Роджер приподнял его и, наклонившись, заглянул под него. В этом жесте было нечто почти грубое, словно он украдкой заглянул под полу матери церкви.
– Интересно, – сказал Роджер. – Как ты думаешь, Кевин, что это такое?
Он спрашивал не меня, но я тоже подошла взглянуть. Под помостом алтаря находилась каменная плита около трех футов шириной и двух футов высотой. Она, по-видимому, была мраморной с рыжевато-коричневым рисунком, но надписей нигде не было видно.
– Святые мощи, возможно, – сказал Кевин немного веселым голосом. – Камень из гроба Господня или из Иерусалимского храма?
– Едва ли. – Ответ Роджера на шутливое предположение был быстр и энергичен. – Они не нуждались в мраморе со Святой земли доримских времен. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, это итальянский мрамор, но возможно, что и греческий.
Мне понравилась его уверенность в том, что он говорил. В конце концов, он провел много лет в Восточном Средиземноморье, находясь на государственной службе. Чего я не смогла понять, так это его интереса к обычному, незамысловатому ненадписанному камню. Он и впрямь встал на четвереньки и, засунув голову под алтарь, стал ощупывать и вглядываться в камень. Наконец он неохотно поднялся и взглянул на наручные часы.
– Я совсем забыл о времени, – сказал он. – Я заказал столик на семь тридцать. Думаю, нам пора ехать.
Однако часовню он покинул последним. Он задержался в дверях, чтобы бросить последний взгляд, и слегка нахмурил свой высокий лоб.
Если бы я спросила его тогда... Нет, я не собираюсь описывать свою оплошность тривиальностями типа: «Если бы я знала» – и мучить себя раскаянием. В конечном счете это ни на что бы не повлияло.
Глава 4
I
Перечитывая то, что я написала до сих пор, я испытываю большое желание порвать все и начать снова. В свете того, что я знаю теперь, мои записи только сбивают с толку и ведут по ложному пути. Однако они довольно точно описывают не только развитие событий, но и настроение тех дней – мирное, безоблачное, идиллическое. Еще большим обманом было бы утверждать, что те залитые солнцем дни были омрачены хоть малейшим предчувствием.
Однако бывали такие моменты, как пребывание в склепе или гроза, когда меня не покидало чувство, что в доме кто-то есть. Такие моменты стали возвращаться в дни, последовавшие после вторжения Роджера в наше маленькое общество. Я употребляю слово «вторжение», поскольку так относился к этому Кевин. С самого начала между ними возникла какая-то настороженность – не как между врагами, а как между людьми, которые однажды, при определенных обстоятельствах, могут стать врагами. Роджер в действительности проводил очень мало времени со мной и с Кевином. Он забирал Би, и они уезжали обедать, ужинать, в длительные поездки. Изредка она проводила вечера у него и, возвратившись, с энтузиазмом рассказывала о его очаровательном доме. Ему принадлежал один из восстановленных коттеджей XVIII века, находящийся в деревне.
Ни я, ни Кевин никогда не бывали в его доме. Я не думаю, что я боялась показаться не ко двору, просто не было времени. У меня было множество других забот. С растущим очарованием на меня действовал сад. Старый мистер Марсден в конце концов с большим снисхождением позволил мне помогать ему в прополке. У меня было рукоделие и кроссворды. Почти каждое утро мы с Кевином играли в теннис, днем плавали в бассейне. Я хорошо загорела, и некоторые отвисшие складочки, сформированные долгим малоподвижным образом жизни, превратились в твердые мышцы. Правда, я очень мало сделала в работе над книгой – только предварительные наброски, подготовительные материалы и т. п. Мне казалось, что торопиться ни к чему.
Но бывали моменты и другого рода. Когда я вдруг отрывалась от своего рукоделия с чувством, что кто-то стоит, опершись о спинку моего стула, наблюдая с дружеским и одобрительным интересом. Когда ветви куста, который я прореживала, вдруг шевелились, как будто кто-то приглаживал их сзади. А еще были сны.
Первый из них приснился ночью, последовавшей за нашим посещением часовни. Я не могу припомнить все детали. Но помню, что очень старалась проснуться, зная только то, что сплю и что сон не был приятным.
Все это развивалось постепенно. Но я могу указать точный день, когда поняла, что в наш рай заползла змея, когда увидела мерцающие переливы ее чешуек под цветами и поняла, что это началось уже давно.
В то утро я проснулась от сотрясений, какие испытывала прежде, просыпаясь от приснившихся полетов и падений. Я заснула снова, но на этот раз запомнила кое-какие сновидения.
Мне приснился Джо. Вспомнила о Джо? Я не уделяла ему много места в своих мыслях, по крайней мере в осознанных мыслях. Со времени моего прибытия в Серую Гавань я получила от него одну маленькую открыточку. Открыточку, написанную мелким почерком, опрятным на вид, но трудноразборчивым. Текст занимал половину поля, предназначенного для сообщения, и касался только собственной исследовательской работы, которую он успел выполнить. Заканчивался он словами: «Пиши, старушка. Джо».
Я не намеревалась отвечать. Джо был не более чем раздражающим память эпизодом далекого прошлого. Если бы я не перестала думать на эту тему, то поразилась бы той легкости, с которой зашвырнула Джо в отдаленный угол моей памяти и захлопнула за ним дверь.
Теперь я действительно перестала думать об этом. Наступал еще один чудесный день. Из моей удобной кровати я могла видеть солнечный свет и голубые небеса, слышать пение птиц. Приглушенные звуки, раздававшиеся в отдалении, говорили мне о том, что Боб, или Майк, или кто-нибудь в том же роде косит лужайку. Я могла бы обдумать, какими из приятных вещей мне следовало заняться сегодня – теннисом, плаванием, завершением разгадывания кроссвордов или канвой картинки с китаянкой, для которой требовалась бирюзового цвета шерсть. Но что-то постучало в дверь, ведущую в отдаленный уголок моей памяти.
Джо не был первым человеком, в которого, как я воображала, безнадежно влюбилась, но я никогда не заходила так далеко, как в отношениях с ним. Каждый любовный эпизод заканчивался болью, раскаянием и долгими неделями страданий. Как же я могла забыть его так быстро? И что за дьявол, вырвавшись из плена, преследовал меня? Сон уже стал забываться. Я могла припомнить только ощущение опасности и яростную, отчаянную борьбу за то, чтобы успеть сделать что-то, попасть куда-то, пока не слишком поздно. Я видела лицо Джо, искаженное гневом и страхом, его кричащий, широко открытый рот.
Но все без толку. Я не могла идти на попятную, да и не была уверена, что хотела бы. Подобно спасательному кругу, ко мне пришли мысли о предстоящих приятных часах. Ведь на чай должен был заехать отец Стивен.
Однако непрекращающееся чувство дискомфорта, тревоги постоянно присутствовало, и после окончания завтрака – застолья, на которое мы собирались все вместе перед тем, как каждому заняться своим делом, – вместо розового сада я пошла в библиотеку.
Вечера мы обычно проводили в этой комнате. Несмотря на свои размеры, она была уютнее обычных гостиных. Би приспособила эту комнату для своих приемов, но с молчаливого согласия она осталась за ней. Иногда она принимала здесь людей, до которых мне и Кевину не было никакого дела, и мы чувствовали, что она имеет право на часы уединений и конфиденциального общения.
Кресла, стоящие полукругом у очага, и большой стол перед ними были немыми свидетелями часов, проведенных нами вместе. Здесь мы с Би занимались рукоделием – кроме первой работы я взялась вышивать более сложный рисунок на подушке, – здесь же я занималась разгадыванием кроссвордов. Все коврики были покрыты шерстью животных. Мы с Кевином каждый использовали для работы по отдельному большому библиотечному столу с позолоченным кожаным покрытием и промокательной бумагой для защиты от чернильных пятен. На первый взгляд эти письменные столы свидетельствовали об усердной работе. На них были разложены книги, бумаги, письменные принадлежности, включая портативную пишущую машинку Кевина. Когда мне вдруг захотелось провести пальцем по поверхности клавиш, вокруг следа пальца образовалась кучка белой пыли. Бригаде уборщиков было велено не заходить в эту комнату, если не поступит специального указания.
Более внимательный осмотр книг на столе у Кевина говорил о том, что с литературой работали мало, а то, что было изучено, так это тома по средневековой истории и литературе. Я повернулась к своему столу. Просмотрев свои записи, я еще больше встревожилась: я сделала совсем немного с тех пор, как... Неужели я нахожусь в Серой Гавани уже три недели?
В этот момент голос Кевина, зовущий меня, напомнил, что я опаздываю на теннис. Я положила книгу «Исследования по современной литературе» на промокательную бумагу и поспешила к выходу.
II
На обед мы обычно собирались в кухне, которая была одной из приятнейших комнат дома, с залитым солнечными лучами потолком и большим камином. Би поставила горшки с ярко-красной геранью на широкие подоконники и разложила пестрые салфетки на столе. Покончив с едой, Кевин пробормотал: «Я пошел к себе, если никому не нужен» – и вышел. Я уже слышала от него это. Когда он сказал это в первый раз, мне захотелось узнать, чем он занимается в послеобеденные часы. Наверняка он не нуждался во сне. Он выглядел очень хорошо, намного бодрее, чем когда-либо прежде.
Я взяла за правило помогать Би с мытьем посуды. Ее протесты были чисто машинальными, они были еще одной данью установившемуся порядку. Сегодня, однако, она не была, как всегда, разговорчива, и я заметила, что она избегает встречаться со мной взглядом. Я уже собиралась спросить ее, что случилось, когда она быстро проговорила натянутым, неестественным голосом:
– Дело в том, что сегодня днем я хочу сменить комнату.
– Правда? Что-нибудь не в порядке с вашей?
– Вы знаете, что она соседствует с комнатой Кевина?
– Да, знаю.
– У нас общий балкон.
– Да.
– В эти теплые ночи я оставляю французские двери открытыми.
– Я думаю, что вы правильно делаете, – сказала я с удивлением. – Что случилось? Кевин храпит?
Лицо Би было наполовину повернуто от меня в сторону чашки, которую она мыла и которой уделяла неестественно много внимания. Я заметила волну слабого нездорового румянца, двигающуюся от ее шеи к щеке. Обычно она краснела легко и мило, но это не было похоже на ее розовый прелестный румянец. Она явно чувствовала себя неловко и тревожно. Она полностью отвернулась от меня и стала говорить быстро и монотонно:
– Я не осуждаю вас. Вы оба взрослые. Это целиком ваше дело. Я стараюсь быть тактичной. Кевин для меня как сын. Он вырос на моих глазах, и большинство матерей не хотело бы услышать, что...
Я должна была понять, к чему она клонит, гораздо раньше. Но ее мысли были так далеки от того, чем была занята моя голова, что я постигала ее очень медленно. Я начала хохотать, но затем поспешно обуздала себя: Би было не до смеха.
– Би, поверьте мне, я и Кевин не... – Я не воспользовалась первым же глаголом, который пришел мне в голову, и попыталась найти эвфемизм, чтобы не усиливать смущение Би. – Мы не спим вместе. Вы знаете, я без колебаний призналась бы в этом, если бы это было так.
– Нет, конечно, – голос Би стал более естественным и с оттенком юмора. Она повернулась. Сердитый румянец пошел на убыль, но щеки были еще красноватыми. – Поверьте, мне стыдно думать...
Она говорила таким тоном, словно ошибочно обвинила меня в убийстве или в хищении сбережений убогой старой леди. Мне пришлось напомнить себе, что для ее поколения подобные обвинения почти равноценны. И действительно, с нашей стороны было бы необдуманно, зная взгляды Би, заниматься нашими делами так близко к ней, когда в доме оставалась дюжина незанятых комнат и акры площадей. Я представила себе занятия любовью на бильярдном столе, или на коврике в библиотеке, или под навесом, где хранились горшки, и не смогла снова не расхохотаться.
– Забудем об этом, – сказала я великодушно. – Единственная вещь, которая меня удивляет, – как вы могли подумать, что у нас с Кевином такого рода отношения. Даже у нашего распущенного поколения сексуальная активность предполагает определенную степень эмоционального влечения. Кевин же относится ко мне как к сестре.
В глазах Би все еще не исчезло волнение.
– Я думала об этом, Энн. Я была разочарована, потому что я начала надеяться, что вы... Но это действительно не мое дело.
– Я могу уверить вас, что, если мы решим... жить более дружественно, мы будем делать это в уединении, – сказала я. – Вам нет нужды менять комнату.
– Вы не поняли меня. – Следующая волна краски залила ее лицо. – Я слышу все и ничего не могу поделать с этим. Энн, если это не вы, то кто?
Ее слова ударили меня, подобно пощечине, особенно слово «кто». Говоря об услышанных ею звуках, она не употребила слово «что». Совершенно обдуманно она выбрала личное местоимение.
В моем мозгу пронеслось множество предположений. Но ни одно из них не имело смысла, поскольку я не располагала достаточной информацией. Я хотела попросить Би описать то, что она слышала, но быстро отбросила эту затею. Ее язык никогда не смог бы подобрать правильные слова. Не могла я также быть уверенной, что описание будет точным. Откуда я могла знать, какого рода неврозы и сексуальные предрассудки будоражат подсознание Би?
– Кто? – повторила я. – Черт возьми, Би, о чем мы с вами ведем речь – о вампирах или о дьяволах в женском образе? Я не могу представить себе Кевина, тайком проводящего в свою комнату красотку, даже если бы она у него была. Может быть, это какая-нибудь девушка из бригады уборщиков?
Я знала, что такое предположение было абсурдным даже до того, как Би выразительно покачала головой, отрицая это. Бригада уборщиков состояла из мужчин и далеко не очаровательных женщин средних лет. Несколько раз Кевина приглашала к себе племянница доктора Гарста, но он постоянно уклонялся от ее приглашений и игнорировал ее прозрачные намеки о том, что она не любит купаться в одиночестве.
– Тогда, может быть, он разговаривает во сне? – сказала я, после того как мы перебрали все возможности. – Это, пожалуй, наиболее простое объяснение.
Рот Би сложился в упрямую линию.
– Если это так, – сказала она, – то он применяет два различных голоса.
III
После того как Кевин выспался или закончил какое-либо другое занятие и пошел к бассейну, мы с Би поменялись комнатами. Я перенесла свои вещи к ней, она свои – ко мне. Она не испытывала энтузиазма по отношению к этой затее, но мне удалось убедить ее, что мной движет не праздное любопытство и не развращенность. Было бы проще уговорить ее, если бы я сказала, что очень беспокоюсь о Кевине, но я не могла поступить так. Было бы жестоко нарушать спокойствие и безмятежность новой жизни Би, такой радостной после многих месяцев несчастий и тревожных дум о будущем. Поступить так было бы неразумно.
Наиболее логичным объяснением звуков, которые слышала Би, можно было отнести к игре ее воображения, когда самые обычные шумы кажутся зловещими и порочными звуками. Я не могла делать каких-либо заключений, пока сама их не услышу. Но не смогла бы сделать их и в противном случае. Если бы я что-нибудь услышала, то не побежала бы искать место, откуда я смогла бы шпионить за Кевином. Мне было бы неловко поступить так, но еще более неудобно я чувствовала бы себя в других вариантах. Открытие Би было подобно лучу солнца, освещающему темные углы, обнажающему истинные очертания предметов, прячущихся в тени.
Для меня было почти невозможно продолжать с Кевином работу над нашей книгой, являющейся в конце концов причиной моего пребывания здесь. У него всегда находились красивые извинения и ссылки на другие неотложные дела. Я твердила себе, что именно его нерасположение к работе мешает мне сосредоточиться. «Сейчас как-то нет настроения начинать работу», – как часто каждый из нас говорил эти слова, как часто я их говорила себе, продолжая убивать часы, предаваясь многочисленным соблазнительным развлечениям.
Кевин не работал над книгой, но он тратил очень много времени на другое исследование. И все, что он изучал, имело отношение к дому.
С моей стороны было бы глупостью говорить об этом с Би, свидетельствуя о драматических изменениях, происшедших с Кевином. Это было невинное увлечение, которое вполне можно было понять. Почему он, собственно, должен был заниматься скучной, тягостной работой, если он перестал нуждаться в деньгах? Почему нужно было сопротивляться очарованию красивого древнего дома и не интересоваться его историей? Но одной из существенных черт характера Кевина, которой я всегда восхищалась, была его честность по отношению к другим и к себе. Если он решил отказаться от планов, которые мы осуществляли уже почти год, он должен был сказать мне об этом прямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Интересно, – сказал Роджер. – Как ты думаешь, Кевин, что это такое?
Он спрашивал не меня, но я тоже подошла взглянуть. Под помостом алтаря находилась каменная плита около трех футов шириной и двух футов высотой. Она, по-видимому, была мраморной с рыжевато-коричневым рисунком, но надписей нигде не было видно.
– Святые мощи, возможно, – сказал Кевин немного веселым голосом. – Камень из гроба Господня или из Иерусалимского храма?
– Едва ли. – Ответ Роджера на шутливое предположение был быстр и энергичен. – Они не нуждались в мраморе со Святой земли доримских времен. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, это итальянский мрамор, но возможно, что и греческий.
Мне понравилась его уверенность в том, что он говорил. В конце концов, он провел много лет в Восточном Средиземноморье, находясь на государственной службе. Чего я не смогла понять, так это его интереса к обычному, незамысловатому ненадписанному камню. Он и впрямь встал на четвереньки и, засунув голову под алтарь, стал ощупывать и вглядываться в камень. Наконец он неохотно поднялся и взглянул на наручные часы.
– Я совсем забыл о времени, – сказал он. – Я заказал столик на семь тридцать. Думаю, нам пора ехать.
Однако часовню он покинул последним. Он задержался в дверях, чтобы бросить последний взгляд, и слегка нахмурил свой высокий лоб.
Если бы я спросила его тогда... Нет, я не собираюсь описывать свою оплошность тривиальностями типа: «Если бы я знала» – и мучить себя раскаянием. В конечном счете это ни на что бы не повлияло.
Глава 4
I
Перечитывая то, что я написала до сих пор, я испытываю большое желание порвать все и начать снова. В свете того, что я знаю теперь, мои записи только сбивают с толку и ведут по ложному пути. Однако они довольно точно описывают не только развитие событий, но и настроение тех дней – мирное, безоблачное, идиллическое. Еще большим обманом было бы утверждать, что те залитые солнцем дни были омрачены хоть малейшим предчувствием.
Однако бывали такие моменты, как пребывание в склепе или гроза, когда меня не покидало чувство, что в доме кто-то есть. Такие моменты стали возвращаться в дни, последовавшие после вторжения Роджера в наше маленькое общество. Я употребляю слово «вторжение», поскольку так относился к этому Кевин. С самого начала между ними возникла какая-то настороженность – не как между врагами, а как между людьми, которые однажды, при определенных обстоятельствах, могут стать врагами. Роджер в действительности проводил очень мало времени со мной и с Кевином. Он забирал Би, и они уезжали обедать, ужинать, в длительные поездки. Изредка она проводила вечера у него и, возвратившись, с энтузиазмом рассказывала о его очаровательном доме. Ему принадлежал один из восстановленных коттеджей XVIII века, находящийся в деревне.
Ни я, ни Кевин никогда не бывали в его доме. Я не думаю, что я боялась показаться не ко двору, просто не было времени. У меня было множество других забот. С растущим очарованием на меня действовал сад. Старый мистер Марсден в конце концов с большим снисхождением позволил мне помогать ему в прополке. У меня было рукоделие и кроссворды. Почти каждое утро мы с Кевином играли в теннис, днем плавали в бассейне. Я хорошо загорела, и некоторые отвисшие складочки, сформированные долгим малоподвижным образом жизни, превратились в твердые мышцы. Правда, я очень мало сделала в работе над книгой – только предварительные наброски, подготовительные материалы и т. п. Мне казалось, что торопиться ни к чему.
Но бывали моменты и другого рода. Когда я вдруг отрывалась от своего рукоделия с чувством, что кто-то стоит, опершись о спинку моего стула, наблюдая с дружеским и одобрительным интересом. Когда ветви куста, который я прореживала, вдруг шевелились, как будто кто-то приглаживал их сзади. А еще были сны.
Первый из них приснился ночью, последовавшей за нашим посещением часовни. Я не могу припомнить все детали. Но помню, что очень старалась проснуться, зная только то, что сплю и что сон не был приятным.
Все это развивалось постепенно. Но я могу указать точный день, когда поняла, что в наш рай заползла змея, когда увидела мерцающие переливы ее чешуек под цветами и поняла, что это началось уже давно.
В то утро я проснулась от сотрясений, какие испытывала прежде, просыпаясь от приснившихся полетов и падений. Я заснула снова, но на этот раз запомнила кое-какие сновидения.
Мне приснился Джо. Вспомнила о Джо? Я не уделяла ему много места в своих мыслях, по крайней мере в осознанных мыслях. Со времени моего прибытия в Серую Гавань я получила от него одну маленькую открыточку. Открыточку, написанную мелким почерком, опрятным на вид, но трудноразборчивым. Текст занимал половину поля, предназначенного для сообщения, и касался только собственной исследовательской работы, которую он успел выполнить. Заканчивался он словами: «Пиши, старушка. Джо».
Я не намеревалась отвечать. Джо был не более чем раздражающим память эпизодом далекого прошлого. Если бы я не перестала думать на эту тему, то поразилась бы той легкости, с которой зашвырнула Джо в отдаленный угол моей памяти и захлопнула за ним дверь.
Теперь я действительно перестала думать об этом. Наступал еще один чудесный день. Из моей удобной кровати я могла видеть солнечный свет и голубые небеса, слышать пение птиц. Приглушенные звуки, раздававшиеся в отдалении, говорили мне о том, что Боб, или Майк, или кто-нибудь в том же роде косит лужайку. Я могла бы обдумать, какими из приятных вещей мне следовало заняться сегодня – теннисом, плаванием, завершением разгадывания кроссвордов или канвой картинки с китаянкой, для которой требовалась бирюзового цвета шерсть. Но что-то постучало в дверь, ведущую в отдаленный уголок моей памяти.
Джо не был первым человеком, в которого, как я воображала, безнадежно влюбилась, но я никогда не заходила так далеко, как в отношениях с ним. Каждый любовный эпизод заканчивался болью, раскаянием и долгими неделями страданий. Как же я могла забыть его так быстро? И что за дьявол, вырвавшись из плена, преследовал меня? Сон уже стал забываться. Я могла припомнить только ощущение опасности и яростную, отчаянную борьбу за то, чтобы успеть сделать что-то, попасть куда-то, пока не слишком поздно. Я видела лицо Джо, искаженное гневом и страхом, его кричащий, широко открытый рот.
Но все без толку. Я не могла идти на попятную, да и не была уверена, что хотела бы. Подобно спасательному кругу, ко мне пришли мысли о предстоящих приятных часах. Ведь на чай должен был заехать отец Стивен.
Однако непрекращающееся чувство дискомфорта, тревоги постоянно присутствовало, и после окончания завтрака – застолья, на которое мы собирались все вместе перед тем, как каждому заняться своим делом, – вместо розового сада я пошла в библиотеку.
Вечера мы обычно проводили в этой комнате. Несмотря на свои размеры, она была уютнее обычных гостиных. Би приспособила эту комнату для своих приемов, но с молчаливого согласия она осталась за ней. Иногда она принимала здесь людей, до которых мне и Кевину не было никакого дела, и мы чувствовали, что она имеет право на часы уединений и конфиденциального общения.
Кресла, стоящие полукругом у очага, и большой стол перед ними были немыми свидетелями часов, проведенных нами вместе. Здесь мы с Би занимались рукоделием – кроме первой работы я взялась вышивать более сложный рисунок на подушке, – здесь же я занималась разгадыванием кроссвордов. Все коврики были покрыты шерстью животных. Мы с Кевином каждый использовали для работы по отдельному большому библиотечному столу с позолоченным кожаным покрытием и промокательной бумагой для защиты от чернильных пятен. На первый взгляд эти письменные столы свидетельствовали об усердной работе. На них были разложены книги, бумаги, письменные принадлежности, включая портативную пишущую машинку Кевина. Когда мне вдруг захотелось провести пальцем по поверхности клавиш, вокруг следа пальца образовалась кучка белой пыли. Бригаде уборщиков было велено не заходить в эту комнату, если не поступит специального указания.
Более внимательный осмотр книг на столе у Кевина говорил о том, что с литературой работали мало, а то, что было изучено, так это тома по средневековой истории и литературе. Я повернулась к своему столу. Просмотрев свои записи, я еще больше встревожилась: я сделала совсем немного с тех пор, как... Неужели я нахожусь в Серой Гавани уже три недели?
В этот момент голос Кевина, зовущий меня, напомнил, что я опаздываю на теннис. Я положила книгу «Исследования по современной литературе» на промокательную бумагу и поспешила к выходу.
II
На обед мы обычно собирались в кухне, которая была одной из приятнейших комнат дома, с залитым солнечными лучами потолком и большим камином. Би поставила горшки с ярко-красной геранью на широкие подоконники и разложила пестрые салфетки на столе. Покончив с едой, Кевин пробормотал: «Я пошел к себе, если никому не нужен» – и вышел. Я уже слышала от него это. Когда он сказал это в первый раз, мне захотелось узнать, чем он занимается в послеобеденные часы. Наверняка он не нуждался во сне. Он выглядел очень хорошо, намного бодрее, чем когда-либо прежде.
Я взяла за правило помогать Би с мытьем посуды. Ее протесты были чисто машинальными, они были еще одной данью установившемуся порядку. Сегодня, однако, она не была, как всегда, разговорчива, и я заметила, что она избегает встречаться со мной взглядом. Я уже собиралась спросить ее, что случилось, когда она быстро проговорила натянутым, неестественным голосом:
– Дело в том, что сегодня днем я хочу сменить комнату.
– Правда? Что-нибудь не в порядке с вашей?
– Вы знаете, что она соседствует с комнатой Кевина?
– Да, знаю.
– У нас общий балкон.
– Да.
– В эти теплые ночи я оставляю французские двери открытыми.
– Я думаю, что вы правильно делаете, – сказала я с удивлением. – Что случилось? Кевин храпит?
Лицо Би было наполовину повернуто от меня в сторону чашки, которую она мыла и которой уделяла неестественно много внимания. Я заметила волну слабого нездорового румянца, двигающуюся от ее шеи к щеке. Обычно она краснела легко и мило, но это не было похоже на ее розовый прелестный румянец. Она явно чувствовала себя неловко и тревожно. Она полностью отвернулась от меня и стала говорить быстро и монотонно:
– Я не осуждаю вас. Вы оба взрослые. Это целиком ваше дело. Я стараюсь быть тактичной. Кевин для меня как сын. Он вырос на моих глазах, и большинство матерей не хотело бы услышать, что...
Я должна была понять, к чему она клонит, гораздо раньше. Но ее мысли были так далеки от того, чем была занята моя голова, что я постигала ее очень медленно. Я начала хохотать, но затем поспешно обуздала себя: Би было не до смеха.
– Би, поверьте мне, я и Кевин не... – Я не воспользовалась первым же глаголом, который пришел мне в голову, и попыталась найти эвфемизм, чтобы не усиливать смущение Би. – Мы не спим вместе. Вы знаете, я без колебаний призналась бы в этом, если бы это было так.
– Нет, конечно, – голос Би стал более естественным и с оттенком юмора. Она повернулась. Сердитый румянец пошел на убыль, но щеки были еще красноватыми. – Поверьте, мне стыдно думать...
Она говорила таким тоном, словно ошибочно обвинила меня в убийстве или в хищении сбережений убогой старой леди. Мне пришлось напомнить себе, что для ее поколения подобные обвинения почти равноценны. И действительно, с нашей стороны было бы необдуманно, зная взгляды Би, заниматься нашими делами так близко к ней, когда в доме оставалась дюжина незанятых комнат и акры площадей. Я представила себе занятия любовью на бильярдном столе, или на коврике в библиотеке, или под навесом, где хранились горшки, и не смогла снова не расхохотаться.
– Забудем об этом, – сказала я великодушно. – Единственная вещь, которая меня удивляет, – как вы могли подумать, что у нас с Кевином такого рода отношения. Даже у нашего распущенного поколения сексуальная активность предполагает определенную степень эмоционального влечения. Кевин же относится ко мне как к сестре.
В глазах Би все еще не исчезло волнение.
– Я думала об этом, Энн. Я была разочарована, потому что я начала надеяться, что вы... Но это действительно не мое дело.
– Я могу уверить вас, что, если мы решим... жить более дружественно, мы будем делать это в уединении, – сказала я. – Вам нет нужды менять комнату.
– Вы не поняли меня. – Следующая волна краски залила ее лицо. – Я слышу все и ничего не могу поделать с этим. Энн, если это не вы, то кто?
Ее слова ударили меня, подобно пощечине, особенно слово «кто». Говоря об услышанных ею звуках, она не употребила слово «что». Совершенно обдуманно она выбрала личное местоимение.
В моем мозгу пронеслось множество предположений. Но ни одно из них не имело смысла, поскольку я не располагала достаточной информацией. Я хотела попросить Би описать то, что она слышала, но быстро отбросила эту затею. Ее язык никогда не смог бы подобрать правильные слова. Не могла я также быть уверенной, что описание будет точным. Откуда я могла знать, какого рода неврозы и сексуальные предрассудки будоражат подсознание Би?
– Кто? – повторила я. – Черт возьми, Би, о чем мы с вами ведем речь – о вампирах или о дьяволах в женском образе? Я не могу представить себе Кевина, тайком проводящего в свою комнату красотку, даже если бы она у него была. Может быть, это какая-нибудь девушка из бригады уборщиков?
Я знала, что такое предположение было абсурдным даже до того, как Би выразительно покачала головой, отрицая это. Бригада уборщиков состояла из мужчин и далеко не очаровательных женщин средних лет. Несколько раз Кевина приглашала к себе племянница доктора Гарста, но он постоянно уклонялся от ее приглашений и игнорировал ее прозрачные намеки о том, что она не любит купаться в одиночестве.
– Тогда, может быть, он разговаривает во сне? – сказала я, после того как мы перебрали все возможности. – Это, пожалуй, наиболее простое объяснение.
Рот Би сложился в упрямую линию.
– Если это так, – сказала она, – то он применяет два различных голоса.
III
После того как Кевин выспался или закончил какое-либо другое занятие и пошел к бассейну, мы с Би поменялись комнатами. Я перенесла свои вещи к ней, она свои – ко мне. Она не испытывала энтузиазма по отношению к этой затее, но мне удалось убедить ее, что мной движет не праздное любопытство и не развращенность. Было бы проще уговорить ее, если бы я сказала, что очень беспокоюсь о Кевине, но я не могла поступить так. Было бы жестоко нарушать спокойствие и безмятежность новой жизни Би, такой радостной после многих месяцев несчастий и тревожных дум о будущем. Поступить так было бы неразумно.
Наиболее логичным объяснением звуков, которые слышала Би, можно было отнести к игре ее воображения, когда самые обычные шумы кажутся зловещими и порочными звуками. Я не могла делать каких-либо заключений, пока сама их не услышу. Но не смогла бы сделать их и в противном случае. Если бы я что-нибудь услышала, то не побежала бы искать место, откуда я смогла бы шпионить за Кевином. Мне было бы неловко поступить так, но еще более неудобно я чувствовала бы себя в других вариантах. Открытие Би было подобно лучу солнца, освещающему темные углы, обнажающему истинные очертания предметов, прячущихся в тени.
Для меня было почти невозможно продолжать с Кевином работу над нашей книгой, являющейся в конце концов причиной моего пребывания здесь. У него всегда находились красивые извинения и ссылки на другие неотложные дела. Я твердила себе, что именно его нерасположение к работе мешает мне сосредоточиться. «Сейчас как-то нет настроения начинать работу», – как часто каждый из нас говорил эти слова, как часто я их говорила себе, продолжая убивать часы, предаваясь многочисленным соблазнительным развлечениям.
Кевин не работал над книгой, но он тратил очень много времени на другое исследование. И все, что он изучал, имело отношение к дому.
С моей стороны было бы глупостью говорить об этом с Би, свидетельствуя о драматических изменениях, происшедших с Кевином. Это было невинное увлечение, которое вполне можно было понять. Почему он, собственно, должен был заниматься скучной, тягостной работой, если он перестал нуждаться в деньгах? Почему нужно было сопротивляться очарованию красивого древнего дома и не интересоваться его историей? Но одной из существенных черт характера Кевина, которой я всегда восхищалась, была его честность по отношению к другим и к себе. Если он решил отказаться от планов, которые мы осуществляли уже почти год, он должен был сказать мне об этом прямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29