– Они, как и все другие, должны подчиниться.
Дамы заговорили о варварских обычиях.
– Успокойтесь, – сказал завладевший их вниманием гость. – Только неверующий может позволить себе вложить в этот братский жест какие-то дурные намерения.
– Когда у вас Пасха? – спросила Дельфина.
– В ночь со следующей субботы на воскресенье. Удивительно, но этом году православная Пасха совпадает с католической!
– Что ж, жду вас в следующее воскресенье в три часа. И вас всех тоже!
Дамы смущенно заулыбались:
– Да, конечно…
– Рассчитываю на вас, – продолжала настаивать хозяйка. – Будет интересно. Посмотрим, осмелится ли господин Озарёв возвестить нам воскресение Христа… по-русски!
– Дельфина, вы неисправимы! – Лица дам оживились.
– А что вы скажете, господин Озарёв?
– Согласен. – Николай по-военному щелкнул каблуками. – Встречаемся здесь 29 марта!
– Как 29 марта?! – удивилась хозяйка. – Уже 5 апреля!
Молодой человек извинился. Как он мог забыть об этом абсурдном разночтении между западным и григорианским календарями!
– И для ваших соотечественников исторический день, когда они вошли в Париж, – это?..
– Девятнадцатое марта 1814 года, – с гордостью ответил офицер.
– Теперь я вижу, как далеки ваше 19 марта и наше. Для нас девятнадцатого марта вы потерпели поражение при Арси-сюр-Об, и только 31-го мы оказали вам честь, позволив освободить нас. С такими временными различиями русским и французам трудно будет договориться.
– Время – всего лишь условность, а никакая условность не устоит перед искренними чувствами!
Последнее соображение вырвалось у него так неожиданно и оказалось столь уместным, что он едва сдержался, чтобы не оказаться столь же взволнованным, как и окружавшие его женщины, разомлевшие от удовольствия. «Хорошо было бы продержаться в том же духе до конца вечера», – подумал Озарёв.
«Чай на английский манер» оказался сытным ужином с обильными возлияниями, включавший, впрочем, и британский напиток. Приглашенных рассадили в двух гостиных за шестью украшенными цветами столами. Эта часть программы понравилась Николаю гораздо меньше – он оказался разлучен с Дельфиной. Но продолжал блистать перед двумя соседками, которые были не молоды и не хороши собой. Особы эти оказались настолько очарованы собеседником, что позволили себе некоторую откровенность. Оказалось, что барон де Шарлаз, который провозглашал себя решительным противником Наполеона, именно императору обязан был свои титулом и богатством, так как служил по части снабжения армии. Что касается графа де Ламбрефу, Революция совершенно его разорила, удержаться на плаву он смог благодаря итальянским капиталам жены. «Франция разделилась! – говорила дама слева. – Старая и новая аристократия ревнуют и ненавидят друг друга!» «Редко встретишь их вместе, как в этом доме, – провозглашала дама справа. – Но баронесса де Шарлаз просто волшебница!» Молодой человек соглашался, отрываясь на мгновение от еды. Чего здесь только не было: бараньи ноги, телячьи отбивные, дичь под соусом. После сладкого заглотил еще и ванильное мороженое, увенчав этой полярной шапкой содержимое своего желудка. Не хватало только водки, чтобы подогреть французские съестные припасы, а от шампанского и ликеров он скоро отяжелел. И заскучал, когда за кофе разговор коснулся политики, он решил не вмешиваться. Обсуждали памфлет некоего французского писателя, господина де Шатобриана, «Бонапарт и Бурбоны», который появился в тот день. Успевшие прочитать его говорили о гениальности автора. Последние сторонники Наполеона после столь убийственной критики спешили отмежеваться от него. Укрывшись в Фонтенбло с оставшимися верными ему солдатами, он, впрочем, отказался от трона в пользу своего сына. Скорее всего, чтобы просто выиграть время. Но союзники не дадут себя провести. Решено, что на заседании 6 апреля Сенат официально призовет на трон Людовика XVIII. Графу д’Артуа Париж и вовсе готовил триумфальную встречу. Какая-то пожилая дама в связи с этим поделилась с русским гостем своими планами:
– Мои внучатые племянники будут участвовать в параде кавалерии, она пройдет перед графом. Экипируются полностью за свой счет, это обойдется им в тысячу двести ливров. Сумма не слишком большая. У них будет белый султан и белая повязка с тремя вышитыми золотом лилиями на рукаве. Когда я думаю о его приезде, боюсь, мое старое сердце не выдержит такой радости!
