Тургенев последовал за ними. Он знал деревенскую жизнь и осуждал крепостничество с большим самозабвением, чем его товарищи. Критикуя рабство, он будто оказывал сопротивление матери.
Обсуждение социальных проблем не мешало ему понимать, что его призвание – литература. Узнав о том, что Гоголь, известный в то время автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки», будет читать лекцию в университете по всеобщей истории, он поторопился в лекционный зал. Разочарование было полным: «Он не говорил, а шептал что-то весьма несвязное, показывал нам маленькие гравюры на стали, изображавшие виды Палестины и других восточных стран, и все время ужасно конфузился, – напишет он. – Мы все были убеждены (и едва ли мы ошибались), что он ничего не смыслит в истории». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».)
Несколько недель спустя он побывал на премьере «Ревизора» Гоголя, однако не оценил пьесу по достоинству. Он часами спорил с новым другом Грановским, увлекался, критиковал и мечтал однажды достичь славы самых великих. В 1834 году он сочинил поэму «Стено» – подражание байроновскому «Манфреду» – и после года колебаний передал рукопись, а также несколько других более скромных произведений профессору русской литературы Плетневу, личному другу Пушкина и Жуковского, который очень гордился их дружбой. В целом это был доброжелательный, обладавший прекрасным вкусом человек. Плетнев прочитал поэму Тургенева, нашел ее посредственной, незрелой, однако посоветовал автору продолжить писать и даже пригласил к себе на литературный вечер.
Тургенев волновался, собираясь на эту встречу. Первую встречу с настоящими писателями! Потрясения начались в прихожей. Перед ним сам Пушкин прощался с хозяином дома. У Плетнева не было времени представить их друг другу. «Да! Да! Хороши наши министры! Нечего сказать!» – заключил Пушкин и тотчас вышел. Тургенев никогда не забудет его смуглого, восторженного лица. Под впечатлением от этой неожиданной встречи он вошел в гостиную, где познакомился с другими известными писателями: Воейковым, Гребенкой, Одоевским, Кольцовым. Однако все его мысли были заняты короткой встречей с Пушкиным. Ему доведется увидеть его еще раз несколько дней спустя на утреннем концерте. «Он (Пушкин. – А.Т.) стоял у двери, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом. Помню его смуглое, небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей – и кудрявые волосы… Он и на меня бросил беглый взор; бесцеремонное внимание, с которым я уставился на него, произвело, должно быть, на него впечатление неприятное: он словно с досадой повел плечом – вообще он казался не в духе – и отошел в сторону». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».) Некоторое время спустя после этой встречи 27 января 1837 года Россию потрясло страшное известие: француз Жорж Дантес убил Пушкина на дуэли. Эта трагическая смерть взволновала Тургенева, наверное, больше, чем смерть отца. Он шел в траурной толпе за открытым гробом с телом поэта. Полтора месяца спустя новый траур – умер младший брат Сергей.
Несмотря на переживания, он успешно сдал экзамены в университете и даже передал одному из своих преподавателей – Никитенко – несколько стихотворений собственного сочинения. «Препровождая Вам мои первые, слабые опыты на поприще русской поэзии, – писал он ему, – я прошу вас не думать, чтоб я имел малейшее желание их печатать, и если я прошу у Вас совета, то это единственно для того, чтобы узнать мнение Ваше о моих произведениях, мнение, которое я ценю очень высоко». (Письмо от 26 марта 1831 года.) И признался ему, что уже перевел часть «Отелло» и «Короля Лира» Шекспира. Никитенко одобрил поэтические опыты своего ученика. Благодаря ему в начале апреля 1838 года «Современник» опубликовал стихотворение Тургенева «Вечер», однако без подписи. Тургенев был счастлив, читая свои стихи, напечатанные в знаменитом журнале. Может ли быть, чтобы он, скромный студент, маменькин сынок, был на пути, ведущем на небосклон поэзии? Склонный к сомнениям, он быстро успокоился и продолжил, как того требовала Варвара Петровна, учиться. Только мать с недоверием относилась к наукам, преподаваемым в российских университетах. Для нее, как и для большинства людей ее сословия в России, свет знаний исходил из Берлина. Несмотря на печаль, связанную с предстоящей долгой разлукой, она хотела, чтобы ее сын завершил образование в Германии. Он не думал возражать, радуясь возможности отдалиться от нее на значительное расстояние, даже проложить границу.
