Урсула ЛЕ ГУИН
МАСТЕРА


Нагой, он стоял один, во тьме, и обеими руками держал над головой
горящий факел, от которого густыми клубами валил дым. В красном свете
факела землю под ногами было видно всего на несколько шагов вперед; дальше
простирался мрак. Время от времени налетал порыв ветра; вдруг становился
виден (или это только ему мерещилось?) блеск чьих-то глаз, становилось
слышно подобно далекому грому бормотанье: "держи его выше!" Он тянул факел
выше, хотя руки дрожали и факел в них дрожал тоже. Бормочущая тьма,
обступив его, закрывала все пути к бегству.
Красное пламя заплясало сильней, ветер стал холоднее. Онемевшие руки
задрожали снова, факел начал клониться то в одну сторону, то в другую; по
лицу стекал липкий пот; уши уже почти не воспринимали тихого, но все
вокруг заполняющего рокота: "Выше, выше держи!"... Время остановилось, но
рокот разрастался, вот он уже стал воем, но почему-то (и это было страшно)
в круге света по-прежнему не появлялся никто.
- Теперь иди! - бурей провыл могучий голос. - Иди вперед! Не опуская
факела, он шагнул вперед. Земли под ногой у него не оказалось. С воплем о
помощи он упал в тьму и гул. Впереди не было ничего, только языки пламени
метнулись к его глазам - падая, он не выпустил из рук факела.
Время... время, и свет, и боль, все началось снова. Он стоял на
четвереньках в канаве, в грязи. Лицо саднило, а глаза, хотя было светло,
видели все (мир), как сквозь пелену тумана. Он оторвал взгляд от своей
запятнанной грязью наготы и обратил его к стоящей над ним светлой, но
неясной фигуре. Казалось, что свет исходит и от ее белых волос, и от
складок белого плаща. Глаза смотрели на Ганиля, голос говорил:
- Ты лежишь в Могиле. Ты лежишь в Могиле Знания. Там же лежат и
больше не поднимутся никогда из-под пепла от Адского Огня твои предки.
Голос стал тверже:
- Встань, падший Человек!
Ганиль, пошатываясь, встал на ноги. Белая фигура продолжала,
показывая на факел:
- Это Свет Человеческого Разума. Это он привел тебя в могилу. Брось
его.
Оказывается, рука его до сих пор сжимает облепленную грязью черную
обугленную палку; он разжал руку.
- Теперь, восстав из мрака, - почти пропела, торжественно и ликующе,
лучезарная фигура, - иди в Свет Обычного дня!
К Ганилю, чтобы поддержать его, потянулось множество рук. Рядом уже
стояли тазы с теплой водой, кто то уже мыл его и тер губками; потом его
вытерли досуха. И вот он стоит чистый, и ему очень тепло в сером плаще,
заботливо накинутом на его плечи, а вокруг, в большом светлом зале,
повсюду слышатся веселая болтовня и смех, Какой-то лысый человек хлопнул
его по плечу:
- Пошли, уже пора давать Клятву.
- Все... все сделал правильно?
- Абсолютно! Только слишком долго держал над головой этот дурацкий
факел, Мы уже думали, что нам весь день придется рычать в темноте. Идем.
Потолок, лежащий на белых балках, был очень высокий; пол под ногами
был черный; с потолка до пола (высота стен была, футов в тридцать)
ниспадал сверкающий белизной занавес, и к нему повели Ганиля.
- Завеса Тайны, - совсем буднично пояснил ему кто-то.
Говор и смех оборвались; теперь все молча и неподвижно стояли вокруг
него. В этом безмолвии белый занавес раздвинулся. По-прежнему, как сквозь
туман, Ганиль увидел высокий алтарь, длинный стол, старика в белом,
облачении.
- Поклянешься ли ты вместе нашей Клятвой?
Кто-то, слегка толкнув Ганиля, подсказал ему шепотом: "Поклянусь".
- Поклянусь, - запинаясь, проговорил Ганиль.
- Клянитесь же, давшие Клятву! - и старик поднял над головой железный
стержень, на конце которого был укреплен серебряный "икс", - "Под Крестом
Обычного Дня клянусь не разглашать обряды и тайны моей Ложи".
- "Под Крестом... клянусь... обряды..." - забормотали вокруг: Ганиля
опять толкнули, и он забормотал вместе с остальными:
- "...Хорошо поступать, хорошо работать, хорошо думать..."
Когда Ганиль повторил эти слова, кто-то шепнул ему на ухо: "Не
клянись".
- "...Бежать всех ересей, предавать всех чернокнижников Судам
Коллегии и повиноваться Высшим Мастерам моей Ложи от, ныне и до самой
смерти..."
