Здесь выложена электронная книга На перекрестке времени автора по имени Громов Иван Громовиван. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Громов Иван Громовиван - На перекрестке времени.
Размер архива с книгой На перекрестке времени равняется 24.91 KB
На перекрестке времени - Громов Иван Громовиван => скачать бесплатную электронную книгу
Иван Громов
На перекрестке времени
Громов Иван
На перекрестке времени
ИВАН ГРОМОВ
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ВРЕМЕНИ
ПРЕДИСЛОВИЕ ПУБЛИКАТОРА.
У меня хранится его архив: много листов исписанной от руки фиолетовыми чернилами, реже - химическим карандашом, бумаги: отрывки, наброски, черновики, разрозненные перебеленные главы, никак не связанные между собой. Плюс к тому - дневники за много лет, аккуратные черные и серые тетрадки, открытки, географические карты, листочек отрывного календаря (7 августа 191(?) года. Успенский пост. Меню: холодник постный, кашка с грибною подливкой, пирожки с черникою. Долгота дня 14 ч. 46 м.), вырезки из газет и прочий сопутствующий творчеству материал. Все это умещалось в большой картонной коробке и досталось мне, как всегда бывает в подобных случаях, стечением неожиданных обстоятельств. Коробку эту с бумагами тогда еще совершенно неизвестного мне человека - Ивана Ивановича Громова - я легкомысленно притащил домой, совершенно не подозревая, как свяжут они меня, как будут требовать голоса - через меня - пожелтевшие листочки, исписанные чужим мелким почерком. Теперь я понимаю, что поступил неосмотрительно, впустив его к себе. Он принес с собою много боли и страдания богатой человеческой души, искореженной нелепицами жизни. Но он был предельно откровенен со мной и стал близок мне. Я, как мог, отблагодарил его за откровенность: рассортировал его дневники и привел их в порядок. Попытался сложить книжечку из уцелевших обрывков прозы, но в этом не преуспел: все, кроме одной маленькой повести, рассыпалось на куски. В бесчисленных вариантах это были фрагменты романа, который он, как исполинскую постройку, возводил всю жизнь: подкапливал знания, прописывал отдельные узлы, продумывал биографии героев, добывал подробные карты брусиловского наступления 1916-го года и старой Москвы. Отмеченные на плане Москвы 1913 года маршруты главного героя романа, Андрея Одинцова, довольно есте- ственным образом проводят нас по адресам, хорошо знакомым самому писателю. Роман, хотел того автор или нет, вышел автобиографичным, и следовательно, Андрей Одинцов должен был рассказать обо всем, что случилось с писателем и что отпечаталось в сердце, до конца жизни побуждая его к рассказу о пережитом. Поэтому Андрей Одинцов, как я полагаю, должен был бы четырнадцатилетним подростком из села Поповы Пруды Тверской губернии бежать в Петербург, оказаться продавцом в магазине готового платья П.А.Голубина, выучиться, получить диплом сельского учителя, вернуться на родину со страстным желанием учить детей, но вместо этого почти тотчас же уйти на войну, попасть в школу прапорщиков, в Москву, здесь безумно влюбиться, с образом возлюбленной в сердце отправиться на фронт, угодить в самое пекло летнего наступления 1916 года, пройти молотилку гражданской войны, то ли плен, то ли службу у Махно, командование эскадроном красной кавалерии, чтобы осенью 1922-го, нищим студентом правового отделения факультета общественных наук МГУ, встретить возлюбленную на Тверском бульваре и убедиться, что минувшие годы делают их любовь роковым образом невозможной, хотя оба жили ожиданием этой встречи. Ужас неузнавания запечатлевается в его сердце, он понимает, что должен спастись, снова выдержать неимоверную муку жизни, грызущее разочарование фронтовика, ржавую селедку, пшенку, одиноче-ство - но уже без надежды на то, что где-то любимая ждет его. Наконец, он должен был бы рассказать о неистовой жажде творчества, жажде слова, которым хотел бы поведать о себе русский романтик, родившийся, чтобы прожить жизнь ярко, посвятив ее людям... Этого не произошло. Что-то не получилось. Роман, с фантастическим упорством создававшийся несколько десятилетий, то ли не был дописан, то ли, будучи законченным, почти тотчас же был уничтожен. Дочь писателя рассказала мне, что, почувствовав клешню смерти в желудке, он поехал на родину, в Кимры, и там в доме матери сжег переписанные женою набело главы романа. Андрей Одинцов так ничего и не сказал нам. Писатель убил своего героя и вскоре после этого умер сам. Несостоявшийся талант - явление не менее таинственное, чем талант, реализовавший себя. Есть воистину драматическая загадка в том, почему призванный не осуществил свое призвание. В случае с Громовым многое можно было бы списать на "эпоху", на "обстоятельства", если бы в дневниках его не было записи, прочитав которую, невольно чувствуешь благоговение перед Судьбой, которую ни задобрить, ни обмануть, ни избежать... "...