– Вы были в Торгау, сэр?
Воронов внимательно посмотрел на спрашивающего.
Это был невысокий широкоплечий человек в английской военной форме.
– Был.
– Не исключено, что мы встречались! – с явным удовольствием сказал англичанин.
– У вас богатая фантазия, сэр, – вмешался в разговор Стюарт. – Насколько мне известно, в Торгау англичан не было. Русские встретились там с американцами. Может быть, вы, Джеймс, служили тогда у американцев?
– Я служил и служу в английской армии, сэр, – повышая голос, ответил тот, кого Стюарт назвал Джеймсом. – Когда вы протирали брюки на Флит-стрит в Лондоне, я высадился с союзными войсками в Европе. А в Торгау был как английский журналист с армией Брэдли.
– Не терпелось встретиться с русскими? – усмехнулся Стюарт.
– No comment! Комментариев не будет! (англ.)

– сухо ответил англичанин.
Раздался одобрительный смех.
– Давайте говорить прямо, – сказал Стюарт, явно стараясь ввести разговор в прежнее русло, неприятное для Воронова. – Здесь происходит нечестная игра. Все, что касается Конференции, наглухо засекречено вашими властями.
– Почему нашими? – Воронов решил выиграть время.
– Вам нужны факты? – воскликнул Стюарт. – Пожалуйста. Мы были заранее извещены о том, когда прибудут президент Трумэн и наш премьер. Вы, очевидно, тоже.
Воронов кивнул.
– Ну вот! – торжествующе произнес Стюарт. – А мы до сих пор не знаем, прибыл ли маршал Сталин.
– Прибыл. Сегодня днем.
Сказав это, Воронов тут же внутренне одернул себя: может быть, приезд Сталина все еще держится в секрете.
С другой стороны, он не хотел, чтобы западная пресса спекулировала на том, что ее представителям ничего не известно о прибытии Сталина. Воронов уже видел перед собой газетный заголовок: «Трумэн и Черчилль на месте. Где Сталин?!»
Как только Воронов ответил Стюарту, один за другим посыпались вопросы: «Как выглядел Сталин?», «На какой аэродром или вокзал и куда именно прибыл?», «Кто его встречал?».
Поскольку Воронов хранил молчание, снова заговорил Стюарт:
– Спасибо за откровенность, господин Воронов, но, значит, советские журналисты присутствовали на встрече, а англичане и американцы – нет. Разве этот факт, – повысил голос Стюарт, – не свидетельствует о явной дискриминации? В конце концов, все мы имеем здесь равные права.
– Нет, – упрямо ответил Воронов. – Не свидетельствует. Советские журналисты тоже не присутствовали на встрече. Что же касается равных прав…
Он на мгновение запнулся: «Что я делаю? Вместо того чтобы налаживать контакты, иду на обострение!..»
– Что же касается равных прав, – тем не менее продолжал он, – то они предполагают равные обязанности.
– Что вы хотите этим сказать?
– Для того чтобы расчистить вам путь в Берлин, десятки тысяч советских солдат погибли на его подступах. Ни американских, ни английских военных среди них не было.
Этот Стюарт, судя по его тону, явно не имел права называть себя союзником. Союзниками были американские и английские солдаты и офицеры, сражавшиеся с немцами. Да и собравшиеся здесь журналисты, судя по их реакции на вопросы Стюарта и ответы Воронова, тоже в большинстве своем были союзниками…
– Что ж, – примирительно сказал после неловкой паузы Стюарт, – мы узнали от господина Воронова самое главное: маршал Сталин здесь. Простите, теперь он генералиссимус. Значит, Конференция состоится.
Он посмотрел на Урсулу. Во время разговора она сидела молча, видимо не понимая ни слова. Впрочем, Воронову показалось, что раза два она взглянула на него по-прежнему неприязненно, если не враждебно.
– Нам пора, – сухо сказал Стюарт. – Я обещал доставить леди домой. Нам пора ехать, – по-немецки обратился он к Урсуле.
Все поднялись со своих мест.
– Для меня было большим удовольствием поближе познакомиться с вами, господин Воронов, – скороговоркой произнес Стюарт. – Уверен, что для Урсулы тоже.
Они вышли из-за стола и направились к выходу.
«Что я наделал, черт побери, что я наделал! – повторял про себя Воронов. – Вместо того чтобы хоть как-то повлиять на настроение этих людей, на содержание их будущих корреспонденции, сцепился со Стюартом!.. Но, с другой стороны, как я должен был поступить? Подставить правую щеку после того, как меня ударили по левой?..»
