.. А говорят, хорошая книга.
- Книга, может быть, и плохая, но волнует. Там, в частности, описана несчастная любовь. Коротеев напустился именно на это. Получается, что личным драмам не место в литературе, незачем "копаться в чувствах" и так далее. Скажи это Брайнин, я не удивился бы, но от Коротеева я ждал другого...
Володя усмехнулся.
- Такие конференции - это нечто вроде критической самодеятельности. Коротеев - умный человек, зачем ему говорить то, что он думает?
Андрей Иванович не выдержал:
- Не все так рассуждают... Коротеев - честный человек.
На минуту все примолкли, смущенные необычно резким тоном Пухова. Потом Савченко снова заговорил:
- Жалко, что я выступил до него, но одна девушка ему здорово ответила. Вы ошибаетесь, Владимир Андреевич, там все говорили совершенно откровенно. Вы, наверно, давно не бывали на таких обсуждениях, а многое изменилось... Книга задела больное место - люди слишком часто говорят одно, а в личной жизни поступают иначе. Читатели стосковались по таким книгам.
- То же самое в театре! - воскликнула Танечка. - Три новые постановки - и не ходят... Играть абсолютно нечего! Искусство...
Ее прервал Сабуров:
- Вы правы, пора вспомнить, что есть искусство. Володя может говорить что угодно. Я не умею спорить. Но Рафаэль - это не цветные фотографии.
Володя все с той же легкой усмешкой ответил:
- Рафаэля теперь не приняли бы в Союз художников. Не все способны творить, как ты, - для двадцать первого века. Кстати, я сомневаюсь, что в двадцать первом веке кто-нибудь заинтересуется твоими шедеврами.
- Не говорите так, Владимир Андреевич! - тихо вскрикнула Глаша. - Его последний пейзаж - это просто удивительно!
- Все-таки я не понимаю Коротеева, - повторил Савченко. - Я с ним работаю почти год. Живой человек, это чувствуется в каждом слове. Почему он налетел на Зубцова?
- Я читала роман, - сказала Соня, - и я вполне согласна с Коротеевым. Советский человек должен управлять не только природой, но и своими чувствами. А у Зубцова какая-то слепая любовь. Книга должна воспитывать, а не сбивать с толку...
Савченко от волнения опрокинул стакан.
- Не слепая, а большая. И вообще нельзя все раскладывать по полочкам...
Надежда Егоровна подумала: он-то ее любит. А Соня какая-то холодная. Не в меня, да и не в Андрюшу...
Может быть, виной тому было шампанское, но все заговорили сразу, перебивая друг друга. Сабуров что-то кричал о "силе цвета". Танечка, вскочив, повторяла: "Можете отрицать, но любовь - это любовь!" Володя, передразнивая ее, по-театральному заламывал руки.
Андрей Иванович подошел к окну и, глядя на снег, залитый едким белым светом, думал: не понимаю я Соню. Может быть, она это говорила, чтобы подразнить Савченко? Нет, она и без него так рассуждает... Наверно, она по-своему права. Не мне судить - слишком я стар для этого...
Соня, воспользовавшись общим оживлением, незаметно вышла из комнаты. Она прошла к себе и, не зажигая света, села на кровать. Ей хотелось хотя бы на минуту остаться одной. Она подумала: кажется, я теряю голову. Стоит ему поглядеть на меня - и я делаюсь какой-то неестественной, не могу ни говорить, ни думать. Это ужасно! Я должна с ним держаться как со всеми, иначе он будет меня презирать. Он снова хотел меня оскорбить, сказал, что я все раскладываю по полочкам. Это глупо. Если он так думает, он меня совершенно не понимает. Чувствовать я тоже могу. Даже слишком. Но я ненавижу драмы, именно ненавижу!..
В комнату тихо вошел Савченко. Он не видел Сони и, протянув руку, коснулся ее плеча, обнял, стал целовать.
- Ты с ума сошел! Сюда могут войти...
- Когда же ты перестанешь рассуждать? Если любишь...
Соня встала, зажгла свет, сердито на него посмотрела.
- Значит, не люблю. И знаешь, что? Не будем об этом говорить.
- Погоди... Я тебе сейчас все скажу...
- Ты уже сказал. Хватит! А теперь пойдем ко всем: заметят. Потом отец обидится. Сегодня его день...
Вскоре после этого все разошлись. Соня ни разу не посмотрела на Савченко и, прощаясь, не сказала ему ни слова.
