Непримиримая женщина, так страдавшая от неверности мужа, была, таким образом, снисходительна к своим собственным слабостям.
Тургенев любил играть с маленькой Варей, к которой относился как к своей младшей сестре. Однако по-настоящему его интересовали другие вещи. Робкого, стеснительного молодого человека привлекали к себе крестьяне. Он с интересом посматривал в лорнет на сельских девушек. Одна из них – Авдотья Иванова – стала его любовницей. Нежная блондинка, белошвейка Варвары Петровны, не помнила себя от счастья, заметив знаки внимания молодого барина. Узнав об их связи, Варвара Петровна выгнала Авдотью из Спасского. Несмотря на гнев матери, Тургенев увез девушку и поселил ее в маленькой квартирке в Москве. В апреле у Авдотьи родилась дочь, которую при крещении назвали Пелагеей.
Взволнованный Тургенев сообщил Варваре Петровне и попросил снисхождения к матери и ребенку. «Ты странный, – отвечала ему мать, – я не вижу греха ни с твоей, ни с ее стороны. Это простое физическое влечение».
Получив таким образом прощение высшей инстанции, Тургенев целиком отдался новому увлечению. С Татьяной – одной из сестер Михаила Бакунина – он встретился в усадьбе Бакуниных Премухино, куда приехал в гости. Татьяне было двадцать семь лет, она была прекрасно образована и мечтала о деятельной жизни. Воспитанная на романтической литературе, страстно любившая Новалиса и Рихтера, увлекавшаяся Гегелем и Фихте, она представляла свое будущее ярким, романтическим. Брат был ее кумиром. Красивый, восторженный, блестяще образованный. Они были близки друг другу. Тургенев для Татьяны стал тем мужчиной, которым хотелось восхищаться, верить ему. У него был благородный вид – высокий рост, правильные черты лица, задумчивые глаза, густые темно-русые волосы. Он был безупречно одет в изысканного цвета жилет и узкие панталоны со штрипкой. Он был таким блестящим рассказчиком! Восхищенная Татьяна сказала себе, что Господь послал на ее пути гения. Тургеневу льстил ее интерес. Он рассматривал свое отражение в ее глазах и нравился себе. А Татьяна не была красива. С длинного лица с грубыми чертами смотрели большие грустные глаза. Но как противиться влюбленным требовательным взглядам? Их разговоры становились все более задушевными. Сближение, которого Тургенев поначалу так желал, вдруг испугало его. Поиграв нежными словами, он удивился пожару, который сам разжег. Рядом с пылкой девушкой он должен был признать, что не создан для сильных чувств. Его естественное состояние – нерешительность, умеренность, не приводящая ни к чему игра. Вихрь чувств почти захватил его, однако он отступил, дабы сохранить свое спокойствие. Он постарался объяснить Татьяне, что их отношения будут идеальными, если не зайдут дальше бесед. Она была жестоко обманута. Он решился тотчас объясниться в письме: «Мы так разошлись и так чужды стали друг другу, что я не знаю, поймете ли Вы причину, заставившую меня взять перо в руки… Вы можете, пожалуй, подумать, что я пишу Вам из приличия. <<…>> И чувствую, что я не навсегда расстаюсь с Вами… Я Вас увижу опять… моя добрая, прекрасная сестра. <<…>> Я никогда ни одной женщины не любил более Вас – хотя не люблю и Вас полной и прочной любовью. <<…>> Вы одна меня поймете: для Вас одной я хотел бы быть поэтом, для Вас, с которой моя душа каким-то невыразимо чудным образом связана. <<…>> О, если б я мог хоть раз пойти с Вами весенним утром вдвоем по длинной, длинной липовой аллее – держать Вашу руку в руках моих и чувствовать, как наши души сливаются и все чужое, все больное исчезает, все коварное тает – и навек». (Письмо от 20 марта 1842 года.)