– Какое это имеет значение, вы же будете лично приветствовать нашего суверена! – заметила, подойдя с чашкой чая в руках, Дельфина.
– Когда, предполагается, граф д’Артуа будет в Париже? – спросил Озарёв.
Баронесса наклонила головку к плечу и кокетливо наморщила губы:
– По французскому календарю или русскому?
– Французскому, другого я теперь не знаю.
– Во вторник, 12 апреля, через два дня после обещанного вами визита по случаю православной Пасхи.
До конца вечера Николай не мог забыть об удовольствии, которое доставили ему эти слова. И даже был любезен с хозяином дома, который, вопреки ожиданиям, был вовсе не глуп и не ревнив. Казалось, забавлялся успехом, каким пользовалась жена у этого юного офицера.
– Приходите, – сказал барон, дружески взяв его под руку.
«Решительно, французы культурнее нас! Русский муж давно бы вызвал меня на дуэль!» – впрочем, эти представления не были подкреплены опытом: на родине Озарёв не успел еще вдоволь повращаться в свете. В три часа утра господин де Ламбрефу увозил в своей коляске счастливого человека.
* * *
В ночь на воскресенье русские солдаты присутствовали на торжественном богослужении по случаю Пасхи. Его проводили посреди полей, в казармах, импровизированных часовнях и даже католических церквях. На утро союзническая армия и национальная гвардия выстроились в каре на площади Людовика XV на праздничную службу. Алтарь возвышался на месте казни Людовика XVI. Войска прошагали парадом перед русским царем и королем Пруссии, затем государи взошли на помост. Едва началась служба, пехотинцы обнажили головы и встали на колени, национальная гвардия их примеру не последовала. Всадники оставались в седле, тоже обнажив головы и опустив сабли. Николай наслаждался необычностью этого зрелища: в самом центре Парижа, рядом с Сеной, напротив сада Тюильри, бородатые священники в золотых облачениях прославляли на церковнославянском Воскресение Господне, вокруг поблескивали хоругви и оклады икон. Солнце стояло высоко. Из кадил вырывались голубоватые облачка. Военный хор пел во всю мощь. Пушечные выстрелы возвестили конец церемонии. Только час спустя литовские гвардейцы смогли покинуть площадь и двинуться в казарму. Впереди шли музыканты.
Солдаты были недовольны, что не получили положенных, согласно обычаю, крашеных яиц, водка оказалась прусской, картофельной. Пилась она, как вода, внутри не согревала. С такой водкой и без яиц, что за праздник! Все мысли обращены были к России, где теперь радостно и обильно отмечали Пасху. Офицеры и те взгрустнули. Единственным, наверное, счастливым человеком в полку был Озарёв, который с нетерпением думал о грядущем свидании с Дельфиной. В каком-то она расположении духа? Помнит ли о своем предложении?
Антип привел в порядок форму барина, тот бросился на улицу Севр.
Баронесса приняла его в маленькой гостиной. Она сидела между двумя молодыми особами, уже знакомыми ему. Собравшись с духом, Николай произнес: «Христос воскрес!» – и в ожидании замер. Хозяйка с наивной грацией подняла к нему лицо, он уважительно трижды легко поцеловал ее в щеки. И покраснел как рак.
– Теперь вы, Мариетта! И вы, Зели! – сказала Дельфина. – Светлой Пасхи!..
Но подруги оказались не столь смелы и, не без жеманства, от поцелуев отказались. На смех пришел барон и, узнав в чем дело, пожелал, чтобы во славу Христа расцеловали и его. Раскрыв объятия, де Шарлаз балаганил, корчил гримасы, глазки его блестели. Гость подчинился, хотя и опасался выставить себя в смешном свете. Но благодарный взгляд Дельфины его успокоил. На этот раз обед был в узком кругу – всего двенадцать приглашенных. Когда все выходили из-за стола, она увлекла Озарёва к окну и сказала:
– Как жаль, что наше свидание вышло таким неудачным – едва перебросились парой слов. Я дам вам знать, когда мы можем увидеться в более спокойной обстановке.