Бормотанье, бормотанье... Одни вроде бы действительно повторяли
длинную фразу, другие, похоже, нет; Ганиль, совсем растерявшись, не зная,
как ему быть, пробормотал слово или два, потом умолк.
- "...и клянусь не посвящать в Тайну Машин тех, кому не надлежит ее
знать. Я призываю в свидетели моей клятвы Солнце".
Голоса потонули в оглушительном скрежету, часть потолка вместе с
кровлей медленно, рывками, начала подниматься, и за ней показалось
желто-серое, затянутое облаками летнее небо.
- Смотрите же на Свет Обычного Дня! - вдохновенно возгласил старик.
Ганиль поднял голову и уставился вверх. Поднимавшаяся на оси часть
крыши остановилась на полпути - по-видимому, в механизме что-то заело;
раздалось громкое лязганье, потом наступила тишина. Очень медленно старик
подошел к Ганилю, поцеловал его в обе щеки и сказал:
- Добро пожаловать, Мастер Ганиль, отныне и ты причастен обрядам
Тайны Машин.
Посвящение совершилось, Ганиль был теперь одним из Мастеров своей
Ложи.
- Ну и ожог же у тебя! - сказал лысый.
Все они уже шли по коридору назад, Ганиль ощупал лицо рукой, кожа на
левой стороне, на щеке и у виска, была ободрана, и дотрагиваться было
больно.
- Тебе здорово повезло, что уцелел глаз, - продолжал лысый.
- Чуть было не ослеп от Света Разума, а? - сказал тихий голос.
Обернувшись, Ганиль увидел человека со светлой кожей и голубыми
глазами - голубыми по-настоящему, как у кота-альбиноса или у слепой
лошади, Ганиль, чтобы не смотреть на уродство, сразу отвел глаза в
сторону, но светлокожий продолжал тихим голосом (что был тот же самый
голос, который во время принесения Клятвы прошептал: "Не клянись"):
- Я Миид Светлокожий, мы с тобой будем работать вместе в Мастерской
Ли. Как насчет пива, когда мы отсюда выберемся?
Было очень странно после всех потрясений и торжественных церемоний
этого дня очутиться в сыром, пахнущем пивом тепле харчевни. Голова у
Ганиля закружилась, Миид Светлокожий выпил полкружки, с видимым
удовольствием стер с губ пену и спросил:
- Ну, что ты скажешь о посвящении?
- Оно... оно...
- Подавляет?
- Да, - обрадовался Ганиль, - лучше не скажешь - именно подавляет.
- И даже... унижает? - подсказал Светлокожий.
- Да, великое... великое таинство.
Ганиль сокрушенно уставился в кружку с пивом, Миид улыбнулся и сказал
тем же своим тихим голосом:
- Знаю, а теперь допивай скорей. Пожалуй, тебе следует показать этот
ожог Аптекарю.
Ганиль послушно вышел за ним следом на вечерние узкие улочки, забитые
пешеходами и повозками - как на лошадиной и воловьей тяге, так и пыхтящими
самодвижущимися. На Торговой площади ремесленники сейчас запирали на ночь
свои будки, и уже были закрыты на крепкие засовы огромные двери Мастерских
и Лож на Высокой улице. То там, то здесь, словно растолкав нависающие над
улицей, налезающие один на другой дома, появлялся гадкий, без окон, желтый
фасад храма, украшенный лишь полированным медным кругом. В темных,
недолгих летних сумерках под неподвижной пеленой облаков темноволосые,
бронзовокожие люди Обычного дня собирались группами, стояли без дела,
толкались и разговаривали, переругивались и смеялись, и Ганиль, у которого
от усталости, боли и крепкого пива кружилась голова, старался держаться
поближе к Мииду; хоть он и был теперь Мастером, чувство у Ганиля было
такое, как будто только этот голубоглазый незнакомец знает путь, которым
ему, Ганилю, следует идти,

- XVI плюс XIX, - раздраженно сказал Ганиль. - Что за чушь, юноша, ты
что, складывать не умеешь?
Ученик густо покраснел.
- Так, значит, не получается, Мастер Ганиль? - неуверенно спросил он.
Вместо ответа Ганиль вогнал до отказа металлический прут в его гнездо
в паровом двигателе, который юноша чинил; прут оказался на дюйм длиннее,
чем нужно.
- Что из-за того, Мастер, что большой палец у меня слишком длинный, -
сказал юноша, показывая свои руки с узловатыми пальцами. Расстояние между
первым и вторым суставами большого пальца было и в самом деле необычно
велико.
- Да, это правда, - сказал Ганиль, его темное лицо стало еще темнее.