Глава II
Учеба. Мечты
15 марта, плача и крестя, Варвара Петровна провожала сына на пристань. Она настояла на том, чтобы Иван поехал в Германию, а теперь жалела о своем решении и с грустью смотрела, как он поднимался на борт парохода «Николай I», который должен был переправить его из Петербурга в Любек. Он тем временем с нетерпением ждал, когда корабль отчалит наконец от берега. До последней минуты мать докучала ему угрозами, наставлениями и назиданиями. Оказавшись в открытом море, покорный сын почувствовал себя свободным человеком. Ему было двадцать лет. Вся жизнь была впереди. Повернувшись лицом к ветру, он вдыхал морской воздух и с трепетом слушал, как шумит вода в лопастях колес. В салоне первого класса было несколько женщин из высшего общества. Мужчины играли в банк. Тургенев присоединился к ним, несмотря на то что обещал матери не прикасаться к картам. 18 марта во время игры – ему только начало везти – к их столу подбежала взволнованная женщина, воскликнув: «На корабле – пожар!» Панический страх охватил пассажиров. Все устремились на палубу. «Беспорядок был невообразимый, – напишет позднее Тургенев, – чувствовалось, что отчаянное чувство самосохранения охватило все эти человеческие существа и в том числе меня первого. Я помню, что схватил за руку матроса и обещал ему десять тысяч рублей от имени матушки, если ему удастся спасти меня». (И.С. Тургенев. «Пожар на море» – автобиографический рассказ, записанный по-французски Полиной Виардо в 1883 году.) Он с ужасом смотрел на клубы дыма, валившие из-за трубы и вверх по мачтам, и думал лишь о том, как спастись. Не владея собою, жалобно стонал: «Умереть таким молодым!» И, расталкивая женщин и детей, пробирался к спасательным лодкам. К счастью, берег был недалеко. Капитан посадил пылающий пароход на мель, пассажиры пересели в лодки. Оказавшись на земле, Тургенев устыдился своей трусости. К радости от того, что удалось спастись, примешивалось чувство стыда за недостойное поведение перед столькими людьми, которые, конечно, расскажут обо всем матери. В самом деле, о его поведении на корабле стали рассказывать анекдоты в русских салонах. Рассерженная Варвара Петровна написала сыну: «Почему могли заметить на пароходе одни твои ламентации… Слухи всюду доходят! – и мне уже многие говорили к большому моему неудовольствию…» «Ce gros Monsieur Tourgueniev, qui se lamentait… qui disait mourir si jeune <<…>>[1] Там дамы были, матери семейств. – Почему же о тебе рассказывают. Что ты gros Monsieur – не твоя вина, но! – что ты трусил, когда другие в тогдашнем страхе могли заметить… Это оставило на тебе пятно, ежели не бесчестное, то ридикюльное». (Письмо от 14 марта 1839 года.) (франц.).
Таким образом, даже на расстоянии мать журила его, как мальчишку. Он постарался об этом забыть, погрузившись в университетскую жизнь Германии. Берлин, куда после морского приключения он добрался в экипаже, был в то время небольшим, тихим, чистым и скучным городком. Немцы вставали в шесть утра, работали весь день, и в десять вечера дома закрывали двери; пустынные улицы, охраняемые ночными сторожами, засыпали. Этот погруженный в размеренную жизнь городок был между тем островком знаний. В университете Тургенев добросовестно слушал лекции по греческому, латыни, истории и особенно прилежно – гегелевской философии. По приезде в Берлин он сблизился с группой русских студентов, идейным вождем которых был Станкевич. В центре разговоров студентов было учение Гегеля. Следуя взглядам почившего учителя, они утверждали, что исторический путь человечества – абсолют, что мир движется к своему концу. Эта концепция обосновывала, казалось им, покорность самодержавной власти. Другие между тем считали, что то же учение Гегеля может быть положено в основу революционного учения. Коль скоро движение сопротивления существовало в народе, следовательно, у него были на то основания. Как обоснован был строй, против которого оно выступало. Оказавшись в этом водовороте идей, Тургенев не решался определенно высказать свое мнение. Всю свою жизнь он будет избегать крайностей.
