Я знаю про двух мыслителей, которым вздумалось затеять сотрясение мозга. В мозгах же, пока еще не сотрясенных и малых объемом, у них сварилось вот что: один надевает шапку-ушанку, обматывает голову шарфами и полотенцами, а другой берет доску и бьет его по темени. "И вот, - испуганно рассказывал бивший, - ударил я его, а с ним что-то не то! Круги появились вокруг глаз, синие, и кровь из ушей пошла!"
Но вершины мастерства достиг один мой покойный приятель. Он блевал в целлофановый мешочек, ехал с ним в отдаленный район, выливал содержимое мешочка на панель, ложился рядом и начинал охать, жалуясь, что упал и ударился головой. Голову он тоже готовил заранее, накачав под кожу ее волосистой части десять-двадцать кубов новокаина: шишка.
Мой майский отгул
Я, однако, умный и опытный, не рассказал, как сам, невзирая на многие премудрости, туда угодил - в армию. Конечно, не совсем в армию, а только на сборы, но мне хватило и этого. Это история о беспримерной глупости, которую мне даже неловко разглашать.
В 1989 году мне позвонили из военкомата. Меня не было дома, и трубка ласково поговорила с моей бабушкой, небрежно выразив пожелание, чтобы я зашел к ней, к трубке, на следующий день. Даже повестку не прислали.
Я, понятно, когда пришел, послал к черту и военных, и бабушку, которая вступает во всякие-разные переговоры. И в тот же вечер напился по какому-то волшебному случаю. А утром мне было так плохо, что военкомат показался мне спасением, посланным свыше. Вместо того, чтобы ехать на работу в поликлинику, я загляну к этим, не к ночи поминаемым, а уже оттуда пойду пить пиво.
В военкомате мне обрадовались. Белобрысый, омерзительной мышиной наружности лейтенант даже напрягся, не веря, что в лапки его с цыпками прет такая неслыханная удача. Я быстро сообразил, в чем дело, и уже потянулся за документами, намереваясь схватить их и убежать. Видя это, лейтенант замахал руками и пообещал трехнедельное обучение в Кронштадте с отрывом от производства и ночевкой дома. Я не стал возражать и расписался. После чего осуществил свое пивное поползновение. А утром я приехал, куда мне велели, на сборный пункт. Было 16 мая. Распускались листочки. На мне была футболка, в руке я держал пакет, где лежали зонтик и книжка. Сборный пункт гудел. Там сидели какие-то монстры в портянках и ватниках, на чемоданах и баулах, их было много, в их гуще было не протолкнуться. Тут объявился и мой лейтенант:
- Где ваши вещи? - закричал он.
- Какие вещи? - поразился я. Ноги мои стали подкашиваться.
- Такие! В Североморск! На сорок пять суток! Вы уже служите! Поезд через три часа!
И через три часа я уже ехал за Полярный Круг. Там произошли некоторые любопытные события, которых я не запомнил по причине хронического алкогольного отравления.
Дело о Голом Экстрасенсе
У меня обычно случается так, что я готов поверить человеку немедленно, сразу, но после начинаю сомневаться. А если уж не поверю, то после меня не переубедишь. На самом деле это неправильно. Надо вот как: не верить никому, но не окончательно, без этой вот ненужной категоричности. И потому я пересказываю прискорбный случай, повествующий о моем вопиющем верхоглядстве и глупой безответственности.
Лет восемь назад я руководил крохотным частным отделением, в котором больных было раз, два и обчелся. Однажды, с утра пораньше, ко мне подлетела сестричка и поделилась свежими новостями. В новостях сообщалось о драматическом сдвиге в состоянии одной пациентки. Пациентка утверждала, будто ночью ее посетил голый экстрасенс.
От этой жалобы у меня сразу поднялось настроение, и я бодро зашагал в палату.
Больная моя была существом столь жалким и несчастным, у нее был инсульт, что я, конечно, не посмел издеваться и расспрашивать, не Кашпировский ли к ней приходил - если, конечно, ее аппетиты простираются столь далеко. Напротив, я ей искренне сочувствовал, но понимал, что после высказанного надежды на ее достаточное выздоровление сильно уменьшились. Пациентка продолжала настойчиво твердить: да, у меня был голый экстрасенс, я точно знаю.
Ну знаешь - и ладно, Господь с тобой.
Я ушел.