Савченко шел мрачный, облепленный снегом и думал, что, спеша из клуба к Пуховым, он, как дурак, мечтал о счастье. Мне двадцать пять лет, молодость кончилась. Коротеев прав, когда называет меня романтиком, я все преувеличиваю, увлекаюсь, как мальчишка. Так жить нельзя. Может быть, Коротеев вообще прав? Почему придавать любви такое значение? Мне дали интересную работу. Тот же Коротеев мне доверяет. Впереди много испытаний: мы живем в необыкновенное время. Представляю себе: мальчишка, как я, страдал от несчастной любви весной в сорок первом. А потом он защищал Сталинград... Но, может быть, одно не исключает другого? Помню, как приехал в отпуск дядя Леня. Я ходил за ним по пятам, спрашивал, как стреляют из миномета, как наводят понтоны. А он мне раз сказал: "Гриша, девушку я встретил, счастье мое!.." И псказал фото. Дядю Леню убили полгода спустя. Очень сложно жить... Вот я иду и все время думаю о Соне, поэтому и вспомнил дядю. А теперь даже нельзя к ней прийти. Может быть, она любит другого? Она ведь ни за что не скажет - гордая. А я не гордый, я готов каждому признаться: нашел счастье и потерял...
Соня сказала Надежде Егоровне, что у нее разболелась голова от шампанского. Завтра она встанет пораньше и приберет, а теперь нужно спать.
Она лежала, не раздевшись, и думала о Савченко. Ясно, что я потеряла голову. Кажется, он тоже... Но почему у нас все разговоры кончаются ссорой? Характеры разные. Одной любви мало. Нельзя прожить жизнь с человеком, который тебя не понимает. Я не должна о нем думать. Конечно, он хороший - честный, прямой. Да и не в этом дело, просто я его люблю. Но человек должен управлять своими чувствами. В одном Савченко прав: противно, когда говоришь одно, а делаешь другое. Хорошо будет, если меня пошлют куда-нибудь подальше - на Урал или в Сибирь. Там как рукой снимет, убеждена... Но это слабость, могут оставить здесь, все равно выдержу. Это тоже экзамен - умею ли я владеть собой. Ясно, что умею. Но до чего тошно!..
Володя сказал, что проводит Танечку. Жила она далеко, а последний автобус они пропустили. Володя мечтал о такси, но Танечка сказала, что слишком много пила, нужно проветрить голову. Володя злился: тоже удовольствие - шагать в этакую метель! А Танечка все время говорила: ей понравился отец Володи, он добрый и красивый, нечего смеяться, именно красивый - благородный; она не поняла, о чем говорил Сабуров, но он ей тоже понравился. Нельзя столько пить после вина становится грустно; она несчастна - это как дважды два, но об этом не стоит думать.
Танечка сохранила детскую непосредственность, хотя ей было тридцать два года, из которых девять она проработала в различных театрах на периферии, сталкиваясь с людьми, пуще всего боявшимися наивности и душевной чистоты. Она работала старательно, считалась способной и постепенно выдвинулась: теперь ей часто поручали главные роли. Но в душе она была глубоко несчастна.
Девочкой, когда она мечтала о театре, жизнь актрисы ей представлялась трагичной и величественной. Казалось, все последующее могло бы ее отрезвить. Она поняла, что таланта у нее нет, да и не так часто увидишь талантливых актеров. Для других - это ремесло и только. Она узнала интриги, склоки, халтурные концерты, маленькие комнаты в грязных гостиницах, легкие связи и тяжелую жизнь. Танечка погрустнела, лицо ее покрылось крохотными морщинками (она утешала себя: это от грима); внешне она примирилась со своей судьбой, но где-то в глубине сердца жила мечта: есть другая, большая жизнь, просто Танечка сбилась с дороги.
Давно, семь лет назад, она хотела отравиться, когда актер Громов, которого она обожала, сказал: "Нам нужно разойтись, мы друг другу осточертели". Громов был ее первой настоящей любовью, и в мыслях она его называла мужем. Потом пришли другие: Колесников, Бородин, Петя. Она научилась сходиться без иллюзий и расставаться так, чтобы не плакать. И с Володей она сошлась, не спрашивая себя, любит ли его, - от одиночества. И потом - он просил, уговаривал, настаивал...
Он был с нею мил; если дразнил, то вовремя останавливался, умел развеселить: была в нем та легкость, которой ей не хватало. Когда она начинала жаловаться, что она бездарность, что нет ролей, что все ей опостылело, он отвлекал ее от грустных мыслей смешными анекдотами или злыми рассказами о знаменитых актерах, которых встречал в Москве. Иногда он ее сердил своими рассуждениями, а иногда она смеялась и забывала про свою тоску. Он ей говорил, что халтурят все, ничего в этом нет исключительного, репа, пожалуй, нужнее искусства, но никто не пишет репу с большой буквы и не устраивает драм, как служить репе, - просто сеют, рыхлят. Нужно жить, пока можно. А в жизни имеются и хорошие вещи - кусок синего неба в окне или гудок парохода ночью...
