Да разве она из-за положения не захотела бросить свой пост?
Она ничего больше не сказала Жукову и опять пошла по квартире. Хорошие комнаты Большие, светлые. На улице ветер, дом несколько дней не топили, но в доме тепло. Кухня такая, что в ней целую ораву накормить можно. Надворные постройки. Теплая уборная. Это тоже удобно, что теплая уборная…
— Да, хорошая квартира, — громко произнесла она, ни к кому, собственно, не обращаясь.
Жуков и Алексей следовали за ней, квартира действительно была хороша, и они понимали, что поддакивать не стоит, Анна сказала это скорее самой себе.
Она повернулась к Жукову, на мужа даже не посмотрела.
— Что ж, Семен Евграфович, — произнесла она с усмешечкой. — Поставим вопрос на бюро.
— Какое бюро? — Жуков махнул рукой. — Квартира механически переходит…
— А я не поеду в эту квартиру, Семен Евграфович, — неторопливо, но твердо проговорила Анна. — Мне хватит моих комнат. Женя учится в Пронске, а Алексей Ильич с матерью… — Она не договорила. — Стыдно перед товарищами из промкомбината, да и перед райздравом тоже. Тесновато здесь, конечно, но ничего. Детский сад разместится, а на будущий год пристроим еще две комнаты.
— Да вы что? — Жуков даже попятился. — Анна Андреевна, да вам ни один ваш преемник этого не простит!
Анна опять усмехнулась.
— А я не уступлю свой пост никому, кто не одобрит моего решения!
— Да это просто глупо, — не сдержался Жуков. — Не хотите вы, я займу, у меня тоже, слава богу, семья. Детсаду здесь только тесниться…
— Нет, Семен Евграфович, не согласна, — упрямо сказала Анна. — Хоть тесно, а все же детсад. Если хотите, это принципиальный вопрос. Я не хулю Тарабрина, но этот стиль отживает. Пусть народ видит, на что у нас используются особняки…
Что-то в ее тоне было такое, что делало спор бесполезным. И Жуков не осмелился возражать.
И она пошла, не приглашая за собой ни Жукова, ни Алексея и, пожалуй, даже не замечая, что они все-таки следуют за ней.
LII
Снег валил с первых дней декабря. Падал, падал, завалил Сурож сугробами, низкие дома замело по самые окна. Волков появился тоже весь в снегу, в цигейковой шапке, в коричневом дубленом пальто венгерской выработки, в теплых ботинках, со снегом на шапке, на плечах.
Шумно вломился в кабинет, румяный, довольный, смеющийся, снял шапку, отряхнул снег на ковровую дорожку и с протянутой ладонью пошел прямо на Анну.
— Принимаете старых друзей?
Он и вправду принадлежал к числу старых друзей. Ну, друзей не друзей, а к числу старых знакомых. Анна была знакома с Волковым лет пятнадцать. Встречались они, правда, редко, но привыкли друг к другу, было о чем вспомнить, потому при встречах ощущали взаимную доброжелательность.
В этот вьюжный декабрьский день Анна никак не ждала Волкова, хотя Ксенофонтов предупреждал ее.
— Что-то, Анна Андреевна, сдается мне, с Давыдовским совхозом неблагополучно.
— Что такое, Григорий Федорович? — встревожилась Анна.
— Звонил Апухтин, вызывают в Пронск, боюсь, как бы его не того…
— Так какое же это неблагополучие, Григорий Федорович? Наоборот. Если бы областное управление совхозами не сопротивлялось, мы давно бы освободились от Апухтина…
Она попросила Ксенофонтова созвониться с Пронском, но он ничего еще не успел узнать, как в райкоме появился Апухтин.
Толстый, неуклюжий, встревоженный, по-человечески он был даже чем-то симпатичен, он всегда был полон благих намерений, только у него никогда ничего не получалось.
— Анна Андреевна, вызывают…
Обычно, когда на Апухтина наседал райком, он бросался за помощью в Пронск и всегда получал там поддержку. В райком он обращался впервые, видно, что-то изменилось.
Анна пригласила Ксенофонтова.
— Узнали что-нибудь, Григорий Федорович?
Ксенофонтов замялся.
— Да, собственно говоря, ничего не узнал. Звонил в Пронск. Вызывают действительно. С балансом, со всеми материалами.
— Думаешь, будут оргвыводы?
Анна вскинула на Апухтина глаза.
Тот жалобно посмотрел на Анну.
Ксенофонтов утвердительно кивнул.
— Похоже.
— Анна Андреевна… — умоляюще проговорил Апухтин. — Райком вмешается?
— Не в вашу пользу…
Анна не боялась прямых ответов.
И вот через два дня появился Волков.
Конечно, приезд его неожидан, но можно предположить, что приехал он договариваться о преемнике Апухтину. Давыдовский совхоз пользовался особой благосклонностью Волкова, по всей видимости, он хотел заручиться для нового директора поддержкой райкома.
— Принимаете старых друзей?
— Спрашиваете, Геннадий Павлович! Вы редкий гость…
— Теперь буду частый…
Волков засмеялся, весело, заразительно, ядрено.
— Извините, что прямо в одежде, очень не терпелось пожать руку.
— Раздевайтесь.
Он тут же разделся, все шутил, посмеивался, вел себя так, точно очутился не в служебном кабинете, а дома, у старых друзей.
Анна уже знала, что он скажет.
— Сняли Апухтина, удовлетворены?
— Давно пора. А кто вместо него?
Волков оттопырил большой палец.
— В-во!
— Любого не примем.
— А меня примете?
Анна досадливо поморщилась.
— Я серьезно спрашиваю.
— А я серьезно отвечаю.
— Нет, правда, без шуток?
— А я не шучу…
Неужели не шутит? Трудно принять его слова всерьез.
— Да кто вас отпустит?
— Обком.
— Есть решение?
— Завтра или послезавтра получите выписку.
Анна откинулась на спинку кресла.
— Нет, серьезно, Геннадий Павлович? Что произошло?
— В общем, ничего… — Волков заговорил серьезно. — Время суровое. Требования повышаются, а мы стареем. Не выполнили совхозы план по области, кто-нибудь должен же быть в ответе? Да и вообще. Приходится сокращаться в масштабах…
Что ж, Анна ничего не имеет против Волкова, он способный, знающий агроном, у Давыдовского совхоза есть все возможности стать передовым хозяйством, и при таком руководителе, как Волков, этого можно добиться в короткое время.
Анна испытующе смотрела на гостя. Впрочем, теперь это уже не гость.
— Это в обкоме предложили вам Давыдовский совхоз?
Волков доверительно улыбнулся.
— Я подсказал, конечно…
— И вы согласились расстаться с Пронском?
— Меня оставляли, но ведь я агроном!
— Тянет?
— Тянет.
— И меня тянет, — призналась Анна. — Иногда так тянет…
Волков ласково на нее поглядел.
— Если иногда, еще не страшно.
— Ну что ж, беритесь, Геннадий Павлович, — перешла Анна на деловой тон. — Райком окажет всяческую поддержку…
Район выигрывал, получая такого работника, теперь можно не тревожиться за совхоз.
Анна вызвала Ксенофонтова.
— Знакомьтесь, Геннадий Павлович, — сказала она, представляя ему Волкова, — новый директор Давыдовского совхоза.
LIII
Разве партийный работник сумеет когда-нибудь высказать, что значит для него Пленум Центрального Комитета…
Он делает доклады, выступает на собраниях, разъясняет решения, все это верно, но разве это все?
То, что происходит в Москве, вызывает у секретаря какого-нибудь отдаленного райкома множество сложных переживаний…
В том случае, конечно, если он коммунист не на словах, а на деле. Он читает, казалось бы, отвлеченный доклад, в котором намечаются пути дальнейшего развития страны…
А ведь в нем говорится и о его отдаленном районе! Может быть, район не упомянут, даже область не названа, а все-таки партработник находит и для себя совет за советом…
Не все, может быть, ляжет ему на сердце, но многое он в нем для себя почерпнет и, окунувшись назавтра с головой в практическую работу, будет уже и другим давать эти советы и требовать их осуществления.
Читает он и выступление руководителя своей области, тот тоже называет далеко не все районы, но секретарь райкома отлично видит, что это и за его район отчитывается секретарь обкома, и его отдаленный и как будто забытый район отражен в цифрах и фактах, которые приведены в выступлении. Это и его труд вознесен на трибуну Пленума!
Ох, какой неспокойной была эта неделя у Анны! Работы всегда много, от нее не спрячешься, не уйдешь. Анна аккуратно приходила в райком, выезжала в колхозы, но и в колхозах она старалась быть поближе к радио, прислушивалась к сообщениям из Москвы.
Усталая, вечером, дома, сидела она над газетами, читала опубликованные речи и искала в них ту рабочую правду, которая поможет ей в ее районных делах.