Несмотря на эти пылкие уверения, она тотчас поняла, что наскучила ему. Несколько месяцев спустя их отношениям суждено будет возобновиться. Татьяна попросила Тургенева дать Михаилу, задолжавшему в Берлине своему немецкому издателю, тысячу рублей, которые со временем будут выплачены из доходов с поместья брата. Просьба пришлась не ко времени. У Тургенева не было денег, а просить у матери он не мог. Он выполнил ее с большим опозданием, сопроводив отправление довольно холодным письмом. Это оскорбило Татьяну. Она написала, что не может понять «его холодного презрительного тона». Он не счел нужным ответить. Любовь заканчивалась ссорой. Тургенев почти сожалел, что посвятил Татьяне стихотворение «Дай мне руку, пойдем мы в поле». Литературное вдохновение его в это время было на взлете. Он легко пишет стихи и публикует их в «Отечественных записках», подписывая «Т.Л.»[6], работает над одноактной драмой «Искушение Святого Антония». В 1843 году за той же подписью «Т.Л.» выходит отдельным изданием поэма «Параша». Это было изящное, живое и вместе с тем грустное произведение, которое напоминало поэмы Пушкина и Лермонтова. Русская деревня, влюбленная в первый раз девушка, герой, похожий на Евгения Онегина, свадьба и в завершение этого триумфа банальностей – «насмешливый бес». Ничего нового, однако талант рассказчика, верный выбор деталей, гармоничный музыкальный стиль не вызывали сомнений. Критик Белинский, познакомившийся к этому времени с Тургеневым, отозвался лестно о «Параше» в статье, опубликованной в «Отечественных записках». Он отметил «верную наблюдательность, глубокую мысль, выхваченную из тайника русской жизни, изящную и тонкую иронию, под которой скрывается столько чувства».
Другие критики встретили Тургенева сдержанно, даже холодно. Однако мнение Белинского взяло верх. Тургенев видел себя знаменитым. Мать, прочитав «Парашу», была растрогана до слез: «Не читала я критики, но в „Отечественных записках“ разбор справедлив и многое прекрасно… Я – кухарка Вольтера – не умею выразить. Но – согласна, что то, что было похвалено в „Отечественных записках“ – все справедливо… Сейчас подают мне землянику. Мы деревенские все материальное любим. Итак, твоя „Параша“ – твой рассказ, твоя поэма – пахнет земляникой». (Письмо от 25 июня 1843 года.)
Теперь Тургенев жил в Петербурге у брата Николая, офицера столичного полка, который разорвал отношения с матерью, женившись на немке Анне Шварц, дочери слуги Варвары Петровны. По примеру мятежного брата Тургеневу также захотелось независимости и свободы. Он успешно сдал устные экзамены по философии и писал сочинение для сдачи магистерских экзаменов. Он хотел стать преподавателем философии в Московском университете. Однако вскоре передумал, не завершив начатой работы. По правде говоря, карьера не интересовала его. Его вполне устраивали полученные знания и праздная жизнь. «Ты не хочешь служить, – упрекала его мать. – Бог с тобой, не служи, живи покойно, где хочешь, как хочешь. Ты любишь писать, гулять, стрелять, путешествовать. Кто тебе мешает? Живи зиму в Петербурге, веселись, будь в театре. Весной поедем в деревню. Лето проведем в вояжах. Осень – охоться. Дай нам жить около себя». И еще: «Пиши с Богом, удачно – будешь продолжать; надоест – бросишь. И концы в воду. Твое назначение другое, других услуг ждет от тебя отечество». (Письмо от 19 июня 1843 года.) Она хотела, чтобы сын служил. Без особого желания, следуя ее требованиям, он добился места в Министерстве внутренних дел в отделе этнографа Даля.
Достойная служба оставляла много свободного времени для сочинения и развлечений. Он без труда написал пьесу «Неосторожность», несколько лирических стихотворений, которые опубликовали «Отечественные записки», и принялся за перевод «Фауста» Гете. В то же время он бывал в кружках, салонах, театрах, не без удовольствия играя роль светского щеголя. Романтичный, склонный к иронии, он раздражал обидчивых и очаровывал тех, кому нравилось его красноречие, взгляд его серо-голубых глаз. «Возникло общее мнение о нем, – напишет Анненков в своих воспоминаниях, – как о человеке, никогда не имеющем в своем распоряжении искреннего слова и чувства. <<…>> Цели юного Тургенева были ясны: они имели в виду произведение литературного эффекта и достижение репутации оригинальности».