Полдюжины рассказов, четыре с половиной главы "романа", около полсотни стихов и куча всяких набросков. Охватило желание предать все это огню, да раздумал: после жалеть буду. Но знаю - рано ли, поздно ли, но сожгу. Так же, как в октябре 918 года. Тогда я давал себе обещание - не писать, не браться за перо больше. Да не могу. Тянет, манит оно, проклятое. И так ведь лет с 13-ти, с 12-ти даже. Если б не разменивать рубля на гривеннички, если б все помыслы не уходили на поиски хлеба-денег-хлеба - может, и вышло б что-нибудь путное. В Бежецке, у Тольсака, есть три рукописи моих с 918 года. Гиблые они, конечно..." Что потрясающе? Что написано это в 1922 году 28-летним, полным еще сил человеком, прошедшим сквозь огонь двух войн, полным нетерпеливых замыслов, написано за тридцать два года до того, когда он же, смертельно больной, сжигал в печке материнского дома свой роман. Он что же, такой конец предвидел? Да не мог он предвидеть, как не мог предвидеть, что будет в его жизни еще одна война и что он уцелеет в ней, и не растеряет роман, а побывав и на фронте, и в Новосибирске на строительстве оборонного комбината номер 179, в конце-концов окажется снова в Москве, в своем неразбомбленном доме и вновь возьмется за дело, которое озаряло смыслом всю его жизнь. Удивительнее всего, что после аллегорического самоубийства в Кимрах, когда писатель уничтожил своего двойника, он написал еще одну маленькую повесть. Это - последний бой смерти, последняя попытка прорвать барьер надвигающейся немоты. Здесь и загадка, и разгадка небольшого повествования, созданного за несколько оставшихся писателю для жизни месяцев 1954 года. Иван Иванович Громов - убежденный пессимист. Таким сделала его жизнь, развеяв романтические надежды юности, таким сделало его писательство, ношу которого ему едва-едва по силам было нести сквозь плотное, стылое, лютое время. Но Громов ни разу не соврал, не сфальшивил, не искусился радостями и почетом "писательской жизни" в богатой кислородом пене литературного официоза. Он умер совершенно безвестным, не- уклонно и сурово доделав до конца посильный ему труд. Свой надрыв он унес с собой, а нам оставил только странное повествование о превратностях жизни и судьбы, которое позволило ему, наконец, смиренно отдаться потоку времени и уйти "скромно и незаметно", как уходили отцы и деды. Само время являлось ему в своем наивысшем качестве, в качестве неподвижности, вечности, которые человеком воспринимаются как счастье. Об этом свидетельствует стихотворение, написанное тридцатилетним Иваном Громовым во время путешествия с молодою женой на Кавказ в сентябре 1924 года:
Мы пошли вдоль ручья... Так бывает лишь в книжках из детства. Но мы правда пошли, наблюдая биение вод В узком каменном русле, наблюдая Игры потока с солнцем и тенью листвы, Наблюдая круговорот Кузнечиков и стрекоз в траве у воды, В кустах шиповника краснеющего. Так бывает лишь в детстве. Так бывает лишь там, где времени нет. Но и здесь нету времени, правда: Только день, проносящий стрекоз над водой, Да ночь, сырая и темная, как колодец, Куда никогда не заглянет Луна.
Может статься, что к старости Иван Иванович позабыл и об этом неподвижном, как в детстве, времени, и об этом стихотворении, но оно сохранилось в его дневнике, почему я и думаю иногда, что дневник - это, возможно, единственная книга, которую в действительности пишет писатель. А если, скажем, повесть неожиданно прерывает писание дневника - то, значит, она сама становится дневником, в котором человек исповедуется, в каждом слове которого он шифрует себя, надеясь, конечно, быть все же разгаданным и прочитанным при помощи неизвестного кода к неизвестному шифру - хоть когда-нибудь.
Василий ГОЛОВАНОВ
1.
