– Это еще зачем? Не понимаю. Во имя чего кто-либо из нас должен скрывать свои взгляды?
– Во имя Польши. Во имя ее души.
– Не трогайте душу Польши, шановный пан. Она и так достаточно изранена, – обрезал его Берут и пристально посмотрел на Миколайчика, желая проникнуть в тайный смысл его предложения. Ему показалось, что он догадался: – Боитесь, что поляки не простят вам, узнав, что вы были против расширения границ нашей страны?
Красные щеки Миколайчика стали совсем пунцовыми.
– Скорее беспокоиться надо вам, пан председатель, если поляки узнают, что вы во всем согласны с русскими.
– Пан Миколайчик, эта тема слишком избита, чтобы на нее тратить время. Надо думать, не ради нее вы начали со мной разговор за несколько минут до посадки.
– Именно ради нее, пан председатель. Поверьте, я забочусь не только о своей судьбе, но и о вашей, – настойчиво произнес Миколайчик. – Вы не верите, что я могу быть искренним с вами?
– Говорите по существу. Чего вы хотите?
– Но я уже сказал! Я полагаю, что на переговорах все мы должны высказать то, что думаем. Но это не значит, что потом надо все предать гласности. Ведь стенограмм, надеюсь, не будет?
– Вы боитесь стенограмм?
– Я ничего не боюсь, пан председатель, – обидчиво ответил Миколайчик. – Прошу запомнить: слово «бояться» произнесли вы, а не я.
– Ну и что же?
– А то, повторяю, что беспокоиться, или «бояться», коль вы предпочитаете это слово, скорее следует вам, если поляки узнают, что вы стали рупором русских.
– Даже если эти русские помогли нам возвратить родине ее древние земли?
– Это выгодно русским. А то, что выгодно русскому, не может быть выгодно поляку, и наоборот… – патетически воскликнул Миколайчик. – Пан Берут, неужели вы не согласны с тем, что сознание этой истины стало для поляков уже врожденным? Его не уничтожить щедрыми подарками – я имею в виду новые территории. Политик не может не считаться с чувством народа, которое воспитано не десятилетиями, а многими столетиями.
Наступило короткое молчание.
– Послушайте, пан Миколайчик, – сказал Берут, – вы меня заинтересовали. Кое в чем я согласен с вами.
– Потому что вы поляк! – торжествующе воскликнул Миколайчик. – Коммунист ли, социалист ли, но прежде всего поляк!
– Да, я поляк. И поэтому мне пришла сейчас в голову одна мысль. Вы правы: я видел и знаю много поляков, которые настроены антирусски…
– Их нельзя за это винить. Вспомните о разделах Польши, в которых участвовала Россия.
– Следовало бы уточнить: «царская Россия»…
– Ах, пан Болеслав, – прервал его Миколайчик, – ну, давайте хотя бы на эти несколько оставшихся до посадки самолета минут прекратим пользоваться марксистским жаргоном. Поговорим просто как люди, как человек с человеком.
– Мне трудно отделить понятие «человек» от его убеждений. Но… давайте попробуем, – неожиданно согласился Берут. – Так вот, хочу задать вам вопрос: почему я, повидав в своей жизни немало русских, готовых признать историческую вину дореволюционной России перед другими народами, очень редко встречал поляков с, так сказать, комплексом вины по отношению к России?
– Вину поляков?! – переспросил Миколайчик возмущенно. И тут же, вспомнив, с кем говорит, продолжал уже спокойнее, даже с сожалением: – Простите меня, пан председатель. Но вы опять пытаетесь смотреть в душу человека сквозь марксистскую призму. Даже если не пользуетесь коммунистической терминологией.
– Вот уж нет, пан Станислав! – с полуиронической улыбкой возразил Берут. – Скорее, я отступаю от марксизма, ведя разговор на предложенной вами платформе. И хотел бы услышать ответ на мой вопрос: почему?
– Но это же элементарно! Ответ кроется в истории, в исторических фактах. Я понимаю, в те годы, когда мы учились, вы занимались революцией. Каждый на моем месте может представить вам список злодеяний России по отношению к Польше. Я уж не говорю о разделах страны. А многолетняя насильственная ассимиляция поляков? Их хотели заставить забыть родину, забыть родной язык!..