Впрочем, он с большим удовольствием сочетал идейные баталии со светскими развлечениями: бывал на балах, в маскарадах, театрах, гарцевал на лошади и гордился счастливой связью с госпожой Тютчевой, матерью четверых детей. Дабы присматривать за сыном, Варвара Петровна отправила в Берлин в качестве писаря одного из своих крепостных – Кудряшова, человека мягкого характера, образованного, незаконного сына ветреного Сергея Николаевича. Сводный брат был немного старше Тургенева и всей душою предан ему. Однако помнил о своем долге и отчитывался в письмах к Варваре Петровне о жизни Ивана в Берлине. Иван и сам регулярно писал матери, любовь которой к сыну стала еще сильнее из-за разлуки. В дневнике она писала: «C'est que Jeant c'est mon soleil ? moi, je ne vois quois que lui et lorsqu'il s'eeclipse, je ne vois plis clair».[2]
И далее: «Будь ты уверен, что ты – звезда моя. Я на нее гляжу, ею руководствуюсь, тебя жду… жду… жду!» Она ревностно требовала, чтобы сын рассказывал в подробностях самые интимные детали своей жизни. Если он задерживался с ответом, то, желая успокоить себя, она приказывала брать перо в руки Кудряшову. В случае длительного молчания грозилась выместить досаду на слугах: «<<Я>>, кажется, довольно снисходительна. – Но!.. Ту почту, когда вы оба пропустите, я непременно Николашку[3] высеку… – Жаль мне этого, а он прехорошенький и премиленький мальчик; и я им занимаюсь, он здорово и хорошо учится. Что делать, бедный мальчик будет терпеть, брат… – Смотрите же, не доведите меня до такой несправедливости». (Письмо от 13 ноября 1838 года.) Иногда, чтобы заставить его писать, она жаловалась на здоровье, которое якобы расстраивается из-за невнимания сына: «Пиши, или я не отвечаю за свою жизнь, за свой разум». (Письмо от 16 ноября 1838 года.) В своих сердечных посланиях она называла его «моя доченька, моя Жанетта». «Вы все для меня, – писала она. – Ты и твой брат. Я вас страстно люблю, но люблю по-разному. А ты меня особенно заставляешь страдать».
Сына не очень трогали эти пылкие признания. Чем жестче мать утверждала свою власть, тем больше он мечтал о женской нежности. Она не била теперь его, но продолжала грубо обращаться с ним. Он принимал ее проявления любви и ее упреки, как когда-то принимал хлыст. Узнав о том, что сын стал любовником госпожи Тютчевой, она порадовалась по-мужски, цинично: «Я тебе советовала прочитать „Сорокалетнюю женщину“. Это мой ответ на письмо о Тютчевой. Я прошу тебя взять эту книгу и прочитать ее. Я тебе искренне желаю такую женщину, старую… Для мужчины такие женщины – состояние. Слава Богу, если ты соединишься с такой на некоторое время». Госпожа Тютчева вскоре умерла. Тургенев постарался забыть горе в обществе женщин, менее уважаемых.
Рассеянная жизнь не мешала ему писать стихи, которые он не осмеливался кому-то показывать и складывал в ящик письменного стола. Тем не менее петербургский «Современник» опубликовал его стихотворение «К Венере Медицейской», которое он подписал «…в» и передал Никитенко. Тургенев не до конца осознал свою первую маленькую победу. Ибо Россия с золочеными куполами, березовыми лесами, крестьянами была далеко. Он больше был расстроен известием матери о том, что сгорел старый дом в Спасском. Она умоляла его приехать хотя бы на несколько дней. Он с неохотой согласился.
