Однако если леди Джин придерживалась того же мнения, зачем она оставила дневник Саре? Хотела что-то передать, сообщить ей? «Теперь Сара на моем попечении, — рассуждал Ричард, — и мне кажется, она знает — или догадывается — о многом в характере матери. Так стоит ли подтверждать ее худшие опасения?»
Он взглянул на открывшийся разворот. Леди Джин, как уже не раз бывало, отказалась от английского. Она часто писала в дневнике на французском или итальянском. Сейчас выбрала французский.
«Чтобы обезопасить себя, Беллмастер был готов на все. Дело кончилось тем, что он заманил меня в ловушку и сделал сообщницей убийства».
Прочитав эти строки, Ричард глазам своим не поверил. Как можно столь опрометчиво заявлять такое, а дальше в подробностях обрисовывать убийство человека по имени Полидор? Эта женщина, видимо, рехнулась. И вдруг Ричарда осенило: леди Джин потому вела дневник столь откровенно, что он при ее жизни находился в укромном, надежном месте. Мало того, никто не станет писать подобное без всяких оснований, и они легко угадывались. Леди Джин сжигала жажда отомстить лорду Беллмастеру, даже если ей будет суждено умереть раньше него. А впрочем, один Бог знает, хотела ли она сделать орудием мести именно дочь. Вряд ли мать была столь расчетлива. Нет, скорее она полагалась на судьбу. На счастливый случай для нее и злой рок для Беллмастера — вдруг окажется, что Сара унаследовала хоть каплю того, чем мать обладала в избытке, и что из солидарности заставит ее ополчиться против Беллмастера.
Ричард со злостью захлопнул дневник и встал. Нельзя, чтобы записки матери попались Саре на глаза. Ради этого он готов даже лгать. Придется уничтожить дневник… и будь что будет. Он пошел к себе и запер книжку в чемодан. Пусть полежит там, пока он не решит, что с ней делать. Ну и подлец этот Беллмастер! Обманывает мать — да и дочь — сначала с поясом Венеры, а теперь, придя из прошлого матери, может испортить Саре всю жизнь. Выходя из спальни, Ричард бормотал проклятия в его адрес.
Куинт вошел к Кэслейку с досье под мышкой, поздоровался, ненадолго задержался у окна, а потом устроился в потертом кожаном кресле, положил ноги на диван у окна. Его резко очерченный на фоне бледного майского неба профиль казался суровым.
— Думаю, пришло время сообщить, — бесстрастно начал Куинт, — если лорд Беллмастер получит место посла в Вашингтоне, вы поедете с ним как его личный секретарь.
— Благодарю вас, сэр.
— За что? — Куинт посуровел еще больше — так бывало всегда, когда он злился.
— За приятную весть, сэр. Я еще не был в Америке и…
— И с нашей стороны, — бесцеремонно прервал его Куинт, — мы, уверяю вас, сделаем все, чтобы вы туда не попали. С Беллмастером, разумеется. Конечно, мы бы предпочли и его туда не пускать, но это, видимо, выше наших сил. Когда всплыло дело с леди Джин, я понадеялся было, что Бог даст нам в руки козыри против него. Но увы.
— Да, сэр.
— Что означает это «да, сэр»?
Уязвленный, Кэслейк позволил себе выразить негодование: «Я имею в виду, сэр, вот что: хотя доказательств у меня нет, я уверен — Беллмастер до сих пор служит не нам одним. И невозможность доказать это лишь укрепляет мою веру. Я прочел досье на Полидора. Беллмастер явно его убил. Полидор был человеком Клетки — верным, готов поручиться, только ей. И накопил достаточно сведений, чтобы погубить Беллмастера».
— Что ж… — Куинт немного успокоился. — Догадаться об этом нетрудно. Они с леди Джин убрали его. А теперь, умница из Девоншира, объясните, зачем.
— У меня есть лишь предположения, правдоподобные домыслы.
— Так выскажите их. Если не хватает фактов, строят гипотезы. И в этом нет ничего зазорного. Опишите мне жизнь Беллмастера — так, как вы ее понимаете.
— Извольте. Наиболее деятельно он сотрудничал с нами во время и тотчас после войны. Был необычайно знающим, полезным человеком. Но что-то — возможно, деньги, а скорее, тщеславие… жажда власти, гордыня или даже презрение к нам…
— Это уж точно.
— … заставило его вести двойную или даже тройную игру. Начинал он, возможно, ради денег, а потом стал заниматься шпионажем из чистого развлечения, дабы потешить самолюбие.
— Верно подмечено. Он продолжал шпионить потому, что обман у него в крови. Занимается этим до сих пор, не отступится и в Вашингтоне. Потому мы и не хотим видеть его там, но не пойдешь же к премьер-министру с пустыми руками — Беллмастер давно купил его многочисленными подачками и умиротворит любой сказкой. Факты — вот чего требует мелкотравчатый ум премьера, чтобы начать действовать. Итак, продолжайте. Он убил Полидора, а зачем?
— У того было против Беллмастера нечто неопровержимое. Но Полидор не подозревал, что аристократ знает об этом, а его светлость даром не потерял ни минуты. Стукнул Полидора по голове…
— Тростью, как в старинных детективах, а? — Куинт наконец улыбнулся.
— А потом перевернул шедший к берегу катер. Это было нетрудно. Я посмотрел метеосводку того дня. Семибалльный юго-западный ветер, сильное волнение.
— Неужели и до нее добрались? Молодчина. — Куинт явно воодушевился. — А как же незабвенная леди Джин?
— К тому времени она стала игрушкой в руках Беллмастера. Они знали друг о друге столько, что понимали: если их пути разойдутся, они погибнут оба. И он, и она обожали жизнь. Когда Беллмастер прикончил Полидора, ей оставалось одно — тоже положить голову на плаху. Уж слишком долго она плясала под его дудку. И вот, подтверждая байку о смерти Полидора от несчастного случая, она запутывалась в сетях Беллмастера еще сильнее. Беда в том, что сейчас, когда леди Джин нет в живых, ему захотелось стать всеми уважаемым столпом общества. Искренне захотелось начать честную жизнь. Потому он и засуетился, решил заполучить дневник или… чего он от вас добивался?
— Дело не в этом. Ему уже не остановиться. Это неизлечимо, как пьянство. Так что если он попадет в Вашингтон, подчиняйтесь ему беспрекословно, а тем временем изо всех сил старайтесь уличить его. Что бы он ни попросил, не отказывайте. Все ваши грехи мы возьмем на себя. — Куинт громко вздохнул. — Эх, если бы нам удалось не пустить его в Штаты…
— Но ведь есть очень простой выход, сэр.
— К людям, вроде Беллмастера, которые много грешили, в Клетке счет особый. Скорая смерть — это для них не кара. Пусть-ка лучше помучаются… долго, на виду у всех… пусть их втопчут в самую грязь. Словом, знайте — вы служите богам ревнивым. Беллмастеру удалось — случай в нашем ведомстве редчайший — облапошить нас, а не наоборот. И мы жаждем развенчать его публично, чтобы отомстить за оскорбленную честь. Вы удивлены?
— Нет, сэр.
— Хорошо. А теперь новость, касающаяся лично вас. С Министерством обороны я все согласовал. Отныне за Беллмастером станете присматривать вы. Я предоставляю вам полную свободу действий. Как когда-то Полидору. Перехитрите Беллмастера. Но не забывайте, чем закончил Полидор. Если Беллмастер захочет воспользоваться вами еще до отъезда в Вашингтон, соглашайтесь. Если он попадет-таки туда, продолжайте ему подыгрывать. Отныне досье на Беллмастера и другие, с ним связанные, открыты для вас. Одно из таких я принес с собой.
— Он протянул Кэслейку папку. — Вам полезно прочесть его в назидание: здесь скупо, но красноречиво описаны методы Беллмастера. И поспешу добавить — то, о чем вы прочитаете, было сделано… для нашей пользы.
— Благодарю вас, сэр. — Кэслейк взял папку. На обложке значилось: «Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат, магистр искусств». Он положил досье на стол и спросил: «Заведено ли досье на леди Джин?»
— Да.
— Нельзя ли узнать, как она познакомилась с лордом Беллмастером?
— Можно. Она была из древнего, но обнищавшего ирландского рода. Отец владел огромной усадьбой в Голвее, жил — как бы покрасочнее выразиться — на хлебе и воде и проповедовал одного Бога — игру на скачках. У матери было немного денег, к которым он подобраться не мог, и ей удалось дать дочери хорошее образование. Чтобы заработать на жизнь, леди Джин устроилась секретаршей в министерство иностранных дел. Тут ее приметил Беллмастер, продвинул по службе и сделал своей любовницей. Вскоре оказалось, что именно такая соратница ему и нужна, он научил ее всему, на его взгляд, необходимому. Но приручить ее Беллмастеру так и не удалось. Мне даже сдается, временами он жалел, что выбрал именно ее. — Куинт замолк, тихо вздохнул и продолжил: — Она, если хотела, могла предстать поистине очаровательной. И еще была отменной соблазнительницей — готов поспорить, мало кому из мужчин удалось бы противостоять ее чарам. Впрочем, обо всем этом вы узнаете из досье. — Он встал, глянул в окно, хмыкнул, словно увидел там нечто неприятное, и подошел к двери. Открыл ее, обернулся и заметил почти сокрушенно: — Как далеко вы шагнули от простого сыщика, мой мальчик… очень, очень далеко.
Когда он ушел, Кэслейк позволил себе улыбнуться. В последних словах Куинта нечаянно проскользнула тоска по прошлому, хотя он просто хотел подчеркнуть, что человек Клетки должен оставаться таким во что бы то ни стало. Нет у него ни выбора, ни пути назад.
Кэслейк принялся за досье на Долмата. Оно оказалось сравнительно коротким. Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат был в пятидесятых годах священником одной из провинциальных епархий. Лет сорока, женатый на дочери епископа, он слыл церковнослужителем нового поколения — за словом в карман не лез, известности не страшился, участвовал в маршах протеста против атомного оружия, выступал за упрочение культурных и духовных связей с Россией. До рая на земле, по его мнению, было рукой подать — стоило лишь духовно возродить народы и выстроить их под знаменем мира во всем мире. Он не чурался высказать свои взгляды с любой трибуны или изложить их в газете. Да еще как назло был хорош собой, отличный оратор, прекрасный собеседник. Словом, пешка, способная быстро стать ферзем. В досье не указывалось, когда ему решили объявить войну, но Кэслейк понимал: досье не завели бы вообще, не прикажи кто-то из Уайтхолла тактично переправить Долмата в рай поменьше того, который он сулил мировому пролетариату. Дело поручили лорду Беллмастеру, и тот решил пойти напролом, без обиняков. Долмата — он, как истинный демократ, посещал и бараки, и замки — пригласили в усадьбу Беллмастера. Там он повстречался с леди Джин, и она не преминула посочувствовать его взглядам, не забыв, однако, восхититься Долматом и как мужчиной. Несколько приложенных к досье писем к нему показывали, что их дружба постепенно перешла во взаимное обожание. Долмат осуждал лесть, но когда сам оказался ее мишенью, быстро убедил себя, что такая добродетельная и очаровательная женщина, как леди Джин, кривить душой не способна. Наконец его пригласили провести несколько дней на «Морском льве», и вот однажды, глядя на северное сияние у Шетлендских островов, он впервые по-братски обнял леди Джин за талию. Потом леди Джин со смехом описала, как Беллмастер спешно покинул яхту ради якобы важных дел в поместье, а по сути лишь чтобы оставить Долмата вдвоем с нею. На другую ночь, опьяненный лунным светом, вином Беллмастера и чарами леди Джин, Долмат опрометчиво согласился пойти к ней в каюту выпить рюмочку на ночь и оказался в ее постели. На следующее же утро, полный угрызений совести, он покинул яхту, казня себя за прегрешение. Но приговор себе он уже подписал. Ведь грех можно замолить, а что делать с фотографиями, которые отсняла скрытая в каюте камера?
Остальное для Клетки было детской забавой. Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат отошел от общественной деятельности, удалился в Уэльс, в уединенный приход… К обложке досье с внутренней стороны был приколот конверт с шестью снимками из тех, что сделала скрытая камера. Кэслейк бегло просмотрел их и захлопнул папку.
Вдруг он с грустью вспомнил встречу с Сарой Брантон. Просто не верилось, что она дочь леди Джин. Увы, это так, и лорд Беллмастер — ее отец.
Остаток дня он провел, читая досье, которыми ему разрешили пользоваться. Самым полным и любопытным оказалось досье на Беллмастера.
За четыре дня Ричарду удалось прочесть дневник леди Джин от корки до корки тайком от Сары — она с головой погрузилась в счастливые хлопоты о будущей поездке в Англию, выбирала платья, укладывалась. Отец ответил на ее письмо любезно, живо одобрил предстоящее замужество, и, конечно же, позвал дочь в гости вместе с женихом…
Записки леди Джин вскоре потеряли над ним власть — читались как роман, не способный изменить ни его жизнь, ни отношения с Сарой. Дневник ее мать вела многие годы, хотя иногда забывала о нем на целые месяцы, а однажды — даже на год… как раз когда вышла замуж за Брантона и родила Сару. Весь дневник пронизывало одно — ее отношения с лордом Беллмастером, где любовь то и дело сменялась ненавистью, а ненависть — любовью. Ричарду стало ясно: лорд Беллмастер был раньше — а возможно, и по сей день — связан с зарубежными разведками, что вкупе с неблаговидными делами в самой Англии время от времени толкало на преступления — как в случае с человеком по имени Полидор — и его, и леди Джин. Но ее похождения почему-то не столько возмущали Ричарда, сколько изумляли. Она была бессовестна и неразборчива в связях почти как римская гетера — слова, не столь беспощадного, у Ричарда не нашлось. Читая, он иногда все же негодовал — как мать могла подсунуть такое дочери!
Любовь к Саре принуждала его искать оправдания леди Джин, но он в этих исповедях нашел лишь одно — лорд Беллмастер как будто околдовал, загипнотизировал ее, подчинил ее волю своей. И чем дальше читал Ричард, тем больше сокрушался о леди Джин и сочувствовал ей, тем осознанней, крепче презирал лорда Беллмастера. С каждой страницей он ненавидел его все сильнее. Не зная, как тот выглядит на самом деле, Ричард воображал его все более и более похожим на черта в кресле с сигарой и рюмкой портвейна в руках, каким его нарисовала однажды леди Джин. Вначале смутно, а потом все яснее он осознавал, что после развода и она, и лорд Беллмастер, да и полковник Брантон (впрочем, он — человек безвольный, его можно сбросить со счетов) начали потихоньку подталкивать Сару к мысли об уходе в монастырь — она стесняла их всех. Ею пришлось пожертвовать.
Случалось, Ричард откладывал дневник и шел прогуляться, успокоиться. В том, что Беллмастер — душегуб, сомнений не оставалось: на той же странице, где леди Джин призналась, что он сделал ее соучастницей убийства, она кратко описала, как они перевернули катер, чтобы замести следы.
А вместо благодарности лорд Беллмастер подменил (зачем? срочно понадобились деньги?) пояс Венеры: через месяц после этого преступления Беллмастер взял его у леди Джин якобы для продления страховки. Ричард понимал — Беллмастер не удержится от соблазна напакостить и ему, и Саре. Но как именно? Словом, хорошо, что они решили не спеша прокатиться в Англию. Будет время все толком обдумать. А пока главное — не допустить, чтобы дневник попался Саре на глаза.
К счастью, она так много сил отдавала сборам, что, казалось, совсем позабыла о дневнике, исчезнувшем с письменного столика у нее в спальне. Впрочем, накануне отъезда, утром, в постели, она вдруг спросила: «Дорогой, не у тебя ли дневник матери? Я хочу запереть его в сейф».
— Да, у меня, — спокойно ответил Ричард. — Но я его еще не дочитал, — а ведь он уже прочел дневник целиком.
— Ну как, забавно?
— Очень. Я положу его в сейф сам. Кстати, не устроить ли нечто вроде прощального пикника на мысе святого Винсента?
— С удовольствием. Однажды нас возил туда Джорджио. С моря дул ужасный ветер и вскоре весь «Роллс-Ройс» забрызгало солью. Джорджио чуть не лопнул от злости.
— Значит, едем.
В тот же вечер Ричард вошел к Саре в спальню и у нее на глазах достал из комода ключ и запер дневник в сейф. Но на другое утро, когда они покидали виллу, переложил к себе в чемодан — Ричард решил отвязаться от него и чем скорее, тем лучше. Однако лорд Беллмастер жил в мире, о котором Фарли не знал ничего, поэтому насчет дневника стоило посоветоваться с умеющим молчать человеком, например, с поверенным в делах семьи Брантонов или на худой конец с самим полковником. Но сначала придется посмотреть, что он за птица. Леди Джин вышла за него и, несмотря на резкие отзывы в дневнике, уважала — впрочем, не настолько, чтобы хранить ему верность.
По дороге в Лиссабон, когда рядом сидела радостная и воодушевленная Сара, он решил выбросить все это из головы до Англии. Что бы ни случилось, им надо налаживать собственную жизнь — в последнее время они все чаще говорили о гостинице в Дордони.
Слушая, как рядом мило воркует Сара, он с изумлением осознал, насколько изменился сам и как круто повернула жизнь всего за несколько недель. И не он один. Они оба словно родились заново — вступили в светлый мир, где проклятый Беллмастер не сильнее крошечной точки на горизонте их счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Он взглянул на открывшийся разворот. Леди Джин, как уже не раз бывало, отказалась от английского. Она часто писала в дневнике на французском или итальянском. Сейчас выбрала французский.
«Чтобы обезопасить себя, Беллмастер был готов на все. Дело кончилось тем, что он заманил меня в ловушку и сделал сообщницей убийства».
Прочитав эти строки, Ричард глазам своим не поверил. Как можно столь опрометчиво заявлять такое, а дальше в подробностях обрисовывать убийство человека по имени Полидор? Эта женщина, видимо, рехнулась. И вдруг Ричарда осенило: леди Джин потому вела дневник столь откровенно, что он при ее жизни находился в укромном, надежном месте. Мало того, никто не станет писать подобное без всяких оснований, и они легко угадывались. Леди Джин сжигала жажда отомстить лорду Беллмастеру, даже если ей будет суждено умереть раньше него. А впрочем, один Бог знает, хотела ли она сделать орудием мести именно дочь. Вряд ли мать была столь расчетлива. Нет, скорее она полагалась на судьбу. На счастливый случай для нее и злой рок для Беллмастера — вдруг окажется, что Сара унаследовала хоть каплю того, чем мать обладала в избытке, и что из солидарности заставит ее ополчиться против Беллмастера.
Ричард со злостью захлопнул дневник и встал. Нельзя, чтобы записки матери попались Саре на глаза. Ради этого он готов даже лгать. Придется уничтожить дневник… и будь что будет. Он пошел к себе и запер книжку в чемодан. Пусть полежит там, пока он не решит, что с ней делать. Ну и подлец этот Беллмастер! Обманывает мать — да и дочь — сначала с поясом Венеры, а теперь, придя из прошлого матери, может испортить Саре всю жизнь. Выходя из спальни, Ричард бормотал проклятия в его адрес.
Куинт вошел к Кэслейку с досье под мышкой, поздоровался, ненадолго задержался у окна, а потом устроился в потертом кожаном кресле, положил ноги на диван у окна. Его резко очерченный на фоне бледного майского неба профиль казался суровым.
— Думаю, пришло время сообщить, — бесстрастно начал Куинт, — если лорд Беллмастер получит место посла в Вашингтоне, вы поедете с ним как его личный секретарь.
— Благодарю вас, сэр.
— За что? — Куинт посуровел еще больше — так бывало всегда, когда он злился.
— За приятную весть, сэр. Я еще не был в Америке и…
— И с нашей стороны, — бесцеремонно прервал его Куинт, — мы, уверяю вас, сделаем все, чтобы вы туда не попали. С Беллмастером, разумеется. Конечно, мы бы предпочли и его туда не пускать, но это, видимо, выше наших сил. Когда всплыло дело с леди Джин, я понадеялся было, что Бог даст нам в руки козыри против него. Но увы.
— Да, сэр.
— Что означает это «да, сэр»?
Уязвленный, Кэслейк позволил себе выразить негодование: «Я имею в виду, сэр, вот что: хотя доказательств у меня нет, я уверен — Беллмастер до сих пор служит не нам одним. И невозможность доказать это лишь укрепляет мою веру. Я прочел досье на Полидора. Беллмастер явно его убил. Полидор был человеком Клетки — верным, готов поручиться, только ей. И накопил достаточно сведений, чтобы погубить Беллмастера».
— Что ж… — Куинт немного успокоился. — Догадаться об этом нетрудно. Они с леди Джин убрали его. А теперь, умница из Девоншира, объясните, зачем.
— У меня есть лишь предположения, правдоподобные домыслы.
— Так выскажите их. Если не хватает фактов, строят гипотезы. И в этом нет ничего зазорного. Опишите мне жизнь Беллмастера — так, как вы ее понимаете.
— Извольте. Наиболее деятельно он сотрудничал с нами во время и тотчас после войны. Был необычайно знающим, полезным человеком. Но что-то — возможно, деньги, а скорее, тщеславие… жажда власти, гордыня или даже презрение к нам…
— Это уж точно.
— … заставило его вести двойную или даже тройную игру. Начинал он, возможно, ради денег, а потом стал заниматься шпионажем из чистого развлечения, дабы потешить самолюбие.
— Верно подмечено. Он продолжал шпионить потому, что обман у него в крови. Занимается этим до сих пор, не отступится и в Вашингтоне. Потому мы и не хотим видеть его там, но не пойдешь же к премьер-министру с пустыми руками — Беллмастер давно купил его многочисленными подачками и умиротворит любой сказкой. Факты — вот чего требует мелкотравчатый ум премьера, чтобы начать действовать. Итак, продолжайте. Он убил Полидора, а зачем?
— У того было против Беллмастера нечто неопровержимое. Но Полидор не подозревал, что аристократ знает об этом, а его светлость даром не потерял ни минуты. Стукнул Полидора по голове…
— Тростью, как в старинных детективах, а? — Куинт наконец улыбнулся.
— А потом перевернул шедший к берегу катер. Это было нетрудно. Я посмотрел метеосводку того дня. Семибалльный юго-западный ветер, сильное волнение.
— Неужели и до нее добрались? Молодчина. — Куинт явно воодушевился. — А как же незабвенная леди Джин?
— К тому времени она стала игрушкой в руках Беллмастера. Они знали друг о друге столько, что понимали: если их пути разойдутся, они погибнут оба. И он, и она обожали жизнь. Когда Беллмастер прикончил Полидора, ей оставалось одно — тоже положить голову на плаху. Уж слишком долго она плясала под его дудку. И вот, подтверждая байку о смерти Полидора от несчастного случая, она запутывалась в сетях Беллмастера еще сильнее. Беда в том, что сейчас, когда леди Джин нет в живых, ему захотелось стать всеми уважаемым столпом общества. Искренне захотелось начать честную жизнь. Потому он и засуетился, решил заполучить дневник или… чего он от вас добивался?
— Дело не в этом. Ему уже не остановиться. Это неизлечимо, как пьянство. Так что если он попадет в Вашингтон, подчиняйтесь ему беспрекословно, а тем временем изо всех сил старайтесь уличить его. Что бы он ни попросил, не отказывайте. Все ваши грехи мы возьмем на себя. — Куинт громко вздохнул. — Эх, если бы нам удалось не пустить его в Штаты…
— Но ведь есть очень простой выход, сэр.
— К людям, вроде Беллмастера, которые много грешили, в Клетке счет особый. Скорая смерть — это для них не кара. Пусть-ка лучше помучаются… долго, на виду у всех… пусть их втопчут в самую грязь. Словом, знайте — вы служите богам ревнивым. Беллмастеру удалось — случай в нашем ведомстве редчайший — облапошить нас, а не наоборот. И мы жаждем развенчать его публично, чтобы отомстить за оскорбленную честь. Вы удивлены?
— Нет, сэр.
— Хорошо. А теперь новость, касающаяся лично вас. С Министерством обороны я все согласовал. Отныне за Беллмастером станете присматривать вы. Я предоставляю вам полную свободу действий. Как когда-то Полидору. Перехитрите Беллмастера. Но не забывайте, чем закончил Полидор. Если Беллмастер захочет воспользоваться вами еще до отъезда в Вашингтон, соглашайтесь. Если он попадет-таки туда, продолжайте ему подыгрывать. Отныне досье на Беллмастера и другие, с ним связанные, открыты для вас. Одно из таких я принес с собой.
— Он протянул Кэслейку папку. — Вам полезно прочесть его в назидание: здесь скупо, но красноречиво описаны методы Беллмастера. И поспешу добавить — то, о чем вы прочитаете, было сделано… для нашей пользы.
— Благодарю вас, сэр. — Кэслейк взял папку. На обложке значилось: «Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат, магистр искусств». Он положил досье на стол и спросил: «Заведено ли досье на леди Джин?»
— Да.
— Нельзя ли узнать, как она познакомилась с лордом Беллмастером?
— Можно. Она была из древнего, но обнищавшего ирландского рода. Отец владел огромной усадьбой в Голвее, жил — как бы покрасочнее выразиться — на хлебе и воде и проповедовал одного Бога — игру на скачках. У матери было немного денег, к которым он подобраться не мог, и ей удалось дать дочери хорошее образование. Чтобы заработать на жизнь, леди Джин устроилась секретаршей в министерство иностранных дел. Тут ее приметил Беллмастер, продвинул по службе и сделал своей любовницей. Вскоре оказалось, что именно такая соратница ему и нужна, он научил ее всему, на его взгляд, необходимому. Но приручить ее Беллмастеру так и не удалось. Мне даже сдается, временами он жалел, что выбрал именно ее. — Куинт замолк, тихо вздохнул и продолжил: — Она, если хотела, могла предстать поистине очаровательной. И еще была отменной соблазнительницей — готов поспорить, мало кому из мужчин удалось бы противостоять ее чарам. Впрочем, обо всем этом вы узнаете из досье. — Он встал, глянул в окно, хмыкнул, словно увидел там нечто неприятное, и подошел к двери. Открыл ее, обернулся и заметил почти сокрушенно: — Как далеко вы шагнули от простого сыщика, мой мальчик… очень, очень далеко.
Когда он ушел, Кэслейк позволил себе улыбнуться. В последних словах Куинта нечаянно проскользнула тоска по прошлому, хотя он просто хотел подчеркнуть, что человек Клетки должен оставаться таким во что бы то ни стало. Нет у него ни выбора, ни пути назад.
Кэслейк принялся за досье на Долмата. Оно оказалось сравнительно коротким. Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат был в пятидесятых годах священником одной из провинциальных епархий. Лет сорока, женатый на дочери епископа, он слыл церковнослужителем нового поколения — за словом в карман не лез, известности не страшился, участвовал в маршах протеста против атомного оружия, выступал за упрочение культурных и духовных связей с Россией. До рая на земле, по его мнению, было рукой подать — стоило лишь духовно возродить народы и выстроить их под знаменем мира во всем мире. Он не чурался высказать свои взгляды с любой трибуны или изложить их в газете. Да еще как назло был хорош собой, отличный оратор, прекрасный собеседник. Словом, пешка, способная быстро стать ферзем. В досье не указывалось, когда ему решили объявить войну, но Кэслейк понимал: досье не завели бы вообще, не прикажи кто-то из Уайтхолла тактично переправить Долмата в рай поменьше того, который он сулил мировому пролетариату. Дело поручили лорду Беллмастеру, и тот решил пойти напролом, без обиняков. Долмата — он, как истинный демократ, посещал и бараки, и замки — пригласили в усадьбу Беллмастера. Там он повстречался с леди Джин, и она не преминула посочувствовать его взглядам, не забыв, однако, восхититься Долматом и как мужчиной. Несколько приложенных к досье писем к нему показывали, что их дружба постепенно перешла во взаимное обожание. Долмат осуждал лесть, но когда сам оказался ее мишенью, быстро убедил себя, что такая добродетельная и очаровательная женщина, как леди Джин, кривить душой не способна. Наконец его пригласили провести несколько дней на «Морском льве», и вот однажды, глядя на северное сияние у Шетлендских островов, он впервые по-братски обнял леди Джин за талию. Потом леди Джин со смехом описала, как Беллмастер спешно покинул яхту ради якобы важных дел в поместье, а по сути лишь чтобы оставить Долмата вдвоем с нею. На другую ночь, опьяненный лунным светом, вином Беллмастера и чарами леди Джин, Долмат опрометчиво согласился пойти к ней в каюту выпить рюмочку на ночь и оказался в ее постели. На следующее же утро, полный угрызений совести, он покинул яхту, казня себя за прегрешение. Но приговор себе он уже подписал. Ведь грех можно замолить, а что делать с фотографиями, которые отсняла скрытая в каюте камера?
Остальное для Клетки было детской забавой. Его высокопреподобие Алберт Реджиналд Долмат отошел от общественной деятельности, удалился в Уэльс, в уединенный приход… К обложке досье с внутренней стороны был приколот конверт с шестью снимками из тех, что сделала скрытая камера. Кэслейк бегло просмотрел их и захлопнул папку.
Вдруг он с грустью вспомнил встречу с Сарой Брантон. Просто не верилось, что она дочь леди Джин. Увы, это так, и лорд Беллмастер — ее отец.
Остаток дня он провел, читая досье, которыми ему разрешили пользоваться. Самым полным и любопытным оказалось досье на Беллмастера.
За четыре дня Ричарду удалось прочесть дневник леди Джин от корки до корки тайком от Сары — она с головой погрузилась в счастливые хлопоты о будущей поездке в Англию, выбирала платья, укладывалась. Отец ответил на ее письмо любезно, живо одобрил предстоящее замужество, и, конечно же, позвал дочь в гости вместе с женихом…
Записки леди Джин вскоре потеряли над ним власть — читались как роман, не способный изменить ни его жизнь, ни отношения с Сарой. Дневник ее мать вела многие годы, хотя иногда забывала о нем на целые месяцы, а однажды — даже на год… как раз когда вышла замуж за Брантона и родила Сару. Весь дневник пронизывало одно — ее отношения с лордом Беллмастером, где любовь то и дело сменялась ненавистью, а ненависть — любовью. Ричарду стало ясно: лорд Беллмастер был раньше — а возможно, и по сей день — связан с зарубежными разведками, что вкупе с неблаговидными делами в самой Англии время от времени толкало на преступления — как в случае с человеком по имени Полидор — и его, и леди Джин. Но ее похождения почему-то не столько возмущали Ричарда, сколько изумляли. Она была бессовестна и неразборчива в связях почти как римская гетера — слова, не столь беспощадного, у Ричарда не нашлось. Читая, он иногда все же негодовал — как мать могла подсунуть такое дочери!
Любовь к Саре принуждала его искать оправдания леди Джин, но он в этих исповедях нашел лишь одно — лорд Беллмастер как будто околдовал, загипнотизировал ее, подчинил ее волю своей. И чем дальше читал Ричард, тем больше сокрушался о леди Джин и сочувствовал ей, тем осознанней, крепче презирал лорда Беллмастера. С каждой страницей он ненавидел его все сильнее. Не зная, как тот выглядит на самом деле, Ричард воображал его все более и более похожим на черта в кресле с сигарой и рюмкой портвейна в руках, каким его нарисовала однажды леди Джин. Вначале смутно, а потом все яснее он осознавал, что после развода и она, и лорд Беллмастер, да и полковник Брантон (впрочем, он — человек безвольный, его можно сбросить со счетов) начали потихоньку подталкивать Сару к мысли об уходе в монастырь — она стесняла их всех. Ею пришлось пожертвовать.
Случалось, Ричард откладывал дневник и шел прогуляться, успокоиться. В том, что Беллмастер — душегуб, сомнений не оставалось: на той же странице, где леди Джин призналась, что он сделал ее соучастницей убийства, она кратко описала, как они перевернули катер, чтобы замести следы.
А вместо благодарности лорд Беллмастер подменил (зачем? срочно понадобились деньги?) пояс Венеры: через месяц после этого преступления Беллмастер взял его у леди Джин якобы для продления страховки. Ричард понимал — Беллмастер не удержится от соблазна напакостить и ему, и Саре. Но как именно? Словом, хорошо, что они решили не спеша прокатиться в Англию. Будет время все толком обдумать. А пока главное — не допустить, чтобы дневник попался Саре на глаза.
К счастью, она так много сил отдавала сборам, что, казалось, совсем позабыла о дневнике, исчезнувшем с письменного столика у нее в спальне. Впрочем, накануне отъезда, утром, в постели, она вдруг спросила: «Дорогой, не у тебя ли дневник матери? Я хочу запереть его в сейф».
— Да, у меня, — спокойно ответил Ричард. — Но я его еще не дочитал, — а ведь он уже прочел дневник целиком.
— Ну как, забавно?
— Очень. Я положу его в сейф сам. Кстати, не устроить ли нечто вроде прощального пикника на мысе святого Винсента?
— С удовольствием. Однажды нас возил туда Джорджио. С моря дул ужасный ветер и вскоре весь «Роллс-Ройс» забрызгало солью. Джорджио чуть не лопнул от злости.
— Значит, едем.
В тот же вечер Ричард вошел к Саре в спальню и у нее на глазах достал из комода ключ и запер дневник в сейф. Но на другое утро, когда они покидали виллу, переложил к себе в чемодан — Ричард решил отвязаться от него и чем скорее, тем лучше. Однако лорд Беллмастер жил в мире, о котором Фарли не знал ничего, поэтому насчет дневника стоило посоветоваться с умеющим молчать человеком, например, с поверенным в делах семьи Брантонов или на худой конец с самим полковником. Но сначала придется посмотреть, что он за птица. Леди Джин вышла за него и, несмотря на резкие отзывы в дневнике, уважала — впрочем, не настолько, чтобы хранить ему верность.
По дороге в Лиссабон, когда рядом сидела радостная и воодушевленная Сара, он решил выбросить все это из головы до Англии. Что бы ни случилось, им надо налаживать собственную жизнь — в последнее время они все чаще говорили о гостинице в Дордони.
Слушая, как рядом мило воркует Сара, он с изумлением осознал, насколько изменился сам и как круто повернула жизнь всего за несколько недель. И не он один. Они оба словно родились заново — вступили в светлый мир, где проклятый Беллмастер не сильнее крошечной точки на горизонте их счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23