В таком же духе продолжал и сын судьи, но вдруг я услышал, что под одним моим ударом судья Киркстон с криком свалился на землю. А затем вы сами знаете, что случилось после этого! На следующее утро в комнате была обнаружена только одна медная линейка. Сын унес с собой вторую. А найденная линейка была покрыта кровью и волосами судьи Киркстона. Я прекрасно понимал создавшееся положение, учел то обстоятельство, что мне не на что и не на кого надеяться, и бежал. Мой бедный отец умер через несколько месяцев в тюрьме, а что касается меня, то за мной охотились целых три года точно так же, как собаки охотятся на лисиц. Вот и все, Коннистон! А теперь вам самому остается сказать: убил я судью Киркстона или нет? Если даже и убил его, то должен ли я жалеть об этом, хотя бы мне и угрожала виселица? Скажите мне всю правду!— Сядьте!Голос англичанина звучал повелительно.Кейт, с трудом переводя дыхание, опустился на стул и в ту же минуту заметил какой-то странный огонь в синих, как сталь, глазах Коннистона.— Дело вот в чем, Кейт! — начал англичанин. — Человек, которому еще много лет остается жить на свете, связан множеством вещей. Но совсем иначе обстоит дело с человеком, который прекрасно знает, что его дни сочтены. Если бы вы то же самое рассказали мне месяц назад, то я, нисколько не сомневаясь, связал бы вас и передал бы в распоряжение нашего палача. В этом заключалась бы моя прямая обязанность, и я мог бы настаивать на том, что вы даете ложные показания. Но теперь мне вы не можете лгать! И вот почему я говорю вам прямо: да, Киркстон должен был умереть! Все во мне говорит: да, вы поступили правильно!Он помолчал и продолжал:— И все же вам не следует возвращаться в Коронейшн Гэльф. Вы должны спуститься к югу и снова вернуться в страну, где живут люди, признающие суд совести. Но… тут я должен поставить одно условие: вы вернетесь туда не как Джон Кейт, убийца, а как Дервент Коннистон, входящий в состав королевской северо-западной горной полиции. Вы поняли меня, Кейт? Я спрашиваю вас: вы поняли меня или же нет?Кейт буквально остолбенел.Англичанин с бравым видом покрутил свой ус, и полуюмористический огонек загорелся в его глазах. Он давно уже задумал свой план и заранее представлял себе, как его слова подействуют на свидетеля его последних дней.— А ведь недурной план, дружище, а? — воскликнул он. — Что скажете? Еще раз повторяю вам: вы мне нравитесь! Кроме того, я не вижу в моем предложении никакого морального проступка. Ни один человек на свете теперь не думает обо мне и не заботится и не волнуется из-за того, живу я на белом свете или же умер. Я в нашей семье последний, и поэтому все плевать хотели на меня. Когда мне пришлось выбирать между Африкой и Канадой, я выбрал Канаду. Гордость самая глупая штука на свете, и вот теперь, доживая свои последние дни, я очень часто думаю об этом. Родные мои мысленно похоронили меня. Они не слышали обо мне уже целых шесть-семь лет и просто-напросто забыли о моем существовании. Но самая главная штука во всей этой истории — то, что мы дьявольски похожи друг на друга! Вам надо будет только немного подстричь ваши усы и бороду и несколько удлинить шрам над правым глазом, и тогда вы можете преспокойнейшим образом явиться к старику Мак-Довелю, и я готов заложить последнее, что у меня имеется, что при виде вас он вскочит с места и крикнет на весь дом: «Черт меня побери совсем, если это не Коннистон собственной мордой!» Вот все, милый Кейт, что я могу оставить вам в наследство: мое старое тряпье и имя! Воспользуйтесь этим добром, потому что через пару дней оно мне будет не нужно!— Но это невозможно! — возбужденно закричал Кейт. — Думаете ли вы, Коннистон, о том, что вы предлагаете мне?