Но Акико Като не входит в «Пан-оптикон». Она идет дальше, по направлению к вокзалу Синдзюку,– я должен догнать ее и задержать, но мне приходит в голову, что если я пристану к ней на улице – это скорее настроит ее против меня, чем расположит в мою пользу. В конце концов, я собираюсь просить ее об одолжении. Она подумает, что я ее выслеживаю, и будет права. Вдруг она неправильно меня поймет, а я не успею ей все объяснить? Вдруг она закричит: «Насильник!»? Однако я не могу позволить ей раствориться в толпе. Поэтому я следую за ней на безопасном расстоянии, напоминая себе, что взрослого Эйдзи Миякэ она в лицо не знает. Она не оборачивается ни разу – а зачем? Мы проходим под строем чахлых деревьев, с которых падают последние дождевые капли. Акико Като встряхивает волосами и надевает темные очки. Подземный переход проводит нас под рельсами, и мы выплываем на яркий солнечный свет посреди запруженной транспортом и людьми улицы Ясукуни, с рядами бистро и магазинов, торгующих мобильными телефонами, откуда несется дребезжание струнных аккордов. В реальной жизни не так просто кого-то преследовать. Спотыкаюсь о чей-то велосипед – он звенит. Сквозь промытые дождем линзы солнце утюжит улицу паровым утюгом. Намокшая от пота футболка липнет к телу. Пройдя магазин с девяносто девятью сортами мороженого, Акико Като сворачивает на боковую улицу. Иду за ней, продираясь сквозь джунгли женщин, столпившихся перед бутиком. Никакого солнца, мусорные баки на колесиках, пожарные выходы. Декорации к фильму про Чикаго. Она останавливается перед каким-то зданием, которое оказывается кинотеатром, и оборачивается удостовериться, что за ней никто не идет,– я ускоряю шаг, изображая ужасную спешку и, проходя мимо, низко надвигаю бейсболку, чтобы спрятать лицо. Когда я беглым шагом возвращаюсь обратно, она уже скрылась в кинотеатре «Ганимед». Это место видало лучшие дни. Сегодня здесь показывают фильм под названием «Пан-оптикон». Рекламный плакат – ряд кричащих русских матрешек – ни о чем мне не говорит. Я размышляю. Хочется курить, но сигареты я оставил в кафе «Юпитер», так что приходится обойтись бомбочкой с шампанским. Фильм начинается через десять минут. Я вхожу, сначала потянув дверь на себя, вместо того чтобы толкнуть ее. Пустынный холл пестрит ковром психоделической расцветки. Не заметив ступеньки, спотыкаюсь и чуть не подворачиваю лодыжку. Безвкусный шик, запах средства для полировки. Мрачного вида люстра светит коричневатым светом. Женщина в кассе с явным раздражением отрывается от вышивания.
– Да?
– Это, э-э, кинотеатр?
– Нет. Это линкор «Ямато».
– Я зритель.
– Как мило с вашей стороны.
– Э-э. Этот фильм… Он, э-э, о чем?
– Она продевает нитку в ушко иголки.
– Вы видите на моем столе надпись: «Здесь продается краткое содержание»?
– Я только…
Она вздыхает, как будто ей приходится иметь дело с недоумком.
– Так видите вы или нет на моем столе надпись: «Здесь продается краткое содержание»?
– Нет.
– А почему, скажите на милость, здесь нет такой надписи?
Я бы пристрелил ее, но «Вальтер ПК» остался в прошлой фантазии. Я бы ушел, но я точно знаю, что Акико Като где-то здесь, в этом здании.
– Один билет, пожалуйста.
– Тысяча иен.
На сегодня бюджет исчерпан. Она дает мне потрепанный билет. В нескольких местах он заклеен пластырем. По справедливости, это заведение должно было прекратить свое существование не один десяток лет назад. Она возвращается к вышиванию, поручив меня нежным заботам надписи, гласящей:
ВХОД В ЗАЛ – ДИРЕКЦИЯ НЕ НЕСЕТ
ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НЕСЧАСТНЫЕ
СЛУЧАИ НА ЛЕСТНИЦЕ
Крутые пролеты идут вниз под прямым углом. Стены увешаны плакатами к фильмам. Ни один мне не знаком. Каждый пролет кажется последним, но каждый раз я обманываюсь. В случае пожара зрителей любезно просят спокойно обугливаться. Похоже, становится теплее? Внезапно я оказался на дне. Пахнет горьким миндалем. Путь мне преграждает женщина с выбритой, в синяках головой, словно она проходит химиотерапию. Ее глазницы абсолютно пусты. Я покашливаю. Она не двигается. Я пытаюсь протиснуться мимо нее, но ее рука тут же вытягивается, как шлагбаум. Указательный палец на этой руке сросся со средним, а безымянный с мизинцем, как у свиного копыта. Я стараюсь не смотреть. Она берет мой билет и надрывает.
– Попкорн?
– Спасибо, обойдусь.
– Вы не любите попкорн?
– Никогда всерьез не думал об этом.
– Она взвешивает мое высказывание.
– Так вы отказываетесь признать, что не любите попкорн?
– Попкорн не относится к вещам, которые я люблю или не люблю.
– Почему вы играете со мной в эти игры?
– Я не играю в игры. Я просто плотно пообедал. Я не хочу есть.
– Терпеть не могу, когда лгут.
– Вы, должно быть, меня с кем-то спутали.
– Она качает головой.
– Случайные люди в такую глубь не забираются.
– Ладно, ладно, я возьму попкорн.
– Невозможно. Его нет.
– Я чего-то не понимаю.
– Тогда зачем вы предложили мне купить его?
– У вас что-то с памятью. Я ничего вам не предлагала. Вы будете смотреть фильм или нет?
– Да. – Все это начинает меня раздражать. – Я буду смотреть фильм.
– Тогда зачем тратить время? – Она приподнимает занавес.
В зале с сильно наклонным полом ровно три человека. В переднем ряду я вижу Акико Като. Рядом с ней какой-то мужчина. Внизу, в дальнем проходе, в инвалидном кресле сидит третий человек; судя по всему, он мертв: шея резко отогнута назад, челюсть отвисла, голова болтается, к тому же он совершенно неподвижен. Проследив за его взглядом, я вижу ночное небо, нарисованное на потолке кинозала. Я крадусь вниз по центральному проходу, надеясь подобраться к парочке поближе и подслушать разговор. Из проекционной доносится громкий хлопок. Приседаю на корточки, чтобы меня не увидели. Выстрел из дробовика или неумело открытый пакет чипсов. Ни Акико Като, ни ее спутник не оборачиваются – ползу дальше и останавливаюсь в паре рядов позади них. Свет гаснет, поднимается занавес. Идет реклама курсов вождения – она или очень старая, или на курсы принимают только тех, кто одет и причесан под семидесятые. Саундтреком служит песня «YMCA». Следующий рекламный ролик – пластический хирург по имени Аполлон Сигэнобо дарит вечные улыбки всем своим клиентам. Поют о лицевой коррекции. В кинотеатре Кагосимы мне нравится смотреть анонсы «Скоро на экране» – это избавляет от необходимости смотреть саму картину,– но здесь их не показывают. Громовой голос объявляет о начале фильма «Пан-оптикон» – режиссер, имя которого невозможно произнести, удостоен награды на кинофестивале в городе, которого уж точно нет на соседнем континенте. Ни титров, ни музыки. Сразу действие.
В черно-белом городе, где царит зима, сквозь толпу едет автобус. Пассажир, мужчина средних лет, смотрит в окно. Деловито падающий снег, разносчики газет – действие происходит в военное время,– полицейские, избивающие чернокожего торговца, голодные лица в пустых магазинах, обгоревший остов моста. Выходя, мужчина спрашивает у водителя дорогу – и получает в ответ кивок в сторону громадной стены, заслоняющей небо. Мужчина идет вдоль стены, пытаясь найти дверь. Вокруг воронки от бомб, сломанные предметы, одичавшие собаки. Развалины круглого здания, где заросший волосами душевнобольной разговаривает с костром. Наконец мужчина находит деревянную дверь, поднимается на крыльцо и стучит. Ответа нет. Он видит консервную банку, висящую на куске провода, торчащего из каменной кладки, и произносит в нее:
– Есть тут кто-нибудь?
Внизу субтитры на японском, сам же язык состоит из шипения, хлюпанья и треска.
– Я доктор Полонски, начальник тюрьмы Бентам ждет меня.
Он прикладывает консервную банку к уху и слышит гул. Дверь открывается, за ней продуваемый ветром двор перед каким-то зданием. Доктор спускается вниз по ступенькам. Ветер доносит странное пение.
– Тоудлинг к вашим услугам, доктор.– Человечек очень маленького роста буквально вырастает у него из-под ног, и доктор отпрыгивает.– Сюда, пожалуйста.
Под ногами скрипит снег. Атмосфера ирреальности сгущается, отступает, снова сгущается. У Тоудлинга на ремне позвякивают ключи. Лабиринт тюремных коридоров; надзиратели играют в карты.
– Вот мы и пришли,– каркает Тоудлинг.
Доктор холодно кивает, стучит и входит в грязный кабинет.