Это был очень важный Пленум и необычный, в ряду представительных собраний партии он выделялся своей страстностью, своей нетерпимостью к недостаткам. Критика всегда была могущественным оружием партии коммунистов, но редко когда звучала она с такой деловой беспощадностью, — людям надо было очень вырасти, чтобы принять ее без обид и без оглядки на других, отнести ее к себе в полной мере.
Анна слушала радио, читала газеты и думала: мы старались все сделать постепенно, не торопясь, там немножко уменьшить посев овса, тут немножко увеличить посев кукурузы, мало верили в чужой опыт, несмело доверяли себе. Не хватало революционной решимости, а ее надо найти в себе. Она понимала: все, что требуется от нее, от тысяч таких, как она, работников партии, все это непросто. Но ошибки тоже не очень-то можно оправдать, речь ведь идет о хлебе насущном, сельское хозяйство надо вести так, чтобы оно не зависело ни от капризов природы, ни от небрежной работы отдельных людей…
Ночь вступала в свои права, газета падала у нее из рук. Засыпая, она видела поля, свои сурожские поля, зеленые гроздья овса и дорогу, бесконечную дорогу от колхоза к колхозу, и почему-то вспоминала Марью Петровну Дорофееву, доярку из «Ленинского пути», лучшую доярку в районе, скромную, застенчивую женщину, которая никогда ничего не просит, ни на что не жалуется, а коровы у нее точно заколдованные — год от году все больше дают молока…
Наутро она просыпалась с ощущением какой-то большей ясности и в самой себе и в природе. День стоял серый, сумрачный, а у нее было ощущение, словно вот-вот прорвется солнце, разведрится, откроются перед глазами полевые просторы — только выходи и работай.
Клаша приходила в райком раньше Анны. Посетители тоже ждали секретаря с утра. Клаша сразу приносила почту, газеты.
Подавая газеты, она вздохнула.
— Ох, Анна Андреевна…
Анна вопросительно взглянула на Клашу.
— Достается нам…
Пленум только что кончился. Пронской области действительно сильно досталось, суровая была критика. Неужели оргвыводы? Анна ничего не нашла в «Правде». Взяла свою областную, пронскую газету.
Передовая посвящена итогам Пленума. Без самокритики в такой передовой, разумеется, нельзя обойтись. Но все-таки обком упоминался как-то стороной. Редактор не осмелился высказать всю правду в адрес обкома, зато управлению сельского хозяйства и управлению совхозами учинен полный разгром. Руководителям этих управлений не сносить головы, тут двух мнений быть не могло. Впрочем, одного из них, Волкова, уже нет на своем посту…
Тем легче его громить, а ему принимать критику. Он мог спокойно отсиживаться в Давыдовском совхозе.
Только теперь Анна начала понимать… Сам ли Волков принес себя а жертву, или его принесли, но для руководителей области это был выход: сосредоточить огонь на двух-трех работниках, снять их с работы и тем самым отвести огонь от себя.
Впрочем, Волкову в Давыдове будет не так уж плохо. Все есть в совхозе: и техника, и люди, и неплохая земля. Вряд ли Волков настолько дальновиден, но получилось так, что он готовил цитадель для себя? В Давыдовском совхозе умный человек всегда сможет блеснуть.
А в том, что Волков будет работать хорошо, Анна не сомневалась.
Когда-то он хотел подарить Анне два улья… Себе он подарил целый совхоз.
LIV
После Пленума Центрального Комитета по всей стране прошла полоса собраний и заседаний, извлекались уроки, делались выводы, искали путей перестройки.
Вызвали и Гончарову в Пронск. Секретари райкомов приглашены были на пленум обкома, всем было понятно, что обком собирается на этот раз не для спокойного разговора.
Пассажиров в вагоне оказалось немного, а в купе, куда ее поместила проводница, и вообще никого не было. Но Анне не спалось, все думалось о трудной обстановке, сложившейся в области.
Она так и не заснула до самого Пронска. Проводница предложила чаю. Анна попросила два стакана, покрепче. Пленум назначен на двенадцать часов. Только-только добраться до обкома.
Взяла такси, подъехала буквально за пять минут до заседания. Торопливо разделась и побежала по лестнице.
Впереди не спеша поднимался первый секретарь Дубынинского райкома Шурыгин. Он никогда не спешил, никогда не терял чувства собственного достоинства. Вот и сейчас, до заседания остались считанные минуты, опаздывать неудобно, а он идет себе и идет, не торопится, будто без него ничто не может начаться!