— Конечно, дорогой мой, думаю! Я считаю каждое слово, выходящее из моего рта, потому что оно болезненно отзывается в моей груди. Неужели же вы не хотите воспользоваться моим предложением? Я лично нахожу, что это будет самая остроумная вещь, которую я когда-либо сделал! Я умираю, и обо мне не стоит больше говорить. Вы похороните меня здесь, под этим полом, и, следовательно, лисицы никоим образом не доберутся до моих жалких останков. Но мое имя должно продолжать свое существование. Оно будет жить в вас, в человеке, который наденет мое платье и вернется в цивилизованный мир и расскажет старичине Мак-Довелю, как он все-таки добился своего, нагнал преступника, но… Но преступник в последнюю минуту отморозил себе легкое и преблагополучно отправился на тот свет. А в доказательство правдивости ваших слов вы покажете ему ваши собственные вещи, которые уложите в чемодан с некоторыми другими вещественными доказательствами. За это вы получите повышение по службе, потому что Мак-Довель обещал дать мне сержанта, если я поймаю вас. Поняли теперь, как обстоит дело? Имейте в виду, что Мак-Довель не видел меня уже в продолжение двух лет и трех месяцев, так что я, так сказать, имею право на некоторое внешнее преображение. Ведь мы с вами находимся сейчас чуть ли не на самом конце света! Повторяю, самая замечательная штука заключается в нашем необыкновенном внешнем сходстве! Говорю вам: это — блестящая идея!Коннистон настолько увлекся задуманной игрой, что совершенно забыл о своем приближающемся конце. А Кейт, сердце которого колотилось, как нервно сжимающийся и разжимающийся кулак, словно в свете молнии видел картину, нарисованную Коннистоном, и на минуту подумал, что все это гораздо возможнее, чем ему показалось в первый момент. Побольше только отваги.Ведь там никто не признает в нем Джона Кейта былых дней, того Джона Кейта, которым он был четыре года назад! Тогда он был гладко выбритым, аккуратным молодым человеком, с несколько неуверенной походкой, низко опущенными плечами и довольно слабым телом. А теперь условия жизни превратили его в животное! За четыре года борьбы с могучими стихиями он настолько окреп, что уже мог померяться силами с кем угодно.Он посмотрел на Коннистона, сидевшего против него, и снова подумал, что каждый посторонний человек легко примет их за двух близнецов. Ему показалось, что он прочел ту же мысль в глазах друга.Молниеносная усмешка скользнула по лицу Коннистона.— Волосы на лице могут еще больше помочь нам! — сказал он. — Ведь вы знаете, что борода может скрыть множество знаков и различий! Я отрастил себе бороду за два года до того, как пустился в погоню за вами, очень тщательно следил за ней и думаю теперь, что вам лучше бы временно не пользоваться бритвой. Но мало того! Вам придется заняться еще одной вещью. В продолжение ближайших двадцати четырех часов вам надо будет самым тщательным образом усвоить себе всю историю жизни Дервента Коннистона с тех пор, как он вступил в отряд северо-западной горной полиции. Дальше этого периода мы не пойдем, потому что история моей жизни до того не представляет для вас ни малейшего интереса. Главная опасность для вас заключается во встречах с Мак-Довелем, начальником «Ф»— дивизиона имени принца Альберта. Это — лиса в образе человека, типичный образчик старой школы, с вот этакими усами и так далее. Он в состоянии видеть сквозь стенку, и провести его почти невозможно. Но, в сущности говоря, у него добрейшее сердце. Мы были с ним большими друзьями, так что, выслушивая историю жизни Коннистона, вы тем самым познакомитесь и с жизнью Мак-Довеля. Да, рассказать придется немало… О, Бог мой!..Он трепетно поднес руку к груди. Смертельный ужас воцарился в хижине в то время, как англичанин весь трясся от мучительного кашля. И вдруг снова примчался ветер и захватил в свою ненасытную пасть и плач лисиц, и грохот льдов…Жестокая борьба происходила в эту ночь в желтоватых отсветах масляной лампочки. Двое угрюмых людей напряженно размышляли над придуманным «забавным» проектом. Один из них почувствовал, как смерть медленно, но верно надвигается на него, и прилагал все старания к тому, чтобы отодвинуть критический момент. А другой мысленно молил время остановиться. И этот другой был Кейт, который до сих пор за всю свою жизнь любил только одного человека — отца. Во время этой борьбы он почувствовал любовь еще к одному человеку — к Коннистону. И однажды его внутренняя борьба дошла до того, что, не в силах сдержать свое волнение, он закричал, что это несправедливо и что Коннистон должен жить, а он — умереть! Но умирающий Коннистон только улыбнулся в ответ и протянул руку Кейту, который почувствовал, что рука эта совсем влажная…Прошло несколько томительных часов, во время которых Кейт напряженно следил за тем, как отважно борется Коннистон за свои последние минуты. Моментами Кейт чувствовал себя как бы частью этого человека, настолько он сам страдал за него.