– Доктор! – Начальник тюрьмы на вид полная развалина и к тому же пьян.– Присаживайтесь, прошу вас.
– Спасибо.
Доктор Полонски ступает осторожно – половицы не только голые, половина из них просто отсутствует. Доктор садится на стул, который размером больше подошел бы школьнику. Начальник тюрьмы фотографирует земляной орех, плавающий в высоком стакане с жидкостью.
– Я пишу трактат, посвященный поведению закусок в бренди с содовой,– объясняет начальник тюрьмы.
– Вот как?
Начальник тюрьмы сверяется с секундомером.
– Что будете пить, док?
– Спасибо. На работе не пью.
Начальник тюрьмы выливает последнюю каплю из бутылки бренди в рюмку для яйца и избавляется от бутылки, бросая ее в дыру между половицами. Отдаленный вскрик и звон.
– Чин-чин! – Начальник тюрьмы стучит по своей рюмке – Дорогой доктор, если позволите, я буду резать крякву матку. То есть я хотел сказать, правду. Наш доктор Кениг умер от чахотки перед Рождеством, и из-за войны на Востоке или нет, но нам еще не прислали никого взамен. Тюрьмы во время войны не являются вопросом первостепенной важности, в них сажают только политических. А у нас были такие планы. Тюрьма будущего, как в Утопии, где мы бы повышали умственные способности заключенных, чтобы освободить их воображение, а стало быть, и их самих. Чтобы…
– Мистер Бентам,– прерывает его д-р Полонски.– Правда?..
– Правда в том,– начальник тюрьмы подается вперед,– что у нас трудности с Воорманом.
Полонски ерзает на крошечном стульчике, боясь последовать за бутылкой.
– Воорман – ваш заключенный?
– Именно так, доктор. Воорман – заключенный, который утверждает, что он Бог.
– Бог.
– Каждому свое, как я говорю, но он так убедителен, что теперь все население тюрьмы разделяет его иллюзию. Мы изолировали его, но что толку? Слышали пение? Это псалом Воормана. Я боюсь беспорядков, доктор. Бунта.
– Я понимаю, вы в трудном положении, но как…
– Я прошу вас обследовать Воормана. Выяснить, симулирует он сумасшествие или у него действительно съехала крыша. Если вы решите, что он клинически ненормален, я отошлю его в сумасшедший дом, и мы разойдемся по домам пить чай с волшебным печеньем.
– За какое преступление осудили Воормана?
Начальник Бентам пожимает плечами.
– Все папки с личными делами пошли на топливо еще прошлой зимой.
– Как же вы определяете, когда освобождать заключенных?
Начальник тюрьмы в недоумении.
– «Освобождать»? «Заключенных»?
Акико Като оглядывается. Я ныряю вниз – надеюсь, успел. В конце ряда в лужице серебристого света, отбрасываемого экраном, встает на задние лапки крыса и смотрит на меня, собираясь залезть за обивку стены.
– Надеюсь,– вполголоса говорит спутник Акико Като,– что это действительно срочно.
– Вчера в Токио появилось привидение.
– Вы вызвали меня из Министерства обороны, чтобы рассказать историю о привидениях?
– Это привидение – ваш сын, конгрессмен.
Мой отец ошеломлен не меньше, чем я.
Акико Като встряхивает волосами.
– Уверяю вас, он – очень живое привидение. Он в Токио и ищет вас.
Очень долго мой отец ничего не говорит.
– Он хочет денег?
– Крови.– Я выжидаю, в то время как Акико Като нарезает веревки для подвесного жертвенника.– Я не могу скрывать. Я должна сказать. Ваш сын – наркоман, он заявил, что убьет вас за то, что вы украли у него детство. За свою жизнь мне приходилось встречать много испорченных молодых людей; боюсь, ваш сын – просто слюнявый психопат. И ему нужны не только вы. Он сказал, что сначала разрушит вашу семью, чтобы наказать вас за то, что случилось с его сестрой.
В камере Воормана полно всякой мерзости.
– Итак, мистер Воорман…-Доктор Полонски перешагивает через фекалии с роем мух над ними.– Давно вы считаете, что являетесь Богом?
На Воормана надета смирительная рубашка.
– Позвольте задать вам тот же вопрос.
– Я не считаю себя Богом.
Под его ботинком что-то хрустит.
– Вы считаете себя психиатром.
– Верно. Я являюсь психиатром с тех пор, как окончил медицинский колледж – с наградами первой степени – и начал практиковать.
Доктор поднимает ногу – к подошве прилип дергающийся в конвульсиях таракан. Доктор соскребает его о выпавший кусок каменной кладки.