Встреча со Спасским, с его покрытыми туманом прудами, пустыми осенними полями и старыми почтительными слугами была неожиданно радостной. Страстный охотник, Тургенев уходил из дома на заре с ружьем наперевес, возвращался поздно, счастливый, проголодавшийся, любовь к животным, квазипантеистическое отношение к миру не мешали ему испытывать удовольствие от охоты на куропаток и зайцев. Он по-настоящему наслаждался, испытывая глубокое чувство полного слияния с природой. По возвращении из длительных охотничьих путешествий он страдал, оттого что должен был вновь встречаться дома со своим бессменным воспитателем – матерью. Заполучив любимого сына, она стала еще более непреклонной, еще более требовательной, еще более назойливой, чем раньше. После нескольких лет независимой жизни в Германии Тургенев с трудом переносил этот ежечасный надзор над собой. Он сказал об этом матери. Она рассердилась. «Если бы я был на твоем месте, – писал Ивану брат, – я бы не поехал, чтобы вновь переносить эти муки, эти крики и скуку, я бы ежедневно благодарил бога за возможность жить на свободе». (Письмо от 16 октября 1840 года.)
Устав от скандалов матери, Тургенев 23 октября 1839 года внезапно уехал в Петербург. Он прожил там несколько недель, побывал в литературных кругах, встретил наряду с другими знаменитостями Лермонтова на одном из литературных вечеров у княгини Шаховской и некоторое время спустя на новогоднем маскараде в дворянском собрании. «В наружности Лермонтова, – напишет позднее Тургенев, – было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовывался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».) Он не посмел подойти к поэту, который после стихов на смерть Пушкина стал предметом особой ненависти властей и любимцем светских салонов.
В середине января 1840 года Тургенев, страстно мечтавший о новых путешествиях, покинул Россию и через Вену добрался до Италии. Благородные памятники Рима, веселый нрав его обитателей покорили Тургенева. Там он встретился со своим берлинским товарищем Станкевичем, который к тому времени был уже тяжело болен туберкулезом. Этот скромный, сдержанный, образованный человек казался Тургеневу существом почти неземным из-за простоты и мужества, с которыми готовился к смерти. Они сдружились еще больше во время прогулок по древнему городу и окрестностям Латиума. Вдохновленный красотой итальянских пейзажей. Тургенев стал брать уроки живописи. По вечерам любил бывать в гостеприимном доме Ховриных, где, как повелось, вздыхал по хозяйке дома. Однако без особой надежды. Посетив Неаполь, Помпеи, Геную, он с остановками отправился через озеро Лэго-Маджори, перевал Сен-Готард, Люцерн, Баль, Мангейм, Мэйнц, Лейпциг в Берлин. Приехав туда в июле, Тургенев узнал о смерти Станкевича. «Нас постигло великое несчастье, – писал он другу Грановскому. – Едва могу я собраться с силами писать. Мы потеряли человека, которого мы любили, в кого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждой». (Письмо от 4 (16) июля 1840 года.)
Месяц спустя новый друг заменил в его сердце того, чью раннюю смерть он глубоко переживал. Тургенев познакомился и искренне привязался к Михаилу Бакунину, который, как Станкевич, был увлечен гегелевской философией. Красноречивый Бакунин – гигант с румянцем во всю щеку, густой темной шевелюрой и огненным взглядом – был сыном богатого помещика, который пошел против отца и выступил против самодержавия. Сестры обожали его. Тургенев преклонялся теперь перед ним. Оба высокие, безупречно одетые, представительные – они были неразлучной парой, сидели рядом на лекциях, кутили в кафе, жили в одном доме. Однако главным звеном в этой связке был Бакунин. Тургенев следовал за ним на некотором расстоянии. Он в глубине души восхищался природной силой друга, но боялся излишне увлечься. Как бы там ни было, успехи в учебе были блестящими. Для него больше не существовало секретов в немецкой философии. Сдав успешно экзамены, он вернулся в Россию и провел каникулы в Спасском и Москве.
Удовольствие от охоты, мечтаний и отдыха на старом кожаном диване в Спасском было испорчено перепадами в настроении матери. Она стала еще более жестокой в обращении с крестьянами и не переносила, когда сын становился на их защиту. Единственным человеком, к которому она сохранила нежность в этом железном царстве, была двенадцатилетняя девочка Варя[4]. Варвара Петровна обращалась с ней как с воспитанницей, однако на самом деле это была ее внебрачная дочь, отцом которой был не кто иной, как домашний врач Андрей Евфстафьевич Берс[5].
