Йама поклонился в пояс, как учил эдил, и повернулся, чтобы следовать за Беатрис, а ее муж остался сидеть в пятачке солнечного света. Зеркальные линзы очков по-прежнему делали непроницаемым его лицо. У него за спиной в обрамлении стройных колонн тянулись голубые, неведомые людям хребты, а на коленях лежала обернутая полотном картина.
Беатрис провела Йаму по длинной спиральной лестнице, потом сквозь вереницу огромных залов, где, до половины скрытые в каменном полу, стояли машины размером с целый дом. Еще дальше виднелись широкие круглые пасти шахт, куда уходили длинные узкие трубы из прозрачного, как стекло, металла. Уходили и терялись в белесой мгле глубиною не меньше лиги. В прозрачных трубах медленными всполохами возникали гигантские молнии. Подошвами Йама чувствовал глухую вибрацию, на тон ниже, чем звук.
Ему хотелось остановиться и рассмотреть эти машины, но Беатрис торопила, она провела его вдоль темных базальтовых стен длинного зала, который освещался белыми огненными шарами, висевшими под сводчатым потолком. Некоторые участки пола оказались прозрачными, и глубоко под ногами Йама смутно различал огромные машины.
– Не смотри туда, – предупредила Беатрис. – Нельзя, чтобы они проснулись раньше времени.
В зал выходило множество коридоров. Беатрис провела Йаму по одному из них, и они оказались в крохотной комнате, которая начала трястись и гудеть, как только закрылись дверцы. На миг Йаме почудилось, будто он шагнул в пропасть, и он ухватился за поручень, идущий вдоль стены комнаты.
– Сейчас мы летим по подземному ходу, – пояснила Беатрис. – В наше время большинство людей живут на поверхности, но к древности они выходили туда только для игр и встреч, а жилье и рабочие места помешались под землей. Это – одна из старых дорог. По ней ты доберешься до Эолиса меньше чем за час.
– Такие дороги есть повсюду?
– Когда-то были. Теперь нет. Мы поддерживаем в рабочем состоянии некоторые из них под Городом Мертвых, но многие больше не действуют, а в районах вне пределов нашей юрисдикции положение еще хуже. В конце концов все разрушается. Когда-нибудь и Вселенная рухнет внутрь самой себя.
– В Пуранах говорится, что Хранители поэтому и ушли через Око. Но если Вселенная не погибнет в ближайшее время, тогда вообще непонятно, почему они ушли. Закиль никогда не мог этого объяснить. Он всегда говорил, что не мне ставить Пураны под сомнение.
Беатрис засмеялась. Смех ее был как переливы старого хрупкого колокольчика.
– Сразу видно библиотекаря! Но Пураны содержат множество загадок, и нет ничего дурного в том, чтобы признать, что не все ответы на них очевидны. Вполне вероятно, они недоступны нашему слабому интеллекту, но библиотекарь никогда не признает, что какой-либо из хранящихся у него текстов может оказаться непостижимым. Он должен ощущать себя их владыкой и не допускает возможности поражения.
– На картине показано создание Ока. В Пуранах есть сура, по-моему, сорок третья, в которой говорится, что Хранители заставили звезды устремиться в одну точку, и они перестали излучать свет, потому что он был слишком тяжелым.
– Может быть, и так. Ведь мы о прошлом многого не знаем. В былые времена находились такие, кто говорил, будто Хранители поместили нас сюда для собственного развлечения, как некоторые расы держат для забавы в клетках птиц. Но я и повторять не хочу такую ересь. Все, кто в нее верил, благополучно отправились в мир иной уже очень давно, но и сейчас подобная мысль еще опасна.
– Возможно, она справедлива или содержит в себе долю истины.
Беатрис рассматривала его живыми горящими глазами. – Не надо горечи, Йама. Ты найдешь то, что ищешь, хотя, может быть, и не там, где ожидаешь. Ну вот, мы почти на месте.
Комнатка бешено затряслась. Йама упал на колени. Пружинистый мягкий пол был обтянут искусственной тканью, гладкой и тонкой, как шелк.
Беатрис открыла дверь и повела Йаму по длинному, вырубленному в скале коридору. Целый лес стройных колонн поддерживал высокий потолок, а из узких щелей разливался тусклый свет. Когда-то здесь находилась мастерская каменотесов, и Беатрис вела Йаму мимо незаконченных резных панно и верстаков с разбросанными на них инструментами. Все заброшено уже не меньше столетия. Кругом целые горы пыли. У дверей она вынула темную повязку из какой-то мягкой ткани и сказала, что должна завязать ему глаза.
