слишком длинные руки, как это обычно делают обезьяны. Было заметно, что они проявляют далеко не одинаковый интерес к одним и тем же предметам. Так, мыльная пена на лицах бреющихся на сей раз не привлекла их внимания. И даже работающий двигатель генератора, мимо которого никто из них не мог пройти равнодушно, воспринимался также по-разному: здесь, видимо, сказывались вкусы каждого из них. А один из тропи относился с подчёркнутым равнодушием ко всему тому, что привлекало внимание его друзей. Он оглядывался на своих спутников с видом терпеливого отца, который устал ждать, пока его сынишка налюбуется витриной игрушечной лавки.
Тем временем старейшины лагеря — Грим и отец Диллиген — уже ждали гостей, усевшись по-турецки прямо на землю, между двух палаток. Они разложили вокруг себя с десяток консервных банок. Тропи остановились в изумлении. Святой отец повторил тот же короткий гортанный звук, что и накануне. Тропи сразу зашумели, залопотали, но не тронулись с места. Тогда Грим и отец Диллиген поднялись, отец Диллиген, обращаясь к тропи, снова издал несколько мягких звуков, и они с Гримом скрылись в ближайшей палатке. Увидев, что посторонних нет, тропи снова залопотали. Затем, благосклонно приняв дары, всей толпой направились к своим скалам, правда, двигались они куда живее, чем их флегматичный предшественник.
С тех пор тропи все чаще и чаще стали появляться в лагере. Однако во время своих посещений они никогда не выпрашивали подачек. Напротив, посещения эти можно было бы, скорее всего, назвать «визитами дружбы». Да, именно дружелюбие и любознательность приводили все новые и новые группы тропи в лагерь. Особой любознательностью отличались молодые: они обследовали лагерное оборудование с жадным любопытством мальчишек, попавших впервые на паровозостроительный завод. Мало-помалу они начали не без удовольствия помогать жителям лагеря выполнять ту часть работы, которая требовала простого подражания. Примечательно, что самок с собой они никогда не приводили.
Однако никто из них не задерживался в лагере надолго. Никто ни разу там не заночевал. Однажды решили произвести довольно коварный эксперимент: открыли двери «загона». Но большая часть пленников даже не переступила порога. Те же, которые вышли, вернулись на ночь обратно.
— Мы подобрали самых бездельников, — заметил Крепс.
И вот как-то утром Крепс, Дуг и доктор Вильямc (друзья звали его просто Вилли) решили в свою очередь отправиться в скалы. Им отплатили столь же учтивым приёмом, какой был оказан самцам тропи во время их первого посещения лагеря: то есть хозяева, сделав вид, что не обращают на гостей ни малейшего внимания, позволили им спокойно осмотреть все самое интересное. И через несколько недель между лагерем и скалами наладилось постоянное движение.
Крепс и его друзья почувствовали к тропи ещё больше симпатии и уважения, когда увидели, что те живут мирной, на редкость демократичной общиной. Никаких вожаков, ничего, даже отдалённо напоминающего «совет старейшин». Просто молодые подражали старикам — учились так же искусно охотиться, так же осторожно и храбро защищаться от общего врага (вспомните, как на следующий вечер, после того как экспедиция обосновалась у скал, лагерь забросали камнями; и хотя нападение больше не повторялось, тропи бдительно следили за своими соседями).
Со временем каждый обитатель лагеря обзавёлся друзьями, но отношения между ними ничем не напоминали покорной привязанности собаки к своему хозяину; это была дружба равного с равным. Молчаливая дружба ради простого удовольствия побыть вместе: так у Дуга появилось трое друзей, которые почти не покидали его. Одному из них особенно нравилось открывать консервные банки (причём сам он, пока его не угощали, никогда не притрагивался к содержимому), а двое других предпочитали мыть бутылки, которые они умудрялись доводить до хрустального блеска.
Дуг попытался дать каждому из них кличку (сами они себя никак не называли), приучить их откликаться на зов, но безуспешно. Он хотел также научить их произносить своё имя, но и эта попытка не увенчалась успехом. Казалось, вообще сама мысль о каком-то разграничении, об индивидуальностях была им абсолютно чужда.
Однако — и это сперва показалось странным — приручённые тропи в конце концов стали отзываться на данные им имена, на что отец Диллиген совершенно справедливо заметил, что имена эти связывались у них с представлением о еде и что дело здесь, видимо, как и у собак, в условном рефлексе.
Он обратил также внимание и на другое обстоятельство: когда кто-либо из тропи хотел указать на себя, то начинал потихоньку бормотать, как будто вместе с воздухом втягивал в глубину лёгких звук «м-м-м». Когда же он хотел указать на другого, то как будто бы выплёвывал сквозь сжатые зубы очень твёрдое «т-т-т». И святой отец не раз задумывался над тем, нет ли какой-нибудь связи между этими двумя звуками, вдыхаемым и выдыхаемым, и словами «мой» и «твой», которые почти на всех языках мира начинаются первое со звука «м», а второе — с «т» или «д».
