Нам пришлось признать, что в Германии
миллионы людей отказались от своей свободы с таким же пылом, с каким их отцы
боролись за нее; что они не стремились к свободе, а искали способ от нее
избавиться; что другие миллионы были при этом безразличны и не считали, что
за свободу стоит бороться и умирать. Вместе с тем мы поняли, что кризис
демократии не является сугубо итальянской или германской проблемой, что он
угрожает каждому современному государству. При этом совершенно
несущественно, под каким знаменем выступают враги человеческой свободы. Если
на свободу нападают во имя антифашизма, то угроза не становится меньше, чем
при нападении во имя самого фашизма (1) . Эта мысль настолько хорошо
выражена Джоном Дьюи, что я приведу здесь его слова:
"Серьезная опасность для нашей демократии состоит не в том, что
существуют другие, тоталитарные государства. Опасность в том, что в наших
собственных личных установках, в наших собственных общественных институтах
существуют те же предпосылки, которые в других государствах привели к победе
внешней власти, дисциплины, единообразия и зависимости от вождей.
Соответственно поле боя находится и здесь, в нас самих, и в наших
общественных институтах" (2).
Если мы хотим бороться с фашизмом, то мы должны его понимать. Домыслы
нам не помогут, а повторение оптимистических формул столь же неадекватно и
бесполезно, как ритуальный индейский танец для вызывания дождя.
Кроме проблемы экономических и социальных условий, способствовавших
возникновению фашизма, существует и проблема человека как таковая, которую
также нужно понять. Целью настоящей книги как раз и является анализ тех
динамических факторов в психике современного человека, которые побуждают его
добровольно отказываться от свободы в фашистских государствах и которые так
широко распространены в миллионных массах нашего собственного народа.
Когда мы рассматриваем человеческий аспект свободы, когда говорим о
стремлении к подчинению или к власти, прежде всего возникают вопросы:
Что такое свобода в смысле человеческого переживания? Верно ли, что
стремление к свободе органически присуще природе человека? Зависит ли оно от
условий, в которых живет человек, от степени развития индивида, достигнутого
в определенном обществе на основе определенного уровня культуры?
Определяется ли свобода одним лишь отсутствием внешнего принуждения или она
включает в себя и некое присутствие чего-то, а если так, чего именно? Какие
социальные и экономические факторы в обществе способствуют развитию
стремления к свободе? Может ли свобода стать бременем, непосильным для
человека, чем-то таким, от чего он старается избавиться? Почему для одних
свобода - это заветная цель, а для других - угроза?
Не существует ли - кроме врожденного стремления к свободе - и
инстинктивной тяги к подчинению? Если нет, то как объяснить ту
притягательность, которую имеет сегодня для многих подчинение вождю? Всегда
ли подчинение возникает по отношению к явной внешней власти или возможно
подчинение интериоризованным авторитетам, таким, как долг и совесть, либо
анонимным авторитетам вроде общественного мнения? Не является ли подчинение
источником некоего скрытого удовлетворения; а если так, то в чем состоит его
сущность?
Что пробуждает в людях ненасытную жажду власти? Сила их жизненной
энергии или, наоборот, слабость и неспособность жить независимо от других?
Какие психологические условия способствуют усилению этих стремлений? Какие
социальные условия в свою очередь являются основой для возникновения этих
психологических условий?
Анализ человеческих аспектов свободы и авторитаризма вынуждает нас
рассмотреть ту роль, которую играют психологические факторы в качестве
активных сил процесса общественного развития, а это приводит к проблеме
взаимодействия психологических, экономических и идеологических факторов.
Любая попытка понять ту притягательность, какую имеет фашизм для целых
наций, вынуждает нас признать, роль психологических факторов. Здесь мы имеем
дело с политической системой, которая, по существу, опирается отнюдь не на
рациональные силы человеческого личного интереса. Она пробуждает в человеке
такие дьявольские силы, в существование которых мы вообще не верили либо
считали их давным-давно исчезнувшими.
В течение последних веков общераспространенное мнение о человеке
состояло в том, что человек - разумное существо, деятельность которого
определяется его интересами и способностью поступать в соответствии с ними.
Даже авторы вроде Гоббса, считавшие жажду власти и враждебность движущими
силами человеческого поведения, объясняли наличие этих сил как логический
результат личных интересов. Поскольку люди равны и одинаково стремятся к
счастью, говорили они, а общественного богатства недостаточно, чтобы
удовлетворить в равной степени всех, то неизбежна борьба; люди стремятся к
власти, чтобы обеспечить себе и на будущее все то, что они имеют сегодня. Но
схема Гоббса устарела. Средний класс добивался все больших успехов в борьбе
с властью прежних политических и религиозных владык, человечество все больше
преуспевало в овладении природой. Все прочнее становилось экономическое
положение миллионов людей, и вместе с тем все больше укреплялась вера в
разумность мира и в разумную сущность человека. Темные и дьявольские силы в
человеческой натуре были отосланы к средневековью либо к еще более
отдаленным временам и объяснялись недостатком в те времена знаний или
коварными происками священников и королей.
