в важных случаях автоматике не доверяли.
Он невольно потянулся к кобуре, прикоснулся к крышке тыльной стороной ладони и, ступив за дверь, быстрым незаметным движением повернул замок крышки кобуры.
Сталин сидел за столом, уставленным телефонами, и Павел Шевченко сначала удивился и испугался, потому что ему на миг показалось, что это двойник Сталина, – он был совсем не похож на того вождя народов, которого Павел Шевченко столько раз видел на портретах и в кино: он был меньше, ниже ростом, и лицо у него было серое, рыхлое, в редких оспинах.
– Товарищ Верховный Главнокомандующий, – сказал генерал Борисов, и Павел Шевченко заметил, как поморщился Сталин при этом непривычном для него торжественном обращении, очевидно, обычно к нему обращались просто «товарищ Сталин». – Мы вчера получили шифровку о том, что на двадцать два часа вчерашнего дня в Берлине была подготовлена акция по уничтожению Гитлера, Геринга, Геббельса и Бормана…
При этих словах генерала Павел Шевченко заметил, как Сталин приподнял голову, как загорелись у него желтые, даже рыжие глаза, и, словно поправляя гимнастерку, потянулся к кобуре и отдернул уже прежде отстегнутую крышку.
– Но, – продолжал генерал Борисов все тем же тоном, – по нашей вине донесение не было своевременно расшифровано и прочитано, и мы не дали согласия на эту акцию.
Павел Шевченко замер. Он увидел, как у Сталина глаза потухли, как он снова медленно опустил голову и, глядя в стол, разговаривая не с ними, а будто сам с собой, медленно сказал:
– Это очень хорошо, что вы не успели своевременно расшифровать депешу. Это – большая удача. Гитлера нельзя убить. Он должен жить. Если бы вы поспешили и Гитлер был бы убит – они бы сговорились за нашей спиной. Немцы с американцами и англичанами. Нет, Гитлер, должен жить. До тех пор, пока мы не будем его судить, тут, в Москве…
Сталин посмотрел перед собой на Павла Шевченко и генерала Борисова и, словно опомнившись, вдруг улыбнулся ласково и хитро.
– А то, что вы не успели своевременно расшифровать донесение наших агентов, свидетельствует о том, что у вас в штабе еще недостаточно хорошо поставлена оперативная работа… Большое спасибо, товарищи.
Сталин вышел из-за стола и, полуобняв за талию генерала Борисова и Павла Шевченко, проводил их к двери.
– До свидания, товарищи.
Когда Павел Шевченко пришел через день, он узнал, что генерал Борисов и дежурный, который не прочел своевременно донесение из Берлина, отправлены рядовыми на фронт.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Каждому раненому полагалось прикалывать к одежде на видном месте картонную карточку, в которой указывались фамилия, имя, звание, характер ранения, где был ранен и ввели ли противостолбнячную сыворотку. Военфельдшер в полевом госпитале из-за спешки записал в карточку Шевченко Павла, что он был не только ранен, но и тяжело контужен, и не записал, что ему была сразу же введена противостолбнячная сыворотка. Оба эти пункта значительно усложнили положение Шевченко Павла.
Во всех последующих полевых и эвакогоспиталях ему вводили противостолбнячную сыворотку, и у него началась сывороточная болезнь – отекли ноги и лицо и заплыли глаза так, что их трудно было открыть. А в Уфе, куда они попали глубокой ночью, его поместили в палату для контуженых.
Это была огромная, чуть ли не на сто коек палата в большом двухсветном зале. До войны здесь помещалась психоневрологическая клиника, или иначе, как говорили местные люди, «сумасшедший дом», и Шевченко Павлу было совершенно непонятно, зачем сумасшедшим нужен был такой зал.
Утром он увидел, что на соседней с ним койке лежит какой-то обросший колючей бородой человек и странно посвистывает. На два длинных свистка соседи по палате принесли ему закурить, на один короткий – молоденький паренек в сером фланелевом халате со странной улыбкой на лице высек ударом напильника о кремень огонь и поднес соседу Шевченко Павла.
Шевченко Павел обратился к этому пареньку со словами: «А когда здесь кормят?» – но тот в ответ странно и громко замычал. Затем против койки Шевченко Павла остановился длинный и тощий старик в нижнем белье, халат у него был свернут жгутом, и им он, как шарфом, обмотал шею. Не сходя с места, он долго и пристально смотрел на Шевченко Павла, а тот ежился под этим взглядом, ворочался на койке и не решался спросить, чего же хочет этот странный человек. Затем он увидел, как четверо раненых, один из них на костылях, подхватили пятого, который отчаянно сопротивлялся, и с пением «Поднимайся, поднимайся, петушок пропел давно» куда-то его потащили.