Они вселились перед Рождеством. Позже я стал считать это время незадолго до их переезда и сразу же после него - самым светлым в своей жизни. Я был новым, чистым, пустым гулким домом в тихом переулке огромного города, я считал себя прекрасным, я готовился к достойной меня будущности. Если бы вы только могли представить, как упоительны были те несколько недель, когда, повинуясь вкусу хозяина, буквально на глазах преображались мои комнаты, убирались окна, и люди восхищались мною, искренне веруя, что именно здесь, в моих стенах, суждено сбыться их счастью. Помню, как завезли мебель: как вкопанные, стали у подъезда мохнатые, в пушистом инее, битюги, и два мужика терпеливо стали перетаскивать в комнаты стулья, шкафы и столики, специально купленные в магазине на Тверской для меблировки спальни. Как принесли старое, расплывчатых форм трюмо с мутными благородными зеркалами и тяжелый, как камень, письменный стол, и черный рояль с гулким медным нутром, и книжный шкаф, по застекленным дверцам которого пущен был узор в виде стеблей диковинных растений, чем-то напоминавший узор перил на моем балконе, по прихоти архитектора распустившихся флорой позднего, умирающего модерна. В коридорах еще пахло воском натертых полов, свежими обоями, наклеенными на газеты с сообщениями о новом наступлении и новых военных поражениях, но Анфиса, прислуга, поселившаяся в первом этаже в комнатке возле кухни, сразу начала топить - и комнаты с каждым днем напитывались теплом, обрастали уютом новой обстановки. Позднее я убедился, что каждому дано довольствоваться малым, и все эти салфеточки, ширмы с павлином, чернильницы в виде черепахи, часы с пастушками вовсе не были необходимы. Но ощущение уюта, со строгим вкусом и любовью организованного комфорта - потом навсегда утраченное - до сих пор сладко манит меня. Не раз заезжал сам Александр Александрович. Порывисто взбегал по лестнице, проходил по комнатам, уверенно стуча каблучками, и в угловой оглядывался: - Тэк-с...
Ему так приятен был ход перемен! Здесь уже обрисовывался кабинет, рядом библиотека, детская, спальня. Завершенность наступила, когда привезли книги. Хозяин сразу же распечатал несколько обернутых плотной желтой бумагой пачек и заложил в фундамент будущей библиотеки словарь Брокгауза. В день переезда, несмотря на внезапную ростепель, Анфиса впервые развела в гостиной огонь в камине. У его открытой плитчатой пасти, переливающейся синими угольями, накрыли стол. Из кухни густо пахло бульоном, горячими пирожками, уткой, печеными яблоками, жареной картошкой. К обеду прибыли. Александр Александрович по-царски распахивал двери, Наталья Андреевна восхищенно ахала, друг семьи Ефремов, который бывал потом каждую субботу, прятал в бороде улыбку и заинтересованно взглядывал по сторонам. В кабинете он не выдержал и, взглянув на уютнейший зеленый абажур, сердечно обнял хозяина: - Хорошо, Сашенька, очень хорошо... К столу вывели приодетого и причесанного Павлика. Открыли шампанское: - С новосельем! Ночью Александр Александрович с какой-то особой нежностью обнимал жену: все сбылось, сбылось! Жаль, что сбылось поздновато... Он думал о том, что если бы приобрел собственный дом пять, семь лет назад - то, конечно, добился бы большего. Ведь собственный дом - это не только крыша над головой, это психология. Это сила, уверенность, спокойствие и свобода. Капитал, наконец. Он дорожил своей славой радикального адвоката, но мечтал о состоятельной клиентуре. Он верил, что эта клиентура придет - теперь, когда его жизнь мечена знаком процветания... Сознание того, что на дворе тьма, туман, снежная каша под ногами, ревматизм, инфлюэнца - делало его размышления особенно приятными. Пусть нелепый налог на побрякушки, призванный спасти опустошенную казну, пусть весь этот петроградский кошмар, пусть нету писем давно с фронта от Витеньки. Все пройдет. Все образуется, все устроится - лишь бы было где укрыться от всех этих ужасов и идиотств: штабс-капитана фронтовика, избившего и изнасиловавшего свою жену, гимназиста Полякова, на пари застрелившего прохожего, московского "клуба самоубийц", мертвого Распутина... Слово "революция" прозвучало впервые весной, когда рыхлый снег сползал с крыши в водосточный желоб. Александр Александрович собрал друзей, но сходка вышла суматошная, неуправляемая, текучая: кто-то где-то уже заседал, кто-то торопился в другом месте рассказать последние новости. Новостей было много, но Питер томил не- определенностью: что дальше? Почему бездействует Дума? Кто позволил Совету вселиться в Таврический? И кто, наконец, станет во главе - князь Львов? Милюков? Родзянко? Дымили папиросами. Без устали ходили по гостиной. В одном месте от ходьбы расшаталась и выскочила из своего гнезда половичка. В