1 2 3 4
Обсуждение социальных проблем не мешало ему понимать, что его призвание – литература. Узнав о том, что Гоголь, известный в то время автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки», будет читать лекцию в университете по всеобщей истории, он поторопился в лекционный зал. Разочарование было полным: «Он не говорил, а шептал что-то весьма несвязное, показывал нам маленькие гравюры на стали, изображавшие виды Палестины и других восточных стран, и все время ужасно конфузился, – напишет он. – Мы все были убеждены (и едва ли мы ошибались), что он ничего не смыслит в истории». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».)
Несколько недель спустя он побывал на премьере «Ревизора» Гоголя, однако не оценил пьесу по достоинству. Он часами спорил с новым другом Грановским, увлекался, критиковал и мечтал однажды достичь славы самых великих. В 1834 году он сочинил поэму «Стено» – подражание байроновскому «Манфреду» – и после года колебаний передал рукопись, а также несколько других более скромных произведений профессору русской литературы Плетневу, личному другу Пушкина и Жуковского, который очень гордился их дружбой. В целом это был доброжелательный, обладавший прекрасным вкусом человек. Плетнев прочитал поэму Тургенева, нашел ее посредственной, незрелой, однако посоветовал автору продолжить писать и даже пригласил к себе на литературный вечер.
Тургенев волновался, собираясь на эту встречу. Первую встречу с настоящими писателями! Потрясения начались в прихожей. Перед ним сам Пушкин прощался с хозяином дома. У Плетнева не было времени представить их друг другу. «Да! Да! Хороши наши министры! Нечего сказать!» – заключил Пушкин и тотчас вышел. Тургенев никогда не забудет его смуглого, восторженного лица. Под впечатлением от этой неожиданной встречи он вошел в гостиную, где познакомился с другими известными писателями: Воейковым, Гребенкой, Одоевским, Кольцовым. Однако все его мысли были заняты короткой встречей с Пушкиным. Ему доведется увидеть его еще раз несколько дней спустя на утреннем концерте. «Он (Пушкин. – А.Т.) стоял у двери, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом. Помню его смуглое, небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей – и кудрявые волосы… Он и на меня бросил беглый взор; бесцеремонное внимание, с которым я уставился на него, произвело, должно быть, на него впечатление неприятное: он словно с досадой повел плечом – вообще он казался не в духе – и отошел в сторону». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».) Некоторое время спустя после этой встречи 27 января 1837 года Россию потрясло страшное известие: француз Жорж Дантес убил Пушкина на дуэли. Эта трагическая смерть взволновала Тургенева, наверное, больше, чем смерть отца. Он шел в траурной толпе за открытым гробом с телом поэта. Полтора месяца спустя новый траур – умер младший брат Сергей.
Несмотря на переживания, он успешно сдал экзамены в университете и даже передал одному из своих преподавателей – Никитенко – несколько стихотворений собственного сочинения. «Препровождая Вам мои первые, слабые опыты на поприще русской поэзии, – писал он ему, – я прошу вас не думать, чтоб я имел малейшее желание их печатать, и если я прошу у Вас совета, то это единственно для того, чтобы узнать мнение Ваше о моих произведениях, мнение, которое я ценю очень высоко». (Письмо от 26 марта 1831 года.) И признался ему, что уже перевел часть «Отелло» и «Короля Лира» Шекспира. Никитенко одобрил поэтические опыты своего ученика. Благодаря ему в начале апреля 1838 года «Современник» опубликовал стихотворение Тургенева «Вечер», однако без подписи. Тургенев был счастлив, читая свои стихи, напечатанные в знаменитом журнале. Может ли быть, чтобы он, скромный студент, маменькин сынок, был на пути, ведущем на небосклон поэзии? Склонный к сомнениям, он быстро успокоился и продолжил, как того требовала Варвара Петровна, учиться. Только мать с недоверием относилась к наукам, преподаваемым в российских университетах. Для нее, как и для большинства людей ее сословия в России, свет знаний исходил из Берлина. Несмотря на печаль, связанную с предстоящей долгой разлукой, она хотела, чтобы ее сын завершил образование в Германии. Он не думал возражать, радуясь возможности отдалиться от нее на значительное расстояние, даже проложить границу.
