.. Боюсь, что она опять отрезала. Как с Савченко... Характер у нее трудный. И добиться ничего нельзя...
Савченко ушел поздно. Улицы уже опустели, только кое-где у ворот шептались парочки. Он нес свою печаль через эту светлую ночь с ее бледными звездами, с нежным пухом, падающим с деревьев, как легкий летний снег.
Вот и встретились... Странно: Сони у меня нет, а любовь живая...
На минуту он попытался себя утешить, а может быть, раздразнить свою боль: почему она упрекнула, что перестал писать?.. Но сразу себя остановил: для Сони все, что было между нами, далекое прошлое. Вспомнила и заговорила прежним тоном, а через минуту ей самой смешно стало... Все ясно...
Печаль не должна теснить, должна вести вперед, светлая, как эта ночь, как глаза Сони - не пензенской, другой, той, что целовала в лесу и тихо говорила: "Погоди"...
Утром, когда он пришел на работу, его сразу вызвали к директору. Николай Христофорович, улыбаясь, сказал:
- Для вас сюрприз. Из Москвы позвонили, что вас включили в делегацию инженеров. Поедете в Париж. Интереснейшая поездка! Вы ведь языком немного владеете?
- Слабо. Читать могу, а разговаривать не приходилось... Не понимаю: почему меня выбрали?
- Еще осенью, когда я был в Москве, меня спрашивали, кого мы можем рекомендовать из молодых инженеров. Я назвал несколько имен, среди них и ваше. Всего поедут четырнадцать человек, возглавляет Рябцев. Просили, чтобы вы были в Москве не позднее второго, - там разные формальности. Так что придется через неделю двигаться...
Савченко сказал Голикову:
- Знаешь, зачем вызывали? Посылают в Париж. Как-то неожиданно...
- Тебе чертовски везет! Понимаешь? Ну, что ты молчишь? Париж увидишь...
Савченко задумался: а какой он?.. Перед глазами встали картинки: Эйфелева башня, очень широкая улица, поток машин, а позади арка...
Голиков прав - интересно. Обидно только, что могут без меня вернуться к проекту. Соколовский настроен мрачно, считает, что похоронили. Он сказал, что уезжает на несколько дней в Москву. Я обрадовался, думал, что он решил пробиться с проектом, - оказывается, по личному делу. К проекту все-таки вернутся, я убежден...
А Соня? Приехала, а я уезжаю... Все равно я к ней больше не пошел бы. Один раз, может быть, перед ее отъездом. Совсем не показаться нельзя, подумает, что ревную или обижен. Да, но теперь она уедет, а меня не будет. Я могу зайти, чтобы проститься. Лучше позвонить, а то поддамся, как вчера, настроению и все выложу... Какое у меня право ее расстраивать? Париж я увижу. Башня, арка, машины... А Сони нет...
Он вынул из бумажника маленькую фотографию, долго глядел на нее, пока не помутнело в глазах. Тогда он грустно улыбнулся и сел за чертежи.
14
Дежурная по этажу сказала:
- Госпожа Ванденвельде? Сто шестнадцать.
Соколовский вдруг растерялся: конечно, он знал, что его дочь носит фамилию мужа, что она иностранка, и все же ему показалось нелепым, что Машеньку называют "госпожой". Почему-то он счел нужным объяснить:
- Я ее отец.
Дежурная равнодушно ответила:
- Пожалуйста, пройдите, это в конце коридора направо.
Соколовский постоял у двери, прежде чем постучать, машинально подумал: "Нужно отдышаться", - хотя поднялся в лифте.
Дверь открыла молоденькая женщина, как показалось Соколовскому, скромно одетая; она весело воскликнула:
- Я тебя жду весь вечер! Феликс пошел в театр, а я сижу и гляжу на часы.
Евгений Владимирович стоял в дверях.
- Почему ты не садишься? Правда, у нас хорошая комната? Только очень смешная, в стиле наших бабушек:..
Евгений Владимирович зачем-то оглядел обыкновенный гостиничный номер с атласными креслами, китайской вазой и огромным бронзовым пресспапье на столе. Он поймал себя на мысли: боюсь даже на нее поглядеть.
- Дай я на тебя погляжу. Ведь ты была вот такая, когда увезли. А по фотографиям ничего нельзя понять.
Мэри рассмеялась.
- Я тебя вообще не помню, мне было три года. Ты очень молодо выглядишь, похож на спортсмена. У вас, кажется, тоже увлекаются спортом, у нас на этом полное помешательство. Я иногда играю в теннис, но редко, а Феликс вообще неспортивный, он предпочитает пойти на концерт или встретиться с друзьями. Я убеждена, что он тебе понравится, он совсем не похож на то, что вы называете "буржуями".
