Он устремился вперед под сенью изогнутых ветвей, вдыхая окружавшие
его запахи. Уилер понятия не имел, куда он направляется. Он пробирался
через колючие островки растительности, переступал попадающиеся иногда
камни и время от времени поглядывал вверх.
Тенистый лес закончился так же внезапно, как и начался. Взору Уилера
снова предстала пылающая пустыня. Впереди барханы песка плавно спускались
к руинам какого-то древнего города.
Уилер долго стоял на опушке леса, оценивая увиденное. Открывшуюся
картину нужно было воспринимать целиком, как причудливую мозаику, а не
группу отдельных деталей. Тона ржаво-красного, коричневого и кремового
цветов формировались в очертания блоков, сфер, изогнутых шпилей и остатков
желтоватых решетчатых конструкций, хрупкими сетями свисающих со стройных
башен. Эрозия размягчила и частично рассыпала все это, приведя город в
неуловимую гармонию с пустыней. Это было творение времени, ветра и песка,
трех этих божеств.
"Я был здесь раньше", - подумал вдруг Уилер, глядя вниз на город. Он
в замешательстве помотал головой: "Нет, это невозможно". Уилер смотрел на
город с таким чувством, будто вместе с ним кто-то другой смотрел туда же.
Ощущение было слишком сильным, чтобы игнорировать его. Он вспоминал город,
как вспоминают место, знакомое с детства: формы и образы меняются с
течением времени, восприятие ребенка уступает место мироощущению взрослого
человека.
Детство...
Уилер мысленно вернулся на пятьдесят лет назад. Память произвольно
выхватывала отдельные картины прошлого. Как отдельные вспышки: он -
ребенок, Восточный Чикаго; далеко внизу - движущиеся по Уэстчестер Драйв
автомобили, словно нескончаемый поток разноцветных жучков. Цвета их
переходят один в другой, подобно тому, как музыкальные инструменты
соединяют разрозненные звуки в симфонию. Да, этот заброшенный древний
город на сверкающем песке был похож на музыку, на отдельные слова,
объединенные в поэму, на вздох. Город: не миражом он был, но реальностью.
Уилер вдохнул сухой воздух, почувствовал опаляющий его открытую шею
жар и подумал, как прекрасно гармонирует город с пустыней. Его возвели те,
кто знал толк в красоте и покое; те, кто умел с изяществом и комфортом
устроиться в собственном мире. По сравнению с ним города, построенные
людьми, выглядели грубыми и вульгарными.
Снова мимолетное прикосновение чего-то чужого. Уилер насторожился,
прислушиваясь. Вновь нахлынули воспоминания.
Ему двенадцать лет. Опостылевшие занятия музыкой. Напряженный и
горький, полный разочарования голос матери, вновь и вновь повторяющий, что
ему следует быть более усидчивым. Он был обречен стать посредственностью,
как и его отец - и Джон Уилер теперь понял, что мать обращалась ко всей
сущности сына, а не просто к той ее части, которая извлекала из пианино
неуклюжие тоны.

Уилер моргнул, и призрак прошлого растаял.
Тихо и жалобно вздохнув, Джон направился вниз по склону к ближайшему
кварталу строений.
Полчаса спустя, обливаясь потом, он присел отдохнуть в тени
невысокого здания с усеченными углами и единственным белым шпилем с одной
стороны, ввинчивающимся в небо на сотню или более метров. Стены были
изготовлены из огромных прямоугольных каменных плит, плотно пригнанных
друг к другу. Одна из больших секций обвалилась, открывая совершенно
пустой интерьер. Уилер уже осмотрел около десятка разрушенных зданий -
задыхаясь от горячего сухого воздуха, оставляя следы на дрейфующем песке,
вслушиваясь в гнетущую тишину - и нигде не обнаружил ничего, кроме
удручающей пустоты.
Он заставил себя дышать ровнее, пока головокружение и пульсация крови
в висках немного утихли. Уилер сел поудобнее, морщась от резкой боли в
ноге.
"Староват я для этого, - сказал он себе. - Несколько староват".
Уилер отсутствующим взглядом таращился на колышущийся раскаленный
воздух, чувствуя под собой горячий песок, и размышлял: "Всю жизнь я ничего
не делал, а только ждал лучших дней. Другие добились чего-то
значительного, я лишь предавался мечтам. На протяжении долгих-долгих лет -
одни мечты о чем-то, самому непонятно, о чем. Годы бесплодных иллюзий,
утерянные годы. А достиг ли я хоть чего-нибудь?"