Нет, он не мог ни смолчать, ни сделать вид, что слова Стюарта его не задевают. Этот тонкогубый иезуит явно пытался бросить тень на Советскую страну. Пусть дело касалось только Конференции… Судя по всему, Стюарту нужен был лишь повод…
– Глупо все получилось, – сказал Воронов, когда они с Брайтом сели в машину.
– А я доволен! – отозвался Брайт.
– Еще бы! – усмехнулся Воронов. – Получил свою сотню долларов.
Неожиданно Брайт с такой силой нажал на тормозную педаль, что Воронова чуть было не выбросило из машины.
– Ты что, с ума сошел? – воскликнул он.
– Послушай, Майкл, – медленно, с несвойственной ему жесткой интонацией произнес Брайт. – За кого ты меня принимаешь?
Таким тоном Брайт раньше никогда с ним не разговаривал.
– Я сказал тебе, – продолжал Брайт, – что поездка имеет важное значение. Я был прав. Я им доказал, что советский журналист не лгун. Не все так просто, как кажется. А деньги… Эй, мистер! – приподнявшись с сиденья, крикнул он во весь голос.
Воронов не понял, к кому он обращается. Но сразу же увидел старика, в ярком свете фар пересекавшего дорогу перед машиной. Несмотря на жаркий июльский вечер, на нем были пальто с потертым бархатным воротником и шляпа, давно потерявшая форму. Этот старый немец, очевидно, жил неподалеку и пробирался домой.
– Эй, мистер! – снова крикнул Брайт. Включив мотор, он одним рывком бросил машину вперед и снова затормозил, на этот раз почти рядом со стариком, испуганно прижавшимся к остаткам стены. Не заглушая двигателя, Брайт тоном приказа обратился к Воронову: – Спроси, кто он такой!
– Да ты и впрямь сошел с ума!
– Не хочешь? – с необъяснимой злобой сказал Брайт. – Ладно, обойдусь без тебя. – Высунувшись из кабины, он громко спросил: – Хей, майн хэрр! Ви альт зи? Вифиль? Вифиль ярен? Зи, зи! Эй, господин! Сколько вам лет? Сколько? Сколько лет? Вам, вам! (ломаный нем.)


Немец молчал. Руки его, сжимавшие трость, дрожали.
Дребезжащим, старческим голосом он наконец пролепетал:
– Ахт унд зибцих…
– Что он бормочет? – обернулся Брайт к Воронову. – Сколько?
– Семьдесят восемь.
– О’кэй! – удовлетворенно произнес Брайт. – Значит, не воевал.
Резким движением расстегнув нагрудный карман своей рубашки, Брайт вытащил пачку денег, перехваченную резинкой.
– Держи! – крикнул он, обращаясь к немцу по-английски. – Возьми, я сказал.
Растерянный старик молчал.
– Немен! – снова гаркнул Брайт, на этот раз по-немецки. Еще дальше высунувшись из машины, он протянул руку и сунул деньги старику за отворот пальто. Затем откинулся на спинку сиденья и дал газ.
– Слушай, Чарльз, – не выдержал Воронов. – Можешь ты объяснить, что все это значит?
– Могу, парень. Только не сейчас.
Ответ Брайта прозвучал задумчиво, почти печально.
Рядом с Вороновым сидел за рулем еще один – как бы третий – Чарли Брайт. Первый был лихой, хвастливый парень очень похожий на тех американских ковбоев, которых Воронов много раз видел когда-то на московских киноэкранах. Второй предстал перед Вороновым в подвале – немногословный человек, умеющий быть злым и жестоким. Теперь перед ним был третий Чарли Брайт – тихий задумчивый, охваченный необъяснимой грустью. Этот третий Чарли и машину вел неуверенно и безвольно.
– Мы правильно едем? – спросил он после долгого молчания.
– Правильно.
– Как ты сказал, кто такой этот Шопенгоор? – Философ. Философ-пессимист.
– К черту пессимистов! – словно очнувшись, воскликнул Брайт своим привычным бесшабашным тоном. – Слушай, Майкл-беби, давай переименуем твою улицу. Назовем ее улицей Рузвельта. Нет, лучше авеню Сталина.
Все-таки вы были первыми в этой воине!
– Ты думаешь, названия улиц зависят от нас? – улыбнулся Воронов.
– Все зависит от нас, парень, – убежденно ответил Брайт. – Решительно все! Кажется, мы приехали? – спросил он, притормаживая машину.
Осторожно, чтобы никого не разбудить, Воронов открыл дверь ключом. В передней горел свет. Ложась спать, хозяева позаботились о том, чтобы Воронову не пришлось добираться до своей комнаты в темноте.