– Мы – тайный народ, ведь мы не должны существовать. Наш Департамент давно уничтожен, а мы выжили лишь потому, что умеем прятаться.
– Я понимаю. Мой отец…
– Мы не боимся разоблачения, Йама, но мы так давно скрываемся, что информация о нашем местонахождении имеет для некоторых людей большую ценность. Я не могу взваливать на тебя этот груз, он опасен. Если тебе потребуется снова нас найти, ты найдешь. Я тебе это обещаю. В ответ я прошу тебя поклясться не рассказывать о нас эдилу.
– Он пожелает знать, где я был.
– Ты болел. Теперь поправился и вернулся. Эдил будет так счастлив тебя видеть, что не станет расспрашивать слишком подробно. Обещаешь?
– Если только мне не придется ему лгать. Думаю, я покончил с ложью.
Беатрис осталась довольна.
– Ты с самого начала был честен, сердце мое. Расскажи эдилу все, что пойдет ему на пользу, но не больше. А теперь иди за мной.
Чувствуя на глазах тяжелую ткань повязки, Йама взял тонкую горячую руку Беатрис и позволил вести себя дальше. Шли долго. Йама ощущал доверие к этой странной женщине, а в голове его роились мысли о человеке его собственной расы, умершем много веков назад.
Наконец она разрешила ему остановиться и вложила в правую руку что-то тяжелое и холодное. Постояв в тишине, Йама решился приподнять повязку и увидел, что стоит в темном сводчатом проходе, облицованном каменными блоками, меж которых пробиваются толстые корни деревьев. Луч света падал из дверного проема на верхние площадки каменной лестницы с истертыми ступенями. В руке Йама держал древний металлический нож, который он нашел в гробнице на берегу реки – или который сам его нашел. Вдоль внешнего края лезвия пробегали, тихо потрескивая, блески голубых искр.
Йама оглянулся в поисках Беатрис, и ему показалось, что легкое белое облако только что скрылось за углом. Он кинулся следом, но уперся в каменную плиту, перегораживающую ему дорогу. Йама вернулся к свету. Место оказалось знакомым, просто он не узнавал его, пока не поднялся по ступеням и не вышел в развалинах в саду эдила с нависающим над зарослями рододендронов высоким замком.

11
ПРЕФЕКТ КОРИН

Лоба и хозяина Таверны Бумажных Фонарей арестовали, когда Йама еще не закончил рассказывать эдилу о своих приключениях. На следующий день их судили и приговорили к смерти за похищение человека и диверсию на корабле. Кроме того, эдил издал приказ об аресте доктора Дисмаса, хотя, как он признался Йаме, едва ли можно было ожидать новой встречи с аптекарем.
Рассказ занял много времени, но всего Йама не сообщил. Он утаил ту часть, которая была связана с Энобарбусом, так как у него сложилось мнение, что молодой воин подпал под воздействие магических чар доктора Дисмаса. Он сдержал и то обещание, которое дал Беатрис, и рассказал, как уплыл со скифа, как один рыбарь помог ему добраться до берега, затем в разграбленных гробницах Умолкнувшего Квартала на него снова напали Луд и Лоб, потом он заболел и не смог вернуться в замок, пока не поправился. Конечно, это была не вся правда, но эдил расспрашивал не слишком настойчиво.
Йаме не разрешили присутствовать на суде и вообще запретили покидать замок, хотя ему очень хотелось увидеться с Дирив. Эдил сказал, что это очень опасно. Семьи Лоба и хозяина таверны захотят отомстить, а в городе и так неспокойно из-за беспорядков, последовавших за неудачной осадой башни доктора. Йама пытался поговорить с Дирив при помощи зеркальной связи, он сигналил весь день после обеда, но так и не увидел ответной вспышки света из окон дома ее отца, который тот построил над собственным складом на старой городской набережной. С тяжелым сердцем Йама отправился на поклон к сержанту Родену, однако тот отказался дать ему эскорт.