Мертвый город ждал под ослепительно сверкающим солнцем.
Уилер закрыл глаза, и память вновь услужливо вернула его на пятьдесят
лет назад: мальчик, стоящий на балконе в холодные предрассветные часы.
Студеный северный ветер, налетевший с моря и треплющий тонкую пижаму,
прикрывавшую тщедушное тело. Дрожащими руками мальчик сжимает маленькую
стальную скульптуру - самое хрупкое и прекрасное произведение, когда-либо
сотворенное этими руками. Руками, абсолютно бесполезными, когда дело
касалось простейших вещей - ударить крикетной битой, поймать футбольный
мяч или сыграть на пианино. Он изготовил эту скульптуру из цельного
стального прута, вдохнув в нее жизнь ради своей матери, чтобы хоть как-то
компенсировать все свои недостатки и слабости. Затаив дыхание, мальчик
показал однажды ей свое творение. Мать оценивающе взглянула на струящиеся
серебряные пряди, на паутинчатое основание - удивительно красивое и
изящное подношение от непутевого сына - и сухо заметила, что она
предпочитает реализм в искусстве. "Абстракция, - заявила она, - является
продуктом рассеянного ума".
Ощутив ледяное дыхание ветра на своем лице, мальчик поднял скульптуру
и швырнул ее в черноту ночи, наблюдая, как она беззвучно, словно капелька
дождя падает в освещенный пруд у подножия дома. Долго смотрел он на
крошечные круги на воде, рисуя в своем воображении картину падения в этот
спокойный пруд предмета гораздо больших размеров.
Сейчас, очнувшись и увидев безмолвный город, Уилер осознал, что та
ночь в Восточном Чикаго так много лет назад была ночью очищения для него.
Его никчемность, его неспособность доставить удовольствие единственному
обожаемому человеку - высшему существу, способному устанавливать границы
добра и зла и всевидящим оком оценивающего его достижения - все эти
недостатки требовали принести в жертву надежду. Жертвоприношение отца было
несравненно большим - превращение человека с идеалами и жизненными
ценностями в опустившегося алкоголика.
Иллюзии - его жизнь, этот город, впустую прожитые годы - состояли из
видений и страхов.
И песка.
Уилер громко расхохотался. Он вздрогнул, испуганный звуками
собственного смеха, эхом отозвавшимися в мертвом городе.
"Это судьба", - вдруг подумалось ему. Годы отрочества, годы скитаний,
годы желаний - все они предназначались единственно для того, чтобы
привести его в этот город. Каждое устремление, каждая несбывшаяся мечта -
были только вехами на пути сюда. Даже Кари, даже она была лишь прелюдией.
- Нет, - сказал он громко.
"Да", - прошептал внутренний голос.
Уилер покосился на высоченный перекрученный шпиль, ощущая древнюю
силу, струящуюся сквозь годы.
"Для тебя", - прошептал голос.
Уилер знал этот город. Не в подробностях - не так, как знаешь город,
в котором вырос - но он представлял себе его конструкцию, знал, как его
создатели обеспечили защиту от ветра, пыли и вездесущего песка. Он знал о
подземных переходах, когда-то связывающих его воедино. Он знал о
неизменном духе, присущем его создателям.
Да, он знал этот город.
Он посидел еще немного, чувствуя вокруг горячее дыхание города. И
вдруг, без всякой причины, испугался.
Уилер вскочил, боль резанула ногу. Он поморщился, прислонился к
стене, пытаясь сохранить равновесие, и почувствовал подкравшееся ощущение
чужого присутствия внутри себя, разделяющего с ним его боль.
"Кари..." - сам не зная почему прошептал Уилер.
Летняя дача в зеленых лесах Кайлила. Девушка Кари, с развевающимися
волосами и глазами такого глубокого изумрудного цвета, что смотреть в них
было выше его сил. Дальние прогулки, черника и орехи, любовь в высокой,
мягкой траве. Кари.
