Здесь выложена электронная книга Дервиш и смерть автора по имени Селимович Меша. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Селимович Меша - Дервиш и смерть.
Размер архива с книгой Дервиш и смерть равняется 232.03 KB
Дервиш и смерть - Селимович Меша => скачать бесплатную электронную книгу
Меша Селимович
Дервиш и смерть
Часть первая
1
Во имя Аллаха, милостивого и
милосердного!
Призываю в свидетели чернила, и перо, и написанное пером;
Призываю в свидетели серые сумерки, и ночь, и все то, что она оживляет;
Призываю в свидетели месяц, когда он нарождается, и зарю, когда она начинает алеть;
Призываю в свидетели день Страшного суда и укоряющую себя душу;
Призываю в свидетели время, начало и конец всего – ибо воистину человек всегда оказывается в убытке.
Из Корана
Начинаю свою повесть, не имея в виду какой-либо корысти для себя или для других, а просто повинуясь потребности, которая сильнее корысти и разума, хочу оставить собственноручную запись о себе, запечатлеть мучительный разговор с самим собой в слабой надежде, что, когда высохнет след чернил на бумаге, дразнящей сейчас своей белизной, и подведут итог всему (если его подведут), все найдет свое решение. Не знаю, что напишет рука, но закорючки букв сохранят частицу того, что происходило в душе, оно больше не растает в тумане, словно ничего и не было. Я смогу увидеть, как я стал собой, – это чудо неведомо мне, и думается, оно заключается в том, что я никогда не был тем, чем стал сейчас. Понимаю, что пишу сложно, дрожит рука в преддверии того, что предстоит распутать на этом судилище, на котором я и судья, и свидетель, и обвиняемый. Я расскажу все по порядку, насколько смогу честно, насколько вообще можно быть честным, ибо я начинаю сомневаться в том, что искренность и честность одно и то же, ведь искренность – это наша вера в то, что говоришь правду (а кто в этом может быть уверен?), а честности много кругом, и на одну доску их не поставишь.
Меня зовут Ахмед Нуруддин, это имя мне дали, и я принял его с гордостью, а теперь, после долгого ряда лет, наросших на тело, словно чешуя, думаю о нем с удивлением и временами даже с насмешкою (ведь в словах «светоч веры» столько не свойственной мне надменности!) и немного стыжусь. Какой я светоч? Чем я просветлен? Знанием? Высшей мудростью? Чистым сердцем? Озарением истины? Отсутствием колебаний? Все взято под сомнение, и сейчас я всего лишь Ахмед, не шейх и не Нуруддин. Все спадает с меня, как одежды, как доспехи, и остается лишь изначальное – голая кожа, нагой человек.
Мне сорок лет, это плохая пора: ты еще достаточно молод, чтоб испытывать всевозможные желания, и уже настолько стар, что не имеешь возможности их удовлетворить. Угасают волнения, силой твоей становятся приобретенные привычки и ясное сознание, что ты уже ни на что не способен. А я берусь за то, что следовало давно сделать, в пору буйного расцвета, когда хороши все пути, а все заблуждения столь же полезны, сколь полезны и истины. Жаль, что я не старше лет на десять – старость удержала бы меня от бунта, или не моложе – тогда мне было бы безразлично. Ведь тридцать лет – это молодость, так я думаю теперь, безвозвратно удалившись от нее, молодость, которая ничего не боится, даже самое себя.
Странное слово я произнес: бунт. Замерло перо над ровной строкою, где осталось запечатленным смятение, высказанное с такой легкостью. Впервые назвал я свою беду, никогда прежде не думал о ней, не называл ее этим именем. Откуда подступило опасное слово? И только ли слово? Не лучше ли прекратить свою повесть, спрашиваю я себя, чтобы не стало еще тяжелее? Ибо если она необъяснимым путем исторгает из меня даже то, о чем я не хотел говорить, чего не держал в мыслях и не замышлял во мраке души, захваченной теперь уже не подвластным мне чувством тревоги, если все это так, тогда повесть моя – безжалостное следствие, дьявольская выдумка, и, может быть, лучше переломить аккуратно зачиненное камышовое перо, вылить содержимое дивита на каменную плиту перед текией, и пусть черное пятно будет мне вечным предостережением никогда не касаться магии, которой повелевают злые духи. Бунт! Слово это или мысль? Если это мысль, то что в ней? Истина или заблуждение? Если заблуждение – горе мне; если истина – горе мне вдвойне.