Они привыкли друг к другу. Когда Володя не приходил несколько вечеров подряд, Танечка скучала, нервничала. А он с удивлением говорил себе: ничего в ней нет, а мне она нравится...
Далеко до города! Метель не унимается. Володя злится. А Танечка говорит не умолкая.
- Скажи, какие картины у Сабурова?
- Дом и два дерева. Или дерево и два дома. Другого он не признает.
- Почему?
- Он говорит, что это живопись.
- А по-твоему?
- По-моему, он шизофреник. У него нигде никогда не купили ни одного этюда.
- А ты знаешь, почему ты так говоришь? Потому, что ты халтурщик. Да, да, самый настоящий! Он не шизофреник, он художник, это сразу видно. Я хочу посмотреть его картины. Дом и два дерева... Ничего в этом нет смешного, перестань кривляться! Не думай, что я пьяна. Конечно, я очень много выпила. Но я тебе это скажу и завтра. Ты настоящий халтурщик. Ну, зачем тебе столько денег? Вот этот Сабуров...
- Ты что, влюбилась в него?
- Перестань говорить пошлости! Я завидую его жене. Он ее любит.
- Нет, он ее пишет, а она его любит - у них такое распределение. Сабурову нужно, чтобы кто-нибудь его хвалил, вот он и нашел Глашу. Она смотрит на его шедевры и пищит: "Это просто удивительно!
- Ничего здесь нет смешного! Трогательно... И хорошо, что она некрасивая, хромая. Вот ты никогда не сможешь меня полюбить...
- Ага, в три часа утра психологический анализ и гадание по ромашке! Вместо ромашек снег. Герой - старый халтурщик. Героиня - честная, но слегка потрепанная жизнью актриса...
Танечка на минуту остановилась, сердито посмотрела.
- Знаешь, мне надоело твое кривлянье. Если не можешь говорить по-человечески, лучше совсем не говори.
Так молча они дошли до ее дома. Володя хотел войти, но она быстро захлопнула дверь.
Она сидела в шубке, не сняла с головы платок. Снежинки растаяли. А из глаз закапали слезы. Это от шампанского, говорила она себе. Сабуров - удивительный человек. Он должен относиться ко мне с презрением: я говорю Володе, что он халтурщик, а сама тоже халтурю. Свинство! Но Володе это еще менее простительно. Я маленькая актриса, меня с трудом взяли в областной театр. А о нем спорят, пишут, восхищаются. Никто не знает, что у него внутри пусто, ничего нет за душой. Он поэтому и смеется над всеми. Если он повесится, не будет ничего удивительного. И я не могу его спасти - тоже пустая. Жена Сабурова любит мужа. А разве я люблю Володю? Это не любовь. Я пошла на это, потому что страшно быть такой одинокой. Да и он меня не любит. Нехорошо все получилось... Когда я кончала театральное училище, я шла по улице и думала: вот там, за углом, счастье... Хорошо бы сейчас уснуть - завтра рано репетиция. Говорят, что если выпить много, заснешь, а у меня всегда наоборот. Да разве можно уснуть, когда начинаешь обо всем думать?.. Буду считать до тысячи может быть, усну. А Сабуров сказал правду, что есть искусство...
Володя ехал в такси мрачный. Танечка, когда выпьет, становится невыносимой. Но мне она нравится, это факт. Она, вероятно, почувствовала, что мне сегодня трудно остаться одному, поэтому не пустила. Спать не хочется. Настроение поганое. Не люблю, когда начинают спорить об искусстве. Конечно, Сабуров талантлив, но только шизофреник может работать и класть холсты в шкаф. Для кого он старается? Разве что для своей хромоножки. Теперь все кричат об искусстве и никто его не любит - такая эпоха. Танечку Сабуров поразил, понятно, она ведь в душе мечтает об искусстве с большой буквы. Хорошо, если в нее влюбится какой-нибудь серьезный человек - химик или агроном, - ей нужно счастье до зарезу. Зря она на меня напустилась. Конечно, я халтурщик, но в общем все более или менее халтурят, только некоторые этого не хотят понять. Танечка думает, что я люблю деньги. Нет, но жить мне хочется, это факт. В Москве, перед отъездом, я пережил отвратительное время. Странно: когда у тебя есть деньги, тебя зовут в гости, угощают. А тогда никто ко мне не заглянул... Мне здорово повезло, я не думал, что так скоро выкарабкаюсь. Но разве это преступление? Я ни на кого не капал, никого не топил. Будь это в моей власти, я сейчас же выставил бы вещи Сабурова, он очень талантлив, но дело не в этом справедливости нет, просто я убежден, что Сабурову тоже хочется жить. Почему я его называю шизофреником? Обыкновенный человек, только упрям, как осел. Смешно было, когда Савченко выпил два бокала шампанского и начал обнимать Сабурова. Савченко вообще болван. Удивительно, как он может нравиться Соне, - она ведь неглупая девушка. Я понимаю, когда об идеях говорит отец: это его право, он вырос в другое время - революция, романтика... Но Савченко заурядный инженер, его дело заниматься станками, а не идеями, - и вдруг выскакивает на сцену, декламирует. Глупо! Ведь все лавируют, хитрят, врут, одни умнее, другие глупее. Савченко, наверно, мне завидует: у меня нет службы, могу вставать, когда вздумается; если купят одну картину, это сразу три или четыре месяца его зарплаты. Он считает, что я счастлив. А в действительности наоборот: он куда счастливее, потому что глупее. Мне все осточертело. Кстати, завтра нужно рано встать: я обещал закончить портрет Журавлева. У него лицо как грязная вата между двумя рамами. Я сделал его, конечно, величественным - передовой работник советской промышленности, подбородок поднят вверх, и в глазах выражение железной воли. Если музей действительно возьмет, как говорил Маслов, - это двадцать тысяч. Может быть, купить "Победу"? Приятно гнать машину - все мелькает, не успеваешь разглядеть... А в общем не стоит, лучше дать половину маме, она скрывает, что у них мало денег, отец все время раздает... У Журавлева красивая жена, я вижу ее портрет, написанный Тинторетто: рыжие волосы, бледная кожа, зеленые глаза... Все-таки до чего обманчива внешность! Ну какая может быть жена у Журавлева? Наверное, ругается на рынке, а когда приходят подруги, восторженно щебечет: "В комиссионке модельные туфли из Парижа..." Обидно, что всю водку прикончил Сабуров, я бы сейчас выпил. В Москве Крюкин на обсуждении выставки разругал художников за пессимизм, кричал: "Нам нужна бодрость!" - а потом запил, его отвезли в больницу... Ну почему столько снега? Такая тоска, что и жить не хочется!..
Андрей Иванович сидел в кресле, закрыв глаза. С ужасом он вспоминал слова Володи. Какая-то двойная бухгалтерия! Выступает на собрании актива, требует идейного искусства, изображает рабочих, а потом преспокойно объявляет, что все лгут. Нет, не могу об этом думать! Какое счастье, что Соня честная! Конечно, мне легче понять Савченко... Но главное, что она честная. Характеры у людей разные, глупо требовать, чтобы Соня была как Савченко. А я иногда именно об этом мечтаю. Брюзжу на молодежь, нехорошо! Настроение плохое: мальчиком я радовался дню рождения, а теперь расстраиваешься - цифры пугают. Да и сердце сдает.
Надежде Егоровне он сказал, что прекрасно себя чувствует, хорошо, что она придумала отпраздновать, - вечер был чудесный... Теперь нужно лечь.
В последнее время он начал бояться ночи, как путешествия в далекий, загадочный край. Ему всегда делалось плохо, когда он ложился: то начиналось сердцебиение, то болела левая рука, то мутило; он не знал, как удобней лечь, и боялся повернуться, чтобы не разбудить жену.
Нехорошо дожить до такого состояния, подумал он. Страшна не смерть, а именно это... Иногда забываешь, хочется что-то сделать, а сил нет. Им овладела тоска; она шла не от мыслей - от тела, хотелось громко зевнуть или крикнуть. Надежда Егоровна уже спала, и от ее ровного дыхания Пухову было еще страшнее. На минуту ему псказалось: вот и умираю. Только бы не крикнуть - Надя спит...
Он заставил себя подумать о простом, ясном: завтра нужно пойти к матери Сережи. Понятно, что ей трудно: машинистка, наверно, получает неполных шестьсот. Но у Сережи редкие способности к математике, нельзя его взять из школы. Я говорил с Надей, мы сможем немного им помогать.
Почему-то он вспомнил жену в ранней молодости. У нее были волосы как у Сережи и хохолок торчал. В солдатской шинели... Надя храбрая была. Помню, возле Ростова, когда нас окружили, она просила, чтобы ей дали винтовку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
- Книга, может быть, и плохая, но волнует. Там, в частности, описана несчастная любовь. Коротеев напустился именно на это. Получается, что личным драмам не место в литературе, незачем "копаться в чувствах" и так далее. Скажи это Брайнин, я не удивился бы, но от Коротеева я ждал другого...
Володя усмехнулся.
- Такие конференции - это нечто вроде критической самодеятельности. Коротеев - умный человек, зачем ему говорить то, что он думает?
Андрей Иванович не выдержал:
- Не все так рассуждают... Коротеев - честный человек.
На минуту все примолкли, смущенные необычно резким тоном Пухова. Потом Савченко снова заговорил:
- Жалко, что я выступил до него, но одна девушка ему здорово ответила. Вы ошибаетесь, Владимир Андреевич, там все говорили совершенно откровенно. Вы, наверно, давно не бывали на таких обсуждениях, а многое изменилось... Книга задела больное место - люди слишком часто говорят одно, а в личной жизни поступают иначе. Читатели стосковались по таким книгам.
- То же самое в театре! - воскликнула Танечка. - Три новые постановки - и не ходят... Играть абсолютно нечего! Искусство...
Ее прервал Сабуров:
- Вы правы, пора вспомнить, что есть искусство. Володя может говорить что угодно. Я не умею спорить. Но Рафаэль - это не цветные фотографии.
Володя все с той же легкой усмешкой ответил:
- Рафаэля теперь не приняли бы в Союз художников. Не все способны творить, как ты, - для двадцать первого века. Кстати, я сомневаюсь, что в двадцать первом веке кто-нибудь заинтересуется твоими шедеврами.
- Не говорите так, Владимир Андреевич! - тихо вскрикнула Глаша. - Его последний пейзаж - это просто удивительно!
- Все-таки я не понимаю Коротеева, - повторил Савченко. - Я с ним работаю почти год. Живой человек, это чувствуется в каждом слове. Почему он налетел на Зубцова?
- Я читала роман, - сказала Соня, - и я вполне согласна с Коротеевым. Советский человек должен управлять не только природой, но и своими чувствами. А у Зубцова какая-то слепая любовь. Книга должна воспитывать, а не сбивать с толку...
Савченко от волнения опрокинул стакан.
- Не слепая, а большая. И вообще нельзя все раскладывать по полочкам...
Надежда Егоровна подумала: он-то ее любит. А Соня какая-то холодная. Не в меня, да и не в Андрюшу...
Может быть, виной тому было шампанское, но все заговорили сразу, перебивая друг друга. Сабуров что-то кричал о "силе цвета". Танечка, вскочив, повторяла: "Можете отрицать, но любовь - это любовь!" Володя, передразнивая ее, по-театральному заламывал руки.
Андрей Иванович подошел к окну и, глядя на снег, залитый едким белым светом, думал: не понимаю я Соню. Может быть, она это говорила, чтобы подразнить Савченко? Нет, она и без него так рассуждает... Наверно, она по-своему права. Не мне судить - слишком я стар для этого...
Соня, воспользовавшись общим оживлением, незаметно вышла из комнаты. Она прошла к себе и, не зажигая света, села на кровать. Ей хотелось хотя бы на минуту остаться одной. Она подумала: кажется, я теряю голову. Стоит ему поглядеть на меня - и я делаюсь какой-то неестественной, не могу ни говорить, ни думать. Это ужасно! Я должна с ним держаться как со всеми, иначе он будет меня презирать. Он снова хотел меня оскорбить, сказал, что я все раскладываю по полочкам. Это глупо. Если он так думает, он меня совершенно не понимает. Чувствовать я тоже могу. Даже слишком. Но я ненавижу драмы, именно ненавижу!..
В комнату тихо вошел Савченко. Он не видел Сони и, протянув руку, коснулся ее плеча, обнял, стал целовать.
- Ты с ума сошел! Сюда могут войти...
- Когда же ты перестанешь рассуждать? Если любишь...
Соня встала, зажгла свет, сердито на него посмотрела.
- Значит, не люблю. И знаешь, что? Не будем об этом говорить.
- Погоди... Я тебе сейчас все скажу...
- Ты уже сказал. Хватит! А теперь пойдем ко всем: заметят. Потом отец обидится. Сегодня его день...
Вскоре после этого все разошлись. Соня ни разу не посмотрела на Савченко и, прощаясь, не сказала ему ни слова.
