Они догнали бредущую по дороге роту, генерал вышел из машины и вдруг обнял и поцеловал Шевченко Павла.
– Берегите себя, – сказал он. – Нужно выжить. Нужно встретить победу живым и целым.
Они простились. Шевченко Павел шел по мокрой дороге, глядя под ноги. Он думал о Владимире Павловиче Басенко. О страшной его смерти.
«Как же так, – думал Шевченко Павел. – Ведь он же был умным и ученым человеком. Как же не понимал он таких простых вещей. Ведь не мог он не знать слов Ленина о том, что при единстве действий пролетариев русских и украинских свободная Украина возможна, а без такого единства о ней не может быть и речи. Что же, не верил он этим словам? Считал, что Ленин – ошибается? Но ведь Ленин не ошибался. Это показала практика. И смерть Владимира Павловича тоже подтверждает безусловную правоту Ленина».
И еще он думал о Марии Яковлевне, и вспоминал округлое ее лицо с нежной и смуглой кожей, и улыбался нежно и преданно.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

– Здравия желаю!
– Здравствуйте.
Павел Шевченко показал рукой на низкое глубокое кресло с пюпитром у правого подлокотника. Капитан Устинов нерешительно посмотрел на кресло и вдруг спросил:
– Разрешите, товарищ полковник, повернуть немного это сооружение. Чтоб я был лицом к двери… Извините, но такая привычка. Иначе я не буду себя чувствовать свободно.
– Пожалуйста, – ответил Павел Шевченко, пожимая плечами.
Сам он сел на дурацкий пуф, предназначенный скорее всего для того, чтобы жительница этого номера, сидя на нем, могла надеть чулки. И вообще, это был нелепый номер в нелепой гостинице, с мебелью стиля «жакоб», с потертыми коврами и неистребимым запахом прогорклых жиров, входящих в состав кремов, которые втирали в кожу однодневные жительницы номера на протяжении многих десятилетий.
«Романтика разведки, – подумал Павел Шевченко. – Всегда сидеть лицом к двери. Всегда быть готовым к неожиданностям. И не скрывать это, а подчеркивать».
«Уж слишком аффектирует все это капитан Устинов, – думал он. – Слишком ровный пробор. Слишком бледное лицо. Слишком водянистые глаза. Слишком арийский вид. Слишком много орденских ленточек при погонах пехотного капитана. Нужно или носить другие погоны, или не носить ленточек. А так орденов – как у летчика».
И при первой встрече этот капитан с подчеркнутой и поэтому неестественной скромностью заметил о себе, что, когда немцы были под Москвой, он был под Берлином.
– Выпьете коньяку? – спросил Павел Шевченко.
– С большим удовольствием, – ответил Устинов. Павел Шевченко встал с пуфа, принес коньяк, налил в стаканы.
– Будем здоровы!
– Будем здоровы! – ответил Устинов. Они чокнулись и выпили.
– «Курвуазье», – сказал Устинов так, словно ему каждый день случалось пить французские коньяки. – Хороший коньячок. Но «Арманьяк», доложу я вам…
– Да, – неопределенно ответил Павел Шевченко, проникаясь все большей антипатией к этому самоуверенному капитану. – Так вот, я хотел расспросить у вас о Кристине Фитцджеральд. Откуда вы ее знаете?
– Она мне, можно сказать, жизнью обязана, – ответил капитан Устинов. – Отчаянная была девка. Мы тогда ее еле переправили. Она так отощала, что ходить не могла. И вообще, из этого бабского лагеря, из Равенсбрюка, не много побегов удалось. Я ее на руках унес. А теперь она, пожалуйста, опять поет.
– Почему она попала в лагерь?
– Муж у нее был еврей, немецкий еврей. Ну, а она – американка. Она оставалась подданной Соединенных Штатов. Немцы ее запроторили в лагерь потому, что она очень протестовала. В связи с мужем. В связи с тем, что его укокошили.
– Понятно, – сказал Павел Шевченко, со злостью отмечая про себя, что ему невыносим жаргон этого Устинова, для которого певицу с мировым именем в лагерь «запроторили», а мужа ее «укокошили».
– Прошу, – он плеснул в стаканы остатки коньяку – бутылка была початая.
– Будьте здоровы, – сказал Устинов.
– Будьте здоровы.
Собственно, он был очень обязан капитану Устинову и Кристине Фитцджеральд. Они помогли ему справиться с очень сложным заданием и в который раз прослыть у начальства человеком находчивым и сведущим в своем деле.