На те периоды истории оглядывались, как на потухший вулкан, давно уже
неопасный. Все были уверены, что те зловещие силы полностью уничтожены
достижениями современной демократии; мир казался ярким и безопасным, словно
залитые светом улицы современных городов. Войны казались последними
реликтами давних времен; не хватало лишь еще одной, самой последней, чтобы
покончить с ними навсегда. Экономические кризисы считались случайностями,
хотя эти случайности и повторялись регулярно.
Когда фашизм пришел к власти, люди в большинстве своем не были к этому
готовы. Ни теоретически, ни практически. Они были не в состоянии поверить,
что человек может проявить такую предрасположенность к злу, такую жажду
власти, пренебрежение к правам слабых - и такое стремление к подчинению.
Лишь немногие слышали клокотание вулкана перед извержением. Благодушный
оптимизм XIX века потревожили - с очень разных позиций - Ницше и Маркс;
несколько позже прозвучало предостережение Фрейда. По сути дела, Фрейд и его
ученики имели лишь очень наивное представление о процессах, происходящих в
обществе; большинство его попыток приложения психологии к социальным
проблемам вело к ошибочным построениям; но, посвящая свои интересы
исследованию индивидуальных психических и умственных расстройств, он вел нас
на вершину вулкана и заставлял смотреть в бурлящий кратер.
Никто до Фрейда не уделял такого внимания наблюдению и изучению
иррациональных, подсознательных сил, в значительной мере определяющих
человеческое поведение. Он и его последователи в современной психологии не
только открыли подсознательный пласт в человеческой психике - само
существование которого отрицалось рационалистами, - но и показали, что эти
иррациональные явления подчиняются определенным законам и потому их можно
вполне рационально объяснить. Он научил нас понимать язык снов и
соматических симптомов, язык несообразностей в человеческом поведении. Он
открыл, что эти несообразности - как и вся структура характера -
представляют собой реакции на воздействия внешнего мира, особенно на те,
которые имели место в раннем детстве.
Но Фрейд был настолько проникнут духом своей культуры, что не смог
выйти за определенные, обусловленные ею границы. Эти границы не позволяли
ему понять даже некоторых его больных и мешали ему разобраться в нормальных
людях, а также в иррациональных явлениях общественной жизни.
Поскольку эта книга подчеркивает роль психологических факторов в общем
процессе общественного развития и поскольку данный анализ основан на
некоторых фундаментальных открытиях Фрейда - в частности, на роли
подсознательных сил в человеческом характере и на зависимости этих сил от
внешних воздействий, - я полагаю, что читателю будет полезно прежде всего
ознакомиться с основными принципами нашего подхода к проблеме и с главными
различиями между этим подходом и классическими концепциями Фрейда (3).
Фрейд принял традиционную установку, противопоставляющую человека и
общество, а также традиционную доктрину о порочности человеческой натуры. По
Фрейду, человек в своей основе антисоциален. Общество должно приручать его,
позволять ему какое-то удовлетворение его биологических - и поэтому
непреодолимых - потребностей; но главная задача общества состоит в очищении
и ограничении основных, низменных импульсов человека. В результате такого
подавления этих импульсов происходит нечто волшебное: подавленные
наклонности превращаются в стремления, имеющие культурную ценность, и таким
образом становятся основой культуры. Этот странный переход от подавленного
состояния к цивилизованному поведению Фрейд обозначил словом "сублимация".
Если степень подавления сильнее способности к сублимации, то индивиды
становятся невротиками и подавление нужно ослабить. Но вообще существует
обратная зависимость между удовлетворением человеческих стремлений и
культурой: чем больше подавление, тем больше достижений культуры (и больше
опасность невротических расстройств). В теории Фрейда отношение индивида к
обществу является, по существу, статичным: индивид остается, в общем, одним
и тем же, изменяясь лишь постольку, поскольку общество усиливает нажим на
его естественные наклонности (тем самым принуждая к большей сублимации) либо
допускает их более полное удовлетворение (тем самым приносит в жертву
культуру).
Фрейд не избежал ошибки своих предшественников, формулировавших так
называемые основные инстинкты человека. Его концепция человеческой натуры
является в основном отражением тех важнейших стремлений, которые проявляются
в современном человеке. В концепции Фрейда индивид его культуры представляет
"человека" вообще; а страсти и тревоги, характерные для человека в нашем
обществе, возводятся в ранг неизменных сил, коренящихся в биологической
природе человека.
Можно привести множество примеров, иллюстрирующих сказанное (например,
рассмотреть социальную основу враждебности в современном человеке, эдипова
комплекса, или так называемого комплекса кастрации у женщин), но я хотел бы
остановиться только на одном, поскольку это важно для всей концепции
человека как существа социального. Фрейд всегда рассматривает человека в его
отношениях с другими, но эти отношения представляются ему аналогичными тем
экономическим отношениям, какие характерны для капиталистического общества.