Однако этот казавшийся легкомысленным и самовлюбленным молодой человек был способен на большие чувства. Жажда эффекта была не чем иным, как следствием молодости и неопытности. 28 октября 1843 года он познакомился на охоте с Луи Виардо, мужем певицы Полины Виардо, талантом которой восхищался весь Петербург. Некоторое время спустя он услышал ее в партии Розины в «Севильском цирюльнике». Первого ноября 1843 года его представили той, кому накануне он аплодировал. Тургенев почувствовал, что жизнь его решительно меняется. Полине 22 года. Она не была красива. У нее были грубые черты лица, широкий рот, большие выпуклые глаза, сутулые плечи. Однако Тургенев тотчас оказался во власти ее чар, которым он не мог противостоять. Застыв от восхищения, он едва нашел несколько слов для комплимента. А мужу ее написал: «Ваша жена было бы неверно сказать – величайшая, она, по моему мнению, единственная певица в дольнем мире». (Письмо от ноября 1843 года.)
Глава III
Полина Виардо
В 1837 году шестнадцатилетняя Полина – дочь великого испанского тенора, сестра знаменитой Малибран[7], – впервые взошла на подмостки. Она спела во всех столицах Западной Европы и в 1841 году вышла замуж за Луи Виардо, директора итальянской оперы в Париже, который был двадцатью годами старше нее. Этот снисходительный, просвещенный, скромный человек взял на себя рядом с ней неблагодарную роль мужа знаменитой женщины. Ей тем временем сопутствовал неслыханный успех. Ее мощное, мягкое, широкого диапазона контральто, дар трагедийной актрисы покоряли самых требовательных слушателей. В Санкт-Петербурге, где итальянская опера только что начала гастроли, ее встретили как победительницу. С раннего утра у театральных касс толпились студенты, чтобы заранее купить билеты. После каждой ее арии зрители аплодировали, стучали ногами, кричали. Поклонники «несравненной» от театра до самого дома с криками сопровождали ее экипаж.
Принятый в ближайшем окружении дивы, Тургенев проводил все свои вечера рядом с ней, среди обожателей, которые толпились в ее уборной. Под снисходительным взглядом Луи он соперничал с другими в любезности и ловил каждое ее слово. Она тем временем с царственной грацией позволяла ухаживать за собой. В ее глазах Тургенев был очаровательным молодым человеком, имевшим скорее репутацию охотника, нежели поэта. На полу уборной лежала большая шкура белого медведя с вытянутыми лапами и золочеными когтями. Право сидеть на одной из этих лап напротив Полины Виардо было самой большой привилегией. Тургенев занимал – и этим очень гордился – лапу № 3. Другие лапы были предназначены какому-то генералу, графу и некоему Гедеонову, сыну директора императорских театров. Именно Гедеонову певица отдавала предпочтение. И, вне всякого сомнения, дарила ему знаки любви. Тургенев надеялся заменить его однажды в сердце и даже – почему бы нет? – в постели волшебницы. Ради нее он разорялся на цветы и подарки. По традиции маленького двора каждый из поклонников должен был во время антракта рассказывать историю. В этой игре Тургенев был сильнейшим. Его импровизированные рассказы нравились Полине. Она слушала их полулежа на диване. Постоянное присутствие в доме и общительность позволили ему мало-помалу стать самым близким другом семьи. Его страстное увлечение Полиной совпало с оживлением литературной деятельности. Он публиковал в «Отечественных записках» стихотворение за стихотворением и начал писать первое произведение в прозе – «Андрей Колосов». Герцен, встретившийся с ним, вынес строгое суждение: «…Внешняя натура, желание выказываться и fautuite sans bomes[8]».
Два идейных течения разделяли в это время литературный мир империи: славянофилы, которые видели спасение искусства, философии и даже политики во всем русском, традиционном, православном, близости к земле; и западники, которые проповедовали исключительно пользу следования европейскому опыту. Первые ценили прошлое родины, ее самобытность, опасались влияния новых идей и считали, что Россия должна служить духовным светочем для человечества; вторые – были открыты миру, открыты прогрессу и мечтали о том, чтобы Россия соединилась с Европой.