Тут Шевченко Павел окончательно перепугался и стал кричать: «Сестра, сестра!»
Подошла пожилая санитарка в таком же халате, как на раненых.
– Чего тебе?
– Куда вы меня поместили? Я ведь… нормальный.
– Э, все так говорят, – махнула рукой санитарка и ушла.
Раненых покормили пшенной кашей, в которой ложками были сделаны небольшие углубления, заполненные каким-то коричневым маслом, похожим на машинное. Затем начался обход. Пришла молодая женщина-врач. Она долго расспрашивала Шевченко Павла, как и при каких обстоятельствах он был контужен, а потом подала ему положенный на толстую книгу лист бумаги и карандаш и предложила рисовать в ряд окошечки. Шевченко Павел рисовал одно за другим кривые окошечки, он волновался, рука его плохо слушалась, и чем больше он старался, тем более кривыми получались эти окошечки. Затем он нерешительно спросил:
– А для чего, простите пожалуйста, это нужно?
– Хватит рисовать, – сказала женщина. – Это у нас такой тест.
И вдруг ушла, а Шевченко Павел только собирался расспросить ее, почему же его сюда поместили и нельзя ли его перевести в другую палату. Лино у него еще больше распухло, поднялась температура, и ему все время хотелось спать. Он уже больше не обращал внимания на странные поступки окружающих его людей и лишь только раз испугался, когда человек, подававший сигналы свистками, вдруг в конвульсиях забился на своей койке в приступе эпилепсии. Прибежали санитары и унесли его.
Вечером к конке Шевченко Павла пробрался Васька Орлов.
– Здоров, – сказал он. – Скорей собирайся. Я договорился. Чтоб тебя в нашу палату. В командирскую. Пошли, пока не заметили, что я смотался.
– Да ведь у меня, – сказал Шевченко Павел, – нога…
– На одной допрыгаешь. Я тебя поддержу.
Шевченко Павел подумал, что не мешало бы поддержать самого Ваську Орлова – он еле стоял на ногах, но поднялся и запрыгал по палате.
– Браток, – обратился Васька Орлов к одному из раненых, – дай-ка костыли допрыгать человеку до шестой палаты, я их потом отдам.
Раненый показал пальцем на ухо и покачал головой.
– Ладно, – решил Шевченко Павел. – Я сам доберусь.
Для того, чтобы попасть в эту шестую палату, нужно было подняться на второй этаж. Трудней всего они преодолевали лестницу. Шевченко Павел цеплялся за перила, а левая нога казалась такой тяжелой, словно ее налили свинцом.
В шестой палате было всего пять коек. Шевченко Павел познакомился со своими соседями, и уже через неделю ему казалось, что знает он их давно, так словно прожил с ними многие годы. Ни разу он не разговаривал только с подполковником Мелькевичем – пожилым лысым человеком с мохнатыми, опущенными на глаза седыми бровями. Мелькевич постоянно лежал молча, лицом к стенке, и никогда нельзя было знать, то ли он спит, то ли просто мрачно смотрит в стенку.
Однажды они стояли с Васькой Орловым в коридоре у окна против двери своей палаты и курили махорку – в палате курить запрещалось. Какой-то молодой, белобрысый, с курносым веснушчатым лицом раненый неумело прыгал по коридору на костылях. Поравнявшись с ними, он спросил:
– Братцы, у вас тут иленских нет?
В госпитале все разыскивали земляков. Глаза у Васьки Орлова как-то странно загорелись.
– Иленских? – переспросил он. – Вон там в углу лежит смоленский.
Раненый заглянул в палату.
– Так он же спит, – сказал он нерешительно.
– Ничего, ты его разбуди, – предложил Васька Орлов. – Он обрадуется.
Раненый нерешительно запрыгал на костылях между коек, а Васька Орлов остался за дверью и удержал Шевченко Павла, который хотел войти в палату.
– Браток, – сказал раненый, тормоша подполковника Мелькевича за плечо. – Ты, говорят, иленский?
Мелькевич медленно повернулся и сел на койке.
– А ты – иленский? – спросил он странным высоким и хриплым голосом.
– Да, конечно же, смоленский, – обрадовался раненый.