Я очень люблю, когда больные общаются с экстрасенсами. Когда шли знаменитые телесеансы, одного, помнится, хватил инфаркт. Ему с экрана: расслабься! "Ну, я и расслабился оправдывался клиент. Вынул из холодильника бутылку водки, выпил и заработал инфаркт.
Но что же выяснилось - выяснилось случайно, чудом? У этой больной была сиделка: юная, волоокая оторва с гривой волос цвета воронова крыла. Эта сука, пользуясь глупой моей беспечностью, приволокла на ночь глядя какого-то героя-любовника, а своей подопечной объяснила, что это экстрасенс, который будет ее лечить. Экстрасенс уколол бедолагу реланиумом, чтобы вырубить, и начал заниматься тем, за чем явился.
Вот как повернулось.
Врач
Учился с нами на курсе один фрукт.
Кровь с молоком - кудрявый, румяный, рослый. Одна беда, что в очках, но без изъяна никак невозможно.
Своими достижениями и высказываниями он просто радовал окружающих. Сразу становилось ясно, какие кадры займутся решением всего.
Например, будучи на втором курсе, он орал на всю трамвайную остановку, желая узнать от нас, что такое месячные.
Однажды, когда его попросили рассказать про первую помощь при кровотечении из наружной сонной артерии, он оказался настолько изобретательным, что не унизился до хрестоматийного "жгута на шею", нет! Он предложил усадить больного на стул и опустить его ноги в тазик с горячей водой и горчицей. Кровь, по мнению нашего товарища, должна была отхлынуть к ногам, а кровотечение, соответственно, прекратиться.
Потом ему задали вопрос о лекарствах, которыми нужно лечить атриовентрикулярную блокаду.
- Так, - важно сказал он и поправил очки, воображая себя героем фильма про Неуловимых. - Во-первых, новокаинамид...
- Достаточно, - быстро сказал преподаватель. - Первого уже достаточно. Больше уже ничего не понадобится.
Наш друг особенно отличился на практике в городе Калининграде. Он не уставал баловать нас разными штуками - в родильном доме, к примеру, облизывался, причмокивал и подмигивал, присутствуя при ручном отделении последа. "С жирком!"- так он объяснял свою патологическую радость.
Не удивительно, что с женщинами у него не ладилось. Мы в нашем общежитии веселились вовсю, а он оставался на обочине жизни.
И вот он заперся в комнате и наотрез отказался выходить. На все обращения сей муж отвечал раздраженной и краткой отповедью. Тогда, не выдержав, мы заглянули в замочную скважину и стали свидетелями ожесточенной мастурбации.
Через десять минут посвежевший доктор выскочил в коридор и объявил, что "только что поимел женщину".
- Ты кулак свой поимел, - сказали мы ему, давясь от хохота.
Но это его нисколько не урезонило.
Он пошел с нами пить чай, сел за стол, за которым уже сидели недосягаемые для него женщины, и начал рассказывать разные анекдоты, шутить и веселиться.
Анекдоты его были из числа фекально-сортирных, способных вогнать в краску выпускника детского сада. Мы хрюкали; я, помнится, свалился под стол. Но потом нам стало не до смеха: прошел уже час, а он все не умолкал, и продолжал рассказывать, вкрапляя в повествование фантастические планы: убить нас, поджарить, предварительно опалив на огне волосистые участки тел.
Всерьез обеспокоившись сохранностью космической гармонии, мы, после недолгого совещания, влили ему в чай ампулу дроперидола, и он проспал 24 часа.
Через два года он получил диплом, поклялся Гиппократом и сейчас, насколько я знаю, кого-то лечит.
Наркотический Мемуар
Было и такое, чего скрывать, но было очень давно. Оказалось, что настоящая наркозависимость не вплетается в мою карму, хотя тогда я, разумеется, об этом не знал.
В этом деле мною руководил опытный товарищ, которого донельзя огорчали мои опасные выходки. Он уже знал, что за это бывает, а я не знал. И потому, например, смог позволить себе осведомиться на весь автобус, переполненный и душный: "А не забить ли нам еще косячка? ". Товарищ мой вжался в оледенелые двери, втянул голову в плечи и осторожно осмотрелся по сторонам, а после засвистел по-змеиному, готовый испепелить меня силою духа. Шел 1984 год.
В том же году мы разжились настоящим морфином, наследством чьего-то военного папы-врача. Нас было трое, но третьему мы с моим приятелем решили ничего не давать, а угостить портвейном, потому что и так мало. Мы засели на квартире, употребили захваченное и повели благодушный разговор обо всем на свете, утратив обычную желчность и обретя взамен любвеобильное благодушие. Примерно через час меня тряхнуло.