Бывший студент берлинского университета, страстно любивший Шиллера, Гете, Жорж Санд, Гегеля, Фихте, Тургенев тяготел скорее к клану западников. Однако он так любил русскую землю, русский народ, что понимал и привязанность некоторых соотечественников ко всему, что составляло прадедовскую самобытность нации. Как бы ни была хороша наука, приобретенная по ту сторону границы, он был убежден в том, что душой и телом принадлежал своей огромной стране, каждая травинка которой была родной. Разве нельзя любить Запад, ценить его писателей, художников, музыкантов, философов, оставаясь при этом братом своих неграмотных крестьян, которые каждое воскресенье отправляются на службу в церковь? Что касается его, то он испытывал странную раздвоенную привязанность и к России, и к Европе. Кроме того, он не желал выбирать между славянофилами и западниками. В искусстве, как в политике, он не принимал резких мнений, категоричных суждений, интеллектуального фанатизма. В каждом предложении видел «за» и «против». Тем не менее он с удовольствием посещал кружки прогрессивно настроенной молодежи. Сын своего времени, он разделял их либеральные взгляды, но стремлений борца в себе не чувствовал. Только на встречах, которые проходили у Белинского, он испытывал чувство полной свободы. Когда же тот устроился летом на даче в окрестностях Санкт-Петербурга, он каждое утро приходил к нему. Белинский, который уже был тяжело болен туберкулезом, радовался этим встречам, пускался в горячие споры о Боге, о будущем человечества, о социальной несправедливости и новых течениях в литературе. Жена Белинского тщетно умоляла его не горячиться. Приближалось время обеда – он забывал о нем. А так как проголодавшийся Тургенев торопился сесть за стол, Белинский восклицал: «Мы не решили еще вопроса о существовании Бога, а вы хотите есть!» Оба они переживали отставание России от цивилизованных государств. «Тяжелые тогда стояли времена! – напишет Тургенев. – Бросишь вокруг себя мысленный взор: взяточничество процветает, крепостное право стоит, как скала, казарма на первом плане, суда нет, носятся слухи о закрытии университетов, поездки за границу становятся невозможны, путной книги выписать нельзя, какая-то темная туча постоянно висит над всем так называемым ученым, литературным ведомством». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».)
И действительно, под жесткой властью Николая I страна, подавленная террором, замерла. Казалось, время остановилось. Роптали, но терпели. Белинский учил своих юных друзей видеть жестокость автократии в политике. «Если бы нас спросили, – писал он, – в чем состоит существенная заслуга новой литературной школы, – мы отвечали бы: в том <<…>> что от высших идеалов человеческой природы и жизни она обратилась к так называемой „толпе“, исключительно избрала ее своим героем, изучает ее с глубоким вниманием и знакомит ее с нею же самою». (В.Г. Белинский. «Русская литература в 1845 году».) Следовательно, чем больше исключительных героев, тем больше обычных людей; чем больше грандиозных декораций, тем больше деталей обыденной жизни; чем более радужны мечты, тем более жестока действительность. В повести «Андрей Колосов» Тургенев порвал с романтическим идеализмом, с которого началось его творчество, чтобы описать хорошо знакомую студенческую среду. Таким образом, от элегических сюжетов он перешел к изучению нравов, и Белинский был признателен ему за обращение к его теории. «Я несколько сблизился с Тургеневым, – писал он Боткину. – Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседы и споры с ним отводили мне душу. <<…>> Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность». (Письмо от 31 марта 1843 года.)
Вне всякого сомнения, под влиянием Белинского Тургенев решил неожиданно подать в отставку в Министерстве внутренних дел. Он не хотел больше заниматься папками и расписаниями. Только полная свобода действительно может, думал он, позволить ему стать настоящим писателем. Мать была в отчаянии. Порадовавшись первым успехам сына, она стала бояться, как бы он не увлекся излишне жизнью богемы. «Какая тебе охота быть писателем? – спрашивала она его. – Дворянское ли это дело? По-моему, ecrivain ou gratte-papier с est tout un[9], тот и другой за деньги бумагу марают. Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомаранием». (В.Н. Житова. «Воспоминания».) Так как он не желал быть чиновником, она уменьшала содержание, которое отправляла ему ежемесячно. Временами, по словам Анненкова, у него едва хватало денег, чтобы оплатить обед.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги ''
1 2 3 4
Тургенев любил играть с маленькой Варей, к которой относился как к своей младшей сестре. Однако по-настоящему его интересовали другие вещи. Робкого, стеснительного молодого человека привлекали к себе крестьяне. Он с интересом посматривал в лорнет на сельских девушек. Одна из них – Авдотья Иванова – стала его любовницей. Нежная блондинка, белошвейка Варвары Петровны, не помнила себя от счастья, заметив знаки внимания молодого барина. Узнав об их связи, Варвара Петровна выгнала Авдотью из Спасского. Несмотря на гнев матери, Тургенев увез девушку и поселил ее в маленькой квартирке в Москве. В апреле у Авдотьи родилась дочь, которую при крещении назвали Пелагеей.
Взволнованный Тургенев сообщил Варваре Петровне и попросил снисхождения к матери и ребенку. «Ты странный, – отвечала ему мать, – я не вижу греха ни с твоей, ни с ее стороны. Это простое физическое влечение».
Получив таким образом прощение высшей инстанции, Тургенев целиком отдался новому увлечению. С Татьяной – одной из сестер Михаила Бакунина – он встретился в усадьбе Бакуниных Премухино, куда приехал в гости. Татьяне было двадцать семь лет, она была прекрасно образована и мечтала о деятельной жизни. Воспитанная на романтической литературе, страстно любившая Новалиса и Рихтера, увлекавшаяся Гегелем и Фихте, она представляла свое будущее ярким, романтическим. Брат был ее кумиром. Красивый, восторженный, блестяще образованный. Они были близки друг другу. Тургенев для Татьяны стал тем мужчиной, которым хотелось восхищаться, верить ему. У него был благородный вид – высокий рост, правильные черты лица, задумчивые глаза, густые темно-русые волосы. Он был безупречно одет в изысканного цвета жилет и узкие панталоны со штрипкой. Он был таким блестящим рассказчиком! Восхищенная Татьяна сказала себе, что Господь послал на ее пути гения. Тургеневу льстил ее интерес. Он рассматривал свое отражение в ее глазах и нравился себе. А Татьяна не была красива. С длинного лица с грубыми чертами смотрели большие грустные глаза. Но как противиться влюбленным требовательным взглядам? Их разговоры становились все более задушевными. Сближение, которого Тургенев поначалу так желал, вдруг испугало его. Поиграв нежными словами, он удивился пожару, который сам разжег. Рядом с пылкой девушкой он должен был признать, что не создан для сильных чувств. Его естественное состояние – нерешительность, умеренность, не приводящая ни к чему игра. Вихрь чувств почти захватил его, однако он отступил, дабы сохранить свое спокойствие. Он постарался объяснить Татьяне, что их отношения будут идеальными, если не зайдут дальше бесед. Она была жестоко обманута. Он решился тотчас объясниться в письме: «Мы так разошлись и так чужды стали друг другу, что я не знаю, поймете ли Вы причину, заставившую меня взять перо в руки… Вы можете, пожалуй, подумать, что я пишу Вам из приличия. <<…>> И чувствую, что я не навсегда расстаюсь с Вами… Я Вас увижу опять… моя добрая, прекрасная сестра. <<…>> Я никогда ни одной женщины не любил более Вас – хотя не люблю и Вас полной и прочной любовью. <<…>> Вы одна меня поймете: для Вас одной я хотел бы быть поэтом, для Вас, с которой моя душа каким-то невыразимо чудным образом связана. <<…>> О, если б я мог хоть раз пойти с Вами весенним утром вдвоем по длинной, длинной липовой аллее – держать Вашу руку в руках моих и чувствовать, как наши души сливаются и все чужое, все больное исчезает, все коварное тает – и навек». (Письмо от 20 марта 1842 года.)
Несмотря на эти пылкие уверения, она тотчас поняла, что наскучила ему. Несколько месяцев спустя их отношениям суждено будет возобновиться. Татьяна попросила Тургенева дать Михаилу, задолжавшему в Берлине своему немецкому издателю, тысячу рублей, которые со временем будут выплачены из доходов с поместья брата. Просьба пришлась не ко времени. У Тургенева не было денег, а просить у матери он не мог. Он выполнил ее с большим опозданием, сопроводив отправление довольно холодным письмом. Это оскорбило Татьяну. Она написала, что не может понять «его холодного презрительного тона». Он не счел нужным ответить. Любовь заканчивалась ссорой. Тургенев почти сожалел, что посвятил Татьяне стихотворение «Дай мне руку, пойдем мы в поле». Литературное вдохновение его в это время было на взлете. Он легко пишет стихи и публикует их в «Отечественных записках», подписывая «Т.Л.»[6], работает над одноактной драмой «Искушение Святого Антония». В 1843 году за той же подписью «Т.Л.» выходит отдельным изданием поэма «Параша». Это было изящное, живое и вместе с тем грустное произведение, которое напоминало поэмы Пушкина и Лермонтова. Русская деревня, влюбленная в первый раз девушка, герой, похожий на Евгения Онегина, свадьба и в завершение этого триумфа банальностей – «насмешливый бес». Ничего нового, однако талант рассказчика, верный выбор деталей, гармоничный музыкальный стиль не вызывали сомнений. Критик Белинский, познакомившийся к этому времени с Тургеневым, отозвался лестно о «Параше» в статье, опубликованной в «Отечественных записках». Он отметил «верную наблюдательность, глубокую мысль, выхваченную из тайника русской жизни, изящную и тонкую иронию, под которой скрывается столько чувства».
Другие критики встретили Тургенева сдержанно, даже холодно. Однако мнение Белинского взяло верх. Тургенев видел себя знаменитым. Мать, прочитав «Парашу», была растрогана до слез: «Не читала я критики, но в „Отечественных записках“ разбор справедлив и многое прекрасно… Я – кухарка Вольтера – не умею выразить. Но – согласна, что то, что было похвалено в „Отечественных записках“ – все справедливо… Сейчас подают мне землянику. Мы деревенские все материальное любим. Итак, твоя „Параша“ – твой рассказ, твоя поэма – пахнет земляникой». (Письмо от 25 июня 1843 года.)
Теперь Тургенев жил в Петербурге у брата Николая, офицера столичного полка, который разорвал отношения с матерью, женившись на немке Анне Шварц, дочери слуги Варвары Петровны. По примеру мятежного брата Тургеневу также захотелось независимости и свободы. Он успешно сдал устные экзамены по философии и писал сочинение для сдачи магистерских экзаменов. Он хотел стать преподавателем философии в Московском университете. Однако вскоре передумал, не завершив начатой работы. По правде говоря, карьера не интересовала его. Его вполне устраивали полученные знания и праздная жизнь. «Ты не хочешь служить, – упрекала его мать. – Бог с тобой, не служи, живи покойно, где хочешь, как хочешь. Ты любишь писать, гулять, стрелять, путешествовать. Кто тебе мешает? Живи зиму в Петербурге, веселись, будь в театре. Весной поедем в деревню. Лето проведем в вояжах. Осень – охоться. Дай нам жить около себя». И еще: «Пиши с Богом, удачно – будешь продолжать; надоест – бросишь. И концы в воду. Твое назначение другое, других услуг ждет от тебя отечество». (Письмо от 19 июня 1843 года.) Она хотела, чтобы сын служил. Без особого желания, следуя ее требованиям, он добился места в Министерстве внутренних дел в отделе этнографа Даля.
Достойная служба оставляла много свободного времени для сочинения и развлечений. Он без труда написал пьесу «Неосторожность», несколько лирических стихотворений, которые опубликовали «Отечественные записки», и принялся за перевод «Фауста» Гете. В то же время он бывал в кружках, салонах, театрах, не без удовольствия играя роль светского щеголя. Романтичный, склонный к иронии, он раздражал обидчивых и очаровывал тех, кому нравилось его красноречие, взгляд его серо-голубых глаз. «Возникло общее мнение о нем, – напишет Анненков в своих воспоминаниях, – как о человеке, никогда не имеющем в своем распоряжении искреннего слова и чувства. <<…>> Цели юного Тургенева были ясны: они имели в виду произведение литературного эффекта и достижение репутации оригинальности».
