мать, жену или дочь, если бы могли спасти только одну из них? Вот какие нравственные проблемы ставит буржуазное правосудие перед несчастными присяжными…»
Но ни одна из газет, казалось, не заметила тонкого манёвра старого судьи.
Сэр Артур молча положил газеты на стол и вопросительно взглянул на министра.
— Неужели действительно было невозможно, — начал министр, — добиться определённого решения?
Судья ответил, что, как известно, по английским законам нельзя заставить присяжных помимо их воли вынести решение.
— Но… вы действительно… сделали все возможное? — спросил министр. — Вы действительно использовали все своё влияние?
— В каком плане? — осторожно осведомился сэр Артур.
— Ну, чтобы добиться от них решения.
— Решения, но в каком именно плане? — повторил судья.
Министр нетерпеливо пошевелился в кресле.
— Не мне, конечно…
— И не мне, — сказал сэр Артур. — Если судья не может сохранить беспристрастность, то к чему тогда институт присяжных? Это было бы просто оскорбительно для сознания и чести британских граждан. Пусть уж французское судопроизводство считает своих сограждан слабоумными; вы, надеюсь, не одобряете их закона, принятого правительством во время немецкой оккупации, по которому судья сам руководит совещанием присяжных?
— Конечно, нет! — живо отозвался лорд-хранитель печати. — Однако… И все-таки это очень неприятная история, — добавил он, взяв в руки пепельницу и разглядывая её с преувеличенным вниманием. — Но наши-то газеты вы по крайней мере читали?
— Нет, только просмотрел. К тому же судья не может считаться с общественным мнением.
— Общественное мнение возбуждено… даже слишком возбуждено… Пожалуй, не следовало бы… Что, по-вашему, произойдёт в следующий раз? С новым составом присяжных?
— А что, собственно говоря, может произойти? — спросил сэр Артур. — Вероятнее всего, то же самое.
— Это невозможно! — воскликнул министр.
Сэр Артур развёл руками и мягким движением опустил их на колени.
Последовало довольно продолжительное молчание — министр, очевидно, решил на этот раз повести атаку с другого фланга.
— Вчера у меня был мой коллега из министерства торговли, — начал он.
Сэр Артур слушал с видом вежливого внимания.
— Он сказал мне… конечно, все это между нами… Он сообщил мне… я говорю вам это только в порядке информации… само собой разумеется, ваши обязанности… вы не можете принимать в расчёт… но, в конце концов, все-таки лучше, если вы будете знать… повторяю… только в порядке информации… Этот вопрос очень волнует определённые круги.
Министр с задумчивым видом повертел в руках пепельницу.
— Нельзя не учитывать… особенно когда такая серьёзная опасность угрожает процветанию одной из крупнейших отраслей нашей промышленности… Вам, вероятно, известны, — добавил он, подняв наконец глаза на сэра Артура, — кое-какие планы австралийцев относительно тропи?
Сэр Артур утвердительно кивнул головой.
— Поистине счастливое совпадение, что… что интересы нашей прославленной во всем мире текстильной промышленности не находятся в противоречии с… с точкой зрения прокуратуры, — продолжал министр. — С точки зрения гуманной, не так ли? Именно гуманной. Но если бы даже… если бы даже ваша беспристрастность помешала вам полностью разделить эту точку зрения… было бы во всех отношениях крайне желательно — вы согласны со мной? — чтобы тропи раз и навсегда признали человеческими существами?
Сэр Артур ответил не сразу.
— Что же, это было бы возможно, — проговорил он наконец.
Он умолк и молчал довольно долго.
— Да, было бы возможно, — повторил он. — Но только при одном условии.
Он замялся, и министр энергичным движением руки, плохо скрывавшим его нетерпение, дал понять, что ждёт продолжения.
— При том предварительном условии, что все поводы для сомнений будут уничтожены.
— Я вас не понимаю, — сказал министр.
