Это была ночь, вибрирующая от электрических колебаний, ночь, дрожащая от величественных колдовских чар, ночь, наполненная бесчисленными таинственными и загадочными явлениями. Звезды высыпали на небо, яркие, словно точки белого огня. Месяц был живым существом. Северное Сияние, как гигантский чародей, вознесшийся на сотни миль над землей, простреливало небеса залпами электрических разрядов, которые принимали форму то раскрывающегося, то закрывающегося огромного многоцветного зонтика. Под этой выставкой сияющего великолепия свирепствовал ужасный ветер. Его стоны и завывания наполняли замерзший мир, пока в циклопической ярости он временами не возвышал голос до чудовищного рева. Но он проносился так высоко, что ни малейшее его дуновение не касалось поверхности земли, и этим объяснялось то чудо, что между небом и землей не было ни облачка. Для тех, кто слушал и наблюдал внизу, это была буря-призрак, и непонятное волнение и причудливые фантазии переполняли души очарованных наблюдателей.Возбуждение охватило и Быструю Молнию. Три ночи тому назад он привел свою стаю из ста пятидесяти голодных волков в ледяной загон к оленям Оле Джона. С тех пор эскимосы, уверовав в злых демонов, поразивших сердца этой могучей стаи, больше не тревожили их. И волки пировали. Они продолжали пировать непрерывно, день и ночь. Еще с неделю они не оставят свою добычу, пока не будет разгрызена последняя кость, и последняя унция костного мозга не будет извлечена оттуда. Из всей стаи один лишь Быстрая Молния, с каплей крови собаки, связывавшей его через двадцать поколений волков со Скагеном, его предком, позволил себе уйти прочь от мяса пятидесяти мертвых оленей. В эту ночь прежнее стремление к одиночеству охватило его. Жалобный стон призрачной бури, которую он не мог ощутить, яркое сияние ночных огней, трепетные сполохи электрических разрядов в небесах разжигали кровь в его жилах, словно крепкое вино. На время, когда подобные настроения овладевали им, он переставал быть волком. Тогда он становился носителем наследия прошлого, и дух Скагена возникал в нем, деля с волком власть над его телом. Странные перемены происходили в нем; это была тоска по чему-то давно утраченному, чего он никогда не знал, — зов предков-собак, дошедший до него сквозь таинственную завесу лет.Подобное наваждение охватило его и сейчас. Он выбежал из ледяного туника, где были зарезаны олени, и остановился в одиночестве среди замерзшей безжизненной равнины. Любой, увидев его. сказал бы, что это не волк, а пес, гигантский пес, огромный как по размерам, так и по физической силе. Он не был белым, как полярные волки, но унаследовал темно-серую шерсть своего предка, Скагена. И стоял он в позе собаки, прислушиваясь к завываниям ветра высоко над толовой. Именно ветер в большей степени, чем яркость звезд и луны или игра Северного Сияния, переполнял его чувства беспокойством и странным волнением. Ему хотелось мчаться под этим ветром, подобно собаке, ради наслаждения самим бегом, — и бежать одному! Инстинкт предводителя стаи исчез. На время он перестал быть волком. Но он не был и собакой. В его теле струилась алая кровь дикаря, рожденного волком. Призраки двадцатилетней давности взывали к нему, призраки, которые жили под надежными кровлями псарен, призраки, которые собирались у человеческих очагов, призраки, которые лаяли, а не выли, — и Быстрая Молния откликнулся на этот призыв, хоть и не понимая зачем и не рассуждая, почему на этот промежуток времени он стал изгоем в собственном мире.Он бежал строго по ветру. Это противоречило осторожной предусмотрительности волка, но нынче ночью что-то заставляло Быструю Молнию бежать без всяких предосторожностей, ибо он не охотился и не опасался каких-либо угроз. Взрослый волк не затевает игры. Он живет жизнью мрачной и угрюмой. Но сегодня, поддавшись капельке собачьей крови, струившейся в потоке крови двадцати поколений волков, Быстрая Молния ощутил желание поиграть. И это желание само по себе было для него загадкой, ибо, подобно взрослому, у которого не было детства, он попросту не знал, как надо играть. Душа собаки нашептывала ему что-то на чужом языке. Он пытался понять, он силился ответить, но единственным