Ее было не узнать – огромные, словно полные слез глаза, розовые пятна на щеках, дрожащая нижняя губа. Не дожидаясь ответа, баронесса уже отошла. Когда Николай присоединился к гостям, дама уже взяла себя в руки. И была столь естественна, что у него возникли сомнения, верно ли понял ее слова.
* * *
Наполеон отрекся от престола и согласился удалиться на остров Эльба, в Париж триумфально вошел граф д’Артуа, Людовик XVIII готовился покинуть Англию и вернуться во Францию, а Николай все ждал, когда Дельфина позовет его. В тот же день, когда в столицу прибыл брат короля, русский царь оставил особняк Талейрана и обосновался со своей штаб-квартирой во дворце Бурбонов. Охрану дворца по очереди несли разные полки. Скоро под командованием капитана Максимова на пост заступил и Озарёв со товарищи. После торжественной смены караула под музыку гвардейцы Литовского полка выстроились по правую сторону парадного двора, французские гвардейцы – группами стояли по левую. Неловкость этих солдат, волею случая, вызвала насмешки русских. Командиру взвода даже пришлось вмешаться и приказать подчиненным вести себя тише.
Когда часовые разошлись, на крыльце появился начальник Главного штаба князь Волконский и величественным жестом подозвал к себе Максимова. Вернувшись к своим, капитан был взволнован.
– Ну и дела! – проворчал он. – Царь ожидает польского генерала Костюшко и желает, чтобы по прибытии ему оказали фельдмаршальские почести. Горе нам, если не встретим его барабанным боем! Но как его узнаешь? Сам я никогда его не видел!
– Я тоже!
– Князь сказал мне только, что у генерала вздернутый нос! Вот вам и примета! Теперь смотри в оба! Ты ведь не хочешь за свою оплошность оказаться под строгим арестом?
Николай живо представил себе, как Дельфина зовет его на любовное свидание, а ему запрещено выходить в город, потому что не поприветствовал вовремя генерала Костюшко!
– Рассчитывайте на меня, – сказал он. – Ни один человек со вздернутым носом не проникнет сюда незамеченным!
Началась сущая пытка: согласно распорядку, только принцы крови имели право доехать в карете до ступеней дворца, все остальные оставляли экипажи у ворот и пересекали двор пешком, обнажив голову. Стоя на посту, офицер беспокойно вглядывался в лица прибывавших. Некоторых узнал: маршалы Ней, Мармон, Бертье, генерал Сакен, барон Штайн… Что до незнакомых ему людей, пришлось полагаться на интуицию, оценивая их значимость. Время текло медленно, но на горизонте не появилось ни одного вздернутого носа. Может, он вообще не придет, этот чертов поляк? Усталость брала свое, к полудню бдительность дежурившего стала ослабевать. Вдруг, при взгляде в направлении предместья Сент-Оноре, его внимание привлек желтый фиакр с написанным огромными цифрами номером, который остановился на улице в двух шагах от ворот. Оттуда не без усилий вылез старик в голубом мундире с шитым золотом воротничком. На боку у него висела крошечная, похожая на игрушку, сабля. На согнутой в локте руке он держал треуголку с черными перьями. Еще не взглянув ему в лицо, молодой человек сразу понял, что это Костюшко, и ринулся к Максимову, выкрикивая сдавленным голосом:
– Прибыл!
Капитан наскоро застегнулся и прорычал:
– Быстро, все во двор!
Когда минуту спустя генерал вошел в ворота, раздалась барабанная дробь, гвардейцы, вытянувшись во фронт, салютовали ему. Тот приветствовал их, вяло махнув рукой. «Только бы это был он! – с ужасом думал Озарёв. – Если это обычный посетитель, для меня все кончено! Строгий арест…» Привлеченный шумом, на крыльце появился Волконский. Удивится или рассердится? Но нет, суровое лицо расплылось в приветливой улыбке, князь протянул руки навстречу прибывшему. Не моргнув глазом, Максимов прошептал:
– Угадали!
Удача явно улыбалась Николаю, а потому он нимало не был удивлен, завидев часа в два Антипа, который прогуливался, заложив руки за спину, по противоположной стороне улицы. Наверное, Дельфина прислала записку на улицу Гренель, верный слуга решил передать ее по назначению. В нарушение всех инструкций хозяин направился к ординарцу.
– Что ты здесь делаешь?
– Пришел посмотреть, где живет царь, барин.
– И все?
– Для простого грешника, как я, это не так уж мало.
– Ты ничего не принес?