Глава II
Учеба. Мечты
15 марта, плача и крестя, Варвара Петровна провожала сына на пристань. Она настояла на том, чтобы Иван поехал в Германию, а теперь жалела о своем решении и с грустью смотрела, как он поднимался на борт парохода «Николай I», который должен был переправить его из Петербурга в Любек. Он тем временем с нетерпением ждал, когда корабль отчалит наконец от берега. До последней минуты мать докучала ему угрозами, наставлениями и назиданиями. Оказавшись в открытом море, покорный сын почувствовал себя свободным человеком. Ему было двадцать лет. Вся жизнь была впереди. Повернувшись лицом к ветру, он вдыхал морской воздух и с трепетом слушал, как шумит вода в лопастях колес. В салоне первого класса было несколько женщин из высшего общества. Мужчины играли в банк. Тургенев присоединился к ним, несмотря на то что обещал матери не прикасаться к картам. 18 марта во время игры – ему только начало везти – к их столу подбежала взволнованная женщина, воскликнув: «На корабле – пожар!» Панический страх охватил пассажиров. Все устремились на палубу. «Беспорядок был невообразимый, – напишет позднее Тургенев, – чувствовалось, что отчаянное чувство самосохранения охватило все эти человеческие существа и в том числе меня первого. Я помню, что схватил за руку матроса и обещал ему десять тысяч рублей от имени матушки, если ему удастся спасти меня». (И.С. Тургенев. «Пожар на море» – автобиографический рассказ, записанный по-французски Полиной Виардо в 1883 году.) Он с ужасом смотрел на клубы дыма, валившие из-за трубы и вверх по мачтам, и думал лишь о том, как спастись. Не владея собою, жалобно стонал: «Умереть таким молодым!» И, расталкивая женщин и детей, пробирался к спасательным лодкам. К счастью, берег был недалеко. Капитан посадил пылающий пароход на мель, пассажиры пересели в лодки. Оказавшись на земле, Тургенев устыдился своей трусости. К радости от того, что удалось спастись, примешивалось чувство стыда за недостойное поведение перед столькими людьми, которые, конечно, расскажут обо всем матери. В самом деле, о его поведении на корабле стали рассказывать анекдоты в русских салонах. Рассерженная Варвара Петровна написала сыну: «Почему могли заметить на пароходе одни твои ламентации… Слухи всюду доходят! – и мне уже многие говорили к большому моему неудовольствию…» «Ce gros Monsieur Tourgueniev, qui se lamentait… qui disait mourir si jeune <<…>>[1] Там дамы были, матери семейств. – Почему же о тебе рассказывают. Что ты gros Monsieur – не твоя вина, но! – что ты трусил, когда другие в тогдашнем страхе могли заметить… Это оставило на тебе пятно, ежели не бесчестное, то ридикюльное». (Письмо от 14 марта 1839 года.) (франц.).
Таким образом, даже на расстоянии мать журила его, как мальчишку. Он постарался об этом забыть, погрузившись в университетскую жизнь Германии. Берлин, куда после морского приключения он добрался в экипаже, был в то время небольшим, тихим, чистым и скучным городком. Немцы вставали в шесть утра, работали весь день, и в десять вечера дома закрывали двери; пустынные улицы, охраняемые ночными сторожами, засыпали. Этот погруженный в размеренную жизнь городок был между тем островком знаний. В университете Тургенев добросовестно слушал лекции по греческому, латыни, истории и особенно прилежно – гегелевской философии. По приезде в Берлин он сблизился с группой русских студентов, идейным вождем которых был Станкевич. В центре разговоров студентов было учение Гегеля. Следуя взглядам почившего учителя, они утверждали, что исторический путь человечества – абсолют, что мир движется к своему концу. Эта концепция обосновывала, казалось им, покорность самодержавной власти. Другие между тем считали, что то же учение Гегеля может быть положено в основу революционного учения. Коль скоро движение сопротивления существовало в народе, следовательно, у него были на то основания. Как обоснован был строй, против которого оно выступало. Оказавшись в этом водовороте идей, Тургенев не решался определенно высказать свое мнение. Всю свою жизнь он будет избегать крайностей.