- Очень интересно. Но не важно, короткая или длинная у тебя мерка - важно
только, чтобы ты применял ее последовательно. И что еще важно, запомни,
ты, тупица, так это то, что если сложить XVI и XIX, XXXVI не получается,
не получалось и, пока стоит мир, не получится никогда - а ты невежда и
непосвященный!
- Да, Мастер, очень трудно запомнить.
- А это, Уонно Ученик, нарочно так сделано, - послышался низкий голос
Ли, Главного, Мастера, широкоплечего толстяка с блестящими черными
глазами. - На одну минутку, Ганиль.
У он повел его в дальний угол огромной Мастерской, едва они отошли от
ученика на несколько шагов, Ли весело сказал:
- Вам, Мастер Ганиль, немножко не хватает терпения.
- Таблицы сложения Уонно должен бы уже знать.
- Иногда даже Мастера забывают что-то из этих таблиц, - Ли отечески
похлопал Ганиля по плечу, - знаешь, ты, говорил так, будто ожидал, что он
это _в_ы_ч_и_с_л_и_т_! - Он захохотал звучным басом, из-за завесы этого
хохота поблескивали его глаза, веселые и бесконечно умные, - Тише едешь,
дальше будешь... Если я не ошибаюсь, накануне ближайшего Дня Отдыха ты у
нас обедаешь?
- Я взял на себя смелость...
- Превосходно, превосходно! Желаю успехе! Вот хорошо будет, если у
нее появится такой положительный парень, как ты! Но предупреждаю честно,
моя дочь своенравная девчонка, - и Главный Мастер снова захохотал.
Ганиль заулыбался, немного растерянный, Лани, дочь Главного вертела,
как хотела, не только работавшими в мастерской юношами, но, и собственным
своим отцом. Сперва этой девушки, смышленой, живой как ртуть, Ганиль даже
побаивался. Только потом он заметил, что, когда она разговаривает с ним, в
поведении ее появляется какая-то робость, а в голосе начинают звучать
просительные нотки. Наконец, он набрался духу и попросил у ее матери,
чтобы та пригласила его на обед, то есть совершил первый официальный шаг в
ухаживании.
Ли уже ушел, а он все стоял на том же месте и думал об улыбке Лани.
- Ганиль, ты когда-нибудь видел Солнце?
Тихий голос, бесстрастный и уверенный, он повернулся, и его глаза
встретились с голубыми глазами друга.
- Солнце? Да, конечно.
- Когда это было в последний раз?
- Сейчас скажу. Мне тогда было двадцать шесть; значит, четыре года
тому назад. А ты тогда разве не был здесь, в Идане? Оно показалось к концу
дня, о потом, ночью, были видны звезды. Помню, я насчитал восемьдесят
одну, и после этого небо закрылось снова.
- Я в это время был севернее, в Келинге; меня тогда как раз посвятили
в Мастера.
Миид говорил, опираясь на деревянный Барьер вокруг Образца большой
паровой машины, светлые глаза его смотрели не в глубь мастерской, где
вовсю кипела работа, а на окна, за которыми упорно моросил мелкий дождь
поздней осени.
- Слышал, как ты сейчас отчитывал юношу Уонно. "Важно то, что если
сложить XVI и XIX, XXXVI не получается"... А потом: "Мне тогда было
двадцать шесть; значит, четыре года тому назад... Я насчитал восемьдесят
одну... Еще немного, Ганиль, и ты бы начал _в_ы_ч_и_с_л_я_т_ь_.
Ганиль нахмурился, и рука его, непроизвольно поднявшись потерла шрам,
светлевший у него на виске.
- Да ну тебя, Миид! Даже непосвященные различают IV и XXX!
Миид чуть заметно улыбнулся. Он уже держал в руке свою палку для
Измерений и рисовал ею на пыльном полу Окружность.
- Что это такое? - спросил он.
- Солнце.
- Правильно. Но это также и... знак, знак, который обозначает. Ничто.
- Ничто?..
- Да. Его можно использовать, например, в таблицах вычитания. От II
отнять I будет I, не так ли. Но что останется, если от II отнять II? - Он
помолчал. Потом постучал палкой по нарисованному на полу кругу. -
Останется это.
- Да, конечно, - Ганиль не отрываясь глядел на круг, священный образ
Солнца, Скрытого Света, Лица Бога. - Кто хозяева этого знания?
Священнослужители?
- Нет, - Миид перечеркнул круг "Иксом". - Вот этого - да, они.
- Тогда чье... кто хозяева знания о... знаке, который обозначает
Ничто?
- Да нет у него хозяина - или, скорей, хозяева все. Это не Тайна.