— Если даже новый состав присяжных, — начал сэр Артур, если даже новый состав присяжных и признал бы подсудимого виновным (хотя в настоящее время это мало вероятно), что бы это доказало? Лишь то, что по закону подсудимого считают виновным в убийстве собственного сына. Но вопрос о природе его сына по-прежнему оставался бы открытым. Равно как и вопрос о тропи в целом. Мне кажется, это не привело бы к желаемым результатам.
Министр выжидающе посмотрел на сэра Артура.
— Обвиняемого отправили бы на виселицу или на каторгу, — продолжал судья, — но что помешало бы компании Такуры использовать тропи в качестве рабочего скота на своих ткацких фабриках? Разве только пришлось бы начать новый процесс, ещё более запутанный, чем этот. Да и кто бы его затеял?
— Ну, а вы что предлагаете?
Сэр Артур сделал вид, что ответить сразу на этот вопрос не так легко.
— Я думаю, для того чтобы добиться решения, и к тому же решения, которое бы дало положительные результаты, надо было бы… надо было бы, чтобы это решение строилось на совершенно определённой, не вызывающей никаких сомнений основе.
— Согласен, — отозвался министр. — Но на какой?
— На той, которую тщетно пытались найти присяжные.
— То есть?
— На узаконенном, ясном и точном определении человеческой личности.
Министр широко открыл глаза. Наконец после минутного колебания спросил:
— Но… разве оно не существует?
— Как раз этот вопрос, — сдержанно улыбаясь, ответил сэр Артур, — задали мне сбитые с толку присяжные.
— Прямо не верится! — воскликнул министр. — Неужели же это возможно?
— Подобного рода определения не английская добродетель… Скорее они вселяют в нас ужас.
— Вы правы… но я хотел спросить: неужели возможно, что французы… или немцы, друг мой, даже немцы?.. Трудно поверить, что немецкие учёные писали свои философские труды о чем-то таком, чему они предварительно не дали определения.
Сэр Артур улыбался.
— Все это ставит нас в весьма затруднительное положение, — добавил министр, — во всяком случае, теперь. Что же делать? Как, по-вашему, можно добиться…
— По моему мнению, — ответил сэр Артур, — следовало бы передать этот вопрос в парламент.
Глаза министра заблестели. Наконец-то эта надоевшая история попадала в его родную стихию. Но он тут же досадливо поморщился.
— Вы же сами сказали: подобный вопрос приведёт в ужас наших милейших депутатов. Определение!.. Ясное и точное! Определение человека! Да никогда нам не добиться…
— Как знать? Вы же видели, как отнеслись к этому присяжные во время процесса? Вспомните свою собственную реакцию. Самое невероятное во всей этой истории, что даже мы, англичане, чувствуем себя обязанными, преодолев свой инстинктивный ужас…
— Вы шутите, господин судья, — с тонкой улыбкой возразил министр.
— Никогда не позволю себе…
— Так вы говорите серьёзно?
— Вполне серьёзно. Необходимость в подобном определении давно назрела, и даже британский парламент, по моему мнению, согласится взять на себя этот труд.
Министр ответил не сразу, он, очевидно, обдумывал слова собеседника.
— Возможно, вы и правы, в конце концов… Словом, никто не удивится… если кто-нибудь… желательно из членов нашей партии… обратится в парламент с запросом… и упрекнёт нас в том… что мы позволили высмеять…
Покусывая губу, он рассеянно улыбался. Казалось, он совсем забыл о сэре Артуре. И вспомнил о нем, лишь когда тот заговорил:
— Только, господин министр, не следует связывать обсуждение в палате общин непосредственно с процессом. Вы, конечно, знаете, что, пока дело находится sub judice, нельзя начинать политическую дискуссию, которая сможет так или иначе повлиять на приговор.
— А, черт!.. Но в таком случае… это же все меняет…
— Почему же? Надо только принять необходимые меры предосторожности.
— Значит, мы можем рассчитывать на ваши советы?
— Господин министр, я и мысли не допускаю, что более сведущ в юридических науках, чем господин генеральный прокурор или же…
— Конечно, конечно, но они слишком заняты. Итак, решено: вы будете руководить нами.
Он встал. Судья последовал его примеру. Молча прошли они по мягкому ковру. Вдруг министр спросил:
— Скажите… а адвокат — член парламента?