Однако этот казавшийся легкомысленным и самовлюбленным молодой человек был способен на большие чувства. Жажда эффекта была не чем иным, как следствием молодости и неопытности. 28 октября 1843 года он познакомился на охоте с Луи Виардо, мужем певицы Полины Виардо, талантом которой восхищался весь Петербург. Некоторое время спустя он услышал ее в партии Розины в «Севильском цирюльнике». Первого ноября 1843 года его представили той, кому накануне он аплодировал. Тургенев почувствовал, что жизнь его решительно меняется. Полине 22 года. Она не была красива. У нее были грубые черты лица, широкий рот, большие выпуклые глаза, сутулые плечи. Однако Тургенев тотчас оказался во власти ее чар, которым он не мог противостоять. Застыв от восхищения, он едва нашел несколько слов для комплимента. А мужу ее написал: «Ваша жена было бы неверно сказать – величайшая, она, по моему мнению, единственная певица в дольнем мире». (Письмо от ноября 1843 года.)
Глава III
Полина Виардо
В 1837 году шестнадцатилетняя Полина – дочь великого испанского тенора, сестра знаменитой Малибран[7], – впервые взошла на подмостки. Она спела во всех столицах Западной Европы и в 1841 году вышла замуж за Луи Виардо, директора итальянской оперы в Париже, который был двадцатью годами старше нее. Этот снисходительный, просвещенный, скромный человек взял на себя рядом с ней неблагодарную роль мужа знаменитой женщины. Ей тем временем сопутствовал неслыханный успех. Ее мощное, мягкое, широкого диапазона контральто, дар трагедийной актрисы покоряли самых требовательных слушателей. В Санкт-Петербурге, где итальянская опера только что начала гастроли, ее встретили как победительницу. С раннего утра у театральных касс толпились студенты, чтобы заранее купить билеты. После каждой ее арии зрители аплодировали, стучали ногами, кричали. Поклонники «несравненной» от театра до самого дома с криками сопровождали ее экипаж.
Принятый в ближайшем окружении дивы, Тургенев проводил все свои вечера рядом с ней, среди обожателей, которые толпились в ее уборной. Под снисходительным взглядом Луи он соперничал с другими в любезности и ловил каждое ее слово. Она тем временем с царственной грацией позволяла ухаживать за собой. В ее глазах Тургенев был очаровательным молодым человеком, имевшим скорее репутацию охотника, нежели поэта. На полу уборной лежала большая шкура белого медведя с вытянутыми лапами и золочеными когтями. Право сидеть на одной из этих лап напротив Полины Виардо было самой большой привилегией. Тургенев занимал – и этим очень гордился – лапу № 3. Другие лапы были предназначены какому-то генералу, графу и некоему Гедеонову, сыну директора императорских театров. Именно Гедеонову певица отдавала предпочтение. И, вне всякого сомнения, дарила ему знаки любви. Тургенев надеялся заменить его однажды в сердце и даже – почему бы нет? – в постели волшебницы. Ради нее он разорялся на цветы и подарки. По традиции маленького двора каждый из поклонников должен был во время антракта рассказывать историю. В этой игре Тургенев был сильнейшим. Его импровизированные рассказы нравились Полине. Она слушала их полулежа на диване. Постоянное присутствие в доме и общительность позволили ему мало-помалу стать самым близким другом семьи. Его страстное увлечение Полиной совпало с оживлением литературной деятельности. Он публиковал в «Отечественных записках» стихотворение за стихотворением и начал писать первое произведение в прозе – «Андрей Колосов». Герцен, встретившийся с ним, вынес строгое суждение: «…Внешняя натура, желание выказываться и fautuite sans bomes[8]».
Два идейных течения разделяли в это время литературный мир империи: славянофилы, которые видели спасение искусства, философии и даже политики во всем русском, традиционном, православном, близости к земле; и западники, которые проповедовали исключительно пользу следования европейскому опыту. Первые ценили прошлое родины, ее самобытность, опасались влияния новых идей и считали, что Россия должна служить духовным светочем для человечества; вторые – были открыты миру, открыты прогрессу и мечтали о том, чтобы Россия соединилась с Европой.