Мелькевич вдруг выхватил у него костыль, размахнулся, чтобы ударить посетителя, но зацепил костылем за спинку стула, который стоял рядом с его койкой. Перепуганный раненый быстро-быстро на одном костыле запрыгал к двери. Мелькевич швырнул ему вслед костыль, снова лег и повернулся к стенке.
Раненый подхватил второй костыль и, испуганно оглядываясь на Ваську Орлова и Шевченко Павла, помчался по коридору.
Васька Орлов держался за живот от смеха.
– Что случилось с нашим подполковником? – спрашивал Шевченко Павел.
– Ничего, – помирал со смеху Васька Орлов, – это, понимаешь, военная тайна.
Васька в этот раз так и не рассказал Шевченко Павлу, в чем дело. «За такие разговорчики знаешь что бывает?» – отвечал он. И лишь впоследствии Шевченко Павел узнал подоплеку этого случая.
Мелькевич до ранения был полковником, командовал дивизией на Волховском фронте. Целый батальон перешел у него к власовцам. Батальон этот был новый, сформированный в Иленске. Мелькевича понизили в звании и послали командиром в штрафную роту, которая сражалась против бывшего его батальона. Там он был тяжело ранен, а уже после ранения в грудь у него начался гнойный плеврит. Слово «Иленск» он не мог и слышать.
Лишь в госпитале Шевченко Павел узнал: кроме того, что Васька Орлов был ранен в грудь, у него еще осколком была перебита кость на правой руке. Рука быстро срослась, но в санбате ее неправильно сложили и поэтому движения в плече были ограничены: он мог поднять руку только до лица, выше она не поднималась.
– Придется ломать и наново укладывать в гипс, – сказал хирург.
– Ломать не дам, – решительно ответил Васька Орлов.
– Как это – не дадите? – удивился хирург. – Ведь если мы вам не срастим правильно руку – вы на всю жизнь калекой останетесь.
– Ну и пусть. А ломать не дам.
Ваську Орлова посетил комиссар госпиталя – пожилой, со вставными зубами, батальонный комиссар Кузьменко, который объяснял Ваське Орлову, что если он не даст поломать и наново срастить руку, то он поступит как членовредитель, что его за это могут отдать под суд военного трибунала, потому что этим самым он принесет вред боевой мощи Красной Армии, что после госпиталя он не сможет попасть на фронт.
– Вы ведь хотите вернуться в свою боевую часть? – спрашивал комиссар.
– В свою – не очень, – подмигнул Васька Шевченко Павлу. – А на фронт – вернусь.
– Но ведь с такой рукой мы вас не сможем послать во фронтовую часть.
– Сможете, – сказал Васька Орлов. – Меня и без руки возьмут.
– Мы не имеем права.
– А не имеете права – так не направляйте. Ломать руку все равно не дам. И никакой трибунал меня не заставит.
Так ни с чем и ушел комиссар.
Через несколько дней в госпитале был обход главного хирурга округа генерала Васильева. О Васильеве в госпитале рассказывали легенды – он был военным хирургом и генералом еще до революции. И вот наконец Шевченко Павел увидел этого прославленного хирурга. В палату вошел крохотный худенький старичок в белом халате и белой шапочке на голове, лицо его так туго обтягивала желтая кожа, что, казалось, уже сейчас было видно, каким он будет после смерти, крохотные руки с тонкими узловатыми пальцами скрывали слишком длинные рукава халата, которые генерал все время подтягивал.
А за Васильевым двигалась свита – по меньшей мере человек тридцать – врачи из санитарного управления округа, начальник госпиталя, врачи из госпиталя. Они бы просто не поместились в маленькой шестой палате, и за генералом вошли лишь четыре человека, а остальные толпились за открытой дверью в коридоре.
У генерала Васильева была привычка, поправляя обеими руками сзади халат, так, как это делают женщины с платьем для того, чтобы оно не измялось, садиться на койку к раненому, которого он осматривал.
Он присел на койку к Шевченко Павлу, осмотрел его ногу и тихонько прикоснулся холодным пальцем к изуродовавшему ногу рубцу, ощупал ребра подполковника Мелькевича, а затем подошел к койке Васьки Орлова и сел на нее так же, как садился на остальные.
– А этот молодой человек ходит? – спросил он тихим, скрипучим голоском.
– Так точно, ходит, – отчеканил начальник госпиталя.
– Что же с ним? – снова спросил генерал Васильев, обращаясь не к Ваське Орлову, а к начальнику госпиталя.
– Неправильно сложили кость в медсанбате. Ограничены движения. Однако, несмотря на наше предложение, товарищ старший лейтенант Орлов отказался от операции по устранению дефекта.
Генерал Васильев взял в свою маленькую ручку здоровенную Васькину лапищу, поводил ею вверх и вниз и, полуобернувшись в сторону свиты, сказал своим скрипучим голоском:
– Ну для чего же это? У молодого человека так хорошо срослась кость. – При этом он пальцем прощупывал место перелома. – Уже и костная мозоль образовалась. А вы предлагаете все сначала. По-моему, это совершенно ни к чему…
И вдруг сильным, неуловимым движением генерал дернул вверх свою худую ногу и двумя руками ударил Васькину руку об острую, дернувшуюся навстречу коленку.
Васька Орлов слабо ахнул и откинулся на подушки. А вокруг него уже суетились врачи, накладывали гипс, и, когда он очнулся, в палате уже не было ни генерала Васильева, ни его свиты.
– Вот так генерал, – сказал Васька. – Вот это, сволочь, хирург. Посмотреть на него – так он и мухи не прихлопнет, сил не хватит. А сумел мне одним ударом руку поломать. Вот что значит настоящий хирург.
И Васька засмеялся от удовольствия.
Чего он ей только не рассказывал, этот Васька Орлов. Вечером во время дежурства молодой врач Елена Павловна заходила в палату, и все уже знали, что она пришла к Орлову. Она присаживалась на койку, и Васька едва уловимым шепотом говорил и говорил о фронте, о боях, о человеческом благородстве, о любви, и она то тихонько смеялась, то всхлипывала.
А результат получился совсем не такой, какого ждал Васька Орлов, а прямо противоположный. Чтобы оттенить собственное благородство и собственный героизм, он все рассказывал о благородстве и героизме Шевченко Павла, и Елена Павловна глядела на Шевченко Павла удивленно и восторженно и все заговаривала с ним, а потом ночью целовалась с ним в кабинете дежурного врача, и он ничего не умел, а ее это трогало и восхищало.
Васька Орлов только крутил головой: «Ну и ну!»
– Вот и вышло, – сказал он Шевченко Павлу, посмеиваясь чуть нервно, – это я для тебя старался. Сам бы ты никогда не свалил такую березку.
Шевченко Павел смущенно отмалчивался.
Неожиданно его вызвал комиссар госпиталя и, недовольно похмыкивая и не глядя ему в глаза, стал говорить о том, что люди на фронте кровь проливают, а он тут безобразиями занимается, что если он не возьмется за ум и будет компрометировать – он сказал «комплементировать» – военных врачей и этим самым подрывать оборонную мощь нашей армии, то его выпишут из госпиталя.
На следующий день Шевченко Павла вызвала встревоженная санитарка, и в вестибюле, в уголке, где стояла большая, уже много лет назад засохшая пальма в огромной деревянной кадке, он увидел заплаканную Елену Павловну, которая сказала, что уезжает с мужем в Москву.
Кто-то прошел по вестибюлю, и Елена Павловна отвернулась, выдохнула «я не могу» и убежала в коридор. Шевченко нерешительно пошел за ней, но она исчезла. Таким и было их прощание.
– Да ты не грусти, – сказал Васька Орлов. – Я еще кому-нибудь расскажу про тебя. Хочешь – Шурочке?
Шурочкой звали самую красивую медсестру госпиталя – татарку по фамилии Гибайдулина, с черной косой, толщиной в руку, с быстрыми, словно только что вымытыми черными глазами.
– Хочу, – неожиданно для себя ответил Шевченко Павел.
– Ну и агитатор, – удивился Васька Орлов. – Не понимаю, для чего ты доложил тогда про кабана?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Павел Шевченко поежился. Бородка профессора Пушкарева щекотала ему грудь – профессор имел привычку выслушивать больных не стетоскопом, а просто ухом.
– Ну что ж, батенька, – сказал профессор. – Придется вам с недельку, а то и больше, полежать в госпитале. Просто отдохнуть. У вас совершенно истощена нервная система. И полный авитаминоз. Если не принять меры, вы расстанетесь с зубами.
– Сейчас – не до отдыха, – ответил Павел Шевченко.
– Эго все я, батенька мой, понимаю. Все для фронта, все для победы. Только пользы от вас слишком мало будет. Вы уже, наверное, и спать не можете… Ну сознайтесь – не спите ночами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11