— Мистер Джеймсон? Конечно, — ответил судья.
— Как вы думаете, а нельзя от него ждать, — сказал министр, — каких-либо… выступлений, которые могли бы затруднить…
— Не думаю, — возразил судья, улыбаясь. — Наоборот, если ловко взяться за дело, мы, вне всякого сомнения, найдём в нем союзника.
Министр остановился. Широко открыл глаза, наморщил лоб.
— Но… — начал он в замешательстве, — не следует заблуждаться… Если, как мы надеемся, тропи окончательно признают людьми… ведь это значит, что его подзащитного тогда повесят?
— Не надо так говорить, господин министр, — сказал сэр Артур, — не надо так говорить, но… мне кажется, что при всех условиях… обвиняемый не слишком рискует.
И, ещё раз улыбнувшись, добавил:
— Если только адвокат его не окажется последним глупцом.
Дело оказалось не таким уж простым.
Поначалу все шло гладко: в палате общин с запросом к правительству обратился молодой депутат, говоривший с безукоризненным оксфордским произношением; он разразился по адресу правосудия целым потоком острот, эпиграмм и цитат, позаимствованных из Шекспира и Библии.
Ввиду отсутствия министра внутренних дел на запрос с достоинством, но и не без юмора ответил лорд-хранитель печати. Он смело встал на защиту суда его величества; доказав, что ни в одной другой стране суд не смог бы удачнее справиться с подобной задачей, он попутно высмеял глупость прессы, которая не разглядела даже того, что прямо-таки бросалось в глаза: отсутствия в международном праве точного определения Человеческой личности .
Тогда молодой интерпеллянт спросил, что собирается предпринять правительство, дабы помешать одной и той же причине бесконечно порождать одни и те же следствия.
Министр в своём ответе показал, что вопрос этот не застиг правительство врасплох и что оно уже успело обдумать его. Оно пришло к заключению, сообщил он, что парламент вполне компетентен заполнить сей удивительный пробел. Правительство предлагало создать специальную комиссию и поручить ей выработать с помощью учёных и юристов законное определение Человеческой личности. Тут на господина министра снизошло вдохновение, и он произнёс блестящую речь. Он сказал, что Великобритания, явившая миру образец демократии, должна теперь взять на себя эту высокую миссию и заложить первый камень величественнейшего монумента.
— В самом деле, — продолжал он, — вообразите только, какие последствия повлекут за собой подобное определение и подобный статут, когда в один прекрасный день они выйдут за рамки британского свода законов и будут внесены в международное право! Ведь, установив законом сущность Человеческой личности, мы тем самым определим и все обязательства по отношению к этой личности, поскольку то, что явится угрозой для неё, будет грозить и всему человечеству в целом. Впервые все права и взаимные обязанности людей на всех широтах, во всех странах, людей различных социальных групп, обществ и наций, независимо от религиозных убеждений, будут определяться не отдельными утилитарными, а следовательно, недолговечными соображениями, не философскими, а следовательно, спорными теориями и не произвольными, а следовательно, непостоянными и изменчивыми традициями (не говоря уже о безумных и слепых страстях), — впервые их будет определять сама природа Человеческой личности, те не вызывающие никаких сомнений особенности, которые отличают Человека от Животного.
И в самом деле, разве мало таких случаев, когда то, что считается преступлением у одного народа, не является таковым для его соседа или противника? А иногда даже может считаться долгом или делом чести, примером чему служат нацисты? И стоило ли вообще создавать в Нюрнберге Новое Право, если сама основа, на которой строились принципы Нюрнбергского устава, уже тогда признавалась не всеми? Если сегодня друзья осуждённых, прикрываясь немецкими традициями, пытаются низвести эти принципы из высокой категории Общечеловеческих до уровня позорного Права сильных, а мы не в состоянии сразить непререкаемой очевидностью их гнусные заблуждения? Вот почему принципы Нюрнбергского устава, вопреки возлагаемым на них надеждам, начинают постепенно растворяться во мраке, и во мраке этом куются новые преступления.