– А что? Разве вы голодны?
– Да нет, дурак… Я хочу сказать… нет ли там письма для меня?
– Из России? Все еще ничего.
– А еще откуда-нибудь?
– Тоже. А, слушайте, вот новость: приехали жена и дочь графа. Повсюду чемоданы, слуги бегают туда-сюда…
Озарёв пожал плечами, он был раздосадован. Сказал только:
– Здесь тебе нельзя оставаться. – И, понурив голову, вернулся во двор.
* * *
Когда Николай пришел в особняк господина де Ламбрефу, там было по-прежнему тихо, спокойно, граф в одиночестве сидел в гостиной и встретил постояльца не слишком радушно. Молодой человек поинтересовался, хорошо ли доехали его жена и дочь.
– Да, да, – пробормотал тот. – Путешествие вышло превосходным. Спасибо…
– Надеюсь, мне скоро представится возможность засвидетельствовать им свое почтение.
– Конечно! Но теперь они отдыхают, очень устали…
Озарёв понял, настаивать не стоит, и уже собирался уйти, как в комнату вошла пухленькая дама лет пятидесяти, седая, с черными глазами. Плохо скрыв удивление, граф устремился к супруге и представил ей их гостя.
– Муж много говорил мне о вас.
Графиня смотрела на русского дружелюбно, но с некоторой опаской. «Ее беспокоит мой мундир!» – подумал он и, чтобы снять напряжение, заговорил о том, как ему уютно, хорошо в их доме, но и о своих опасениях оказаться назойливым:
– Мне не хотелось бы причинить вам беспокойство.
– Вы не причиняете нам ни малейшего беспокойства! – воскликнула хозяйка, бросив на мужа взгляд, словно искала поддержки и одобрения. – Да и дом у нас большой, каждый может жить в нем по своему усмотрению…
Последнее замечание озадачило Николая: ему предложили сидеть в своем углу и не высовываться или, напротив, чувствовать себя как дома? Полный сомнений, он улыбнулся и поблагодарил графиню. Его волновало, как себя чувствует после поездки госпожа де Шамплит, но граф быстро сменил тему разговора. Казалось, ни он, ни жена не желают беседовать о дочери с иностранцем. Это выглядело несколько странно, но его, слишком занятого своей влюбленностью, чужие дела могли заинтересовать на несколько минут, не более того.
Простившись с супругами, он, как всегда, поужинал у себя в комнате, Антип прислуживал, принося с кухни еду. Коридор, по которому ему приходилось идти, был длинным, а потому горячим оказывался он, спешивший доставить очередное блюдо барину, но никак не еда. Закончив трапезу, Озарёв обратился к своей корреспонденции. Начал читать письмо отца, как вдруг этажом выше услышал легкие шаги:
– Что это?
– Графская дочка живет над вами, – ответил Антип.
– Ты видел ее?
– Нет. Она не показывается. Я вам еще нужен?
Барин отпустил его спать, как обычно, в коридоре, сам же ложиться не хотел. На столе горели две толстые свечи, тень гусиного пера замерла над листом бумаги: если бы пришлось писать Дельфине, он ни на миг не задумался, но о чем рассказать отцу, далекому, непостижимому? «Надеюсь, вы в добром здравии, дела имения не отнимают много времени. Удалось Федотенко устроить так, чтобы лен трепали теперь рядом с прудом?..»
Наверху ходила по своей комнате госпожа де Шамплит, останавливалась, вновь принималась ходить…
* * *
В последовавшие за этим дни Николаю так и не удалось увидеть дочь графа де Ламбрефу. Госпожа де Шамплит и ее мать занимали комнаты на втором этаже, господин де Ламбрефу, казалось, избегал квартиранта. «В чем я провинился?» – спрашивал он себя. Впрочем, находил утешение в мыслях о том, что Дельфина, напротив, уделяла ему все больше внимания: пригласила в свою ложу в Оперу, где давали «Эдипа в Колоне». Ее муж тоже должен был быть там, но это ничуть не беспокоило нового знакомого, создавалось даже впечатление, что этот приветливый мужчина расположен помочь в его предприятии. Быть может, он из тех стариков, что закрывают глаза на интрижки жен? Как бы то ни было, когда в семь часов молодой офицер при полном параде появился в их ложе, оба – и барон, и баронесса – посмотрели на него одинаково дружелюбно, почти с признательностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16