Соколовский удивился: хорошо говорит по-русски. Кажется, болтушка. А может быть, оттого, что стесняется? Наверно, стесняется... Держится просто. Зачем только у нее такие каблуки?.. А вообще даже странно, что ее называют "госпожой". Могла бы быть московской студенткой...
- Ты хорошо говоришь по-русски.
- Тебя это удивляет? Мама со мной говорила только по-русски. В гостинице тоже удивляются. Переводчица сказала, что не чувствуется акцента. Зато я делаю ужасные ошибки, она меня сегодня два раза поправила: я сказала, что "имею интерес ко всему русскому" и что хочу "взять метро". Смешно, правда?
Он наконец-то ее разглядел. Хорошенькая. Как Майя... И нос матери, чуть вздернут. Но серьезней, глаза умные. А говорит без умолку, это тоже от Майи...
Как будто угадывая его мысли, Мэри сказала:
- Ты знаешь, мама очень страдала. У нее вообще неудачно сложилась жизнь. Мой отчим - симпатичный человек, но ужасно легкомысленный, любит женщин, даже теперь, когда ему шестьдесят шесть или шестьдесят семь, не помню. Перед войной он безумно увлекся одной египтянкой. Я не могу его обвинять, но маме было нелегко. Он переехал к этой женщине. Мне было десять лет, но я уже все понимала... Отчим дал маме деньги, она купила магазин, там продавали шерсть у нас очень любят вязать, это успокаивает нервы. Мама весь день работала, конечно, это невесело. Ты ведь помнишь маму?.. Она мечтала поехать в Мексику или в Индию, словом, была создана совсем для другой жизни... Она умерла от воспаления легких. Во время оккупации мы жили ужасно, пришлось уехать к сестре отчима в Монс, это небольшой город, зима была, как в Сибири, и никакого отопления. Мама простудилась. Она мне сказала, чтобы я обязательно разыскала тебя...
Далекое прошлое встало перед Соколовским: Тверской бульвар, Пушкин, молоденькая студентка, а он говорит ей о счастье...
- Мама всегда металась, не могла найти себя. У меня, наверно, ее характер: я способна загореться и сразу остыть. Я тебе писала, что бросила танцы, хотя все считали, что это глупо. В "Ле суар" писали, что я подаю надежды. А я вдруг поняла, что это ошибка... Тебе нравятся пластические танцы?
- Не видал... Ты присылала фотографии, но по ним нельзя судить.
- Это совершенно новый жанр. Я думала, что у вас революция во всех областях, а теперь мне кажется, что вы предпочитаете старое. Как Феликс... Мы были вчера в Большом театре, техника, конечно, замечательная, но меня рассмешило: прошлый век. Вроде этой мебели... Нет, я танцевала совсем по-другому: никаких классических па, тело подчиняется ритму... Но не стоит об этом говорить: танцы для меня - прошлое. Ты слыхал о Лепере?
- Нет. Кто он - танцор?
- Я же тебе сказала, что танцы меня больше не интересуют. Лепер художник. Теперь говорят, что не будет железного занавеса, я убеждена, что здесь он потрясет всех...
- Значит, ты решила заняться живописью?
- Да. Можно сказать, что я вернулась к живописи В колледже я очень много рисовала. Конечно, это было несерьезно, но меня хвалили. Я сделала тогда портрет мамы, все говорили, что она как живая... Потом я бросила, год пробыла на юридическом факультете и увлеклась танцами. Теперь я наконец-то нашла себя: мое призвание - живопись.
- Где же ты учишься?
- Я работаю скорее самостоятельно. Лепер мне иногда помогает советами, но он переехал в Париж и в Брюсселе бывает редко. Я уже выставлялась, даже с успехом. Я привезла два маленьких холста и фотографии показать тебе. Я ужасно боялась, что ты сегодня не приедешь, - ведь завтра вечером нас везут в Ленинград.
- Я думал, вы пробудете дольше. Почему вы торопитесь?
- Ты не можешь себе представить, как это дорого! Феликс теперь зарабатывает немножко больше, и то пришлось весь год откладывать...
- Где работает твой муж?
- В "Нидерландском кредитном банке". Только, пожалуйста, не думай, что он сидит все время у окошка. Он выполняет финансовые операции. Конечно, он мечтал о другом, когда он был студентом. Он писал стихи, вообще его привлекала литература. Он и теперь иногда пишет театральные рецензии. Но жизнь - это жизнь... Я не могу пожаловаться, он прилично зарабатывает. Но если бы ты знал, какая у нас дороговизна! Ничего нельзя себе позволить... Впрочем, это неинтересно... Расскажи лучше, как ты живешь. За четыре дня я немного осмотрела Москву, но я совершенно не представляю, как выглядит город, где ты живешь. Когда я в Брюсселе посылала телеграмму, мне сначала сказали, что такого города вообще нет, потом нашли... Там много жителей?