И вот, возможно, само провидение избирает нас, членов палаты общин парламента его величества (если, конечно, мы чувствуем себя в состоянии справиться с подобной задачей), дабы мы дали вечно враждующему человечеству столь необходимое законное основополагающее определение того, что отличает Человека от Животного. Определение это не подкрепит и не отвергнет другие существующие ныне политические, философские или религиозные концепции, которые даже в тех случаях, когда они противоречат или взаимоопровергают друг друга, являются — да, да, являются — ответвлениями одного и того же дерева. Иными словами, наша священная обязанность дать этой какофонии тот единственный ключ, который превратит её в симфонию!
Он возвысил голос:
— Отныне сей ключ в наших руках. Вступив в обладание им, мы, возможно, растеряемся, возможно, даже будем неприятно поражены, ибо на первый взгляд все это идёт вразрез с нашими привычками, с обычным нашим благоразумием. Но перед величием задачи должно отступить малодушие, и, как сказал Шекспир:
Когда б традициям во всем мы подчинялись,
Вовек не вымести бы нам времён античных пыль,
Гора ошибок выросла б до неба
И заслонила истину…
Речь была оценена по заслугам, и министр, обратившись к спикеру, попросил его поставить предложение правительства на голосование, однако спикер, прежде чем перейти к голосованию, спросил, как того требовала формальность, нет ли у кого-нибудь возражений.
Тогда поднялся мистер Б.К.Джеймсон.
— Инициатива правительства, — сказал он, — делает ему честь, и, как простой британский гражданин, я мог бы лишь поздравить его с принятием подобного решения. Но я не только парламентарий, я адвокат. И в данных обстоятельствах не просто адвокат, но адвокат, как вам известно, взявший на себя защиту Дугласа Темплмора. Таким образом, случилось так, что моя душа стала сейчас ареной тех споров, в которых, как мне кажется, должен принять участие и весь парламент. Ведь если мы примем закон, определяющий Человеческую личность, в то время как обвиняемый ещё находится sub judice, то определение это, бесспорно, окажет влияние, и немалое, на решение присяжных, а следовательно, и на судьбу обвиняемого. Не противоречит ли это нашим законам и не благоразумнее ли нам подождать окончания настоящего процесса?
Министр внутренних дел ответил, что он не разделяет этого мнения.
— Мы не собираемся, — сказал он, — решать в настоящее время какие-либо вопросы, касающиеся природы тропи. Речь идёт только об одном: об определении Человеческой личности. Если же данное определение и окажет впоследствии своё влияние на ход процесса, то лишь косвенным образом, подобно тому как пограничная линия, намеченная во время подготовки мирного договора, может в дальнейшем косвенно повлиять на исход тяжбы о границе, разделяющей два смежных владения. Но совершенно очевидно, что вряд ли стоит откладывать подготовку мирного договора до окончания этой тяжбы.
К тому же официальное определение Человеческой личности — проблема, имеющая не только национальное, но и международное значение, и, хотя, бесспорно, этот необычный процесс заставил нас ускорить её решение, она сама по себе гораздо шире!
Он спросил у спикера, продолжает ли мистер Джеймсон настаивать на своих возражениях. Тот ответил, что, напротив, как адвокат и как парламентарий он рад признать убедительность аргументов министра и уверен, что и его клиент разделяет это мнение. Однако, добавил он, по его мнению, комиссия не должна носить официальный характер, что поможет впоследствии парламенту избежать возможных упрёков. Ему кажется, что предварительное неофициальное изучение вопроса, проведённое какой-либо известной ассоциацией, хотя бы Королевским обществом, могло бы явиться той основой, на которую парламент сумеет опереться при подготовке закона.
Это предложение, встреченное поначалу одобрительно, вызвало самые оживлённые споры. Один из старейших членов парламента заявил, что, поскольку понятие «Человек» включает плоть и дух, определить его основные особенности лучше всего могут духовные и светские пэры в палате лордов. Другой член парламента, исходя из того, что речь идёт об определении чисто юридическом, считал наиболее разумным обратиться непосредственно в адвокатуру. Ещё один депутат утверждал, что это дело короля, ведь существует для чего-то его личный Совет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Но ни одна из газет, казалось, не заметила тонкого манёвра старого судьи.
Сэр Артур молча положил газеты на стол и вопросительно взглянул на министра.
— Неужели действительно было невозможно, — начал министр, — добиться определённого решения?
Судья ответил, что, как известно, по английским законам нельзя заставить присяжных помимо их воли вынести решение.
— Но… вы действительно… сделали все возможное? — спросил министр. — Вы действительно использовали все своё влияние?
— В каком плане? — осторожно осведомился сэр Артур.
— Ну, чтобы добиться от них решения.
— Решения, но в каком именно плане? — повторил судья.
Министр нетерпеливо пошевелился в кресле.
— Не мне, конечно…
— И не мне, — сказал сэр Артур. — Если судья не может сохранить беспристрастность, то к чему тогда институт присяжных? Это было бы просто оскорбительно для сознания и чести британских граждан. Пусть уж французское судопроизводство считает своих сограждан слабоумными; вы, надеюсь, не одобряете их закона, принятого правительством во время немецкой оккупации, по которому судья сам руководит совещанием присяжных?
— Конечно, нет! — живо отозвался лорд-хранитель печати. — Однако… И все-таки это очень неприятная история, — добавил он, взяв в руки пепельницу и разглядывая её с преувеличенным вниманием. — Но наши-то газеты вы по крайней мере читали?
— Нет, только просмотрел. К тому же судья не может считаться с общественным мнением.
— Общественное мнение возбуждено… даже слишком возбуждено… Пожалуй, не следовало бы… Что, по-вашему, произойдёт в следующий раз? С новым составом присяжных?
— А что, собственно говоря, может произойти? — спросил сэр Артур. — Вероятнее всего, то же самое.
— Это невозможно! — воскликнул министр.
Сэр Артур развёл руками и мягким движением опустил их на колени.
Последовало довольно продолжительное молчание — министр, очевидно, решил на этот раз повести атаку с другого фланга.
— Вчера у меня был мой коллега из министерства торговли, — начал он.
Сэр Артур слушал с видом вежливого внимания.
— Он сказал мне… конечно, все это между нами… Он сообщил мне… я говорю вам это только в порядке информации… само собой разумеется, ваши обязанности… вы не можете принимать в расчёт… но, в конце концов, все-таки лучше, если вы будете знать… повторяю… только в порядке информации… Этот вопрос очень волнует определённые круги.
Министр с задумчивым видом повертел в руках пепельницу.
— Нельзя не учитывать… особенно когда такая серьёзная опасность угрожает процветанию одной из крупнейших отраслей нашей промышленности… Вам, вероятно, известны, — добавил он, подняв наконец глаза на сэра Артура, — кое-какие планы австралийцев относительно тропи?
Сэр Артур утвердительно кивнул головой.
— Поистине счастливое совпадение, что… что интересы нашей прославленной во всем мире текстильной промышленности не находятся в противоречии с… с точкой зрения прокуратуры, — продолжал министр. — С точки зрения гуманной, не так ли? Именно гуманной. Но если бы даже… если бы даже ваша беспристрастность помешала вам полностью разделить эту точку зрения… было бы во всех отношениях крайне желательно — вы согласны со мной? — чтобы тропи раз и навсегда признали человеческими существами?
Сэр Артур ответил не сразу.
— Что же, это было бы возможно, — проговорил он наконец.
Он умолк и молчал довольно долго.
— Да, было бы возможно, — повторил он. — Но только при одном условии.
Он замялся, и министр энергичным движением руки, плохо скрывавшим его нетерпение, дал понять, что ждёт продолжения.
— При том предварительном условии, что все поводы для сомнений будут уничтожены.
— Я вас не понимаю, — сказал министр.
— Если даже новый состав присяжных, — начал сэр Артур, если даже новый состав присяжных и признал бы подсудимого виновным (хотя в настоящее время это мало вероятно), что бы это доказало? Лишь то, что по закону подсудимого считают виновным в убийстве собственного сына. Но вопрос о природе его сына по-прежнему оставался бы открытым. Равно как и вопрос о тропи в целом. Мне кажется, это не привело бы к желаемым результатам.