Было еще не так поздно – около одиннадцати, но в доме стояла тишина.
Вольф, видимо, рано ложился спать, так как уходил на работу рано утром.
Медленно, чтобы не скрипели ступени, Воронов поднялся к себе.
Он был под впечатлением того, что произошло в «Андерграуннде».
До сегодняшнего вечера Воронову казалось, что все ждут предстоящей Конференции с радостным единодушным нетерпением. Это нетерпеливое ожидание как бы сближало людей разных национальностей и разных взглядов.
Но дело, по-видимому, обстояло сложнее. Еще никто, по крайней мере из журналистов, не знал, какие вопросы будут на Конференции обсуждаться, а борьба вокруг нее – вернее, вокруг подготовки к ней – уже началась. Поездка в «подполье» убедила Воронова в этом.
«Но не преувеличиваю ли я?» – думал он. В конце концов, вызывающе вел себя только Стюарт. Остальные журналисты как будто отнеслись к Воронову более или менее дружелюбно.
Однако достаточно было и одного Стюарта.
Воронов понимал, что невозможность получить необходимые сведения всегда раздражает журналистов. То, что им не только не разрешили встретить Сталина, но до сих пор держали его приезд в секрете, не могло не вызвать у них естественного недовольства.
От западных журналистов – это было общеизвестно – читатель ждет сенсаций. Ему всегда хочется заглянуть в замочную скважину запертой двери, будь то кабинет президента или спальня кинозвезды. Серьезные мысли доходят до него лишь в обрамлении сенсационных подробностей.
Каким же образом западные журналисты могут удовлетворить запросы своего читателя сегодня? В Бабельсберг их не пускают. Приезд Сталина держат в секрете. Прибытие Трумэна и Черчилля они уже достаточно «обыграли».
Что им остается? Строить всевозможные догадки? Снова и снова твердить о том, что предстоящая Конференция должна решить послевоенные судьбы Европы?
«Ладно, хватит попусту тратить время!» – сказал себе Воронов. Усилием воли он заставил себя закончить статью. Завтра утром ее надо было сдать на узел фельдсвязи, чтобы она в тот же день смогла уйти в Москву. Ведь там ее должны еще отредактировать, перевести на иностранные языки и передать в английские, американские и в другие телеграфные агентства…

…Он проснулся в половине седьмого. Машина должна была прийти к семи. Столовая в Бабельсберге открывалась тоже в семь. Значит, у него еще будет время перепечатать корреспонденцию, позавтракать и выяснить у Герасимова, как планируется сегодняшний день. Конференция открывается сегодня, но Воронов полагал, что раньше десяти она не начнется.
Спустившись по лестнице, он думал только о том, чтобы избежать встречи с Германом или Гретой. Но это ему по удалось. Дверь из столовой открылась, и в переднюю вошел Герман. На нем была серая потертая спецовка, из-под которой выглядывал аккуратно повязанный галстук.
В руке он держал кепку. Очевидно, Вольф собрался на работу.
– Доброе утро, хэрр Воронофф, – приветливо сказал он. – Мы не думали, что вы встанете так рано. Как же вы пойдете, даже не выпив чашку кофе?
– Доброе утро, господин Вольф. Я позавтракаю в Бабельсберге.
Они вышли на крыльцо. Машина уже стояла у тротуара.
– Ваш завод далеко? – спросил Воронов, чтоб поддержать разговор.
– О нет! Два-три километра в сторону от Потсдама.
Я обычно выхожу из дому пораньше. Утренний моцион.
– Садитесь в машину, – предложил Воронов. – Я вас подвезу.
– О нет, нет, что вы! – поспешно и, как показалось Воронову, даже испуганно воскликнул Герман.
«Не хочет утруждать господина офицера? – подумал Воронов. – Или не желает ехать в советской машине, потому что боится своих соотечественников?»
– Садитесь! – скорее приказал, чем попросил он.
На лице Вольфа снова промелькнуло испуганное выражение, но категорический тон Воронова сделал свое дело.
Они расположились на заднем сиденье.
– Куда ехать? – спросил Воронов.
– В обратную сторону, – нерешительно произнес Вольф.
Несколько улиц они проехали молча. Вольф указывал направление. Вскоре машина оказалась на окраине Потсдама.
– Спасибо, хэрр Воронофф, – сказал Вольф, – мы приехали. Отсюда мне совсем близко.
– Я довезу вас до места, – упрямо ответил Воронов.