Каждый работает для себя, сам по себе, на свой риск и - первоначально - вне
сотрудничества с остальными. Но он не Робинзон Крузо; ему эти остальные
необходимы как покупатели, рабочие или работодатели; он должен покупать и
продавать, давать и брать. Эти отношения регулируются рынком, идет ли речь о
товарах или о рабочей силе. Таким образом, индивид, первоначально одинокий,
входит в экономические отношения с другими людьми для достижения лишь одной
цели - продать или купить. Фрейдова концепция человеческих отношений, по
сути, копирует систему отношений экономических. Индивид является нам с
полным набором биологически обусловленных потребностей, которые должны быть
удовлетворены. Чтобы их удовлетворить, индивид вступает в отношения с
другими. Таким образом, другие всегда являются "объектами", служат лишь
средством для достижения цели: для удовлетворения каких-то стремлений,
которые существуют в индивиде до того, как он вошел в контакт с другими.
Поле человеческих взаимоотношений, по Фрейду, аналогично рынку; оно
определяется обменом удовлетворения биологических потребностей. При этом
связь с другим индивидом всегда является лишь средством достижения цели, а
не целью как таковой.
В противоположность точке зрения Фрейда анализ, предложенный в этой
книге, основан на предположении, что ключевой проблемой психологии является
особого рода связанность индивида с внешним миром, а не удовлетворение или
фрустрация тех или иных человеческих инстинктивных потребностей. Более того,
мы предполагаем, что связь между человеком и обществом не является
статичной. Нельзя представлять дело так, будто, с одной стороны, мы имеем
индивида с определенным набором естественных потребностей, а с другой -
отдельно и независимо от него - общество, которое эти потребности
удовлетворяет или подавляет. Конечно, существуют определенные потребности,
общие для всех, обусловленные природой, - голод, жажда, секс, - но те
стремления, которые приводят к различию человеческих характеров, - любовь
или ненависть, жажда власти или тяга к подчинению, влечение к чувственному
наслаждению или страх перед ним - все они являются продуктами социального
процесса. Самые прекрасные, как и самые уродливые, наклонности человека не
вытекают из фиксированной, биологически обусловленной человеческой природы,
а возникают в результате социального процесса формирования личности. Иными
словами, общество осуществляет не только функцию подавления, хотя и эту
тоже, но и функцию созидания личности. Человеческая натура - страсти
человека и тревоги его - это продукт культуры; по сути дела, сам человек -
это самое важное достижение тех беспрерывных человеческих усилий, запись
которых мы называем историей.
Главная задача социальной психологии состоит как раз в том, чтобы
понять процесс формирования человека в ходе истории. Почему происходят
изменения в человеческом характере при переходе от одной исторической эпохи
к другой? Почему дух Возрождения отличается от духа средневековья? Почему
человеческий характер в условиях монополистического капитализма уже не
таков, каким был в XIX веке? Социальная психология должна объяснить, почему
возникают новые способности и новые страсти, хорошие и дурные. Так,
например, мы обнаруживаем, что с эпохи Возрождения и до наших дней люди
преисполнены пылким стремлением к славе. Это стремление, которое кажется
столь естественным, было совсем нехарактерно для человека средневекового
общества '. За тот же период в людях развилось осознание красоты природы,
которого прежде просто не существовало (4) . В странах Северной Европы
начиная с XVI века в людях развилась неуемная страсть к труду, которой до
того не было у свободного человека.
Но не только люди создаются историей - история создается людьми.
Разрешение этого кажущегося противоречия и составляет задачу социальной
психологии (5) . Она должна показать не только, как новые страсти,
стремления и заботы возникают в результате социальных процессов, но и как
человеческая энергия, в этих специфических формах ее проявления, в свою
очередь становится активной силой, формирующей эти социальные процессы. Так,
например, стремление к славе и успеху и потребность в труде явились силами,
без которых не мог бы развиться современный капитализм; без этих стимулов
никто не смог бы вести себя в соответствии с экономическими и социальными
требованиями современной торгово-промышленной системы.
Фрейд представлял себе историю как результат действия психических сил,
не подверженных социальному влиянию. Из вышеизложенного ясно, что точка
зрения, представленная в данной работе, отличается от точки зрения Фрейда,
поскольку мы подчеркиваем свое несогласие с его интерпретацией. Вместе с тем
мы подчеркиваем свое несогласие и с теми теориями, которые отрицают роль
человеческого фактора в динамике общественного развития. Это относится не
только к социологическим теориям, которые прямо стремятся убрать из
социологии любые психологические проблемы, - как у Дюркгейма и его школы, -
но и к тем, которые так или иначе связаны с бихевиористской психологией.
1 2 3 4 5