Министр выжидающе посмотрел на сэра Артура.
— Обвиняемого отправили бы на виселицу или на каторгу, — продолжал судья, — но что помешало бы компании Такуры использовать тропи в качестве рабочего скота на своих ткацких фабриках? Разве только пришлось бы начать новый процесс, ещё более запутанный, чем этот. Да и кто бы его затеял?
— Ну, а вы что предлагаете?
Сэр Артур сделал вид, что ответить сразу на этот вопрос не так легко.
— Я думаю, для того чтобы добиться решения, и к тому же решения, которое бы дало положительные результаты, надо было бы… надо было бы, чтобы это решение строилось на совершенно определённой, не вызывающей никаких сомнений основе.
— Согласен, — отозвался министр. — Но на какой?
— На той, которую тщетно пытались найти присяжные.
— То есть?
— На узаконенном, ясном и точном определении человеческой личности.
Министр широко открыл глаза. Наконец после минутного колебания спросил:
— Но… разве оно не существует?
— Как раз этот вопрос, — сдержанно улыбаясь, ответил сэр Артур, — задали мне сбитые с толку присяжные.
— Прямо не верится! — воскликнул министр. — Неужели же это возможно?
— Подобного рода определения не английская добродетель… Скорее они вселяют в нас ужас.
— Вы правы… но я хотел спросить: неужели возможно, что французы… или немцы, друг мой, даже немцы?.. Трудно поверить, что немецкие учёные писали свои философские труды о чем-то таком, чему они предварительно не дали определения.
Сэр Артур улыбался.
— Все это ставит нас в весьма затруднительное положение, — добавил министр, — во всяком случае, теперь. Что же делать? Как, по-вашему, можно добиться…
— По моему мнению, — ответил сэр Артур, — следовало бы передать этот вопрос в парламент.
Глаза министра заблестели. Наконец-то эта надоевшая история попадала в его родную стихию. Но он тут же досадливо поморщился.
— Вы же сами сказали: подобный вопрос приведёт в ужас наших милейших депутатов. Определение!.. Ясное и точное! Определение человека! Да никогда нам не добиться…
— Как знать? Вы же видели, как отнеслись к этому присяжные во время процесса? Вспомните свою собственную реакцию. Самое невероятное во всей этой истории, что даже мы, англичане, чувствуем себя обязанными, преодолев свой инстинктивный ужас…
— Вы шутите, господин судья, — с тонкой улыбкой возразил министр.
— Никогда не позволю себе…
— Так вы говорите серьёзно?
— Вполне серьёзно. Необходимость в подобном определении давно назрела, и даже британский парламент, по моему мнению, согласится взять на себя этот труд.
Министр ответил не сразу, он, очевидно, обдумывал слова собеседника.
— Возможно, вы и правы, в конце концов… Словом, никто не удивится… если кто-нибудь… желательно из членов нашей партии… обратится в парламент с запросом… и упрекнёт нас в том… что мы позволили высмеять…
Покусывая губу, он рассеянно улыбался. Казалось, он совсем забыл о сэре Артуре. И вспомнил о нем, лишь когда тот заговорил:
— Только, господин министр, не следует связывать обсуждение в палате общин непосредственно с процессом. Вы, конечно, знаете, что, пока дело находится sub judice, нельзя начинать политическую дискуссию, которая сможет так или иначе повлиять на приговор.
— А, черт!.. Но в таком случае… это же все меняет…
— Почему же? Надо только принять необходимые меры предосторожности.
— Значит, мы можем рассчитывать на ваши советы?
— Господин министр, я и мысли не допускаю, что более сведущ в юридических науках, чем господин генеральный прокурор или же…
— Конечно, конечно, но они слишком заняты. Итак, решено: вы будете руководить нами.
Он встал. Судья последовал его примеру. Молча прошли они по мягкому ковру. Вдруг министр спросил:
— Скажите… а адвокат — член парламента?