Борьба была героическая. Коннистон, вполне понимая свое состояние, держал себя великолепно. И, глядя на него, Кейт чувствовал, как постепенно оживает его собственная душа, как в нем растет и ширится голос, подсказывающий, что он должен жить и в будущем чем-нибудь отметить высокий подвиг Коннистона.Конечно, из всех важных вещей, которые он должен был узнать, самой важной была история жизни Коннистона. Англичанин начал рассказ со знакомства с Мак-Довелем и между отдельными пароксизмами кашля, сопровождавшегося кровохарканьем, сообщил множество чрезвычайно характерных инцидентов. Он с бледной улыбкой на устах рассказал о том, как Мак-Довель чуть ли не со слезами на глазах заклинал его не рассказывать в полицейских казармах об одной любовной авантюре, в которой они вместе участвовали.— О! — воскликнул он. — В некоторых случаях жизни Мак-Довель страшно забавный и впечатлительный субъект!Покончив с этим рассказом, Коннистон вручил Кейту свой старый, потертый Устав службы и приказал ему самым основательным образом познакомиться со всеми параграфами и примечаниями.Кейт помог ему добраться до своего ложа и после того в продолжение некоторого времени старался вникнуть в смысл устава, но у него рябило в глазах, и мозг абсолютно отказывался работать. Затрудненное дыхание агонизирующего англичанина причиняло ему лично чисто физическое страдание. Ему стало до того тяжело, что он встал из-за стола и вышел из хижины в серые, призрачные вечерние сумерки.Снаружи он стал всей грудью вдыхать студеный воздух, пронзенный ледяными стрелками. Но не было холодно. Явно давала себя чувствовать перемена, kwaske-hoo. Все вокруг было полно трепетных шумов, которые так характерны для последней схватки зимы с упорно надвигающейся весной. Силы зимы раскололись и стали разбредаться в разные стороны. Под ногами Кейта в муках перерождения дрожала земля. Ему казалось, что он яснее и отчетливее прежнего слышит гром, грохот и треск льдин, стремившихся к Гудзонову заливу.Над ним, в вышине, повисла странная, причудливая ночь. Она не была черна, но вся светилась какими-то колдовскими, химеричными серыми огнями, и из этого кладбищенского хаоса то и дело вырывались тревожные, кошмарные звуки и заунывные стоны.Кейту вдруг почудилось, что если он еще несколько минут останется в таком душевном состоянии, то он тут же на месте сойдет с ума. Звезд не было видно, и почему-то казалось, что за ними и под ними застыли таинственные источники визжащих, скрипящих и режущих голосов, которые были до того страшны, что захватывало дыхание. О, это случилось с ним не впервые, ибо неоднократно до сих пор, а в особенности в последние месяцы, он слышал в этом могильном молчании рыдание маленьких детей, стоны убивающихся женщин и какие-то чудовищные голоса, кричавшие не то о победе, не то о нестерпимых муках… Больше, чем когда бы то ни было, он видел за последние месяцы эскимосов, которые родились в этих краях, привыкли ко всем сверхъестественным особенностям полярных стран и все же доходили до того, что в минуты безумия срывали с себя платье и совершенно голые бросались в безжалостную пучину тумана, стужи и отчаяния.Коннистон никогда не узнает о том страшном душевном состоянии, в котором находился он, Кейт, в день его ареста! Кейт никогда ничего не расскажет ему об этой странице своей жизни! «Охотник за людьми» спас его в тот памятный день от верного безумия… Все мысли, все чувства и переживания, связанные с этим днем, Кейт хранил глубоко в себе.И теперь еще он моментами содрогался, чувствуя всю давящую силу хаоса, повисшего над ним. Вдруг, во власти минутного безумия, он ринулся к хижине и издал крик, полный мучительной и невыразимой тоски. Но он тотчас же овладел собой, выпрямил плечи, усмехнулся, и хохот белых лисиц уже не казался ему таким страшным…За всем тем, что сейчас окружало его, он увидел родной край, свой старый родной очаг! Благословенная страна! Зеленые леса и воды, затканные золотыми блестками солнца. Господи, как давно он лишен всего этого. Так давно, что даже забыл об их существовании! Точно так же он забыл и про существование белолицых женщин…И с мыслью об этих женщинах он вдруг услышал язык своего народа и пение птиц и почувствовал под ногами бархатистое прикосновение земли, купающейся в ароматах душистых цветов.