– Я мог бы согласиться с вами и даже добавить, что угнетению и ассимиляции подвергались и другие национальности в царской России. Но вы хотите стереть разницу между Россией царской и советской. Вы упрекаете меня в незнании истории и готовы представить список несчастий, которые принесла Польше Россия. Но вы так и не ответили на мой вопрос: почему находятся поляки, которые не считают свою страну ответственной за раны, нанесенные Польшей России? Почему бы русским не помнить вечно о том, как поляки совместно с немецкими рыцарями захватили Киев? Как Болеслав Второй жестоко подавил, потопил в море крови народное восстание в том же Киеве? Как Казимир захватил Галицкую Русь…
– Но позвольте, все это было в допотопные времена, когда и Речи Посполитой еще не существовало!
– Ах, теперь вы говорите «допотопные»! Что ж, вспомним главную цель образования Речи Посполитой…
– Жажда поляков обрести собственное государство!
– Не спорю. А будете ли вы спорить против того, что агрессия против России была главной целью Люблинской унии, которая легла в основу создания Речи?
– Я знаю вашу биографию, пан председатель, и не могу понять, когда вы находили время… – с иронией начал было Миколайчик, но Берут прервал его:
– Я всегда был революционером, а значит, патриотом. А быть подлинным патриотом нельзя, не зная историю своей страны. Я тоже знаю вашу биографию и уверен, что при желании вы могли бы знать не меньше меня. Да и знаете вы все это, пан Станислав, только притворяетесь, что у вас отшибло память. Вы конечно же слышали о захвате Москвы поляками, о самозванцах, о прямой интервенции Речи Посполитой против Русского государства. А имя Сигизмунда Третьего вам ничего не говорит? Тогда, может быть, вы вспомните «смоленскую войну» и долгую оккупацию Смоленска поляками? Или Пилсудского забыли, который организовал нападение Польши уже на Советскую Россию в двадцатом году?.. Так вот, пан Миколайчик, я в третий раз задаю вам вопрос: почему, несмотря на все это, поляки для русских – братья-славяне, а для поляков русские, если верить вам…
Миколайчик быстро зажал уши и пробормотал:
– Снижаемся…
Действительно, давление воздуха в салоне резко изменилось. Берут посмотрел на альтиметр, прикрепленный к перегородке, отделявшей салон от пилотской кабины. Красная стрелка быстро ползла вниз. Полторы тысячи метров… тысяча двести… тысяча… восемьсот… Давление в ушах и впрямь резко возрастало.
– Продуйте себе… – крикнул Берут и показал на переносицу.
– Вы хотите сказать, мозги? – со злой иронией пробормотал Миколайчик.
– Да нет, что вы, шановный пан, носоглотку! Вот так! – И Берут, зажав двумя пальцами ноздри, резко выдохнул воздух.
От ушей отлегло.
– Спасибо, – сказал Миколайчик, повторив тот же прием. И после паузы произнес: – Вы, кажется, что-то меня спросили?
– Да. Я задал вам вопрос. Трижды. Но ответа не получил. Итак, пан Миколайчик, значит, всему были виной не царь, не колонизаторы, а русские? Просто русские? В том числе те, которые вместе с поляками пели «Варшавянку» в тюремных застенках? Те, которые свершили революцию в своей стране, объявили равноправие народов и предложили свободу Польше? Те, которые освободили ее от немецких оккупантов, а теперь отстаивают новые польские границы? И вы предупреждаете об опасности, которая якобы грозит мне, если поляки узнают, какую линию я отстаивал в Потсдаме?
– И все же недоброе прошлое… – с нарочитым сожалением произнес Миколайчик.
– Ну, теперь вы прямо-таки цитируете… – с усмешкой произнес Берут.
– Кого?
– Товарища Сталина. Когда в прошлом году делегация нашего Комитета подписала с Советским правительством документ о новых границах Польши и ее независимости, он сказал мне: мы, советские люди, и вы, поляки, за этим столом перечеркнули недоброе прошлое. Вы знаете, где это было?
– В Кремле, очевидно.
– Да. И в том самом зале, где был подписан один из ранних декретов Советской власти.
– О чем?
– Об аннулировании царских разделов Польши…

Самолет коснулся колесами посадочной полосы. Его резко тряхнуло.
– Берлин! – сказал вновь появившийся в салоне второй пилот.

Глава шестая.