- Не очень. Сто шестьдесят тысяч.
- Но это огромный город! Как Льеж.. Ну и что ты там делаешь?
- Работаю на заводе. Я ведь инженер...
- Я знаю. Нас хотели вчера повезти на какой-то завод, у вас ведь промышленность на первом плане. Феликс говорит, что вы сделали огромные успехи. А я в этом ничего не понимаю. Когда я попала в Париже на завод Рено, я думала, что сойду с ума от шума. Меня затащил Феликс, он увлекается автомобилями. Мы купили осенью маленький "Ситроэн", поехали в Ниццу. Какая у тебя машина?
Евгений Владимирович хотел ответить, что у него нет машины и он не любит пользоваться заводской - предпочитает пройтись пешком, а если нужно в город, существуют автобусы, но он подумал: зачем говорить, она еще решит, что это от нашей бедности... Ему стало смешно: нашел перед кем дипломатию разводить!.. И, смеясь, он сказал:
- А у меня ноги. Еще крепкие... Вот ты на таких каблучках, наверно, и ста шагов не сделаешь. Рассмеялась и Мэри.
- Ты совершенно прав. Это дикая мода. Жизнь становится спортивной, а вдруг нужно ходить на каблуках Людовика Пятнадцатого... У тебя нет семьи?
- Нет.
- Почему?
- Не вышло.
Он невольно подумал о Вере, и улыбка счастья на минуту осветила его суровое лицо. Мэри сказала:
- Я тоже очень рада, что тебя увидала...
Ему стало стыдно: ведь это моя дочь, Машенька... Он ласково на нее поглядел. Ну, болтает вздор... Откуда я знаю, что она при этом думает?..
- Я глядел на твои фотографии и все гадал: какая ты, как тебе там?.. Ведь это от нас очень далеко... Хорошо, что ты веселая, увлекаешься своей работой...
- Ты, наверно, не думал, что твоя дочь станет художницей. Ты любишь живопись?
- Как будто люблю. Да я мало видел... Хорошо, что вы поедете в Ленинград, увидишь Эрмитаж...
- Феликс обожает фламандцев. А меня старые художники как-то не трогают: они показывают внешний мир, оболочку. Я мечтаю дать живописную мысль в полноте цвета. Это звучит глупо, и потом мне трудно об этом говорить по-русски: я не знаю терминов. Лучше я тебе покажу мои работы, хотя при таком освещении они проигрывают...
В правом углу холста Соколовский увидел спирали ядовито-зеленого цвета, в центре и слева на сиреневом фоне виднелись жирные оранжевые и синие пятна.
- Леперу понравилось, хотя это не в его манере- он любит заполнять динамическими формами всю плоскость, а, ты видишь, у меня в глубине мертвое пространство.
- Не понимаю, - хмурясь, сказал Соколовский, что ты хотела изобразить?
- Столкновение синего с оранжевым. Это как удар, а потом пустота... Ты не можешь себе представить, как трудно чисто живописными путями передать отчаянно!
Она сказала это с таким жаром, что Евгений Владимирович растерялся:
- Почему отчаяние?.. Ты говорила, что увлечена ра ботой. С мужем живешь дружно. Молодая...
- Я не знаю, как тебе это объяснить... Мы, вероятно все воспринимаем иначе... Ты думаешь, что я бросила танцы, как меняют перчатки? Ничего подобного! Я не знаю, как себя найти... У меня есть знакомый писатель, он недавно сказал: "Отчаяние - это аттестат зрелости"... Но не будем об этом говорить. Лучше я тебе покажу другой холст. Ну, как?
- Я в этом ничего не понимаю... Хорошо, что ты увлекаешься работой, это главное...
Соколовский вдруг вспомнил письмо Володи. Человек понял, что сделал пакость. Я его могу обругать, выгнать. И все-таки он мне куда ближе, чем она. Даже не понимаю, как это может быть?..
Лицо Соколовского помрачнело, и Мэри, растерянная, сказала:
- Я вижу, что тебе противно. Скажи одно - ты меня не осуждаешь?
- Что ты! Как я могу тебя осуждать? Я откровенно сказал: не понимаю. Ты живешь в другом мире, тебе виднее, что ты должна делать. Я сейчас вспомнил, как ты плакала, когда тебя увозили, - было холодно, тебя хотели укутать потеплее, а ты не давалась...
Мэри неожиданно заплакала. Он перепугался:
- Я тебя обидел?