начале лета только, когда Наталья Андреевна с Павликом уехали на дачу, Александр Александрович сделал Анфисе выговор, что поло-вичка до сих пор не на месте и он то и дело спотыкается. Правда, вечером извинился, что повысил голос из-за пустяка, но Анфиса, вероятно, даже не слышала: она была влюблена. И, дожидаясь вечера в затененных комнатах, среди зачехленной мебели и прохладных ваз, она в отсутствие хозяина то пела, то разговаривала сама с собой. Хорошее, тихое было лето... Осенью сразу пошли дожди. Анфисина любовь кончилась воем и ревом на подушке, дождь назойливо стучал в окна, день за днем точил крышу. Павлик кашлял, но камин не зажигали - не было дров, и только Александр Александрович, взявший за обыкновение возвращаться домой поздно, все говорил об обещанной ему на очень выгодных условиях партии. Но дров по-прежнему не было, минул сентябрь и половина октября - и тогда только во двор въехали три воза с сучковатыми сырыми поленьями, купленными, однако, не по дешевке, а втридорога. А в одну из осенних ночей стали по городу слышаться словно бы удары бича. На следующий день эхо било чаще, катилось по крышам железными гроздьями. Александр Александрович из дома не выходил, бледный сидел в библиотеке. А вечером, неся мимо окон отчаянную ругань, по улице процокали копыта, близко-близко ударил выстрел, а потом оглушительно ахнуло и ударило так, что щебенка и куски штукатурки полетели как брызги... Но стены выстояли, сохранили, выдержали; и когда миновал испуг, когда кончила причитать Анфиса, когда, убедившись в целости Павлика, вытерла слезы Наталья Андреевна - стал чувствителен сквознячок: в первом этаже взрывная волна выставила окно в гостиной, а наверху - в библиотеке. Александр Александрович сам боролся с мокрым ветром, затягивая одеялом зияющие дыры. Срочно укладывали Павлика. Одеяло не слушалось, под ногами трещало стекло, сквозняк презрительно трепал страницы "Божественной комедии"... А утром, когда - хвала Всевышнему! - пришел доктор Крицкий ("поздравляю вас, господа: мы под властью санкюлотов!"), они узнали, что мне досталось и снаружи: оторвана половина водосточной трубы и глубоко повреждена фасадная стена. - Снаряд разорвался в шести метрах от вас, Александр Александрович... Бодрое ехидство доктора Крицкого вселяло уверенность в Наталью Андреевну, и ей не хотелось его отпускать. Но доктор спешил: - Извините, должен откланяться. Ваш Павлик молодчина и будет здоров через два дня... Дворник Николаев наутро наглухо заколотил разбитые окна досками. Получив за работу золотой, он подкинул монету и, поймав, крепко сжал пальцами: - Золотишко приберегли, барин? Хорошее, верное дело, говорю, золотишко-то... Павлик выздоровел, но жизнь замирала. Александр Александрович больше не бывал в суде - "саботажничал", переваривая слухи об арестах и принудительных мобилизациях. Наталья Андреевна стала раздражительной, Анфиса - пугливой, ее рассчитали, и она уехала в Сергиев Посад - к своим. Несчастья этой зимы духовно разъединили всех - и эта перемена в жизни по-своему близких мне людей была мне особенно неприятна и обидна. В самую вьюжную ночь февраля неожиданно пришел Ефремов. На нем был тяжелый тулуп, под тулупом оказался френч, борода сбрита, в движениях появилось что-то упругое, хищное: - Александр, мне надобно переночевать у вас, я уйду с рассветом... Его провели наверх - внизу в гостиной было слишком холодно. Он долго не мог согреться, пил жидкий чай, отогревая стаканом пальцы. Его приход вызвал в памяти многое: тихие субботы, запах кофе, диспуты об искусстве. Вспоминались невинные кошмары прошлого года: колония китайцев-кокаинистов, обнаруженная будто бы на Божедомке, тени и мороки, которыми пугали пьяные поэты, скупленная спекулянтами на корню передвижная выставка.
На перекрестке времени - Громов Иван Громовиван => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга На перекрестке времени автора Громов Иван Громовиван дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге На перекрестке времени у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу На перекрестке времени своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Громов Иван Громовиван - На перекрестке времени.
Если после завершения чтения книги На перекрестке времени вы захотите почитать и другие книги Громов Иван Громовиван, тогда зайдите на страницу писателя Громов Иван Громовиван - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге На перекрестке времени, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Громов Иван Громовиван, написавшего книгу На перекрестке времени, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: На перекрестке времени; Громов Иван Громовиван, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн