– Поэтому ты и едешь, – сказал Хуттер. – Я понял.
– В Японии, кажется, когда человек добьется минимальной известности, он вдруг меняет имя и все начинает сначала.
– Поучительно, – сказал Хуттер. – Про Японию это ты сейчас придумал? Впрочем, неважно, важна мораль. И куда же ты?
– Посмотрю…
– Не хочешь говорить.
– Еще не решил, – сказал Юрий.
– Обратно будешь проситься – не возьму, учти.
– Ага, – кивнул Юрий. – Это уже с кем-то было.
– Шучу, – сказал Хуттер.
– Не шутишь. Но я не попрошусь. Ты все равно не поймешь, но сейчас я иначе не могу. Никак. А года через четыре я все-таки сыграю, вот увидишь.
– Не забудь пригласить, – сказал Хуттер. – А других причин нет, извини, конечно, за настойчивость?
– О других не надо.
– И Наташа едет?
– Я один пока еду, – сказал Юрий.
– Ты все-таки учти, – сказал еще Хуттер, – пока мы разговариваем один на один и никто нас не слышит, так что у тебя есть еще время. Без документов, кстати, не так уж приятно устраиваться. И не все любят человека с хвостом.
– Учитываю. Но трудовую книжку вы в конце концов вышлете, всем же высылают. А деньги за Сямозеро, остаток, я переведу из Москвы.
– Из Москвы?
– Залечу к матери, – сказал Юрий. – Зайду в министерство.
– Как знаешь, – сказал Хуттер официальным голосом, хоть и на «ты».
Он медленно протер стекла и надел их обратно, глаза стали сразу обычные. Уверенные и хитрые. Хуттер слез, наконец, с ручки и сел в кресло, поглубже. Потом еще подвинулся вглубь. Казалось, он устроился тут до вечера.
– Я сейчас за билетом, – сказал Юрий. – Потом, конечно, зайду к директору, и еще увидимся.
– Надеюсь, – сказал Хуттер на одной ноте.
Юрий поднялся на сцену из зала и сразу, сбоку, за правой второй кулисой увидел Наташу. Она стояла на том самом месте, где позавчера, перед выходом в третьей картине, Юрий шептал ей в ухо: «Сегодня на тебя особенно все оглядываются. Почему бы это?» А Наташа смеялась и даже пропустила сигнал помрежа на выход. Но сейчас об этом подумалось как-то вяло, будто было с другими.
Юрий шагнул в полумрак и молча взял ее за руку. Не под руку даже, а за ручку, как водят детей. И так вывел ее в коридор. Наташины пальцы слабо шевельнулись в его ладони и остались лежать очень тихо. В коридоре она осторожно высвободила руку.
– Я все слышала, – сказала Наташа.
Сегодня она перекрасила губы, губы слишком ярки. Волосы, поднятые над головой высоко и пышно, отливали на свету янтарем. Горячо плавились на свету. Свитер делал ее особенно легкой, свитера ей идут. Просто Наташа умеет носить, это не Лена. Хоть сейчас-то, пожалуйста, без сравнений.
– Тем лучше, – сказал Юрий.
– Я все-таки думала, ты утром зайдешь.
– Я хотел, – сказал Юрий правду.
– Я, конечно, держать тебя не могу, если ты решил. Тем более что я даже не знаю – почему.
Она сделала длинную паузу, но Юрий молчал. Голос у Наташи был, как обычно, низкий и теплый, просто у нее такой голос. Почти как обычно, только слова немножко растягивала, она на премьере всегда чуть растягивает слова. Наташа сильная, ничего.
– Так вдруг. Еще вчера даже ничего.
– Как-то сразу решилось, – сказал Юрий. – Прости…
Как нелепо прозвучало это «прости», самого покоробило.
– По-моему, нам все-таки нужно было поговорить. Как ты сам считаешь? В любом случае.
– Конечно. Не сейчас… – сказал Юрий. – Я тебе напишу.
– Ну да, – бесцветно улыбнулась Наташа чересчур яркими губами. – Ты меня выпишешь срочной почтой.
Брехт, «Трехгрошовая опера», – хоть бы она-то не говорила цитатами, не нужно ей.
– Пройдемся немножко, – сказала Наташа. – До репетиции еще почти два часа. Я тоже не ела. И поговорим.
– Не нужно, – сказал Юрий, получилось резче, чем думал. – Это ничего все равно не изменит.
На секунду мучительно захотелось схватить Наташу за плечи, все пошвырять в чемодан, уехать вдвоем на остров Вайгач, нет, даже не уехать, вдруг перенестись, вылезти из старой кожи, как змей, и начать новую жизнь.
Желание это на мгновение оглушило. И медленно умерло в нем, оставив в костях усталую ломоту. И вялость.
– Что бы я ни сказала? – уточнила Наташа.
– Сейчас да, – с трудом собрал мысли Юрий.
Мысли крутились все мелкие, как у засыпающей мухи. Какие-то вокруг да около. Подходящее состояние для свершений. Кофе бы, что ли, действительно, выпить. Дегтярного, по-турецки закусив гущей.
– А что ты хотела сказать? – спросил он.
– Нет, ничего. Особого значения не имеет.
В лучшие времена Лена бы устроила сцену веры и самопожертвования – куда угодно, все брошу, делаешь, значит, прав, без вопросов, бог всегда прав. А теперь прав жадный Гуляев. Наташа такую не устроит, он так и думал. И все-таки зайти сегодня домой не хватило мужества. Потому что Наташе надо все объяснять. Про Борьку. Про Хуттера. Обязательно – про Хуттера. Все, что думал. Хуттеру она верит, пускай. Нельзя заражать неверием.
– Я напишу очень скоро. Через несколько дней.
Просто сейчас ему нужно отойти в сторону и подумать. Совсем одному. Именно сейчас. Не вовремя, но тут время не выбирают.
Юрий протянул руку. Наташа чуть отодвинулась, просто переменила позу. Страшно она отодвинулась. В пустоту. Будто рядом уже никого.
– Я сначала должен один, – почти попросил Юрий.
– Конечно, – кивнула Наташа. И пошла.
Юрий стоял у окна и смотрел, как она уходит. Как гаснут в коридорной тени желтые волосы. Как легко притален мохнатый свитер. Как узко, будто по одной половице, ступают длинные ноги, на которые оглядываются всей улицей. Долго еще будут оглядываться, сознавать это приятно даже сейчас.
Опять поднялось изнутри – догнать, схватить. Но уже слабее.
Наташа свернула к выходу. Хлопнула дверь.
Юрий повернулся, уперся в стекло лбом. Долго так стоял. Уже мимо стали ходить, кто-то здоровался.
Билета еще нет, вот что надо.
Девушка в железнодорожной кассе сказала не глядя:
– На сегодня нельзя, только за час до отхода.
– Вы только посмотрите на меня, – сказал Юрий противным актерским голосом, проверенным на сфере обслуживания, через силу включился. – Я же весь в ваших руках.
Девушка хмыкнула, но взглянула, что ей там послала судьба. И сказала уже совсем другим голосом, богатым полутонами:
– Правда же, нет. Только за час. Но я вам отложу. Вы потом подойдете вне очереди, и я вам выдам, как броню.
Хорошо быть в тридцать четыре года молодым, красивым, ехать вперед в плацкартном вагоне и получать билеты без очереди, как броню. Но противно.
Юрий отошел от кассы и сразу увидел другую. «Аэрофлота». Здесь билеты были для всех. И автобус через пятнадцать минут, так удачно. Прямо от вокзала подвезут к самолету…
Он стоял у автобуса, крепко сжимая билет. Его толкали и обходили, пока догадался посторониться. Всю жизнь мечтал куда-то уехать совсем без вещей. Налегке. Оборвав привычные связи. Или увезя их с собой. Об этом, впрочем, не думалось. В том-то и дело, что не думалось…
Борька сейчас сидит в школе и разными своими ушами ловит разные умные вещи, нужные человеку. А скорее всего – не ловит, но сидит все-таки очень тихо, Борька все же прилежный мальчик. Борьку он потерял совсем, это надо принять. Понять это невозможно, но принять придется. Лена? Лена – ясно.
Хуттер сейчас уже ведет репетицию. Просто начал сегодня не по порядку, с третьей картины, где Юрий не занят. И ужасно весело удивляется вслух, почему же главный герой так опаздывает. И незаметно подносит часы близко к пенсне, в зале слишком темно. И думает, что же дальше.
А Наташа стоит за кулисами в ожидании выхода и очень естественно отвечает всем, что сама не понимает, где это Юрий застрял. И только чуть-чуть растягивает слова. И только чуточку громче смеется на привычные шутки, чем обычно. Но никто пока этого не замечает.
Хорошо уезжать в такую погоду. Ясно. Морозно. И снег будет скрипеть под шинами, как под санями. Сухо и хрупко.
Как долго эта посадка…
Когда автобус, наконец, тронулся, Юрий проводил его взглядом до поворота, потом скомкал билет и бросил его мимо урны. Все.
Времени было в обрез, и Юрий шел очень быстро.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20