Устинов приехал в отпуск в этот маленький городок, где проходило совещание высоких руководителей, после проделки, о которой еще долго будут рассказывать легенды, – он выкрал из глубокого тыла генерала фон Штейна, провез его по всей территории, перешел с ним линию фронта и доставил генерала командованию. Здесь Устинов увидел Кристину Фитцджеральд. Ее привезли с собой американцы.
Она выступала в концертах. Кристина Фитцджеральд была очень хороша собой и отчаянно пила. «Я не хочу прийти в себя хоть на минуту, пока продолжается все это всемирное свинство», – говорила она о войне.
Устинову она очень обрадовалась. Капитан Устинов, хотя и был в отпуске, обратился в соответствующий отдел с запросом о том, как ему вести себя, и ему посоветовали почаще встречаться с Кристиной. Она прилетела на том же самолете, на котором прилетели люди, занимавшиеся не пением, а разведкой.
– Все они хорошие парни, – говорила Кристина Устинову. – Только Смит почему-то поменял фамилию на Кларк. А я считаю, что если уж менять фамилию Смит на другую, то хоть не на такую распространенную.
– Откуда ты знаешь, что он Смит? – спросил Устинов.
– А как же, – обрадовалась Кристина. – Мой старший брат учился с ним в колледже. О, его отец был большой шишкой. Еще в те времена он стоил четырнадцать миллионов. А сына зовут Бенджамин, но теперь он Кларк и меня не узнает. Правда, в то время, когда мой брат поступил в колледж, я была совсем пигалицей.
– Может, ты обозналась? – спросил Устинов. – Может, это другой человек?
– Да не другой. У него на попе веснушки. Я девчонкой видела это. Брат взял меня на бейсбол. И во время бейсбольного матча у него лопнула резинка и свалились трусы. Я даже помню, когда его день рождения, – как раз послезавтра, 11 апреля.
Устинов сообщил обо всем, что услышал от Кристины Фитцджеральд, и это было большой удачей для Павла Шевченко.
Вторую неделю он и его начальник генерал Агафонов ломали головы над тем, как избавиться от Кларка. Кларк не был рядовым разведчиком. Он был крупным волком. За несколько дней он успел сделать то, на что и в нормальных условиях потребовались бы месяцы. Он налаживал агентуру и нацеливал ее на будущее.
И тут сама судьба подсунула Павлу Шевченко хороший шанс. Был у него портсигар палехской работы. Тройка. Писал ее, может быть, и не сам Баканов, а кто-нибудь из его учеников, но подписано было Бакановым. Американские и английские офицеры передавали этот портсигар из рук в руки и только ахали и прицокивали языками.
И вот 11 апреля за ужином, за общим табльдотом в присутствии американских и английских офицеров, полковник Павел Шевченко, – в общественных местах он появлялся в погонах старшего лейтенанта, – обратился к капитану Кларку, который, очевидно, был тоже по меньшей мере полковником:
– Хочу вас поздравить и вручить вам от всего сердца подарок.
И он протянул Кларку свой палехский портсигар, на котором, отчаянно запрокинув змеиные головы, завив кольцами тонкие шеи, рвалась в снежную даль бакановская тройка.
– О, спасибо, – удивился Кларк. – От такой прекрасной вещи я не могу отказаться. Но с чем вы меня поздравляете?
– Ну хоть бы считайте, к примеру, с днем рождения, – ответил Павел Шевченко, подошел к лейтенанту Плесси и заговорил с ним о погоде.
На следующий день Кларка отозвали. Павел Шевченко хорошо представлял себе, как долго придется этому Кларку-Смиту писать объяснения о том, почему советской контрразведке известен его день рождения, с кем из русских он встречался, кому рассказывал о себе такие подробности, и как этот Кларк-Смит будет теряться в догадках, и как на этом с карьерой его будет уже покончено.
Павел Шевченко не жалел об этом. Про себя он даже любовался этой историей, как изящной и точной операцией, которая позволила бескровно и тихо решить вопрос, требовавший иногда выстрелов или автомобильных катастроф. И все же сейчас, когда против него в глубоком кресле с пюпитром на правом подлокотнике сидел капитан Устинов и попивал коньяк из тяжелого, видимо, предназначенного для пива стакана, ему было неприятно. Он бы и сам, возможно, не смог сформулировать, что именно не нравилось ему в этой истории, но что-то такое было, какая-то неприятная деталь.
Павел Шевченко вспомнил, как давно, казалось, целую жизнь назад, он вошел во двор тринадцатого киевского детского дома и спросил у женщины в сером длинном халате с эмалированным ведром в руках, можно ли вызвать Шевченко Павла. Женщина ответила, что Шевченко Павел болен, что у него воспаление легких. Он вспомнил, как однажды он, Павел Шевченко, думал, что самым лучшим выходом для него было бы, если бы Шевченко Павел умер от болезни. И как в библиотеке он нашел в учебнике главу о воспалении легких. Там эта болезнь называлась пневмонией.
Но теперь он уже не желал смерти Шевченко Павлу. Снова и снова он думал о том, что они с этим парнем связаны не только именами. А и еще чем-то более значительным. Судьбами.
К вечеру к Павлу Шевченко пришел майор Кустов из их группы. Явился он неожиданно и торопливо сказал:
– Вы уж извините, но странное совпадение. Думаю, вам будет интересно.
Майору Кустову было уже под пятьдесят, но выглядел он, как подросток, – маленький, быстрый, худой, как спичка, с маленьким некрасивым лицом, которое украшали только небольшие умные глаза.
Кустов был видным специалистом. Он родился глухим. Уже взрослым его долго, лечили. Хирургическая операция вернула ему слух. Он на расстоянии, а при наличии соответствующей оптики и на очень большом расстоянии, по движению губ понимал все, что говорил человек, за которым он наблюдал. Он понимал по движению губ по-русски, по-немецки, по-английски, по-французски, по-польски, по-болгарски и по-чешски. Это был редкий специалист, и Павел Шевченко недавно провернул с майором Кустовым удачную и полезную операцию.
– Видимо, у вас на Украине фамилия Шевченко встречается так же часто, как у нас – Иванов. – Майор Кустов был ленинградцем. – Шевченко присвоили Героя. И тоже Павлу Ивановичу. И тоже – киевлянину. Посмертно. Вот о нем корреспонденция в «Комсомолке». С фотографией.
Павел Шевченко внимательно всматривался в газетную неясную фотографию. Невольно он искал сходство с собой. Но сходства не было. Ни малейшего. Детское лицо с большим, картофелиной, носом, с прямыми, плохо постриженными волосами, в гимнастерке с лейтенантскими погонами.
Он прочел небольшую заметку, подписанную фронтовым корреспондентом К. Григорьевым. В корреспонденции говорилось, что рота залегла перед немецким дзотом, отстреливавшимся точными очередями из двух пулеметов. Один за другим падали солдаты, сраженные меткими выстрелами. И тогда лейтенант Шевченко в рост, лишь слегка пригнувшись, добежал до дзота словно заговоренный. И бросил связку противотанковых гранат. Его разорвало на куски, а дзот умолк.
– Да, – неопределенно сказал Павел Шевченко. – Шевченко у нас распространенная фамилия… Жалко лейтенанта, – продолжал он с тяжелым вздохом, так, словно в самом деле брата потерял. – Хоть бы скорее все это закончилось. Давайте, – неожиданно для самого себя предложил он, – по рюмочке. За упокой души. За вечную память.
Они выпили по рюмочке «за вечную память» и по второй – за Победу. Майор Кустов ушел.
Павел Шевченко снова и снова всматривался в газетную фотографию. Ему было необыкновенно грустно и больно.
«Как это говорила жена начальника училища Марина Александровна? – думал Павел Шевченко. – Что-то такое про два названия. Что все в мире имеет два названия. Вот и мы с Шевченко Павлом для меня имели два названия: я – Павел Шевченко, а он – Шевченко Павел. Но Марина Александровна врала. Два названия всему на свете нужны тем, кто спит на постели мужа с другими мужиками… Как она тогда говорила? «Любовь и похоть, трусость и осторожность». Таким людям это нужно, чтоб было не так противно. А в самом деле всему на свете есть только одно название. Точное. Настоящее. Правде не нужны два названия».
Он налил себе еще рюмку водки, выпил, не закусывая, только запил водой.
«Надо воевать, – думал Павел Шевченко. – Надо жить. Надо не просто жить, а еще и дожить. До другого времени. Без двух названий. До времени, когда одного и того же человека не будут вслух называть «гениальным вождем всех времен и народов», а про себя тираном и убийцей. Когда не будут писать в газетах «высшая форма социалистической демократии», а на бумагах с грифом «совершенно секретно» – приговоры ни в чем не виновным людям. Надо жить. И верить, что наступит такое время».




1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11