– О нет, нет, прошу вас этого не делать! – уже с явным испугом воскликнул Вольф.
«Не хочет, чтобы его видели в советской машине», – окончательно решил Воронов. Никакого завода поблизости не было видно. Правда, он мог скрываться за руинами, громоздившимися впереди.
Воронов пожал плечами.
– Хорошо, – холодно сказал он. – Желаю вам успешного рабочего дня. До свидания.
– Спасибо, хэрр Воронофф! – с облегчением откликнулся Вольф, выходя из машины. – Большое спасибо!
Он сделал несколько шагов, обернулся, приветливо помахал Воронову и зашагал еще быстрее. Вскоре его фигура исчезла среди развалин.
– Слушай, друг, – неожиданно для самого себя сказал Воронов своему водителю, – сделай-ка небольшой бросок в ту сторону, куда пошел этот немец. Посмотри-ка, что за завод там расположен.
– Яволь! – понимающе подмигнув, ответил старшина. – Сейчас проверим, товарищ майор!
– Только поторопись, а то на объект опоздаем.
– В два счета!
Минут через пять старшина вынырнул из развалин и бегом направился к машине…
– Ну что? – нетерпеливо спросил Воронов.
– Был, товарищ майор, завод, да сплыл! – махнул рукой старшина, усаживаясь на свое сиденье.
– Что это значит?
– Лом железный – вот и все, что от завода осталось, – трогая машину, ответил старшина. – Наверное, фугасок десять в него угодило…
Воронов ничего не понимал. В том, что никакого завода здесь нет, он уже не сомневался. Но зачем Вольф обманывал его?
– А вашего фрица я там видел! – весело сообщил старшина. – И еще десятка два фрицев.
– Что же они там делают? – с удивлением спросил Воронов.
– А хрен их знает, товарищ майор, извините за выражение. Железяки разбирают и в кучи сносят. Тряпочкой вытрут – и в кучу! Одним словом, мартышкин труд!
«Может быть, немцы восстанавливают разрушенный завод?» – подумал Воронов. В Берлине уже к концу мая действовало несколько линий метро, вступили в строй железнодорожные станции и речные порты. Правда, всеми этими работами руководило советское командование.
– Послушай, – обратился Воронов к старшине, – наших солдат там не было?
– Ни одного не видел, товарищ майор.
– А немцев, говоришь, сколько?
– Десятка два с половиной, не больше.
– Неужели они такими силами хотят восстановить завод?
– Не могу знать, товарищ майор.
Старшина отвечал, поминутно оглядываясь на Воронова и в то же время следя за дорогой.
«Зачем же все-таки ходит туда этот Вольф? – думал Воронов – Кто ему платит? Кому могла прийти в голову нелепая мысль силами двух десятков человек, без всякой техники восстановить разрушенный до основания завод?..»
Между тем машина пересекла Потсдам. Перед въездом в Бабельсберг ее остановил советский военный патруль.
Доставая свои пропуска, Воронов сразу забыл и о Вольфе и о разрушенном заводе. Все заслонила собой самая главная мысль: сегодня, семнадцатого июля, открывается Конференция!

Глава десятая
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Тот день был не похож на все другие. В первой его половине Черчилль поехал в Берлин.
Он обошел то, что осталось от рейхстага, осмотрел развалины новой имперской канцелярии и бункер Гитлера.
Вернувшись в свою резиденцию, Черчилль прошел через пустые комнаты на террасу и, не снимая шляпы, мокрый от нестерпимой жары, в покрытом пылью костюме, грузно опустился в кресло, отмахиваясь от назойливых комаров.
Сойерс принес виски.
Лорд Моран, давно изучивший своего пациента, знал, что после короткого отдыха Черчилль придет в себя.
– Вы не забыли, сэр, – сказал Моран, – что сегодня вам предстоит визит к президенту Трумэну?
– Я никогда ничего не забываю, – раздраженно отозвался Черчилль, продолжая сидеть неподвижно. – Разрушения ужасны, – произнес он после долгого молчания.
Моран наклонил голову в знак согласия – вместе с Кадоганом он уже успел съездить в Берлин.
Сознавая, что Черчиллю необходим отдых и его надо хотя бы на полчаса удержать в кресле, Моран попытался завязать беседу.
– Что произвело на вас наибольшее впечатление? – спросил он.
– Наибольшее впечатление, если хотите знать, на меня произвел плакат, – резко ответил Черчилль.
– Какой плакат, сэр? – с недоумением переспросил Моран.
– Большой плакат в ярко-красной рамке. Он установлен перед рейхстагом. Мне перевели то, что на нем написано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40