Не знаю, в чем было дело. Может быть, плохо промыли машину, а я был вторым в очереди. Может быть, возмутился мой юношеский организм, невинный и чистый. Как бы оно ни было, я лег на кушетку и начал дрожать так, что дребезжали весенние стекла. Температура подскочила до сорока, и я никогда не забуду внимательных взглядов друзей, которые склонились надо мной, будто грифы. В их искренне заботливых глазах читалась одна мысль: "Куда зароем мы его? " Наверное, я бредил, потому что не могли же они быть знакомыми с "Каменным гостем".
Зарывать меня не пришлось, и температуру сбили, но поволновались изрядно. Часа через два я сел и тупо уставился перед собой. Со мной можно было делать все, что угодно.
Моему приятелю сделалось угодно отвести меня на концерт, который давали "Мифы" и "Выставка". Я не спорил, послушно отправился во Дворец Молодежи, послушно прослушал все песни, послушно вышел на улицу.
- Отверни рожу, - шипел мой спутник. - Не смотри так! Тебя за один только вид винтить пора!
Подсаживая меня в автобус, он произнес последнее напутствие:
- Не дай тебе Господь хоть что-нибудь сморозить дома!
Он опасался не зря.
Утром, за завтраком, мать спросила:
- Что это с тобой было ночью?
Я честно удивился и сказал, что не знаю, поскольку и вправду ничего не помнил.
Оказалось, что ночью моя матушка встала по какой-то надобности. Привлеченный этим подъемом, я задал вопрос: "Что ты стоишь, как камень? "
Матушка смешалась и захотела узнать, при чем тут камень.
На что ей было сказано: "Мы, каменщики, всех, кто рано встает, называем камнями".
Охотничья история
Когда я в сотый раз перевел фразу про "тренинг общения с людьми", мне вспомнился вот какой случай. Это было в середине 90-х, когда я, ошалевший от безденежья и общей бесперспективности, принял участие в постыдном, многократно заклейменном предприятии. Я пристроился в контору, которая занималась печально известным многоуровневым маркетингом - то есть самочинным распространением товаров по пирамидальной системе. Я из принципа не буду называть эту компанию, чтобы ненароком не сделать ей рекламу. Но я, гад ужасный, оказался не самым последним учеником. Язык у меня был подвешен что надо, и дела кое-как шли, хотя и плохо, и в итоге все закончилось крахом, но это другая история. В общем, я набрал команду таких же придурков, каким был сам, и начал передавать им эстафету, натаскивать, науськивать и всячески дрессировать. Главной проблемой был, естественно, поиск клиентов, и мы здорово насобачились в отлове людей прямо на улице. У нас была разработана методика под невинным названием "соцопрос". Мы подходили с папочкой, беседовали с минуту о том о сем, нимало не интересуясь мнениями бедняги респондента. Все, что нам было нужно - это номер его телефона. Через пару дней в квартире жертвы раздавался звонок, назначалась встреча, и так далее, по накатанной.
И вот я повел свою группу в ближайший парк, чтобы показать, как это делается. Заметив чистенького, бедно одетого старичка, я сказал им: "Это, разумеется, не клиент и не работник, у него ни гроша за душой. Но в качестве упражнения давайте мы с ним побеседуем. Беседовать буду я, а вы внимательно слушайте".
Я остановил старичка, который смерил меня добрым взглядом поверх очков. Он охотно и вежливо согласился ответить на мои вопросы. Я раскрыл папочку, отбарабанил список, взял у дедушки телефон и собрался откланяться.
"Вы закончили?" - серьезно осведомился старичок.
"Да, это все, " - и я улыбнулся своей самой ослепительной улыбкой, раздумывая, в какую помойку мне бросить его анкету.
"Тогда у меня к вам есть вопросы", - сказал старичок, завел руку за спину и вынул из-за брючного ремня замусоленную Библию в мягком переплете, с какими ходят Свидетели Иеговы. Когда он раскрыл ее, она оказалась испещренной подчеркиваниями и пометками.
"Какое, по-вашему, тайное имя Бога? " - спросил старичок. Или еще что-то, в том же духе.
И я отвечал.
Часовой механизм
Человек напоминает часы: в детстве - солнечные; в отрочестве механические, с медленным ходом стрелок; в зрелости - электронные, где смена цифр, по-нашему впечатлению, происходит нагляднее и быстрее; в старости - на песочные, по причине метафорического высыпания песка.