Савченко шел мрачный, облепленный снегом и думал, что, спеша из клуба к Пуховым, он, как дурак, мечтал о счастье. Мне двадцать пять лет, молодость кончилась. Коротеев прав, когда называет меня романтиком, я все преувеличиваю, увлекаюсь, как мальчишка. Так жить нельзя. Может быть, Коротеев вообще прав? Почему придавать любви такое значение? Мне дали интересную работу. Тот же Коротеев мне доверяет. Впереди много испытаний: мы живем в необыкновенное время. Представляю себе: мальчишка, как я, страдал от несчастной любви весной в сорок первом. А потом он защищал Сталинград... Но, может быть, одно не исключает другого? Помню, как приехал в отпуск дядя Леня. Я ходил за ним по пятам, спрашивал, как стреляют из миномета, как наводят понтоны. А он мне раз сказал: "Гриша, девушку я встретил, счастье мое!.." И псказал фото. Дядю Леню убили полгода спустя. Очень сложно жить... Вот я иду и все время думаю о Соне, поэтому и вспомнил дядю. А теперь даже нельзя к ней прийти. Может быть, она любит другого? Она ведь ни за что не скажет - гордая. А я не гордый, я готов каждому признаться: нашел счастье и потерял...
Соня сказала Надежде Егоровне, что у нее разболелась голова от шампанского. Завтра она встанет пораньше и приберет, а теперь нужно спать.
Она лежала, не раздевшись, и думала о Савченко. Ясно, что я потеряла голову. Кажется, он тоже... Но почему у нас все разговоры кончаются ссорой? Характеры разные. Одной любви мало. Нельзя прожить жизнь с человеком, который тебя не понимает. Я не должна о нем думать. Конечно, он хороший - честный, прямой. Да и не в этом дело, просто я его люблю. Но человек должен управлять своими чувствами. В одном Савченко прав: противно, когда говоришь одно, а делаешь другое. Хорошо будет, если меня пошлют куда-нибудь подальше - на Урал или в Сибирь. Там как рукой снимет, убеждена... Но это слабость, могут оставить здесь, все равно выдержу. Это тоже экзамен - умею ли я владеть собой. Ясно, что умею. Но до чего тошно!..
Володя сказал, что проводит Танечку. Жила она далеко, а последний автобус они пропустили. Володя мечтал о такси, но Танечка сказала, что слишком много пила, нужно проветрить голову. Володя злился: тоже удовольствие - шагать в этакую метель! А Танечка все время говорила: ей понравился отец Володи, он добрый и красивый, нечего смеяться, именно красивый - благородный; она не поняла, о чем говорил Сабуров, но он ей тоже понравился. Нельзя столько пить после вина становится грустно; она несчастна - это как дважды два, но об этом не стоит думать.
Танечка сохранила детскую непосредственность, хотя ей было тридцать два года, из которых девять она проработала в различных театрах на периферии, сталкиваясь с людьми, пуще всего боявшимися наивности и душевной чистоты. Она работала старательно, считалась способной и постепенно выдвинулась: теперь ей часто поручали главные роли. Но в душе она была глубоко несчастна.
Девочкой, когда она мечтала о театре, жизнь актрисы ей представлялась трагичной и величественной. Казалось, все последующее могло бы ее отрезвить. Она поняла, что таланта у нее нет, да и не так часто увидишь талантливых актеров. Для других - это ремесло и только. Она узнала интриги, склоки, халтурные концерты, маленькие комнаты в грязных гостиницах, легкие связи и тяжелую жизнь. Танечка погрустнела, лицо ее покрылось крохотными морщинками (она утешала себя: это от грима); внешне она примирилась со своей судьбой, но где-то в глубине сердца жила мечта: есть другая, большая жизнь, просто Танечка сбилась с дороги.
Давно, семь лет назад, она хотела отравиться, когда актер Громов, которого она обожала, сказал: "Нам нужно разойтись, мы друг другу осточертели". Громов был ее первой настоящей любовью, и в мыслях она его называла мужем. Потом пришли другие: Колесников, Бородин, Петя. Она научилась сходиться без иллюзий и расставаться так, чтобы не плакать. И с Володей она сошлась, не спрашивая себя, любит ли его, - от одиночества. И потом - он просил, уговаривал, настаивал...
Он был с нею мил; если дразнил, то вовремя останавливался, умел развеселить: была в нем та легкость, которой ей не хватало. Когда она начинала жаловаться, что она бездарность, что нет ролей, что все ей опостылело, он отвлекал ее от грустных мыслей смешными анекдотами или злыми рассказами о знаменитых актерах, которых встречал в Москве. Иногда он ее сердил своими рассуждениями, а иногда она смеялась и забывала про свою тоску. Он ей говорил, что халтурят все, ничего в этом нет исключительного, репа, пожалуй, нужнее искусства, но никто не пишет репу с большой буквы и не устраивает драм, как служить репе, - просто сеют, рыхлят. Нужно жить, пока можно. А в жизни имеются и хорошие вещи - кусок синего неба в окне или гудок парохода ночью...