Впрочем, он с большим удовольствием сочетал идейные баталии со светскими развлечениями: бывал на балах, в маскарадах, театрах, гарцевал на лошади и гордился счастливой связью с госпожой Тютчевой, матерью четверых детей. Дабы присматривать за сыном, Варвара Петровна отправила в Берлин в качестве писаря одного из своих крепостных – Кудряшова, человека мягкого характера, образованного, незаконного сына ветреного Сергея Николаевича. Сводный брат был немного старше Тургенева и всей душою предан ему. Однако помнил о своем долге и отчитывался в письмах к Варваре Петровне о жизни Ивана в Берлине. Иван и сам регулярно писал матери, любовь которой к сыну стала еще сильнее из-за разлуки. В дневнике она писала: «C'est que Jeant c'est mon soleil ? moi, je ne vois quois que lui et lorsqu'il s'eeclipse, je ne vois plis clair».[2]
И далее: «Будь ты уверен, что ты – звезда моя. Я на нее гляжу, ею руководствуюсь, тебя жду… жду… жду!» Она ревностно требовала, чтобы сын рассказывал в подробностях самые интимные детали своей жизни. Если он задерживался с ответом, то, желая успокоить себя, она приказывала брать перо в руки Кудряшову. В случае длительного молчания грозилась выместить досаду на слугах: «<<Я>>, кажется, довольно снисходительна. – Но!.. Ту почту, когда вы оба пропустите, я непременно Николашку[3] высеку… – Жаль мне этого, а он прехорошенький и премиленький мальчик; и я им занимаюсь, он здорово и хорошо учится. Что делать, бедный мальчик будет терпеть, брат… – Смотрите же, не доведите меня до такой несправедливости». (Письмо от 13 ноября 1838 года.) Иногда, чтобы заставить его писать, она жаловалась на здоровье, которое якобы расстраивается из-за невнимания сына: «Пиши, или я не отвечаю за свою жизнь, за свой разум». (Письмо от 16 ноября 1838 года.) В своих сердечных посланиях она называла его «моя доченька, моя Жанетта». «Вы все для меня, – писала она. – Ты и твой брат. Я вас страстно люблю, но люблю по-разному. А ты меня особенно заставляешь страдать».
Сына не очень трогали эти пылкие признания. Чем жестче мать утверждала свою власть, тем больше он мечтал о женской нежности. Она не била теперь его, но продолжала грубо обращаться с ним. Он принимал ее проявления любви и ее упреки, как когда-то принимал хлыст. Узнав о том, что сын стал любовником госпожи Тютчевой, она порадовалась по-мужски, цинично: «Я тебе советовала прочитать „Сорокалетнюю женщину“. Это мой ответ на письмо о Тютчевой. Я прошу тебя взять эту книгу и прочитать ее. Я тебе искренне желаю такую женщину, старую… Для мужчины такие женщины – состояние. Слава Богу, если ты соединишься с такой на некоторое время». Госпожа Тютчева вскоре умерла. Тургенев постарался забыть горе в обществе женщин, менее уважаемых.
Рассеянная жизнь не мешала ему писать стихи, которые он не осмеливался кому-то показывать и складывал в ящик письменного стола. Тем не менее петербургский «Современник» опубликовал его стихотворение «К Венере Медицейской», которое он подписал «…в» и передал Никитенко. Тургенев не до конца осознал свою первую маленькую победу. Ибо Россия с золочеными куполами, березовыми лесами, крестьянами была далеко. Он больше был расстроен известием матери о том, что сгорел старый дом в Спасском. Она умоляла его приехать хотя бы на несколько дней. Он с неохотой согласился.