откликом на потребность в игре, возникшую в нем спустя много поколений, была возможность бежать наперегонки! И поскольку у него не было живого товарища, который, воодушевленный этой же потребностью, составил бы ему компанию, он бежал наперегонки с ветром! Он всегда состязался с ветром, когда тот выл и стенал где-то между ним и звездами, не касаясь земли в своем полете. Ветер был его игрушкой. Быстрая Молния мог, напрягая все силы, состязаться с ним в беге, но никак не мог победить. Ветер подгонял его, издевался, насмехался над ним, — и он смеялся вместе с ветром. Сегодня ночью ветер был для Быстрой Молнии почти живым существом. Время от времени он поднимался так высоко, что Быстрой Молнии казалось, будто он уже совсем покинул его; затем внезапно ветер устремлялся вниз, едва не касаясь его спины, — причудливое игривое создание, распалявшее в нем бешеное стремление еще более увеличить скорость. В такие моменты Быстрая Молния издавал звуки, которые не издавал ни волк, ни маламут, ни лайка. Это был почти лай, хриплые вздохи, игривый вызов голосам, звучащим в ветре.Миля за милей бежал он, поддерживая постоянную скорость. Язык его вывалился из пасти, дыхание участилось, и наконец он остановился в изнеможении. Он уселся на снег, вывесив язык чуть ли не на всю длину, пытаясь отдышаться. Сейчас он еще более, чем когда-либо, походил на собаку. Он смеялся! Однако, наряду с этой собачьей усмешкой и добродушно вываленным языком, было что-то извиняющееся и абсолютно не волчье в том, как у него виновато повисли уши. Ветер опять победил его, как это, впрочем, всегда случалось и прежде. Ветер настолько опередил его, что сюда от него больше не доносилось ни звука, и Быстрая Молния вопросительно посмотрел вверх, на звезды и на Северное Сияние, постоянно распахивающее и захлопывающее свой гигантский зонтик. В течение долгих минут в природе царили странная тишина и покой, к которым он прислушивался и присматривался. Потом вдруг опять послышалось завывание ветра, но теперь уже позади него! Уши Быстрой Молнии опустились еще ниже. Пасть его сомкнулась в удрученном признании поражения. Ветер не только победил его: он запросто обежал кругом и снова появился сзади, насмешливо приглашая его к очередной попытке.Длинное серое тело зверя рванулось вперед, подобно сверкнувшей молнии. Лишь один или два раза в жизни мчался он так, как сейчас. И тем не менее стенающие и воющие голоса, которые носились в ветре, всегда опережали его, один за другим, причем каждый насмешливо окликал его, оставляя далеко позади. Когда Быстрая Молния остановился вторично, он успел покрыть расстояние в десять миль. Бег не утомил его. Огромная скорость, которую он поддерживал все время, просто вызывала у него небольшую одышку. Его тело все еще было насыщено мощными электрическими зарядами этой ночи. Но он больше не пускался наперегонки с ветром. Азарт, переполнявший его до краев, постепенно угас, и он не спеша потрусил сквозь яркий светящийся полумрак, прислушиваясь и присматриваясь, в ожидании встречи с чем-то новым и неизвестным. Он не представлял себе определенно, что это такое и как это может выглядеть. Он не искал дичи, поскольку не охотился и не имел к этому ни малейшего желания. Так бродит пес в звездную лунную ночь в тех краях, где существуют псарни и белые люди. Так бродили много лет тому назад предки Быстрой Молнии, пробегая мелкой трусцой под луной вдоль дорог, по полям и лугам, без всякой цели, невесть что выискивая и разнюхивая вокруг, радуясь и восторгаясь жизнью и ее Великой Загадкой. Подобным образом бежал и Быстрая Молния, выискивая Загадку перед собой — таинственное что-то, влекущее его через ночь.Так он странствовал в течение двух часов, пока насмешливая проказница «pekoo-wao» — перемена погоды — не подбросила на его пути нечто совершенно неожиданное. Мистапус был крупным полярным зайцем, почтенным седобородым хитрецом, умудренным опытом и годами. На склоне равнинного плоскогорья, где под замерзшей поверхностью лежал мох, пышный и зеленый, Мистапус и два десятка его друзей — одни юные, другие пожилые — собрались, чтобы «встретить ветер». В бурю большие полярные зайцы всегда так поступают — встречают ветер, зажмурив глаза, принюхиваясь и прислушиваясь. Таков один из непреодолимых инстинктов, предохраняющих их от опасности, совсем как знаки: «Стоп — Оглянись — Внимание!» — предупреждают путешественников об угрозе проходящих поездов. Потому что волкам, лисам и полярным ласкам ничего не стоит подкрасться совершенно неожиданно и незаметно в суматохе и слепящих порывах штормового ветра. И нынче ночью Мистапус с компанией, мудрые во многих отношениях, но глупые именно в данном случае, решили, что разразилась буря. Буря должна быть, — рассудили они, если зайцы вообще рассуждают, — хоть они ее и не ощущают. Ведь голос ее звенел в их длинных ушах. Давно уже они прислушивались, как она стонет, и завывает, и проносится где-то высоко над их смешными лобастыми головами, — и давно уже они стоически сидели, повернувшись в ту сторону, откуда долетали эти звуки, закрыв глаза, тревожно распушив настороженные бакенбарды, развернув уши наискосок и напряженно ловя воздух чувствительными ноздрями. Они походили на большие взбитые белые подушки, разбросанные по площади в двести или триста квадратных футов. Мистапус весил, должно быт, около пятнадцати фунтов и, как и все его сородичи — независимо от достигнутого ими возраста, — был самым сочным, нежным и лакомым блюдом во всей снежной пустыне.Случилось так, что Быстрая Молния натолкнулся на эту полоску равнины во время очередного короткого и бешеного спурта. Он больше не пытался перегнать ветер над головой, но он перегонял низовой ветер, поземку, и поэтому опережал свой собственный запах. Он бежал так быстро, что не успел заметить лакомую дичь, а Мистапус и его компания услыхали шум его шагов до того, как почуяли его запах. Глаза их внезапно распахнулись, подобно множеству фонарных заслонок, и в тот же миг они увидели перед собой Быструю Молнию. Быстрая Молния, в свою очередь, тоже впервые разглядел Мистапуса с толпой сородичей. Не было времени выбирать направление, и все двадцать жирных зайцев одновременно взметнулись в воздух, словно их подбросила спущенная пружина. Мистапус, праздничное имя которого было Lepus arcticus, совершил гигантский прыжок. Возможно, ему пришло в голову перескочить через Быструю Молнию, но он был тяжел, жирен и обременен годами и поэтому со всего размаху врезался, словно пушечное ядро, прямо в грудь Быстрой Молнии. Сила столкновения была настолько велика, что Быстрая Молния едва удержался на ногах. Мистапус шлепнулся с тупым громким стуком, потеряв от столкновения дыхание и весь здравый смысл. Его мощные задние ноги немедленно выпрямились снова наподобие сжатых пружин, и он совершил еще один прыжок — опять не тратя драгоценного времени на то, чтобы оглядеться. На сей раз он сломя голову врезался Быстрой Молнии в подреберье, и самый могучий из всех волков свалился, как кегля, сбитая пущенным шаром. С сердитым рычанием он вскочил на ноги, собравшись с силами, чтобы встретить неожиданного врага. Но Мистапус, или Lepus arcticus, уже исчез в ночи и гигантскими, двадцатифутовыми прыжками отсчитывал бесконечные мили бескрайних снежных равнин. Исчезли также все члены его компании. —Побежденный в состязании с ветром и сбитый с ног зайцем, Быстрая Молния на некоторое время почувствовал себя несколько обескураженным. Усевшись посреди аппетитно пахнувшего пространства, где Мистапус с сотоварищами переживали бурю, он искоса и подозрительно огляделся вокруг. Когда он отправился дальше, сама его смущенная поза, казалось, свидетельствовала о том, что он опасался, как бы кто из знакомых не видел его позорного поражения и не стал завтра распространять эту новость по всей округе. Одновременно в его сознании родилось и укрепилось твердое убеждение, что окружающий мир и различные явления в нем не всегда такие, какими кажутся. Возможно, те белые существа, с которыми он столкнулся, были вовсе не зайцами, а, скажем, полярными медведями. Ведь не Мистапус же, в конце концов, вышиб из него дух и свалил его с ног!Хорошее настроение вернулось к нему, как только он продолжил свой путь. В течение следующего часа ночь опять изменилась. Ветер ушел из поднебесных высот. Северное Сияние в последний раз распахнуло и захлопнуло свой зонтик и собрало все краски в море слабого бледно-желтого свечения. Там, где царила буйная какофония звуков, теперь наступило беспредельное и нерушимое безмолвие. Низовой ветер, поземка, до сих пор едва ощутимый, переменился и потянул с северо-запада. Странствия Быстрой Молнии удалили его на двадцать миль от стаи и завели далеко в глубь полярной пустыни. Теперь он изменил свой курс в сторону, откуда дул слабый низовой ветерок, и направился к побережью. Пламя первых бурных радостей погасло, и все дикие инстинкты, четкие и настороженные, вернулись к нему опять. Его чувствительное обоняние тщательно ловило ночные запахи по мере того, как он продвигался вперед. Во всех его движениях сквозило ожидание, предвкушение необычного; однако в течение долгого времени ни намека на что-либо новое он не уловил. Он добрался до неровного, загроможденного ледяными завалами берега моря и пробежал вдоль него одну или две мили. Он очутился в новой, неизвестной стране, поэтому через каждые триста-четыреста ярдов он делал остановку, прислушивался и принюхивался к ветру, долетавшему со всех сторон. Затем перед ним внезапно открылась глубокая чашевидная впадина посреди равнины, полого спускавшаяся прямо к берегу замерзшего океана.Едва он остановился на краю этой чаши, как в его мозгу, словно переданное беспроволочным телеграфом, пронеслось мгновенное известие. Там что-то было — в той тускло освещенной ложбине, — чего он не мог разглядеть. Дрожь возбуждения пронзила все его тело. Он замер в ожидании, неподвижный, как скала, отчаянно пытаясь перевести восприятия органов чувств в зрительный образ того, что находилось там, внизу, под тихим сиянием месяца и звезд. Ему это не удалось, и он принялся медленно спускаться вниз. Он делал это так осторожно, что прошло четверть часа, прежде чем он спустился в узкую долину, протянувшуюся вдоль берега. И тогда он увидел то, что было спрятано здесь под белым звездным туманом.Это было эскимосское иглу. Он не впервые видел этот тип человеческого жилья. Он всегда избегал их, поскольку иглу сочетались в его сознании с дикими тварями в виде натренированных и натасканных собак-медвежатников и с людьми, готовыми к нападению. Иглу не обладали приманчивыми чарами, подобными тем, какими обладала хижина белого человека на краю далекой ледниковой расселины. Но сегодня что-то задержало его. Это что-то ощущалось в воздухе. Оно ощущалось в безмолвии. Оно было в пустой бесприютности узкой прибрежной долины. И это что-то неотвратимо влекло его все ближе и ближе к иглу.Небольшое, построенное из ледяных блоков, смерзшегося снега и кусков плавника — прибитых к берегу останков кораблекрушений и морских трагедий, — иглу напоминало высокий сугроб или гигантский старомодный улей, выкрашенный в белый цвет. Дверь его была длиной около пятнадцати футов. В сущности, эта дверь представляла собою туннель изо льда и снега около трех футов в диаметре, сквозь который эскимосы-хозяева должны были ползком добираться до единственной большой комнаты в своем доме. Благодаря расположению дверного отверстия на расстоянии пятнадцати футов от этого жилого помещения основной холод удерживался снаружи, а тепло, выделяемое человеческими телами и фитилями из сухого мха, горевшими в тюленьем жире, сохранялось внутри. Такое устройство действовало наподобие примитивного термоса: когда температура в иглу повышалась до пятидесяти градусов и дверь была плотно завешена, то в нем становилось даже жарко, и тепло это сохранялось довольно долго, особенно если в иглу находились люди.Завеса из невыдубленной тюленьей кожи сейчас была плотно затянута. Но все, чем руководствовался Быстрая Молния в своих поступках, говорило ему о том, что в иглу нет ни собак, ни людей. Их запах не ощущался в воздухе. Вокруг на снегу виднелось множество следов, но они были старыми. Быстрая Молния подошел еще ближе. Что-то притягивало его сюда вопреки всяким инстинктам и чувству предосторожности. Три, четыре, пять — много раз обходил он вокруг иглу и в конце концов остановился, почти уткнувшись носом в задернутую трехфутовую дверь в туннель. Он вытянул шею и принюхался к образовавшейся узкой щели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23