Анна хорошо знала Шурыгина. Даже завидовала ему в глубине души. Костров всегда ставил его в пример. «Учитесь у Шурыгина… Смотрите, как у Шурыгина… Берите пример с Шурыгина…» Хоть и нехорошо завидовать товарищу, но в какой-то степени он намозолил Анне глаза. В самом деле, как только развернешь областную газету, все Шурыгин да Шурыгин. Что ни сводка — дубынинцы впереди. По надоям, по вспашке, по уборке. Переходящее Красное знамя — Дубынинскому району. Лучшие люди — в Дубынине…
Чем только Шурыгин брал? Может быть, в этой уверенности в себе таился залог его успехов?
Здоровый, плотный, ведь вот идет — не идет, лестницу попирает ногами.
Анна кивнула ему на ходу.
— Погоди, Анна Андреевна, — остановил ее Шурыгин. — Не торопись, успеем…
Анна бросила взгляд на часы.
— Две минуты…
Шурыгин усмехнулся.
— Две минуты до смерти…
— До какой смерти?
— Сегодня нашему Петру Кузьмичу конец, — веско проговорил Шурыгин. — Похороны по первому разряду.
У Анны даже дыхание захватило при этих словах.
— Да ты что, Николай Евгеньич?…
— Диалектика жизни. Закон развития. Отстающих бьют.
Они вошли в зал.
Шурыгин прошел вперед — он всегда проходил вперед, как и полагалось секретарю передового района, кивнул кому-то на сцене и сел в первом ряду.
Анна села с краю в самом конце и, заняв кресло, увидела, что сидит рядом с Вершинкиным.
«Какая досада, — подумала она. — И надо ж было…»
Секретаря Мотовиловского райкома Вершинкина не считали в обкоме перспективным работником. Костров откровенно его не любил. Уж очень это был средний район! Средний район с тенденцией перейти в плохие. Еще не было случая, чтоб Вершинкин рапортовал о каких-либо успехах. Во всех сводках Мотовиловский район если и не стоял на последнем месте, то всегда находился ближе к концу, чем к началу. Упорно поговаривали, что осенью обком не хотел больше рекомендовать Вершинкина в секретари, но он оказался единственным, за кого единогласно проголосовали все делегаты районной конференции, и Кострову пришлось смириться с тем, что Вершинкин остался во главе райкома еще на один срок.
Однако всю область облетели слова Кострова, сказанные им о Вершинкине:
— Потакает отсталым настроениям, вот и голосуют за него.
Вершинкин, в прошлом учитель, партизан, всегда с пеной у рта защищал работников своего района.
Сегодня, когда вопрос стоял о самом Кострове и противники Кострова получили возможность обрушиться на него с полной силой, садиться рядом с Вершинкиным не следовало. Костров неплохо относился к Анне, и ей как-то неудобно стало оттого, что Костров может подумать, будто она спешит примкнуть к его недругам.
— Привет, Василий Егорович, — поздоровалась Анна с Вершинкиным. — Не знаете, кто это там в президиуме?
— Новый секретарь, — шепнул Вершинкин. — Калитин. То есть пока еще не секретарь, но рекомендуют. А тот — из ЦК. Прохоров, замзавотделом…
Она с интересом посмотрела на Калитина. Задумчивое, большое спокойное лицо. Отличный черный костюм. Белая рубашка. Воротничок накрахмален. Даже галстук какой-то не такой, как у всех.
Она тронула слегка локтем Вершинкина.
— Уж очень барин…
— А ему по должности положено было, — шепнул Вершинкин. — Дипломат.
— Почему дипломат? — Она опять притронулась к Вершинкину. — Это тот Калитин?
— Ну, конечно, тот.
— А почему его к нам?
— А почему бы и не к нам? — переспросил Вершинкин. — Насмотрелся на капиталистов, злее будет. Их ведь не столько словом, сколько льном и пшеницей надо бить!
Никак не представляла себе Анна, что Кострова может сменить Калитин. Она, конечно, читала о нем, встречала его фамилию в газетах. Он был послом в одной из крупных капиталистических стран… Ему приходилось ухо востро держать! Но почему его послали в Пронск? Кажется, ничем не проштрафился…
Анна задала Вершинкину этот вопрос:
— За что ж все-таки его к нам?
— А за то, что не дурак, вот за что, — весело ответил Вершинкин. — Нам умного человека давно не хватало. То есть — соответствующего ума. По масштабам. Острого, критического, партийного…
Анна неуверенно покосилась на соседа.
— А вы думаете…
— Не я думаю, ЦК думает, — быстро отозвался Вершинкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31