Встреча со Спасским, с его покрытыми туманом прудами, пустыми осенними полями и старыми почтительными слугами была неожиданно радостной. Страстный охотник, Тургенев уходил из дома на заре с ружьем наперевес, возвращался поздно, счастливый, проголодавшийся, любовь к животным, квазипантеистическое отношение к миру не мешали ему испытывать удовольствие от охоты на куропаток и зайцев. Он по-настоящему наслаждался, испытывая глубокое чувство полного слияния с природой. По возвращении из длительных охотничьих путешествий он страдал, оттого что должен был вновь встречаться дома со своим бессменным воспитателем – матерью. Заполучив любимого сына, она стала еще более непреклонной, еще более требовательной, еще более назойливой, чем раньше. После нескольких лет независимой жизни в Германии Тургенев с трудом переносил этот ежечасный надзор над собой. Он сказал об этом матери. Она рассердилась. «Если бы я был на твоем месте, – писал Ивану брат, – я бы не поехал, чтобы вновь переносить эти муки, эти крики и скуку, я бы ежедневно благодарил бога за возможность жить на свободе». (Письмо от 16 октября 1840 года.)
Устав от скандалов матери, Тургенев 23 октября 1839 года внезапно уехал в Петербург. Он прожил там несколько недель, побывал в литературных кругах, встретил наряду с другими знаменитостями Лермонтова на одном из литературных вечеров у княгини Шаховской и некоторое время спустя на новогоднем маскараде в дворянском собрании. «В наружности Лермонтова, – напишет позднее Тургенев, – было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовывался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ». (И.С. Тургенев. «Литературные и житейские воспоминания».) Он не посмел подойти к поэту, который после стихов на смерть Пушкина стал предметом особой ненависти властей и любимцем светских салонов.
В середине января 1840 года Тургенев, страстно мечтавший о новых путешествиях, покинул Россию и через Вену добрался до Италии. Благородные памятники Рима, веселый нрав его обитателей покорили Тургенева. Там он встретился со своим берлинским товарищем Станкевичем, который к тому времени был уже тяжело болен туберкулезом. Этот скромный, сдержанный, образованный человек казался Тургеневу существом почти неземным из-за простоты и мужества, с которыми готовился к смерти. Они сдружились еще больше во время прогулок по древнему городу и окрестностям Латиума. Вдохновленный красотой итальянских пейзажей. Тургенев стал брать уроки живописи. По вечерам любил бывать в гостеприимном доме Ховриных, где, как повелось, вздыхал по хозяйке дома. Однако без особой надежды. Посетив Неаполь, Помпеи, Геную, он с остановками отправился через озеро Лэго-Маджори, перевал Сен-Готард, Люцерн, Баль, Мангейм, Мэйнц, Лейпциг в Берлин. Приехав туда в июле, Тургенев узнал о смерти Станкевича. «Нас постигло великое несчастье, – писал он другу Грановскому. – Едва могу я собраться с силами писать. Мы потеряли человека, которого мы любили, в кого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждой». (Письмо от 4 (16) июля 1840 года.)
Месяц спустя новый друг заменил в его сердце того, чью раннюю смерть он глубоко переживал. Тургенев познакомился и искренне привязался к Михаилу Бакунину, который, как Станкевич, был увлечен гегелевской философией. Красноречивый Бакунин – гигант с румянцем во всю щеку, густой темной шевелюрой и огненным взглядом – был сыном богатого помещика, который пошел против отца и выступил против самодержавия. Сестры обожали его. Тургенев преклонялся теперь перед ним. Оба высокие, безупречно одетые, представительные – они были неразлучной парой, сидели рядом на лекциях, кутили в кафе, жили в одном доме. Однако главным звеном в этой связке был Бакунин. Тургенев следовал за ним на некотором расстоянии. Он в глубине души восхищался природной силой друга, но боялся излишне увлечься. Как бы там ни было, успехи в учебе были блестящими. Для него больше не существовало секретов в немецкой философии. Сдав успешно экзамены, он вернулся в Россию и провел каникулы в Спасском и Москве.
Удовольствие от охоты, мечтаний и отдыха на старом кожаном диване в Спасском было испорчено перепадами в настроении матери. Она стала еще более жестокой в обращении с крестьянами и не переносила, когда сын становился на их защиту. Единственным человеком, к которому она сохранила нежность в этом железном царстве, была двенадцатилетняя девочка Варя[4]. Варвара Петровна обращалась с ней как с воспитанницей, однако на самом деле это была ее внебрачная дочь, отцом которой был не кто иной, как домашний врач Андрей Евфстафьевич Берс[5].
1 2 3 4