— Мистер Джеймсон? Конечно, — ответил судья.
— Как вы думаете, а нельзя от него ждать, — сказал министр, — каких-либо… выступлений, которые могли бы затруднить…
— Не думаю, — возразил судья, улыбаясь. — Наоборот, если ловко взяться за дело, мы, вне всякого сомнения, найдём в нем союзника.
Министр остановился. Широко открыл глаза, наморщил лоб.
— Но… — начал он в замешательстве, — не следует заблуждаться… Если, как мы надеемся, тропи окончательно признают людьми… ведь это значит, что его подзащитного тогда повесят?
— Не надо так говорить, господин министр, — сказал сэр Артур, — не надо так говорить, но… мне кажется, что при всех условиях… обвиняемый не слишком рискует.
И, ещё раз улыбнувшись, добавил:
— Если только адвокат его не окажется последним глупцом.
Дело оказалось не таким уж простым.
Поначалу все шло гладко: в палате общин с запросом к правительству обратился молодой депутат, говоривший с безукоризненным оксфордским произношением; он разразился по адресу правосудия целым потоком острот, эпиграмм и цитат, позаимствованных из Шекспира и Библии.
Ввиду отсутствия министра внутренних дел на запрос с достоинством, но и не без юмора ответил лорд-хранитель печати. Он смело встал на защиту суда его величества; доказав, что ни в одной другой стране суд не смог бы удачнее справиться с подобной задачей, он попутно высмеял глупость прессы, которая не разглядела даже того, что прямо-таки бросалось в глаза: отсутствия в международном праве точного определения Человеческой личности .
Тогда молодой интерпеллянт спросил, что собирается предпринять правительство, дабы помешать одной и той же причине бесконечно порождать одни и те же следствия.
Министр в своём ответе показал, что вопрос этот не застиг правительство врасплох и что оно уже успело обдумать его. Оно пришло к заключению, сообщил он, что парламент вполне компетентен заполнить сей удивительный пробел. Правительство предлагало создать специальную комиссию и поручить ей выработать с помощью учёных и юристов законное определение Человеческой личности. Тут на господина министра снизошло вдохновение, и он произнёс блестящую речь. Он сказал, что Великобритания, явившая миру образец демократии, должна теперь взять на себя эту высокую миссию и заложить первый камень величественнейшего монумента.
— В самом деле, — продолжал он, — вообразите только, какие последствия повлекут за собой подобное определение и подобный статут, когда в один прекрасный день они выйдут за рамки британского свода законов и будут внесены в международное право! Ведь, установив законом сущность Человеческой личности, мы тем самым определим и все обязательства по отношению к этой личности, поскольку то, что явится угрозой для неё, будет грозить и всему человечеству в целом. Впервые все права и взаимные обязанности людей на всех широтах, во всех странах, людей различных социальных групп, обществ и наций, независимо от религиозных убеждений, будут определяться не отдельными утилитарными, а следовательно, недолговечными соображениями, не философскими, а следовательно, спорными теориями и не произвольными, а следовательно, непостоянными и изменчивыми традициями (не говоря уже о безумных и слепых страстях), — впервые их будет определять сама природа Человеческой личности, те не вызывающие никаких сомнений особенности, которые отличают Человека от Животного.
И в самом деле, разве мало таких случаев, когда то, что считается преступлением у одного народа, не является таковым для его соседа или противника? А иногда даже может считаться долгом или делом чести, примером чему служат нацисты? И стоило ли вообще создавать в Нюрнберге Новое Право, если сама основа, на которой строились принципы Нюрнбергского устава, уже тогда признавалась не всеми? Если сегодня друзья осуждённых, прикрываясь немецкими традициями, пытаются низвести эти принципы из высокой категории Общечеловеческих до уровня позорного Права сильных, а мы не в состоянии сразить непререкаемой очевидностью их гнусные заблуждения? Вот почему принципы Нюрнбергского устава, вопреки возлагаемым на них надеждам, начинают постепенно растворяться во мраке, и во мраке этом куются новые преступления.