Годами не вспоминал о ней. Оглядываясь теперь назад, он задал себе
вопрос, была ли она лишь иллюзией. Могло ли нечто такое свободное и
прекрасное быть реальным? Только не для Уилера. Даже тогда,
двадцатилетним, он ухе имел постоянного попутчика - мертвый призрак
собственного прошлого, презрительное напоминание о своей ущербности.
Постаревший Уилер, сгорбившийся у каменной стены, глотающий пыль и
раскаленный воздух и оглядывающийся на прошедшие десятилетия, понял то,
что было выше его понимания в те далекие годы. А именно, как он попался в
ловушку, так умело расставленную его матерью. Она оставила сыну в
наследство ненависть, сама ненавидя его всей душой. Она поставила капкан,
положила приманку и заманила его туда; и тот юный, наивный Уилер охотно
вошел, даже не пытаясь спастись бегством. Капкан - его никчемность, его
неспособность воспринимать от окружающих тепло и жизненную силу -
полностью поглотил его. Кари была высшей проверкой власти призрака. Своей
любовью и терпеливостью она вырвала Уилера из его добровольного
одиночества. Она понимала его страхи и с бескорыстной заботой сорвала
покров иллюзий, чтобы Уилер смог впервые увидеть мир и осознать свое место
в нем.
Но призрак обладал сильным влиянием. Мало-помалу Кари отдалялась, как
и все, кто пытался как-то сблизиться с Джоном Уилером. Она коснулась его,
ощутила холод и отпрянула. Так он и прошел по жизни, ни разу за все эти
годы не сумев ответить хоть капелькой привязанности на проявления
какого-то интереса к нему других. Как хилые растения земных пустынь,
разбрасывающие вокруг себя яд, чтобы предотвратить появление рядом с собой
других растений, претендующих на жизненное пространство в непрерывной
борьбе за выживание, так и Уилер на протяжении всей жизни распространял
вокруг себя холод.
Воспоминание о Кари было особенно мучительным. Каким-то образом, в
этом сияющем городе, с незримым присутствием тех, кто построил его, Уилер
видел себя с неизвестной ему ранее болезненной ясностью. Добрая, кроткая
Кари. Он оставил ее, намеренно разрушил объединяющее их прекрасное
чувство, по дьявольскому совету вездесущего призрака прошлого, который
нашептывал ему, что он недостоин этого счастья. Отвергнув Кари, он
отказался от слишком дорогого, но так он поступал всю жизнь.
Уилер посмотрел на город и покачал головой.
"Схожу с ума?" - мелькнуло в его голове.
Он повернулся, озабоченный теперь тем, как ему добраться назад к
модулю - и застыл. Глаза его пробежали по дорожке между двумя разрушенными
строениями. Там, вдали, он увидел гробницу.
У него не было сомнений, что это гробница. Огромное сооружение, резко
отличающееся от всего увиденного в городе. Частично оно раскрошилось в
руины, но в целом оставалось нетронутым - громадное неуклюжее пятиугольное
здание, значительно возвышающееся над окружающим.
Уилер долго смотрел на него, хватая ртом воздух, и подумал:
"Вот, что я должен был найти здесь. Не город. Только часть его:
гробницу".
"Да", - прошептал внутренний голос.
Уилер подставил лицо горячему ветру и пошел по хрустящему от жары
песку к неуклюжей громадине.

8
- Карл Лансфорд? Ха! Он когда-нибудь рассказывал тебе о своем фиаско
на Парелли?
- Что-то не припомню...
- Змей. Так мы его тогда прозвали. Лансфорд приударит за чем угодно,
что хотя бы отдаленно напоминает женщину. За чем угодно.
Бенджамин Хилл сгорбился над верстаком, заваленным инструментами и
приборами, и разбирал какую-то штуковину, которая когда-то могла быть, по
мнению Ларса, элементом реле. Хилл был крупным мужчиной, с покатыми
плечами, косматой неухоженной бородой и длинными волосами, собранными на
шее в пучок. Он работал со сноровкой, приходящей после близкого знакомства
с инструментами и техникой.
- Лансфорд получил на Парелли то, что заслужил. Это уж точно, -
продолжал Хилл.
Ларс уселся рядом с верстаком на жесткий пластиковый стул, один из
так называемых "утилитарных" стульев "Грейванда", которые отличались
долгим сроком пользования, простотой размещения и максимумом неудобства.
- Почему его зовут Змеем? - спросил без всякой задней мысли Ларс.