Да, да, он забыл про все это! Еще только вчера эти образы казались ему бесплотными, разваливающимися скелетами, фантасмагорическими видениями, вызванными больным воображением, которое находилось на последней грани безумия, а теперь они реальны, живы, наделены плотью и кровью, и он, Кейт, идет к ним на юг…Он протянул вперед руки, и из горла его вырвался непроизвольный крик, в котором прогремел триумф, прозвенела экзальтация. Прошло целых три года такой жизни, но он осилил ее. Три года он жил как крот, перебегая из одной норы в другую, преследуемый, по выражению Коннистона, как лисица… Три года он издыхал с голоду, мерз, как собака, и был так мучительно одинок, что сердце его не выдержало и разбилось, а теперь он идет домой!Он вернулся в хижину и прежде всего остального ему бросилось в глаза бледное лицо умирающего англичанина, который старался приветливо улыбнуться ему в желтых тенях масляной лампочки. Коннистон прижал руку к груди, и улыбка его была до того мучительна и страшна, что Кейт чуть не закричал от ужаса. Открытые карманные часы на столе показывали как раз тот полночный час, когда должен был начаться повторительный урок.Через некоторое время Кейт вставил дуло своего револьвера в пламя лампы.— Я понимаю, — с трудом произнес Коннистон, — что вам будет очень больно, когда вы приставите раскаленное дуло к глазу, но это необходимо. Ничего не поделаешь! Ну и сыграем же мы шутку со старичиной Мак-Довелем!Ясно улыбаясь, он несколько раз подряд повторил:— Ну и сыграем же мы с ним шутку!И не отрывал взора от лица Кейта. ГЛАВА III Когда стал заниматься день, Кейт поднял свое удрученное лицо, все время склоненное над ложем Коннистона, и чисто женское всхлипывание сорвалось с его губ.Англичанин умер именно в тот час, который он сам назначил. В страшных мучениях, задыхаясь, он кончил дни свои на земле. А с последним дыханием он произнес и последние слова, которые до того повторил раз десять подряд.— Не забудьте, дорогой мой, что все дальнейшее зависит от той минуты, как Мак-Довель увидит вас!И затем со странным хрипом в груди он скончался, и глаза Кейта были на миг ослеплены чудесной, горячей волной слез и горделивым сознанием, что он носит теперь имя Дервента Коннистона.Теперь это было его собственное имя. Джон Кейт только что умер. Остался в живых Дервент Коннистон! Когда он смотрел на застывшее, спокойное лицо героя-англичанина, это не казалось ему уж столь странным и невозможным, как раньше. В конце концов, вовсе не так трудно будет носить имя Дервента Коннистона. Всего труднее жить так, как жил Коннистон!В эту ночь грохот льдин слышался яснее, потому что ветер не подавлял шума их дыхания. Небо было совершенно безоблачно, и звезды походили на дивно мерцающие, желтые глаза, пронизывающие падающую на землю черную завесу.Кейт, вышедший наружу для того, чтобы подышать вольным воздухом, глядел на чарующие красоты полярной ночи, и время от времени дрожь пробегала по его телу. Звезды были как живые существа и не отрывали от него разумных взоров. Под их таинственным мерцанием лисицы начали свой мрачный карнавал. Кейту вдруг показалось, что они ближе и теснее обычного подошли к его хижине и что в их голосах слышались более тревожные, настойчивые и страшные ноты.Коннистон предвидел наступление маленьких белых зверьков и заранее дал свои распоряжения. Кейт, вернувшись теперь в хижину, немедленно приступил к выполнению обещания, данного покойному. С наступлением утра он закончил свое дело.А спустя полчаса он стоял уже на краю редкого леска, окружавшего полянку, и в последний раз глядел на маленькую хижину, под полом которой был похоронен англичанин. Кругом царило давящее, мучительное одиночество, но хижина бесстрашно застыла на своем месте, похожая на горделивый памятник, воздвигнутый в честь человеческой доблести и величия человеческой души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21