И вот, возможно, само провидение избирает нас, членов палаты общин парламента его величества (если, конечно, мы чувствуем себя в состоянии справиться с подобной задачей), дабы мы дали вечно враждующему человечеству столь необходимое законное основополагающее определение того, что отличает Человека от Животного. Определение это не подкрепит и не отвергнет другие существующие ныне политические, философские или религиозные концепции, которые даже в тех случаях, когда они противоречат или взаимоопровергают друг друга, являются — да, да, являются — ответвлениями одного и того же дерева. Иными словами, наша священная обязанность дать этой какофонии тот единственный ключ, который превратит её в симфонию!
Он возвысил голос:
— Отныне сей ключ в наших руках. Вступив в обладание им, мы, возможно, растеряемся, возможно, даже будем неприятно поражены, ибо на первый взгляд все это идёт вразрез с нашими привычками, с обычным нашим благоразумием. Но перед величием задачи должно отступить малодушие, и, как сказал Шекспир:
Когда б традициям во всем мы подчинялись,
Вовек не вымести бы нам времён античных пыль,
Гора ошибок выросла б до неба
И заслонила истину…
Речь была оценена по заслугам, и министр, обратившись к спикеру, попросил его поставить предложение правительства на голосование, однако спикер, прежде чем перейти к голосованию, спросил, как того требовала формальность, нет ли у кого-нибудь возражений.
Тогда поднялся мистер Б.К.Джеймсон.
— Инициатива правительства, — сказал он, — делает ему честь, и, как простой британский гражданин, я мог бы лишь поздравить его с принятием подобного решения. Но я не только парламентарий, я адвокат. И в данных обстоятельствах не просто адвокат, но адвокат, как вам известно, взявший на себя защиту Дугласа Темплмора. Таким образом, случилось так, что моя душа стала сейчас ареной тех споров, в которых, как мне кажется, должен принять участие и весь парламент. Ведь если мы примем закон, определяющий Человеческую личность, в то время как обвиняемый ещё находится sub judice, то определение это, бесспорно, окажет влияние, и немалое, на решение присяжных, а следовательно, и на судьбу обвиняемого. Не противоречит ли это нашим законам и не благоразумнее ли нам подождать окончания настоящего процесса?
Министр внутренних дел ответил, что он не разделяет этого мнения.
— Мы не собираемся, — сказал он, — решать в настоящее время какие-либо вопросы, касающиеся природы тропи. Речь идёт только об одном: об определении Человеческой личности. Если же данное определение и окажет впоследствии своё влияние на ход процесса, то лишь косвенным образом, подобно тому как пограничная линия, намеченная во время подготовки мирного договора, может в дальнейшем косвенно повлиять на исход тяжбы о границе, разделяющей два смежных владения. Но совершенно очевидно, что вряд ли стоит откладывать подготовку мирного договора до окончания этой тяжбы.
К тому же официальное определение Человеческой личности — проблема, имеющая не только национальное, но и международное значение, и, хотя, бесспорно, этот необычный процесс заставил нас ускорить её решение, она сама по себе гораздо шире!
Он спросил у спикера, продолжает ли мистер Джеймсон настаивать на своих возражениях. Тот ответил, что, напротив, как адвокат и как парламентарий он рад признать убедительность аргументов министра и уверен, что и его клиент разделяет это мнение. Однако, добавил он, по его мнению, комиссия не должна носить официальный характер, что поможет впоследствии парламенту избежать возможных упрёков. Ему кажется, что предварительное неофициальное изучение вопроса, проведённое какой-либо известной ассоциацией, хотя бы Королевским обществом, могло бы явиться той основой, на которую парламент сумеет опереться при подготовке закона.
Это предложение, встреченное поначалу одобрительно, вызвало самые оживлённые споры. Один из старейших членов парламента заявил, что, поскольку понятие «Человек» включает плоть и дух, определить его основные особенности лучше всего могут духовные и светские пэры в палате лордов. Другой член парламента, исходя из того, что речь идёт об определении чисто юридическом, считал наиболее разумным обратиться непосредственно в адвокатуру. Ещё один депутат утверждал, что это дело короля, ведь существует для чего-то его личный Совет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23