Воорман кивает:
– Я тоже являюсь Богом с тех пор, как начал практиковать в своей области.
– Понятно.– Доктор отрывается от своих записей.– Из чего же состоит ваша деятельность?
– В основном из текущего ремонта. Вселенной.
– Так это вы создали вселенную?
– Именно. Девять дней назад.
Полонски взвешивает это утверждение.
– Однако значительное количество данных указывает на то, что вселенная несколько старше.
– Знаю. Эти данные тоже создал я.
Доктор сидит на откидной койке напротив.
– Мне сорок пять лет, мистер Воорман. Как вы объясните мои воспоминания о прошлой весне или о детстве?
– Я создал ваши воспоминания вместе с вами.
– Значит, все в этой вселенной – лишь плод вашего воображения?
– Совершенно верно. Вы, эта тюрьма, крыжовник, туманность Конская Голова.
Полонски заканчивает писать предложение.
– Вероятно, было ужасно много работы.
– Больше, чем ваш хилый гиппокамп – не в обиду вам будь сказано – может представить. Приходится думать над каждым атомом, иначе – бах!– все пойдет псу под хвост. «Солипсист» пишется с одним «л», доктор.
Полонски хмурится и перекладывает свой блокнот. Воорман вздыхает.
– Я знаю, что вы скептик, доктор. Я вас таким создал. Могу я предложить объективный эксперимент, чтобы подтвердить свои притязания?
– Что вы имеете в виду?
– Бельгию.
– Бельгию?
– Спорим, даже бельгийцы не заметят ее отсутствия?
Мой отец не отвечает. Он сидит, склонив голову. У него очень густые волосы – можно не бояться, что к старости я облысею. События разворачиваются таинственным, захватывающим и непредсказуемым образом. Я могу в любой момент заявить о своем присутствии и выставить Акико Като лживой гадиной, но я хочу еще ненадолго сохранить преимущество, чтобы получше вооружиться перед предстоящей схваткой. У Акико Като звонит мобильный. Она достает его из сумочки, бросает: «Перезвоню позже, я занята» – и кладет назад.
– Конгрессмен, выборы через четыре недели. Ваше лицо будет расклеено по всему Токио. Вы будете каждый день выступать по телевизору. Сейчас не время что-то скрывать.
– Если бы я мог встретиться со своим сыном…
– Если он узнает, кто вы, вы обречены.
– У каждого есть хоть капля благоразумия.
– На нем столько же преступлений – тяжкие телесные повреждения, кража со взломом, наркотики,– сколько меховых вещей в шкафу у вашей жены. У него крайне тяжелая стадия кокаиновой зависимости. Представьте, что сделает оппозиция. «Незаконнорожденный сын министра стал преступником и клянется убить его!» Мой отец вздыхает в мерцающей темноте.
– Что вы предлагаете?
– Ликвидировать эту проблему, пока она не стала причиной вашей политической смерти.
Мой отец чуть поворачивается к ней.
– Разумеется, вы не имеете в виду насильственные меры?
Акико Като осторожно подбирает слова.
– Я предвидела, что такой день настанет. Все подготовлено. В этом городе несчастные случаи не редкость, а я знаю людей, которые знают людей, которые помогают несчастным случаям происходить скорее раньше, чем позже.
Жду, что ответит мой отец.
Чета Полонски живет в квартире на четвертом этаже старинного дома с двориком и воротами. Они уже несколько месяцев не ели и не высыпались как следует. В полумраке подрагивает слабый огонек камина. За окном с грохотом проходит танковая колонна. Миссис Полонски режет тупым ножом черствый хлеб и наливает в тарелки пустой суп.
– Тебя тревожит этот заключенный, Бурмен?
– Воорман. Да, тревожит.
– Несправедливо заставлять тебя выполнять работу судьи.
– Неважно. В этом городе тюрьма мало чем отличается от сумасшедшего дома.
Ложкой он вылавливает из супа хвостик морковки.
– Тогда в чем же дело?
– Раб он или хозяин своего воображения? Он поклялся, что к пяти вечера Бельгия исчезнет с лица земли.
– Бельгия – это другой заключенный?
– Полонски жует.
– Бельгия.
– Новый сорт сыра?
– Бельгия. Страна. Между Францией и Голландией. Бельгия.
Миссис Полонски недоверчиво качает головой.
Ее муж улыбается, чтобы скрыть раздражение.
– Бель-ги-я.
– Ты шутишь, дорогой?
– Ты же знаешь, я никогда не шучу, когда говорю о своих пациентах.
– «Бельгия». Может, какое-нибудь графство или деревня в Люксембурге?
– Принеси атлас!
Доктор открывает карту Европы и каменеет лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8