ПЕРЕД ОЧЕРЕДНОЙ СХВАТКОЙ

Если Черчиллю казалось, что «потсдамский поезд» большую часть времени стоит на месте или маневрирует по запутанным объездным путям, часто давая задний ход, то это объяснялось по крайней мере двумя причинами: объективной невозможностью сломать историческую реальность, сложившуюся в результате советской военной победы, и неопределенностью своего собственного положения; до оглашения результатов английских парламентских выборов оставалось всего три дня.
Душевное состояние Трумэна было иным. Оно определялось сначала ожиданием результатов испытания атомной бомбы в Аламогордо, затем новым, еще более Нетерпеливым ожиданием подробностей этого испытания и наконец, ощущением своего могущества и превосходства над русскими, хотя отказаться от их помощи в войне с Японией Трумэн не решался.
Была и вторая сторона жизни Трумэна в Бабельсберге. Президента тоже преследовали неудачи. По второстепенным для Америки вопросам повестки дня участники Конференции не без споров, конечно, но все же относительно быстро приходили к согласию. А как только начиналось обсуждение вопросов кардинальных, таких, как польский, сразу все менялось: Черчилль начинал петушиться, попеременно обижаться то на Трумэна, то на Сталина, а Сталин превращался в каменную глыбу, которую, казалось, невозможно сдвинуть с места.
Упоение своим грядущим могуществом помогало Трумэну легче переносить неудачи за круглым столом в Цецилиенхофе, те самые, которые отравляли существование Черчилля, делали его несдержанным, лишали логики мышления. И все-таки оба западных руководителя имели основание для разочарований, поскольку, несмотря на некоторую разницу интересов и, следовательно, подходов к обсуждаемым вопросам, в главном они были едины.
Оба они, и Черчилль в первую очередь, хотели бы, чтобы «красные» добровольно ли или под нажимом убрались из Восточной Европы. Оба не желали расширения границ Польши, что, во-первых, ослабило бы еще сохранившуюся индустриальную мощь послевоенной Германии, а во-вторых, обеспечило бы Советскому Союзу существование на его границах сильного и дружеского государства.
Были и другие вопросы, лишь в общих чертах зафиксированные в постановлениях Ялтинской конференции, которые предстояло решить до конца здесь, в Бабельсберге, однако подойти к ним вплотную никак не удавалось.
Ни Трумэн, ни Черчилль не теряли надежд на перемены к лучшему. Американский президент был уверен, что, сообщив Сталину об атомной бомбе, он сделает советского лидера куда более покладистым. Черчилль же, в глубине души не сомневавшийся в победе на выборах, уповал на «второй тур» Конференции, полагая, что тогда, вернувшись из Лондона, он почувствует себя увереннее, и это поможет ему взять верх над Сталиным.
По сравнению со своими западными партнерами Сталин имел основания испытывать хотя еще далеко не полное, но все же удовлетворение ходом Конференции. Навязать странам Восточной Европы пути послевоенного развития, угодные Западу, Трумэн и Черчилль не смогли.
Вопрос о Кенигсберге был решен окончательно в пользу Советского Союза. Правительство «лондонских поляков» можно считать ликвидированным.
Сталин считал также, что Польша, а следовательно, и Советский Союз получили большой выигрыш, добившись согласия глав западных держав пригласить на Конференцию делегацию из Варшавы. Но это был пока что потенциальный выигрыш. Чтобы добиться полной его реализации – заставить Черчилля и Трумэна удовлетворить польские территориальные требования, – предстояло еще бороться. Исход этой борьбы во многом зависел от тактики, последовательности и настойчивости людей, представляющих сегодняшнюю Польшу.

Польская делегация прямо с аэродрома была доставлена в Бабельсберг, в дом, который занимал Сталин. Он встретил поляков внизу, почти у входной двери. Изменяя привычке здороваться лишь поклоном головы или даже без этого, сразу начинать разговор по существу, на этот раз Сталин поочередно пожал всем руки. Потом провел гостей в столовую и пригласил садиться, указывая на стулья вокруг небольшого овального стола. Но сам остался на ногах и, медленно обходя стол, сказал:
– Итак, по вопросу о границах Польши, особенно ее западной границы, к соглашению прийти пока не удается. Трумэн и главным образом Черчилль утверждают, что ваши требования чрезмерны и что, по выражению британского премьер-министра, польский гусь окажется не в силах переварить столь обильную пищу…
Сталин сделал паузу, как бы оценивая впечатление от произнесенных им слов, и продолжал:
– Позиция Советского Союза неизменна. Мы поддерживаем ваше требование о границах. Полагаю, и ваш меморандум, направленный главам трех государств, остается неизменным. Не так ли?
Сталин говорил подчеркнуто официально, даже сухо. Такой тон определяло, по-видимому, присутствие в делегации Миколайчика.
Собственно, и вопрос «Не так ли?» относился прежде всего именно к Миколайчику, хотя, задавая его, Сталин даже не взглянул на польского вице-премьера.
– Наша позиция тоже неизменна, – спокойно произнес Берут. – Польша никогда не откажется от Нысы-Лужицкой и всего устья Одры с Щецином и Свиноуйсцем.
Берут говорил по-русски, однако все географические пункты называл по-польски. Сталин с добродушной усмешкой отметил:
– Мы обеспечили присутствие здесь польского переводчика, но пока, мне кажется, в переводе нет необходимости. Те слова, которые товарищ Берут сказал сейчас по-польски, нам, русским, хорошо понятны. А вот американцы, и особенно англичане, такого понимания, очевидно, не проявят.
– Они что же, не знают или не хотят знать о тех огромных жертвах, потерях и обидах, которые накопились в душе каждого поляка? – бросил саркастическую реплику Гомулка. – Только в нынешнем веке Германия раздула два мировых военных пожара. Мы не хотим стать жертвой третьего.
– Вы правы, – откликнулся Сталин, продолжая свой путь вокруг стола. – Так полагают советские люди. Так полагает Сталин, – сказал он, переходя к своей излюбленной манере говорить о себе в третьем лице и употреблять местоимение «мы» вместо «я». – А вот они, – Сталин сделал неопределенное движение рукой, – полагают иначе. Вам предстоит убедить их в своей правоте. Гарантировать, что это удастся, не могу. Но заверить вас, что Советский Союз будет целиком на вашей стороне, хочу со всей определенностью. Со всей!
Сталин остановился и в упор посмотрел на Миколайчика, как бы заставляя его либо выложить свои «козырные» карты, если они у него имелись, либо же связать себя на будущее согласием со всей польской делегацией.
Но Миколайчик молчал, демонстративно глядя в потолок.
На какое-то время Сталин умолк в раздумье. Возможно, хотел прямо спросить, все ли члены польской делегации придерживаются и будут придерживаться точки зрения Берута. Однако не сделал этого, решив, вероятно, что будет правильнее молчаливо констатировать факт польского единогласия.
Остановился у своего пустующего кресла и, улыбнувшись, сказал:
– Что ж, я думаю, что всем нам надо отдохнуть перед завтрашними переговорами. На завтра программой предусмотрена ваша встреча с Иденом, Бирнсом и Молотовым. И хотя со стороны Советского Союза польским требованиям была и будет обеспечена полная поддержка, многое зависит от вас самих… Мне сообщили, что с размещением вашей делегации все в порядке. Машины вас ждут. Спокойной ночи. Завтра – трудный день. Советую хорошо выспаться… если кому удастся.
Последние слова он произнес тоже с улыбкой, на этот раз многозначительной.
Берут и Гомулка задержались в столовой, пока остальные члены делегации рассаживались по машинам.
– Как ведет себя Миколайчик? – негромко спросил Сталин. – Кстати, он не подумает, что мы здесь втроем плетем против него страшный заговор?
– Он наверняка уже уехал, – ответил Берут. – С самого начала потребовал для себя отдельную машину.
– Это его требование удовлетворить нетрудно, – не без иронии сказал Сталин. – А еще чего он желает?
– Миколайчик всегда остается Миколайчиком, – ответил Берут. – В самолете он прочел мне небольшую националистическую антирусскую проповедь.
– Не думаю, что в этом случае он выбрал достаточно благодарную аудиторию, – пошутил Сталин.
– Я тоже так не думаю, – спокойно согласился Берут. – А Миколайчик кое на что все же рассчитывает.
– На что же?
– На то, что мнения членов делегации, которые будут высказаны здесь, в Потсдаме, останутся в секрете от польского народа.
– Не вполне понимаю, – слегка вскинул бровь Сталин. – Вряд ли кому-либо в Польше неизвестно, что Миколайчик верой и правдой служит своим западным хозяевам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57