– И тебе не удастся обмануть сторожевых псов и потихоньку ускользнуть, – заявил сержант Роден. – Да-да, парень, я прекрасно знаю про этот трюк. Но смотри у меня! Как видишь, трюки не спасли тебя от неприятностей. Как раз наоборот, прямиком туда привели. Я не желаю рисковать своими людьми, спасая тебя от собственной глупости. Да и сам подумай, как ты будешь выглядеть, направляясь туда в окружении десятка солдат. Этак и правда начнутся волнения. Мои люди и так уже измотались, разыскивая тебя, когда ты потерялся в Городе Мертвых, а через пару дней у них еще добавится хлопот. Департамент посылает сюда офицера, чтобы разобраться с приговоренными, а войск – не посылает. Идиотизм с их стороны, а я буду виноват, если что-нибудь случится.
Все это сержанта очень раздражало. Рассуждая, он ходил кругами по глиняному полу гимнастического зала. Был он невысок и коренаст, как сам любил говорить, «поперек себя шире». Его серая туника и брюки всегда были тщательно отглажены, высокие ботинки начищены до блеска, а кожа головы, бугристая и вся в шрамах, выбрита и смазана маслом. Вышагивая, он щадил свою правую ногу, а на правой руке недоставало большого и указательного пальцев. Он служил телохранителем эдила задолго до того, как все семейство вместе с чадами и домочадцами было выслано из Дворца Человеческой Памяти. Два года назад сержант отпраздновал столетний юбилей. Он тихо жил со своей женой, которая постоянно закармливала Йаму, утверждая, что на таких длинных костях надо наращивать мускулы. У них были две замужние дочери, шесть сыновей воевали в низовьях с еретиками, а еще двое на этой войне погибли. Сержант Роден горевал о смерти Тельмона почти так же, как сам эдил и Йама.
Вдруг сержант Роден перестал кружить и взглянул на Йаму, будто видел его в первый раз.
– Я вижу, ты носишь с собой этот твой нож, парень. Дай-ка взглянуть.
Йама приспособился носить нож на кожаной петле, висящей на поясе, а лезвие привязывал красной лентой к бедру. Сержант Роден надел очки с толстыми стеклами, сильно увеличивающими его желтые глаза, и долго смотрел на нож, близко поднося его к лицу. Наконец он выдохнул сквозь длинные усы:
– Он стар и разумен по крайней мере частично, примерно как сторожевой пес. Это правильная мысль – носить его с собой. Он к тебе привяжется. Ты говорил, что заболел, подержав его в руках?
– Он испускал синий свет, а когда Лоб его подобрал, он превратился во что-то ужасное.
– Все ясно, парень. Для таких штучек ему надо где-то брать энергию, особенно если он пролежал столько времени в темноте. Вот он и взял ее у тебя.
– Я оставляю его на солнце, – сказал Йама.
– Правда? – Сержант Роден проницательно взглянул на Йаму. – Ну, тогда мне больше нечего тебе сообщить. Чем ты его чистил? Уксусом? Думаю, так лучше всего. Ну хорошо, сделай-ка с ним несколько упражнений. Это тебе поможет отключиться от мыслей о твоей неземной возлюбленной.
Весь следующий час сержант Роден учил Йаму правильно использовать нож против разного рода воображаемых противников. Йама начал чувствовать удовольствие от занятий и огорчился, когда сержант Роден объявил перерыв. Йама провел в гимнастическом зале много счастливых часов, любил вдыхать смесь запахов глины, пота, спиртовых растирок для мышц. Ему нравился тусклый подводный свет, струящийся из окон с тонированным зеленым стеклом высоко в беленых стенах, зеленые резиновые маты для борьбы, свернутые в углу, будто коконы гигантских гусениц, стойка с параллельными брусьями, открытые ящики с мечами и кинжалами, копья и стеганые подушки для стрельбы из лука, соломенные мишени, стопкой засунутые за гимнастического коня, облупленные деревянные манекены для упражнений со шпагой, панели, увешанные пластиковыми, камедными, металлическими латами.
– Завтра еще потренируемся, парень, – наконец произнес сержант Роден. – Тебе надо работать над закрытым ударом. И целишься ты слишком низко: в живот, а не в грудь. Любой противник, который хоть что-нибудь стоит, сразу это заметит. Правда, такой нож предназначен для действия в ближнем бою, когда кавалерист окружен врагами, а тебе, чтобы ходить по городу, лучше носить длинный меч или револьвер. Такое древнее оружие может оказаться именным, другому не дастся. Ладно, мне пора погонять своих людей. Эмиссар приезжает завтра, и, думаю, твой отец захочет, чтобы его встречал почетный караул.