Они привыкли друг к другу. Когда Володя не приходил несколько вечеров подряд, Танечка скучала, нервничала. А он с удивлением говорил себе: ничего в ней нет, а мне она нравится...
Далеко до города! Метель не унимается. Володя злится. А Танечка говорит не умолкая.
- Скажи, какие картины у Сабурова?
- Дом и два дерева. Или дерево и два дома. Другого он не признает.
- Почему?
- Он говорит, что это живопись.
- А по-твоему?
- По-моему, он шизофреник. У него нигде никогда не купили ни одного этюда.
- А ты знаешь, почему ты так говоришь? Потому, что ты халтурщик. Да, да, самый настоящий! Он не шизофреник, он художник, это сразу видно. Я хочу посмотреть его картины. Дом и два дерева... Ничего в этом нет смешного, перестань кривляться! Не думай, что я пьяна. Конечно, я очень много выпила. Но я тебе это скажу и завтра. Ты настоящий халтурщик. Ну, зачем тебе столько денег? Вот этот Сабуров...
- Ты что, влюбилась в него?
- Перестань говорить пошлости! Я завидую его жене. Он ее любит.
- Нет, он ее пишет, а она его любит - у них такое распределение. Сабурову нужно, чтобы кто-нибудь его хвалил, вот он и нашел Глашу. Она смотрит на его шедевры и пищит: "Это просто удивительно!
- Ничего здесь нет смешного! Трогательно... И хорошо, что она некрасивая, хромая. Вот ты никогда не сможешь меня полюбить...
- Ага, в три часа утра психологический анализ и гадание по ромашке! Вместо ромашек снег. Герой - старый халтурщик. Героиня - честная, но слегка потрепанная жизнью актриса...
Танечка на минуту остановилась, сердито посмотрела.
- Знаешь, мне надоело твое кривлянье. Если не можешь говорить по-человечески, лучше совсем не говори.
Так молча они дошли до ее дома. Володя хотел войти, но она быстро захлопнула дверь.
Она сидела в шубке, не сняла с головы платок. Снежинки растаяли. А из глаз закапали слезы. Это от шампанского, говорила она себе. Сабуров - удивительный человек. Он должен относиться ко мне с презрением: я говорю Володе, что он халтурщик, а сама тоже халтурю. Свинство! Но Володе это еще менее простительно. Я маленькая актриса, меня с трудом взяли в областной театр. А о нем спорят, пишут, восхищаются. Никто не знает, что у него внутри пусто, ничего нет за душой. Он поэтому и смеется над всеми. Если он повесится, не будет ничего удивительного. И я не могу его спасти - тоже пустая. Жена Сабурова любит мужа. А разве я люблю Володю? Это не любовь. Я пошла на это, потому что страшно быть такой одинокой. Да и он меня не любит. Нехорошо все получилось... Когда я кончала театральное училище, я шла по улице и думала: вот там, за углом, счастье... Хорошо бы сейчас уснуть - завтра рано репетиция. Говорят, что если выпить много, заснешь, а у меня всегда наоборот. Да разве можно уснуть, когда начинаешь обо всем думать?.. Буду считать до тысячи может быть, усну. А Сабуров сказал правду, что есть искусство...
Володя ехал в такси мрачный. Танечка, когда выпьет, становится невыносимой. Но мне она нравится, это факт. Она, вероятно, почувствовала, что мне сегодня трудно остаться одному, поэтому не пустила. Спать не хочется. Настроение поганое. Не люблю, когда начинают спорить об искусстве. Конечно, Сабуров талантлив, но только шизофреник может работать и класть холсты в шкаф. Для кого он старается? Разве что для своей хромоножки. Теперь все кричат об искусстве и никто его не любит - такая эпоха. Танечку Сабуров поразил, понятно, она ведь в душе мечтает об искусстве с большой буквы. Хорошо, если в нее влюбится какой-нибудь серьезный человек - химик или агроном, - ей нужно счастье до зарезу. Зря она на меня напустилась. Конечно, я халтурщик, но в общем все более или менее халтурят, только некоторые этого не хотят понять. Танечка думает, что я люблю деньги. Нет, но жить мне хочется, это факт. В Москве, перед отъездом, я пережил отвратительное время. Странно: когда у тебя есть деньги, тебя зовут в гости, угощают. А тогда никто ко мне не заглянул... Мне здорово повезло, я не думал, что так скоро выкарабкаюсь. Но разве это преступление? Я ни на кого не капал, никого не топил. Будь это в моей власти, я сейчас же выставил бы вещи Сабурова, он очень талантлив, но дело не в этом справедливости нет, просто я убежден, что Сабурову тоже хочется жить. Почему я его называю шизофреником? Обыкновенный человек, только упрям, как осел. Смешно было, когда Савченко выпил два бокала шампанского и начал обнимать Сабурова. Савченко вообще болван. Удивительно, как он может нравиться Соне, - она ведь неглупая девушка. Я понимаю, когда об идеях говорит отец: это его право, он вырос в другое время - революция, романтика... Но Савченко заурядный инженер, его дело заниматься станками, а не идеями, - и вдруг выскакивает на сцену, декламирует. Глупо! Ведь все лавируют, хитрят, врут, одни умнее, другие глупее. Савченко, наверно, мне завидует: у меня нет службы, могу вставать, когда вздумается; если купят одну картину, это сразу три или четыре месяца его зарплаты. Он считает, что я счастлив. А в действительности наоборот: он куда счастливее, потому что глупее. Мне все осточертело. Кстати, завтра нужно рано встать: я обещал закончить портрет Журавлева. У него лицо как грязная вата между двумя рамами. Я сделал его, конечно, величественным - передовой работник советской промышленности, подбородок поднят вверх, и в глазах выражение железной воли. Если музей действительно возьмет, как говорил Маслов, - это двадцать тысяч. Может быть, купить "Победу"? Приятно гнать машину - все мелькает, не успеваешь разглядеть... А в общем не стоит, лучше дать половину маме, она скрывает, что у них мало денег, отец все время раздает... У Журавлева красивая жена, я вижу ее портрет, написанный Тинторетто: рыжие волосы, бледная кожа, зеленые глаза... Все-таки до чего обманчива внешность! Ну какая может быть жена у Журавлева? Наверное, ругается на рынке, а когда приходят подруги, восторженно щебечет: "В комиссионке модельные туфли из Парижа..." Обидно, что всю водку прикончил Сабуров, я бы сейчас выпил. В Москве Крюкин на обсуждении выставки разругал художников за пессимизм, кричал: "Нам нужна бодрость!" - а потом запил, его отвезли в больницу... Ну почему столько снега? Такая тоска, что и жить не хочется!..
Андрей Иванович сидел в кресле, закрыв глаза. С ужасом он вспоминал слова Володи. Какая-то двойная бухгалтерия! Выступает на собрании актива, требует идейного искусства, изображает рабочих, а потом преспокойно объявляет, что все лгут. Нет, не могу об этом думать! Какое счастье, что Соня честная! Конечно, мне легче понять Савченко... Но главное, что она честная. Характеры у людей разные, глупо требовать, чтобы Соня была как Савченко. А я иногда именно об этом мечтаю. Брюзжу на молодежь, нехорошо! Настроение плохое: мальчиком я радовался дню рождения, а теперь расстраиваешься - цифры пугают. Да и сердце сдает.
Надежде Егоровне он сказал, что прекрасно себя чувствует, хорошо, что она придумала отпраздновать, - вечер был чудесный... Теперь нужно лечь.
В последнее время он начал бояться ночи, как путешествия в далекий, загадочный край. Ему всегда делалось плохо, когда он ложился: то начиналось сердцебиение, то болела левая рука, то мутило; он не знал, как удобней лечь, и боялся повернуться, чтобы не разбудить жену.
Нехорошо дожить до такого состояния, подумал он. Страшна не смерть, а именно это... Иногда забываешь, хочется что-то сделать, а сил нет. Им овладела тоска; она шла не от мыслей - от тела, хотелось громко зевнуть или крикнуть. Надежда Егоровна уже спала, и от ее ровного дыхания Пухову было еще страшнее. На минуту ему псказалось: вот и умираю. Только бы не крикнуть - Надя спит...
Он заставил себя подумать о простом, ясном: завтра нужно пойти к матери Сережи. Понятно, что ей трудно: машинистка, наверно, получает неполных шестьсот. Но у Сережи редкие способности к математике, нельзя его взять из школы. Я говорил с Надей, мы сможем немного им помогать.
Почему-то он вспомнил жену в ранней молодости. У нее были волосы как у Сережи и хохолок торчал. В солдатской шинели... Надя храбрая была. Помню, возле Ростова, когда нас окружили, она просила, чтобы ей дали винтовку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29