Он утверждал также, что не раз вёл настоящую беседу с одним из своих друзей на языке тропи — если, конечно, можно назвать беседой отдельные звуки, при помощи которых они сообщали друг другу, тепло сейчас или холодно, стоит день или уже наступила ночь… Пределом сложности был разговор, в результате которого оба они пришли к заключению, что огонь причиняет боль. Большего святой отец не смог добиться от своего друга-тропи. Впрочем, надо быть справедливым: так же как и тропи — от своего друга Диллигена, ибо при всех своих лингвистических способностях святой отец не в силах был различать многие едва уловимые звуки.
Одна только Сибила не завела себе друзей среди обитателей скал. Не потому, конечно, что она испытывала к ним отвращение или не могла бы добиться их благосклонности; просто по некоторым признакам стало ясно, что ей не следовало без особой на то надобности встречаться с самцами тропи.
Что касается папуасов, то они и тропи с первых же дней почувствовали друг в друге врагов. Между ними чуть ли не каждую минуту готовы были вспыхнуть драки. Тихие, спокойные тропи сразу же становились похожими на большого сторожевого пса, встретившего на улице чужую собаку: зубы ощерены, шерсть поднялась дыбом, слышится рычание. Папуасы отмалчивались. Но их взгляд, все их существо дышало жестокостью.
И все же никто не ожидал, что в один прекрасный день они смогут тайно предаться тропоедству. Все в лагере были глубоко потрясены, искренне возмущены и по-настоящему опечалены. Понадобился весь авторитет отца Диллигена, все его красноречие, дабы спасти виновных от слишком суровой кары. И в то же время больше всех потрясло это злополучное приключение самого отца Диллигена, ибо он лишь недавно обратил своих папуасов в христианство. «Но, с другой стороны, в чем я, собственно говоря, могу их упрекнуть? — спрашивал он. — Кого съели они: животных или людей? Мы сами ещё не в силах решить этот вопрос, как же можно требовать от папуасов, чтобы они знали больше нашего?»
И никому не приходило в голову улыбаться (каждый чувствовал себя в какой-то степени виновным), когда святой отец патетически задавал себе в сотый раз один и тот же вопрос: должен ли он исповедовать папуасов в совершении ими смертного греха? Они вполне могут сделать вид, будто не понимают, о чем идёт речь, говорил он. А в таком случае, на каком основании откажет он им в отпущении грехов без наложения епитимьи. Требовать же от них раскаяния лишь за то, что они предались чревоугодию, было бы лицемерием.
Правда, Дуг был в какой-то степени удовлетворён. Он вскоре убедился, что Сибила не смеет смотреть ему в глаза. Но, хотя он и одержал победу после недавнего спора, сейчас ему было не до торжества. Ибо дальнейшие события, таящие в себе гораздо большие опасности, нежели тропоедство папуасов, со всей ясностью показали правоту Дуга и отца Диллигена, и теперь все члены экспедиции, и даже Сибила с Крепсом, желали как можно скорее решить проклятый вопрос: люди тропи или нет?

Операторы ежедневно снимали тропи, но им не всегда удавалось поймать в объектив киноаппарата обитателей скал, а потому большинство кадров было посвящено пленникам, выполнявшим свои очередные тесты. Съёмки, таким образом, шли в двух направлениях: с одной стороны, готовился игровой фильм для широкой публики, с другой — снимались кадры, имеющие чисто научный интерес. Это были, так сказать, своеобразные дневник и архив экспедиции.
Геликоптеры, отправлявшиеся за продуктами, отвозили в лабораторию австралийской фирмы, приславшей своих операторов, уже заснятые плёнки, которые там и проявлялись. Что же, собственно говоря, произошло? По всей вероятности, среди владельцев фирмы и их гостей, для которых в узком кругу демонстрировали эти кадры, находился некий Ванкрайзен, один из крупных дельцов, известный своей акульей хваткой.
Надо признать, что тесты, которые в последнее время выполняли приручённые тропи, не могли не навести на определённые размышления. Это была уже не столько проверка умственных данных тропи с целью установить их способности к наблюдению и размышлению (тут, как мы видели, тропи мало чем отличались от человекообразных обезьян), сколько проверка их восприимчивости с целью узнать, могут ли они усваивать и повторять определённые жесты, движения, выполнять ту или иную работу. Известно, что любого шимпанзе можно очень быстро научить одеваться, зашнуровывать ботинки, накрывать на стол, есть ножом и вилкой, курить сигару, ездить не велосипеде или верхом на лошади. В колониях нередко шимпанзе не хуже слуг выполняют всю домашнюю работу. Этот первый этап — этап несложных работ — был быстро пройден тропи. Под руководством двух механиков они с поразительной быстротой научились обращаться с металлическими частями машин, находить и даже подбирать нужные детали; правда, их так и не смогли научить обращаться с буравом, зато они с явным удовольствием вставляли болты и завинчивали гайки. Они были бесконечно терпеливы в работе, напоминая этим слонов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23