Но чиновник, направленный из Иза надзирать за казнями, наутро проскользнул в замок совсем незаметно, и Йама впервые увидел приезжего, когда эдил пригласил Йаму для аудиенции уже после обеда.
– В городе считают, что на твоих руках кровь, – проговорил эдил. – Я не желаю, чтоб снова начались беспорядки. Поэтому я принял решение.
Йама почувствовал, как у него заколотилось сердце, хотя и так уже понял, что беседа будет необычной: в приемную эдила его провожал солдат из охраны замка. Этот солдат стоял теперь перед высокими двойными дверями.
Йама приткнулся в неудобной позе на стуле без спинки перед помостом, где под балдахином стояло кресло эдила. Но сам эдил не сел, он беспокойно мерил шагами зал. На нем была шитая серебром и золотом туника, а подбитая соболем парадная мантия висела на перекладине возле кресла.
В комнате находился еще и четвертый человек. Он стоял в тени у небольшой дверцы, которая вела к лестнице в личные покои эдила. Это и был чиновник, направленный из Иза для исполнения приговора. Йама наблюдал за ним краем глаза. Он видел высокого стройного мужчину в простой домотканой тунике и серых бриджах. Туго натянутая кожа на голове и лице была черной, но слева, как у барсука, тянулась белая полоса.
Завтрак в это утро Йаме принесли прямо в комнату, и потому он только сейчас смог разглядеть пришельца. Он уже слышал от конюхов, что офицер сошел на берег с обычного луггера, из оружия – только тяжелый, обитый железом посох, а из багажа – скатка одеяла за спиной; но эдил пал перед ним ниц, словно он был восставшим из вечности Иерархом.
– Я так понимаю, он не ожидал, что явится такой высокий чин из Комитета Общественной Безопасности, – рассуждал камердинер Торин.
Но чиновник не выглядел ни палачом, ни вообще какой-нибудь важной персоной. Он вполне мог быть одним из тысяч обыкновеннейших писцов, тупивших перья в глубинах Дворца Человеческой Памяти и неразличимых, как муравьи.
Эдил стоял перед одним из четырех огромных гобеленов, украшающих стены зала. На нем изображалось заселение мира. Растения и животные дождем сыпались из огненного рога на голую землю, рассеченную серебристыми петлями рек. В воздухе порхали птицы, маленькие группы нагих мужчин и женщин различных рас стояли на островках облаков, скромно прикрывая гениталии и груди.
Йаме всегда нравился этот гобелен, но теперь, после разговоров с кураторами Города Мертвых, он понимал, что это – всего лишь сказка. Казалось, что после его возвращения все в замке переменилось. Дом выглядел меньше, сады – заброшенными, люди занимались своими мелкими делами, погрязнув в ежедневной рутине, как крестьяне, гнущие спины на рисовых полях; они не замечали великих событий большого мира у себя над головой. Наконец эдил обернулся и проговорил:
– Я всегда намеревался определить тебя учеником в свой Департамент, Йама, и я не изменил решения. Возможно, ты еще слишком молод для полноценного ученичества. Но я возлагаю на тебя очень большие надежды. Закиль говорит, ты – самый лучший из всех его учеников, а сержант Роден утверждает, что через пару лет ты превзойдешь его в стрельбе из лука и фехтовании. Хотя и добавил, что верховая езда еще требует совершенствования.
Я знаю, в тебе есть решимость и честолюбие, Йама. Думаю, ты добьешься большой власти в Департаменте. Ты не моей крови, но ты – мой сын, теперь и всегда. Разумеется, я бы предпочел, чтобы ты остался здесь, пока не наступит возраст официального посвящения в ученики, но обстоятельства складываются так, что, оставшись здесь, ты будешь подвергаться большой опасности.
– Я ничего не боюсь в Эолисе.
Но Йама возразил лишь из упрямства. Его уже заворожила перспектива отряхнуть со своих ног пыль этого сонного продажного городишки. В Изе имелись архивы, хранящиеся с первых лет Слияния. Беатрис так и сказала. Она и Озрик показали ему пластину, на которой проявлялось изображение предка его расы. В Изе он, возможно, сумеет узнать, кто был этот человек. А вдруг там живут люди его расы? Все, все может случиться! В конце концов, он же прибыл из Иза, это река отнесла его вниз по течению. Хотя бы по этой причине он был бы счастлив отправиться в Из, однако Йама более чем когда-либо сознавал, что не сможет стать чиновником. Но сказать это отцу он, разумеется, не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36