Всякий раз, как я выбираюсь на окраину, мне начинают вспоминаться бесчисленные часы и сутки, потраченные впустую, пропавшие ни за грош. Если сложить их вместе, наберется на несколько лет.
Вот передо мной картина: я сам, уткнувшись в шарф, бреду куда-то с портфелем сквозь ветер и дождь со снегом. Впереди леденеет пустырь, на горизонте маячат многоэтажки. Что это? Зачем я здесь? Почему меня занесло в это унылое место? А, вспоминаю я. Вот оно что. Это я спешу к очередному клиенту с чудодейственными капельками от паралича. Их капают в нос по особому ноу-хау, собственности НИИ экспериментальной медицины. Совесть моя, помнится, отчасти успокоилась лишь благостью этой авторитетной вывески. Капельки дорогие. Я называю их моими пиявочками и козявочками. Дома меня, разумеется, зовут Дуремаром. Капельки не помогают ни фига; через год выясняется, что их можно купить в любой аптеке целый флакон, за копейки. С ними бывают перебои, и НИИ рекомендует мне капать клиентам в носы водопроводную воду. В общем, это был приличный приработок на заре 90-х, и я за пару лет исколесил наш город вдоль и поперек.
А вот другая картина: я сижу в машине "Скорой помощи" - что я там делаю? Я в жизни не работал на "скорой". Ага, понятно: это практика. Единственный в жизни выезд. К чему он мне - до сих пор не могу разобраться. Снова возникает параличная тема: доктор, сидящий рядом со мной, связывается с диспетчером и получает заявку: "Парализовало". "Парализовало! - ликующе восклицает доктор и оглушительно бьет в ладоши, а потом их потирает. Поехали!"
Меня, если я не путаю, отпустили на третьем вызове. Выпихнули из машины и покатили дальше, чипы с дейлами. Итого - три часа, вычеркнутых из созидательного существования.
И тут же припоминается совсем далекая сцена: мне семнадцать лет, и я куда-то иду в сопровождении высокого милиционера. Мы движемся неспешным шагом и оживленно беседуем. Этот милиционер тоже посягнул на мои часы. Он захватил меня, предъявив темные и смутные подозрения, а после признался, что ему попросту скучно, и он очень просит меня походить с ним на пару. И мы гуляли до позднего вечера, беседуя о всякой всячине - большей частью сам милиционер, из которого так и сыпались алкогольные и сексуальные приключения.
И снова дождь, но теперь уже сумерки. Я сижу в тесной каморке, облачившись в хирургический халат. Сижу на жесткой кушетке, впритирку к огромным часам с хрипом и боем. Это родильный дом, в котором каждый из нас должен был в обязательном порядке провести ночь, словно в доме с привидениями. И снова в порядке практики, обучения дежурству. Никто нас никогда и никуда не звал, никаких рожениц мы не видели - мы просто сидели в каморке, пытаясь уснуть, но проклятые часы, которым исполнилось уже, наверно, лет сто, не допускали сна. У нас даже были в ходу сочувственные смешки: а, дескать, ты тоже ночевал в комнате с часами - ну и как? Когда я говорю "у нас", то я имею в виду свою медицинскую семью. Комната с часами сродни переходящему знамени, эстафете поколений.
Дальше новое полотно: я, заросший дикой бородой и наглотавшийся седуксена, ночую в зубоврачебном кресле, одетый в китель и моряцкие ботинки. Это уже сборы, гарнизонная поликлиника, в которой мне не нашлось другого места для ночлега. Я принимал седуксен в семь часов вечера, по четыре -пять таблеток, чтобы проспать до утра. А мог бы созидать. Пять часов до полуночи помножить на семь дней недели - получается тридцать пять часов, убитых ни за что, ни про что.
К чему я все это рассказываю? Просто так, убиваю время. Сегодня вот тоже прокатился в одно отдаленное местечко и провел там полдня без всякого смысла для Родины и себя, обожаемого.
Страсть
У меня появился новый кот детского возраста, был назван Бонифацием. И все стали с ужасом ждать его полового созревания.
Помню по рассказам, что моя покойная бабушка погубила за это созревание многих котов. И дело даже не в том, что они метили ей тапочки. Один, например, имел обыкновение совокупляться, за неимением ничего лучшего, с веником.
1 2 3 4 5 6 7 8