Ганиль изумленно сдвинул брови, Они говорили вполголоса, стоя почти
вплотную друг к другу, словно обсуждая промер, сделанный Палкой для
Измерений.
- Почему ты считал звезды, Ганиль?
- Мне... мне хотелось знать, Я всегда любил счет, числа, таблицы
действий. Поэтому я и стал Механиком.
- Да. Теперь: тебе ведь уже тридцать, и уже четыре месяца как ты
Мастер. Задумывался ты когда-нибудь - Ганиль, что если ты стал Мастером,
это значит: в своей профессии ты знаешь все? Отныне до самой смерти тебе
уже не узнать ничего больше. Больше просто ничего нет.
- Но Главные...
- ...знают еще несколько тайных знаков и паролей, - перебил, его Миид
тихим и ровным голосом, - и, конечно, у них есть власть. Но в своей
профессии они знают не больше, чем ты... Ты, может, думал, что им
разрешено _в_ы_ч_и_с_л_я_т_ь_? Нет, не разрешено.
Ганиль молчал.
- И однако, Ганиль, кое-что еще узнать можно.
- Где?
- По ту сторону городских стен.
Прошло немало времени, прежде чем Ганиль заговорил снова: - Я не могу
слушать такое, Миид. Больше не говори со мной об этом. Предавать тебя я не
стану.
Ганиль повернулся и зашагал прочь. Лицо его искажала ярость. Но
огромное усилие воли понадобилось для того, чтобы обратить эту ярость,
казалось бы, беспричинную, против Миида, человека столь же уродливого
духом, сколь и телом, дурного советчика и прежнего, ныне утраченного
друга.

Вечер оказался очень приятным: веселье било из Ли ключом его толстая
жена обращалась с Ганилем как с родным сыном, а Лани была совсем кроткой и
сияла от радости. Юношеская неуклюжесть Ганиля по-прежнему вызывала в ней
непреодолимое желание его поддразнивать, но, даже поддразнивая, она как
будто просила его о чем-то и еду уступала; казалось, еще немного - и весь
ее задор превратится в нежность. В какой-то миг, когда она передавала
блюдо, рука ее коснулась его руки. Вот здесь, на ребре правой ладони,
около запястья, одно легкое прикосновенье - он помнил это так ясно!
Сейчас, лежа в постели в своей комнате над мастерской, в кромешной темноте
городской ночи, он застонал от переполнявших его чувств, ухаживанье - дело
долгое, протянется месяцев восемь, самое меньшее, и все будет развиваться
очень медленно и постепенно - ведь речь, как-никак, идет о дочери
Главного. Нет, думать о Лани просто непереносимо! Не надо про нее
думать... думай... про Ничто, и он стал думать про Ничто. О круге. О
пустом кольце, сколько будет 0, умноженное на I? Столько же, сколько 0,
умноженное на II. А если поставить I и 0 рядом... что будет означать I0?

Миид Светлокожий приподнялся и сел в постели; каштановые волосы,
падая на лицо, закрывали его голубые глаза, и он, откинув их назад,
попытался разглядеть, кто мечется по его комнате. Сквозь окно пробивался
грязно-желтый свет раннего утра.
- Сегодня День Отдыха, - проворчал Миид, - уходи, дай мне спать.
Неясная фигура воплотилась в Ганиля, метание по комнате - в шепот.
Ганиль шептал:
- Миид, посмотри!
Он сунул Мииду под нос грифельную доску:
- Посмотри, посмотри, что можно делать этим знаком, который
обозначает Ничто!
- А, это, - сказал Миид.
Он оттолкнул Ганиля с его грифельной доской, спрыгнул с постели,
окунул голову в ледяную воду в тазу, стоявшем на сундуке с одеждой, и там
ее подержал. Потом, роняя капли воды, он вернулся к кровати и сел.
- Давай посмотрим.
- Смотри, за основу можно принять любое число - я взял XII, потому
что оно удобное. Вместо XII, посмотри, мы пишем 1-0, а вместо ХIII - 1-1,
а когда доходим до XХIV, то...
- Ш-ш!
Миид внимательно перечитал написанное. Потом спросил:
- Хорошо все запомнил?
Ганиль кивнул, и тогда Миид рукавом стер с доски наполнявшие ее
красиво выписанные знаки.
- Мне не приходило в голову, - заговорил он опять, - что основой
может стать любое число, Но посмотри: прими за основу Х - через минуту я
объясню тебе почему - и вот способ сделать, все легче. Вместо Х будет
писаться 10, а вместо XX - 20, но вместо XXII напиши вот что, - и он
написал на доске "22".
1 2 3