Однако нет иного пути, мне некому довериться, кроме самого себя и бумаги. Поэтому я продолжаю низать неудержимые строки – справа налево, с одного края бездны к другому, от одной пропасти мысли к другой, – длинные нити свидетельств или обвинений. Кого я обвиняю, господи боже, покинувший меня средь безысходной муки людской, предоставив меня лишь самому себе, кого? Себя или других? Но спасения больше нет, мне не уйти от этой повести, как не уйти от жизни и смерти. Будет то, чему суждено быть, а моя вина, если это вина, лишь в том, что я таков, каков есть. Во мне все переменилось, дрожь сотрясает меня до основания, и мир содрогается вместе со мною, не может в нем быть покоя, если во мне его нет; то, что произошло, и то, что происходит, объясняется одной причиной: я хочу, я должен себя уважать. Без этого я не могу жить по-человечески. Смешно, наверное, но ведь и вчера я был человеком и хочу быть человеком сегодня, пусть иным, может быть, совсем не похожим на прежнего. Однако меня это не волнует, ведь человек – это движение, и горе нам, если мы не послушаемся голоса заговорившей совести.
Я – шейх текии Мевлевийского ордена, самого многочисленного и самого чистого, а текия, где я обитаю, стоит на выезде из городка, среди черных и пепельносерых скал, что закрывают ширь неба и оставляют лишь голубую трещину – скупую милостыню и напоминание о безмерности огромного мира детства. Я не люблю их, эти далекие воспоминания, они все сильнее терзают меня, как навсегда упущенная неведомая возможность, я сравниваю смутно запомнившиеся мне густые леса над отцовским домом, поля и сад возле озера с каменным ущельем, где заперты я и текия, и кажется, будто нас сжимают одни и те же тиски.
Красивая и просторная текия возвышается над быстрой речушкой, дом окружен небольшим садом и цветником, веранду затеняет виноградная лоза, в большой диванхане царит тишина, мягкая, как вата, которую делает еще более глухой дробное журчание воды. Дом, некогда служивший гаремом, подарил ордену богатый Али-ага Джанич, дабы дервиши сделали его своим средоточием и убежищем для бедняков, ибо они обижены судьбой. Молитвами и тимьяном смыли мы грех с этого здания, и текия приобрела славу священного места, хотя нам и не удалось вовсе изгнать тени юных красавиц. Иногда чудится, будто они скользят по комнатам, и ощущается оставленное ими благоухание.
Всем было известно, потому и я не скрываю, иначе эти письмена оказались бы намеренной ложью (за невольную, непредумышленную винить нельзя), что главой текии, ее славой, ее святыней, ее опорой и столпом был я. Без меня она была бы домом о пяти покоях, как все прочие, со мною она превратилась в оплот веры. И стала служить защитницей городку от ведомых и неведомых бед, покровительницей его, так как других домов дальше не было. Частые решетки и толстая стена вокруг сада делали наше уединение еще более прочным и надежным, однако ворота всегда были открыты, дабы мог войти каждый, кто нуждается в утешении и очищении от греха. Мы встречали людей добрым словом, но пришельцев было меньше, чем горестей, и много меньше, чем грехов. Я не кичусь своей службой, ибо подлинно эта служба была во имя веры, искренняя и усердная. Я считал своим долгом оберегать и себя и других от греха. И себя тоже, зачем скрывать? Грешные мысли – как ветер, от них не скроешься. Я не думаю, что это большое зло. В чем набожность, если нет искушений, которые следует преодолевать? Человек – не бог, и его сила в том и заключается, чтоб преодолевать свою природу, так полагал я, а если нечего преодолевать, то в чем тогда заслуга? Ныне я думаю иначе, но не стоит касаться того, чему придет свой черед. На все хватит времени. На коленях у меня бумага, она спокойно ждет, чтоб принять на себя мой груз, не снимая с меня его тяжести; впереди долгая ночь без сна, много долгих ночей, я все успею, все сделаю, что надлежит сделать, обвиню себя и защищу себя, нет нужды спешить. Просто я вижу, что есть вещи, о которых я могу писать сейчас и, может быть, никогда больше. Когда придет время и возникнет желание, наступит черед и других. Я чувствую, как мысли теснятся в тайниках моего мозга и цепляются одна за другую, ибо все они связаны, ни одна из них не существует сама по себе, но в этом хаосе есть какой-то порядок: непонятным образом вдруг возникает непреодолимое желание выдвинуть вперед, вывести на белый свет какую-то одну мысль, чтоб она подхлестнула тебя или утешила. Иногда мысли начинают толкаться, в нетерпении налезать друг на друга, словно опасаясь, что останутся втуне. Не спешите, всему свое время, я сам отдал вам себя, а суду надобны очные ставки и свидетели, я не уклонюсь от вас и в конце вынесу приговор себе – ведь речь идет обо мне и ни о ком другом. Мир внезапно сузился, и мы встали друг против друга, удивленно оглядываясь, не узнавая, не понимая больше самих себя.