Она покачала головой, потом вытерла слезы, напудрилась и тихо сказала:
- Ты думаешь, я не чувствую, какие мы чужие? Я из-за этого все время болтаю, боюсь расплакаться...
Ему хотелось прижать ее к себе, сказать, что он часто думал о ней, утешить, - может быть, и правда, за веселым лицом скрывается настоящее горе? Он успел только шепнуть "Машенька", как дверь раскрылась.
- Это Феликс. Познакомьтесь... Ну, как было в театре? Мы пойдем вместе ужинать, хорошо? Я буду переводчицей..
Соколовский приглядывался к мужу Мэри. Кажется, приличный человек и серьезный. На финансиста не похож, я бы его принял скорее за скрипача. Волнистые волосы, галстук бабочкой, а глаза рассеянного человека, даже мечтателя...
Феликс рассказал, что смотрел "Вишневый сад", хотя он не понимает по-русски, пьеса его растрогала. Они поговорили о Чехове, о музыке, о старинных городах Фландрии.
- Вы не представляете себе, в какой обстановке мы живем! Прежде все говорили только о бомбе, подсчитывали - куда упадет, что исчезнет с лица земли. Теперь немного успокоились: разговоры о делах, о бумагах. На улицах повсюду рекламы. В газетах убийства и светские сплетни. Для меня искусство глоток свежего воздуха. С тех пор как я встретил Мэри, мне стало легче жить. Конечно, мы с ней часто спорим, у нас разные вкусы, но она необычайно чувствительна, как все русские. Жены моих сослуживцев - мещанки, а Мэри никогда не опускается до грязи жизни...
Он ее любит, подумал Соколовский, это хорошо. Чувствуется, что они живут дружно.
Евгений Владимирович спросил Феликса, какое впечатление произвела на него Москва.
- Трудно сразу ответить Для нас здесь слишком много непонятного. Я ничего не имею против идеи. Когда я был студентом, я даже увлекался коммунизмом, но потом отошел от политики... Вы много сделали, я не представлял себе, что Москва - такой большой город. Мой покойный дядя когда-то работал в Екатеринославе, он мне рассказывал, что в России, кроме Петербурга, нет городов. Нам есть чему поучиться... Мне понравилось, что у вас в театрах полно, судя по виду, ходят и рабочие. У нас рабочие ходят только в кино. Мы говорили со студентами, они производят впечатление веселых, наверно, потому, что уверены в своем завтрашнем дне. Когда я был студентом, меня не покидала мысль: смогу ли я устроиться? Некоторые вещи мне показались странными: у вас, например, очень много народу и мало магазинов, купить трудно, да и выбор небольшой, особенно в одежде. Конечно, это пройдет, я ведь знаю, что вы пережили во время войны... Мне очень приятно, что моя жена русская. Кто знает, может быть, за вами будущее?
Мэри воскликнула:
- Конечно, будущее за ними! Посмотри на моего отца - вот тебе сильный человек. Он даже не попробовал меня распропагандировать, но я чувствую, что он настоящий фанатик, мне это нравится... - Она сказала по-русски Соколовскому: Я все время гляжу на публику. Не сердись, но это очень смешно: они танцуют вальс как наши бабушки...
Когда они встали, Феликс сказал Соколовскому, что завтра должен пойти в министерство внешней торговли и не сможет поехать с другими туристами в Загорск. Мэри не хочет ехать без него, говорит, что ее не интересуют монастыри. Может быть, Соколовский ей что-нибудь покажет?
На следующее утро, когда Евгений Владимирович пришел к Мэри, она сразу сказала:
- Тебя удивило, что у Феликса здесь дела?
- Нисколько.
- А мне показалось, что ты удивился. Пожалуйста, не думай ничего плохого. У него просто поручение от одного из клиентов банка - это текстильная фабрика в Вервье. Феликс говорит, что у них кризис, а у вас очень мало хорошего трикотажа. Конечно, Феликс предпочел бы этим не заниматься, но с поездкой мы залезли в долги. Вообще ты, наверно, представляешь себе, что мы ужасные "буржуи". А если бы ты видел твою дочь в Брюсселе... Впрочем, это неинтересная тема... Я боялась, что ты не придешь...
- Как же я мог не прийти? Что тебе показать?
- Ничего. Мне надоело осматривать... Лучше посидим просто.
Мэри не походила на вчерашнюю - не смеялась, почти ничего не говорила. Она попросила отца:
- Расскажи мне что-нибудь о твоей жизни, о друзьях, где ты бывал.
Он долго рассказывал и о военных годах, и о лесах Урала, и о Савченко, и о своей работе, но все время ему казалось, что она его не слушает. Наконец он сказал:
- Ты сегодня какая-то грустная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Савченко ушел поздно. Улицы уже опустели, только кое-где у ворот шептались парочки. Он нес свою печаль через эту светлую ночь с ее бледными звездами, с нежным пухом, падающим с деревьев, как легкий летний снег.
Вот и встретились... Странно: Сони у меня нет, а любовь живая...
На минуту он попытался себя утешить, а может быть, раздразнить свою боль: почему она упрекнула, что перестал писать?.. Но сразу себя остановил: для Сони все, что было между нами, далекое прошлое. Вспомнила и заговорила прежним тоном, а через минуту ей самой смешно стало... Все ясно...
Печаль не должна теснить, должна вести вперед, светлая, как эта ночь, как глаза Сони - не пензенской, другой, той, что целовала в лесу и тихо говорила: "Погоди"...
Утром, когда он пришел на работу, его сразу вызвали к директору. Николай Христофорович, улыбаясь, сказал:
- Для вас сюрприз. Из Москвы позвонили, что вас включили в делегацию инженеров. Поедете в Париж. Интереснейшая поездка! Вы ведь языком немного владеете?
- Слабо. Читать могу, а разговаривать не приходилось... Не понимаю: почему меня выбрали?
- Еще осенью, когда я был в Москве, меня спрашивали, кого мы можем рекомендовать из молодых инженеров. Я назвал несколько имен, среди них и ваше. Всего поедут четырнадцать человек, возглавляет Рябцев. Просили, чтобы вы были в Москве не позднее второго, - там разные формальности. Так что придется через неделю двигаться...
Савченко сказал Голикову:
- Знаешь, зачем вызывали? Посылают в Париж. Как-то неожиданно...
- Тебе чертовски везет! Понимаешь? Ну, что ты молчишь? Париж увидишь...
Савченко задумался: а какой он?.. Перед глазами встали картинки: Эйфелева башня, очень широкая улица, поток машин, а позади арка...
Голиков прав - интересно. Обидно только, что могут без меня вернуться к проекту. Соколовский настроен мрачно, считает, что похоронили. Он сказал, что уезжает на несколько дней в Москву. Я обрадовался, думал, что он решил пробиться с проектом, - оказывается, по личному делу. К проекту все-таки вернутся, я убежден...
А Соня? Приехала, а я уезжаю... Все равно я к ней больше не пошел бы. Один раз, может быть, перед ее отъездом. Совсем не показаться нельзя, подумает, что ревную или обижен. Да, но теперь она уедет, а меня не будет. Я могу зайти, чтобы проститься. Лучше позвонить, а то поддамся, как вчера, настроению и все выложу... Какое у меня право ее расстраивать? Париж я увижу. Башня, арка, машины... А Сони нет...
Он вынул из бумажника маленькую фотографию, долго глядел на нее, пока не помутнело в глазах. Тогда он грустно улыбнулся и сел за чертежи.
14
Дежурная по этажу сказала:
- Госпожа Ванденвельде? Сто шестнадцать.
Соколовский вдруг растерялся: конечно, он знал, что его дочь носит фамилию мужа, что она иностранка, и все же ему показалось нелепым, что Машеньку называют "госпожой". Почему-то он счел нужным объяснить:
- Я ее отец.
Дежурная равнодушно ответила:
- Пожалуйста, пройдите, это в конце коридора направо.
Соколовский постоял у двери, прежде чем постучать, машинально подумал: "Нужно отдышаться", - хотя поднялся в лифте.
Дверь открыла молоденькая женщина, как показалось Соколовскому, скромно одетая; она весело воскликнула:
- Я тебя жду весь вечер! Феликс пошел в театр, а я сижу и гляжу на часы.
Евгений Владимирович стоял в дверях.
- Почему ты не садишься? Правда, у нас хорошая комната? Только очень смешная, в стиле наших бабушек:..
Евгений Владимирович зачем-то оглядел обыкновенный гостиничный номер с атласными креслами, китайской вазой и огромным бронзовым пресспапье на столе. Он поймал себя на мысли: боюсь даже на нее поглядеть.
- Дай я на тебя погляжу. Ведь ты была вот такая, когда увезли. А по фотографиям ничего нельзя понять.
Мэри рассмеялась.
- Я тебя вообще не помню, мне было три года. Ты очень молодо выглядишь, похож на спортсмена. У вас, кажется, тоже увлекаются спортом, у нас на этом полное помешательство. Я иногда играю в теннис, но редко, а Феликс вообще неспортивный, он предпочитает пойти на концерт или встретиться с друзьями. Я убеждена, что он тебе понравится, он совсем не похож на то, что вы называете "буржуями".
Соколовский удивился: хорошо говорит по-русски. Кажется, болтушка. А может быть, оттого, что стесняется? Наверно, стесняется... Держится просто. Зачем только у нее такие каблуки?.. А вообще даже странно, что ее называют "госпожой". Могла бы быть московской студенткой...
- Ты хорошо говоришь по-русски.
- Тебя это удивляет? Мама со мной говорила только по-русски. В гостинице тоже удивляются. Переводчица сказала, что не чувствуется акцента. Зато я делаю ужасные ошибки, она меня сегодня два раза поправила: я сказала, что "имею интерес ко всему русскому" и что хочу "взять метро". Смешно, правда?
Он наконец-то ее разглядел. Хорошенькая. Как Майя... И нос матери, чуть вздернут. Но серьезней, глаза умные. А говорит без умолку, это тоже от Майи...
Как будто угадывая его мысли, Мэри сказала:
- Ты знаешь, мама очень страдала. У нее вообще неудачно сложилась жизнь. Мой отчим - симпатичный человек, но ужасно легкомысленный, любит женщин, даже теперь, когда ему шестьдесят шесть или шестьдесят семь, не помню. Перед войной он безумно увлекся одной египтянкой. Я не могу его обвинять, но маме было нелегко. Он переехал к этой женщине. Мне было десять лет, но я уже все понимала... Отчим дал маме деньги, она купила магазин, там продавали шерсть у нас очень любят вязать, это успокаивает нервы. Мама весь день работала, конечно, это невесело. Ты ведь помнишь маму?.. Она мечтала поехать в Мексику или в Индию, словом, была создана совсем для другой жизни... Она умерла от воспаления легких. Во время оккупации мы жили ужасно, пришлось уехать к сестре отчима в Монс, это небольшой город, зима была, как в Сибири, и никакого отопления. Мама простудилась. Она мне сказала, чтобы я обязательно разыскала тебя...
Далекое прошлое встало перед Соколовским: Тверской бульвар, Пушкин, молоденькая студентка, а он говорит ей о счастье...
- Мама всегда металась, не могла найти себя. У меня, наверно, ее характер: я способна загореться и сразу остыть. Я тебе писала, что бросила танцы, хотя все считали, что это глупо. В "Ле суар" писали, что я подаю надежды. А я вдруг поняла, что это ошибка... Тебе нравятся пластические танцы?
- Не видал... Ты присылала фотографии, но по ним нельзя судить.
- Это совершенно новый жанр. Я думала, что у вас революция во всех областях, а теперь мне кажется, что вы предпочитаете старое. Как Феликс... Мы были вчера в Большом театре, техника, конечно, замечательная, но меня рассмешило: прошлый век. Вроде этой мебели... Нет, я танцевала совсем по-другому: никаких классических па, тело подчиняется ритму... Но не стоит об этом говорить: танцы для меня - прошлое. Ты слыхал о Лепере?
- Нет. Кто он - танцор?
- Я же тебе сказала, что танцы меня больше не интересуют. Лепер художник. Теперь говорят, что не будет железного занавеса, я убеждена, что здесь он потрясет всех...
- Значит, ты решила заняться живописью?
- Да. Можно сказать, что я вернулась к живописи В колледже я очень много рисовала. Конечно, это было несерьезно, но меня хвалили. Я сделала тогда портрет мамы, все говорили, что она как живая... Потом я бросила, год пробыла на юридическом факультете и увлеклась танцами. Теперь я наконец-то нашла себя: мое призвание - живопись.
- Где же ты учишься?
- Я работаю скорее самостоятельно. Лепер мне иногда помогает советами, но он переехал в Париж и в Брюсселе бывает редко. Я уже выставлялась, даже с успехом. Я привезла два маленьких холста и фотографии показать тебе. Я ужасно боялась, что ты сегодня не приедешь, - ведь завтра вечером нас везут в Ленинград.
- Я думал, вы пробудете дольше. Почему вы торопитесь?
- Ты не можешь себе представить, как это дорого! Феликс теперь зарабатывает немножко больше, и то пришлось весь год откладывать...
- Где работает твой муж?
- В "Нидерландском кредитном банке". Только, пожалуйста, не думай, что он сидит все время у окошка. Он выполняет финансовые операции. Конечно, он мечтал о другом, когда он был студентом. Он писал стихи, вообще его привлекала литература. Он и теперь иногда пишет театральные рецензии. Но жизнь - это жизнь... Я не могу пожаловаться, он прилично зарабатывает. Но если бы ты знал, какая у нас дороговизна! Ничего нельзя себе позволить... Впрочем, это неинтересно... Расскажи лучше, как ты живешь. За четыре дня я немного осмотрела Москву, но я совершенно не представляю, как выглядит город, где ты живешь. Когда я в Брюсселе посылала телеграмму, мне сначала сказали, что такого города вообще нет, потом нашли... Там много жителей?
- Не очень. Сто шестьдесят тысяч.
- Но это огромный город! Как Льеж.. Ну и что ты там делаешь?
- Работаю на заводе. Я ведь инженер...
- Я знаю. Нас хотели вчера повезти на какой-то завод, у вас ведь промышленность на первом плане. Феликс говорит, что вы сделали огромные успехи. А я в этом ничего не понимаю. Когда я попала в Париже на завод Рено, я думала, что сойду с ума от шума. Меня затащил Феликс, он увлекается автомобилями. Мы купили осенью маленький "Ситроэн", поехали в Ниццу. Какая у тебя машина?
Евгений Владимирович хотел ответить, что у него нет машины и он не любит пользоваться заводской - предпочитает пройтись пешком, а если нужно в город, существуют автобусы, но он подумал: зачем говорить, она еще решит, что это от нашей бедности... Ему стало смешно: нашел перед кем дипломатию разводить!.. И, смеясь, он сказал:
- А у меня ноги. Еще крепкие... Вот ты на таких каблучках, наверно, и ста шагов не сделаешь. Рассмеялась и Мэри.
- Ты совершенно прав. Это дикая мода. Жизнь становится спортивной, а вдруг нужно ходить на каблуках Людовика Пятнадцатого... У тебя нет семьи?
- Нет.
- Почему?
- Не вышло.
Он невольно подумал о Вере, и улыбка счастья на минуту осветила его суровое лицо. Мэри сказала:
- Я тоже очень рада, что тебя увидала...
Ему стало стыдно: ведь это моя дочь, Машенька... Он ласково на нее поглядел. Ну, болтает вздор... Откуда я знаю, что она при этом думает?..
- Я глядел на твои фотографии и все гадал: какая ты, как тебе там?.. Ведь это от нас очень далеко... Хорошо, что ты веселая, увлекаешься своей работой...
- Ты, наверно, не думал, что твоя дочь станет художницей. Ты любишь живопись?
- Как будто люблю. Да я мало видел... Хорошо, что вы поедете в Ленинград, увидишь Эрмитаж...
- Феликс обожает фламандцев. А меня старые художники как-то не трогают: они показывают внешний мир, оболочку. Я мечтаю дать живописную мысль в полноте цвета. Это звучит глупо, и потом мне трудно об этом говорить по-русски: я не знаю терминов. Лучше я тебе покажу мои работы, хотя при таком освещении они проигрывают...
В правом углу холста Соколовский увидел спирали ядовито-зеленого цвета, в центре и слева на сиреневом фоне виднелись жирные оранжевые и синие пятна.
- Леперу понравилось, хотя это не в его манере- он любит заполнять динамическими формами всю плоскость, а, ты видишь, у меня в глубине мертвое пространство.
- Не понимаю, - хмурясь, сказал Соколовский, что ты хотела изобразить?
- Столкновение синего с оранжевым. Это как удар, а потом пустота... Ты не можешь себе представить, как трудно чисто живописными путями передать отчаянно!
Она сказала это с таким жаром, что Евгений Владимирович растерялся:
- Почему отчаяние?.. Ты говорила, что увлечена ра ботой. С мужем живешь дружно. Молодая...
- Я не знаю, как тебе это объяснить... Мы, вероятно все воспринимаем иначе... Ты думаешь, что я бросила танцы, как меняют перчатки? Ничего подобного! Я не знаю, как себя найти... У меня есть знакомый писатель, он недавно сказал: "Отчаяние - это аттестат зрелости"... Но не будем об этом говорить. Лучше я тебе покажу другой холст. Ну, как?
- Я в этом ничего не понимаю... Хорошо, что ты увлекаешься работой, это главное...
Соколовский вдруг вспомнил письмо Володи. Человек понял, что сделал пакость. Я его могу обругать, выгнать. И все-таки он мне куда ближе, чем она. Даже не понимаю, как это может быть?..
Лицо Соколовского помрачнело, и Мэри, растерянная, сказала:
- Я вижу, что тебе противно. Скажи одно - ты меня не осуждаешь?
- Что ты! Как я могу тебя осуждать? Я откровенно сказал: не понимаю. Ты живешь в другом мире, тебе виднее, что ты должна делать. Я сейчас вспомнил, как ты плакала, когда тебя увозили, - было холодно, тебя хотели укутать потеплее, а ты не давалась...
Мэри неожиданно заплакала. Он перепугался:
- Я тебя обидел?
Она покачала головой, потом вытерла слезы, напудрилась и тихо сказала:
- Ты думаешь, я не чувствую, какие мы чужие? Я из-за этого все время болтаю, боюсь расплакаться...
Ему хотелось прижать ее к себе, сказать, что он часто думал о ней, утешить, - может быть, и правда, за веселым лицом скрывается настоящее горе? Он успел только шепнуть "Машенька", как дверь раскрылась.
- Это Феликс. Познакомьтесь... Ну, как было в театре? Мы пойдем вместе ужинать, хорошо? Я буду переводчицей..
Соколовский приглядывался к мужу Мэри. Кажется, приличный человек и серьезный. На финансиста не похож, я бы его принял скорее за скрипача. Волнистые волосы, галстук бабочкой, а глаза рассеянного человека, даже мечтателя...
Феликс рассказал, что смотрел "Вишневый сад", хотя он не понимает по-русски, пьеса его растрогала. Они поговорили о Чехове, о музыке, о старинных городах Фландрии.
- Вы не представляете себе, в какой обстановке мы живем! Прежде все говорили только о бомбе, подсчитывали - куда упадет, что исчезнет с лица земли. Теперь немного успокоились: разговоры о делах, о бумагах. На улицах повсюду рекламы. В газетах убийства и светские сплетни. Для меня искусство глоток свежего воздуха. С тех пор как я встретил Мэри, мне стало легче жить. Конечно, мы с ней часто спорим, у нас разные вкусы, но она необычайно чувствительна, как все русские. Жены моих сослуживцев - мещанки, а Мэри никогда не опускается до грязи жизни...
Он ее любит, подумал Соколовский, это хорошо. Чувствуется, что они живут дружно.
Евгений Владимирович спросил Феликса, какое впечатление произвела на него Москва.
- Трудно сразу ответить Для нас здесь слишком много непонятного. Я ничего не имею против идеи. Когда я был студентом, я даже увлекался коммунизмом, но потом отошел от политики... Вы много сделали, я не представлял себе, что Москва - такой большой город. Мой покойный дядя когда-то работал в Екатеринославе, он мне рассказывал, что в России, кроме Петербурга, нет городов. Нам есть чему поучиться... Мне понравилось, что у вас в театрах полно, судя по виду, ходят и рабочие. У нас рабочие ходят только в кино. Мы говорили со студентами, они производят впечатление веселых, наверно, потому, что уверены в своем завтрашнем дне. Когда я был студентом, меня не покидала мысль: смогу ли я устроиться? Некоторые вещи мне показались странными: у вас, например, очень много народу и мало магазинов, купить трудно, да и выбор небольшой, особенно в одежде. Конечно, это пройдет, я ведь знаю, что вы пережили во время войны... Мне очень приятно, что моя жена русская. Кто знает, может быть, за вами будущее?
Мэри воскликнула:
- Конечно, будущее за ними! Посмотри на моего отца - вот тебе сильный человек. Он даже не попробовал меня распропагандировать, но я чувствую, что он настоящий фанатик, мне это нравится... - Она сказала по-русски Соколовскому: Я все время гляжу на публику. Не сердись, но это очень смешно: они танцуют вальс как наши бабушки...
Когда они встали, Феликс сказал Соколовскому, что завтра должен пойти в министерство внешней торговли и не сможет поехать с другими туристами в Загорск. Мэри не хочет ехать без него, говорит, что ее не интересуют монастыри. Может быть, Соколовский ей что-нибудь покажет?
На следующее утро, когда Евгений Владимирович пришел к Мэри, она сразу сказала:
- Тебя удивило, что у Феликса здесь дела?
- Нисколько.
- А мне показалось, что ты удивился. Пожалуйста, не думай ничего плохого. У него просто поручение от одного из клиентов банка - это текстильная фабрика в Вервье. Феликс говорит, что у них кризис, а у вас очень мало хорошего трикотажа. Конечно, Феликс предпочел бы этим не заниматься, но с поездкой мы залезли в долги. Вообще ты, наверно, представляешь себе, что мы ужасные "буржуи". А если бы ты видел твою дочь в Брюсселе... Впрочем, это неинтересная тема... Я боялась, что ты не придешь...
- Как же я мог не прийти? Что тебе показать?
- Ничего. Мне надоело осматривать... Лучше посидим просто.
Мэри не походила на вчерашнюю - не смеялась, почти ничего не говорила. Она попросила отца:
- Расскажи мне что-нибудь о твоей жизни, о друзьях, где ты бывал.
Он долго рассказывал и о военных годах, и о лесах Урала, и о Савченко, и о своей работе, но все время ему казалось, что она его не слушает. Наконец он сказал:
- Ты сегодня какая-то грустная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29