Бывший студент берлинского университета, страстно любивший Шиллера, Гете, Жорж Санд, Гегеля, Фихте, Тургенев тяготел скорее к клану западников. Однако он так любил русскую землю, русский народ, что понимал и привязанность некоторых соотечественников ко всему, что составляло прадедовскую самобытность нации. Как бы ни была хороша наука, приобретенная по ту сторону границы, он был убежден в том, что душой и телом принадлежал своей огромной стране, каждая травинка которой была родной. Разве нельзя любить Запад, ценить его писателей, художников, музыкантов, философов, оставаясь при этом братом своих неграмотных крестьян, которые каждое воскресенье отправляются на службу в церковь? Что касается его, то он испытывал странную раздвоенную привязанность и к России, и к Европе. Кроме того, он не желал выбирать между славянофилами и западниками. В искусстве, как в политике, он не принимал резких мнений, категоричных суждений, интеллектуального фанатизма. В каждом предложении видел «за» и «против». Тем не менее он с удовольствием посещал кружки прогрессивно настроенной молодежи. Сын своего времени, он разделял их либеральные взгляды, но стремлений борца в себе не чувствовал. Только на встречах, которые проходили у Белинского, он испытывал чувство полной свободы. Когда же тот устроился летом на даче в окрестностях Санкт-Петербурга, он каждое утро приходил к нему. Белинский, который уже был тяжело болен туберкулезом, радовался этим встречам, пускался в горячие споры о Боге, о будущем человечества, о социальной несправедливости и новых течениях в литературе. Жена Белинского тщетно умоляла его не горячиться. Приближалось время обеда – он забывал о нем. А так как проголодавшийся Тургенев торопился сесть за стол, Белинский восклицал: «Мы не решили еще вопроса о существовании Бога, а вы хотите есть!» Оба они переживали отставание России от цивилизованных государств. «Тяжелые тогда стояли времена! – напишет Тургенев. – Бросишь вокруг себя мысленный взор: взяточничество процветает, крепостное право стоит, как скала, казарма на первом плане, суда нет, носятся слухи о закрытии университетов, поездки за границу становятся невозможны, путной книги выписать нельзя, какая-то темная туча постоянно висит над всем так называемым ученым, литературным ведомством». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».)
И действительно, под жесткой властью Николая I страна, подавленная террором, замерла. Казалось, время остановилось. Роптали, но терпели. Белинский учил своих юных друзей видеть жестокость автократии в политике. «Если бы нас спросили, – писал он, – в чем состоит существенная заслуга новой литературной школы, – мы отвечали бы: в том <<…>> что от высших идеалов человеческой природы и жизни она обратилась к так называемой „толпе“, исключительно избрала ее своим героем, изучает ее с глубоким вниманием и знакомит ее с нею же самою». (В.Г. Белинский. «Русская литература в 1845 году».) Следовательно, чем больше исключительных героев, тем больше обычных людей; чем больше грандиозных декораций, тем больше деталей обыденной жизни; чем более радужны мечты, тем более жестока действительность. В повести «Андрей Колосов» Тургенев порвал с романтическим идеализмом, с которого началось его творчество, чтобы описать хорошо знакомую студенческую среду. Таким образом, от элегических сюжетов он перешел к изучению нравов, и Белинский был признателен ему за обращение к его теории. «Я несколько сблизился с Тургеневым, – писал он Боткину. – Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. Беседы и споры с ним отводили мне душу. <<…>> Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность». (Письмо от 31 марта 1843 года.)
Вне всякого сомнения, под влиянием Белинского Тургенев решил неожиданно подать в отставку в Министерстве внутренних дел. Он не хотел больше заниматься папками и расписаниями. Только полная свобода действительно может, думал он, позволить ему стать настоящим писателем. Мать была в отчаянии. Порадовавшись первым успехам сына, она стала бояться, как бы он не увлекся излишне жизнью богемы. «Какая тебе охота быть писателем? – спрашивала она его. – Дворянское ли это дело? По-моему, ecrivain ou gratte-papier с est tout un[9], тот и другой за деньги бумагу марают. Дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомаранием». (В.Н. Житова. «Воспоминания».) Так как он не желал быть чиновником, она уменьшала содержание, которое отправляла ему ежемесячно. Временами, по словам Анненкова, у него едва хватало денег, чтобы оплатить обед.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги ''
1 2 3 4