- А потому что у него... - Хилл вдруг вскинул голову, ухмыльнулся и
вернулся к работе. - Спроси лучше его самого.
- Вы с ним, наверно, кое-что повидали.
- Да, - согласился Хилл, схватив гаечный ключ, отвинтив что-то и
бросив ключ в сторону. - Кое-чего, точно.
- Карл сказал, что ты крупный спец по навигационным системам.
- Имею представление, - признал Хилл. Небольшая отвертка в его
пальцах работала как электрическая. - Нужна информация?
- Ну?..
- И не хочешь подключать официальные каналы, - понимающе сказал Хилл.
Сквозь бороду сверкнули его зубы. - Без проблем. Всегда считал, что если
есть способ отделаться от долбаных бюрократов, это только на пользу
работе. Выкладывай, что там у тебя.
- Спасибо. Я думал...
В углу верстака зажужжал зуммер внутренней связи. Хилл схватил трубку
и слушал некоторое время, подмигивая Ларсу и строя
терпеливо-страдальческие рожи.
- Не могу сейчас говорить, малышка. Звякни через полчасика.
Он положил трубку, выудил из выдвижного ящика верстака отвертку и
кивнул Ларсу:
- Валяй дальше.
- Координаты К-потока, - продолжал Ларс, слегка сбитый с толку. - Они
ведь ключ для навигатора? Работаю с ними все время, но понятия не имею,
что они из себя представляют. Как может набор простых цифр точно указывать
местоположение в потоке?
- Они и не могут. Только сообщают навигатору, как осуществить прыжок,
- спокойно ответил Хилл с хитрой ухмылкой. - Ты знаешь, как работает
поток?
- Смутно.
- Большинство людей также. Вот почему они не понимают координаты.
Просто вводят набор цифр в навигационный компьютер, который делает с ними
что-то мистическое, и всем до лампочки, как это все работает - пока
работает. Рабы собственных творений, вот кто мы такие.
Хилл заговорил быстрее, объясняя суть предмета, который определенно
был ему небезразличен. Он закончил манипулировать отверткой и вынул из
элемента какую-то детальку. Движения его огромных пальцев были удивительно
точны и изящны.
- Ты попал в самую точку. Как можно описать местоположение планеты
десятком цифр? Что такое местоположение планеты? Местоположение само по
себе не имеет смысла, пока его не увязать с чем-то еще. Так?
- Ну...
- С потоком все обстоит гораздо сложнее. Поточные взаимодействия не
имеют ничего общего с пространственными взаимосвязями. Пространственно, мы
с тобой сидим примерно в метре друг от друга, но к потоку Кольманна нельзя
подходить с такими мерками. Дело в том, что бессмысленно описывать планету
в потоке, как расположенную рядом с тем-то или далеко от того-то. Поток не
работает подобным образом. Вот что замечательно. И вот почему навигатор
способен делать то, что он делает.
- Потому что, - сказал Ларс, - координаты сообщают, как это сделать.
Хилл, прищурившись ухмыльнулся и посмотрел на Ларса. Потом отложил
элемент, сложил руки на животе и продолжил:
- "Грейванд" - фиксированный пункт в потоке. Не по какой-то особой
причине, просто потому, что мы считаем его таковым. Все, что движется к
"Грейванду" или от него, может быть описано в терминах этого неподвижного
пункта. До тех пор, пока навигатору известно, где находится "Грейванд",
посылка чего-либо в данную точку потока осуществляется, собственно говоря,
лишь на основе соотношения поточных маневров с мерами равновесия.
Результаты этих соотношений передаются в виде сигналов приводным
двигателям, которые формируют защитное поле, маневрируют по потоку
ничтожные доли секунды, и - бац, вы на месте! - Он остановился, изучая
недоуменное выражение лица Ларса. - Суть в том, что навигатору перед
каждым прыжком не обязательно разрабатывать все заново. Это отнимает
слишком много мыслительных способностей, поэтому все делается только один
раз, когда планета вносится в каталог.
- В каталог?
- Да. Когда Служба Дальней Разведки впервые высаживается на планете.
Результаты маневров обрабатываются и регистрируются в собственных реестрах
навигатора. Все что ему нужно сделать, это извлечь их оттуда, произвести
необходимый контроль и заложить их в приводную систему отправляемого
корабля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20