Но вернусь вновь к себе и к текии. Я любил и люблю ее. Она – мирная, чистая, моя, летом в ней пахнет цветами, а зимой – снегом и лютым ветром; я люблю ее и за то, что своей славой она обязана мне и что ей известны мои тайны, которые я скрывал даже от себя. В текии тепло, спокойно, ранним утром на ее крыше воркуют голуби, дождь стучит по черепице, глухо гудит, вот он и сейчас идет, упрямый, несмотря на лето, обложной, вода течет по деревянным желобам в ночь, зловещим предчувствием накрывшую мир; кажется, дождь никогда не кончится, может быть, только солнце разгонит тучи. Я люблю текию за то, что могу скрыться в тишину двух моих комнат, могу побыть один, отдохнуть от людей.
Речушка похожа на меня, то бурная, то тихая, а чаще всего неслышная и беззвучная. Я был огорчен, когда ниже текии ее перекрыли запрудой, приручили и заставили приносить пользу, вертеть в лотке мельничное колесо, и торжествовал, когда, грозная, она разрушила запруду и вырвалась на свободу. И понимал, что, лишь укрощенная, она мелет зерно.
Но вот над головой тихо заворковали голуби, это предвестие дня, которого еще нет. Оцепенела рука, держащая перо; тихонько потрескивает свеча, рассыпая крохотные искры, защищаясь от смерти. Я гляжу на длинные ряды слов, на вереницы мыслей и не знаю – умертвил я их или воскресил.
2
Если бы Всевышний наказывал за каждое содеянное зло, на Земле не осталось бы ни одного живого существа.
Все спуталось ровно два месяца и три дня назад, в канун юрьева дня – я начинаю отсчет времени с этого рубежа, ибо только это время меня и касается. Пошли десятые сутки, как мой брат находился в темнице.
Спускались сумерки, я бродил по улицам, огорченный и встревоженный сверх меры. Но внешне я выглядел спокойным, привыкнув за многие годы владеть собой, поступь моя не выдавала волнения, хотя все существо мое было поглощено этой тайной, во тьме невидимых размышлений я мог быть тем, кем я хочу. В этот тихий сумеречный час я с радостью покинул бы городок, чтоб ночь застала меня одного, однако дела влекли меня совсем в другую сторону, к людям. Я заменял заболевшего хафиза Мухаммеда, которого пригласил к себе старый Джанич, наш благодетель. Джанич болел уже много месяцев, и я знал, что он призывает нас перед смертью. Я знал также и то, что его зять кади Айни-эфенди подписал приказ об аресте моего брата. Поэтому я пошел охотно, питая в душе какую-то надежду.
Пока меня вели по двору и дому, я шел, как всегда привычно отводя глаза от того, что меня не касается, – это не мешало мне в душе быть наедине с собой. Стоя один в длинном коридоре в ожидании, когда весть обо мне донесут туда, куда следует, я вслушивался в немую тишину, словно в коридорах и комнатах не было живой души. Безмолвие приглушенного бытия, тихие шаги, утопающие в коврах, шепот, неслышные разговоры, что велись в комнатах где-то возле умирающего, нарушались лишь тихим скрипом рассохшихся досок на подоконниках и потолке. Вечер медленно обволакивал дом шелковыми тенями, в окнах играли последние отблески дневного света, я думал о старике, о том, что я скажу ему на последнем свидании. Я не раз говорил с больными, не раз провожал умирающих в великий путь. Опыт, если для этого нужен какой-то опыт, убедил меня в том, что каждый человек испытывает страх перед тем, что его ожидает, перед тем неведомым, что уже затаенно стучится в замирающее сердце.
Я говорил в утешение:
Смерть – это екин, то единственное, о чем мы твердо знаем, что оно нас не минует. Исключений нет, нет неожиданностей, все пути ведут к ней, все, что мы делаем, лишь подготовка к ней, подготовка с того момента, как мы впервые заплачем, ибо мы никогда не удаляемся от нее, а только приближаемся. А раз это екин, не надо удивляться, когда она приходит. Если наша жизнь лишь недолгий переход, занимающий один час или один день, то зачем уж так бороться, стараясь продлить ее еще на один день или час? Земная жизнь обманчива, вечность лучше.
Я говорил:
Почему страх сжимает ваше сердце, когда в предсмертных муках заплетаются ноги? Смерть – лишь переселение из одного дома в другой. Ведь это не исчезновение, а второе рождение. Подобно тому как лопается яичная скорлупа, когда цыпленок набирается сил, так и душе приходит время расстаться с телом. Ибо смерть неизбежна при переходе в иной мир, в котором человек достигает своего расцвета.
Я говорил:
Смерть – исчезновение материи, а не души.
Я говорил:
Смерть – лишь перемена состояния. Душа начинает жить самостоятельно. Пока она находилась в теле, она держала рукой, смотрела глазами, слушала ушами, но суть вещей познавала она и только она.
Я говорил:
В день Смерти, когда понесут мой табут не думай, будто я буду сожалеть об этом мире.
Не плачь и не говори: жалко, жалко. Скисшее молоко жалко больше.
Когда ты увидишь, как меня опускают в могилу, это не значит, что я исчезну. Разве Луна и Солнце исчезают, уходя с небосвода?
Ты считаешь это Смертью, а это Рождение. Могила выглядит темницей, а она освобождает душу.
Разве зерно не всходит, когда его бросают в землю? Почему же ты сомневаешься в зерне человечьем?
Я говорил:
Будь благодарен, дом Давидов. И скажи: пришла Истина. Пробил час. Ибо каждый кружит по своей орбите до предначертанного срока. Всевышний создает все в утробах матерей ваших и меняет ваш облик во тьме кромешной. Не печальтесь, но радуйтесь раю, который вам обещан. О рабы мои, я избавлю вас от страха отныне и вовеки, чтобы вы не знали печали. О смиренная душа, в радости возвратись к своему хозяину, он рад тебе. Войди к рабам моим, войди в мой рай.
Так говорил я много раз.
Но сейчас я не был уверен, что именно так следует говорить со стариком, к которому я направлялся. И дело было не в нем, а во мне. Впервые – сколько раз за эти дни я произнесу «впервые»? – смерть не казалась мне столь простой, как я верил до сих пор сам и убеждал других.
Однажды мне приснился страшный сон. Я стоял в пустынном месте над телом мертвого брата; табут, накрытый синим сукном, лежал у моих ног, вокруг толпились люди. Я никого не видел, никого не узнавал, знал только, что толпа замкнула круг, оставив меня в мучительной тишине один на один с покойником. С покойником, которому я бы не мог сказать: почему сжимается сердце твое? Ибо мое сердце тоже сжимается, меня тоже пугает глухое молчание, мне тоже больно от тайны, смысла которой я не вижу. Смысл есть, твердил я себе, защищаясь от кошмара, однако я был не в силах его найти. Встань, твердил я, встань. А он все так же лежал, укрытый тьмою исчезновения, в зеленоватом мраке, словно утопленник.
Как мне теперь сказать умирающему: следуй покорно по путям господа твоего? Меня бьет дрожь от этих таинственных путей, о которых мое убогое знание не имеет ни малейшего представления.
Я верю в день Страшного суда и в вечную жизнь, но я стал верить и в ужас умирания, в страх перед черной бездной.
Не успел я прийти к какому-нибудь решению, как меня ввели в одну из комнат, за мной пришла юная девушка, я шагал, опустив глаза долу, чтоб не видеть ее лица, и думая все о том же. Я солгу тебе, старик, Аллах простит меня, я скажу тебе то, чего ты ждешь от меня, я скрою свое смятение.
Больного в этой комнате не было. Не поднимая глаз, я понял это, потому что здесь не было того тяжелого запаха, который всегда сопровождает прикованного к постели больного и который ничем не изгонишь, сколько бы ты ни убирал, ни проветривал и ни окуривал.
Осматриваясь в поисках больного, от которого не пахнет смертью, на скамье у стены я увидел прекрасную женщину, напоминавшую о жизни больше, чем это могло показаться пристойным.
Странно, должно быть, что я говорю об этом, но в самом деле это было так: мне стало неловко. Причин было достаточно. Я готовился к встрече с отходящим стариком, меня одолевали мрачные думы, а встретился с его дочерью (прежде я никогда не видел ее, но я не сомневался, что это была она!). Я не имел дела с женщинами, особенно с женщинами такой красоты и такого возраста. Ей под тридцать, думалось мне.
Дервиш и смерть - Селимович Меша => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Дервиш и смерть автора Селимович Меша дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Дервиш и смерть у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Дервиш и смерть своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Селимович Меша - Дервиш и смерть.
Если после завершения чтения книги Дервиш и смерть вы захотите почитать и другие книги Селимович Меша, тогда зайдите на страницу писателя Селимович Меша - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Дервиш и смерть, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Селимович Меша, написавшего книгу Дервиш и смерть, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Дервиш и смерть; Селимович Меша, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн