Андрей поднялся на смотровую площадку убедиться, что все уязвимые для бури предметы убраны. Надвигающаяся перед тучей стена пыли сильно напоминала фронт ударной волны из фильмов об испытаниях ядерных бомб, хотя двигалась помедленнее. Он поспешно спустился и прошел к своему вагончику. Серо-желтая стена пыли достигла лагеря, и крайние постройки исчезли из виду. В последний момент Андрей увидел под навесом, окружающим вагончик, силуэт Авы, которая взялась неизвестно откуда. Он без рассуждений взял ее за руку, и она с готовностью скользнула внутрь. Дверь захлопнулась, и сразу снаружи завыло и засвистело, за окном взвилась пыль, и в комнате наступила полная тьма. Они стояли прижавшись, трогая друг друга руками и осторожно целуясь. Первые капли ударили по железной крыше, и через секунду дождь загрохотал так, словно по крыше мчался товарный поезд. Разговаривать было совершенно невозможно, да и не нужно. Буйство стихий снаружи странным образом соответствовало тишине и нежности происходящего внутри, где возникли удивительный уют и согласие. Они долго, не торопясь, изучали друг друга. Они попали в волшебный мир, где все возможно, где все получается, где все подходят друг другу, где все понимают друг друга. Попозже они смогли что-то видеть: дождь слегка ослабел, и за окном сверкали молнии с частотой лазерного шоу на дискотеке, но разговаривать было все равно нельзя из-за непрерывного грома. Андрей выглянул в окно, при свете молний он увидел бурлящие водяные потоки вместо земли. Было ощущение всемогущества и преодоления законов природы. Как два существа, не имеющие в культуре ничего общего, могут так идеально соответствовать друг другу? Он вспомнил вдруг заметку из раздела «в мире науки», что все человечество произошло от одной женщины, жившей пятьдесят тысяч лет назад.
Буря стихла. Ава убежала под утро, чуть начало светать. Андрей не мог спать. Он гулял по поселку, вдыхая непривычно чистый после дождя воздух и старательно контролируя себя, чтобы не запрыгать, как первоклассник. В его африканской жизни появилась положительная эмоция.
В конце рабочего дня Андрей сел за руль «Тойоты» и поехал на нижний полигон. Все женщины с любопытством уставились на него, кроме Авы, которая старательно смотрела в другую сторону. Он подошел к ней, поцеловал, подождал, пока она закончит работу, сполоснется от глины, соберет свои многочисленные калебасы. Потом взял ее за руку, посадил в машину и отвез к себе в дом.
В его узконаправленной жизни, всецело посвященной полигону, появились новые смешные заботы и хлопоты. Ненавидя всей душой аптечные резинки, он, однако, не мог преодолеть медицинских страхов. Выручил доктор, который сам эти страхи старательно культивировал среди российского персонала участка. По собственной инициативе он свозил Аву в Кайен, где прогнал через все анализы, и, вернувшись, весело сказал:
– Развлекайтесь. Ваша девушка чиста, как полевая лилия.
Вначале он подсознательно боялся, что между ими возникнут гигиенические проблемы. Оказалось – ничего подобного. Ава много и тщательно заботилась о чистоте и с огромным удовольствием осваивала всякие пены и шампуни, которые стали ей теперь доступны. Ее кожа была всегда прохладной и чистой, дыхание свежим, и от нее никогда плохо не пахло. Даже в жаркие душные ночи, когда, занимаясь любовью, они буквально плавали в поту, ее пот был чистым, как морская вода. Андрей добился, чтобы Ава прекратила работу на полигоне, и она стала проводить большую часть дня в поселке, хотя каждый день навещала свою семью в деревне. Она не любила общепринятых веревочных тапочек, и почти всегда бегала босиком, ему нравилось трогать подошвы ее ног, сухие и гладкие, как будто выточенные из дерева и отполированные. Ходить в участковый душ и столовую она отказалась, к тайному облегчению Андрея, и занавесила часть террасы возле вагончика, поставив там бочку и ведра. Андрей и сам с удовольствием споласкивался там, чтобы не тащиться в душ по жаре. Под навесом Ава завела еще железную сонгайскую жаровню для древесного угля, какие-то припасы. Хотя больше всего она любила дешевую бакалею, которая продавалась в лавочках в Кундугу: сардины, сгущенное молоко, кофе, печенье. Как все африканцы, она обожала прохладительные напитки, которые Андрей всегда теперь всегда держал в холодильнике, а табака и алкоголя для нее не существовало.
По вечерам в его комнате начинались феерические праздники: сверкающие люстры, оркестры, фонтаны, цветомузыка, салюты, шампанское. Конечно, реальные декорации были более скромными, но, если бы все перечисленное существовало наяву, вряд ли его ощущения были бы сильнее. Все его пять чувств жили с максимальной возможной нагрузкой, и ему казалось, что пропускная способность его нервной системы исчерпана и большего количества счастливых ощущений просто не может быть. Судя по беззаветной страстности Авы, ее счастливым судорогам и повизгиваниям, ее ощущения были сходными. Некий окрыляющий дух явился ему в это время. Андрей походя решил несколько давних технических и организационных проблем на полигоне, сумев увеличить добычу и сократить расходы, и даже заслужил похвалу Алиевича по рации. Он взял у Кулибали несколько уроков языка мандинго, запоминая все спервого раза и безошибочно. Он освоил даже неевклидову сонгайскую арифметику, основанную на местной денежной системе: двадцать пять франков, два раза по двадцать пять франков, три раза по двадцать пять франков и так далее. Через короткое время они с Авой имели собственный язык, в котором были смешаны сонгайские (то есть мандинго), французские, русские, а также только им двоим известные слова. Язык этот стремительно развивался и дошел уже до возможности выражать простые абстрактные мысли. Теперь они могли рассказывать друг другу о своей жизни, правда, не будучи стопроцентно уверены в адекватном понимании.
Впоследствии этот реальный языковый опыт сильно мешал Андрею смотреть фильмы, где индейский мальчик легко подслушивал разговоры белых негодяев у костра, а Зена, королева воинов, вступала в живой диалог с представителем любого народа и племени, встретившемся на ее боевом пути. Он чувствовал раздражение, совершенно бессмысленное в адрес условного искусства, вспоминая, что в Сонгае, например, жители северных и южных провинций практически не понимают друг друга.
Ава вполне отдавала себе отчет в том, что она отличается от других девушек, и знала, почему. Она была любимой дочерью от второй молодой жены отца, пожилого зажиточного крестьянина. В детстве любовь отца избавила ее от ношения на голове воды из колодца и дров из леса, от таскания на спине младших братьев и сестер, и ее фигура осталась нерасплющенной. Отец давал ей мясо и рыбу со своего личного стола вместо грубой, жвачной деревенской пищи, отчего ее талия осталась тонкой, а ум – острым. Она не ходила в школу, поскольку таковой в деревне не было, а местный мулла обучал арабской грамоте только некоторых мальчиков. Естественно, она была обучена ведению домашнего хозяйства, и ее судьба была предопределена: замужество, материнство, кухонный очаг, старость в тридцать пять лет и так далее. Эта предопределенность угнетала ее, она хотела чего-то, чего не было в ее языке, и что Андрей про себя называл романтикой. Она хотела петь, танцевать и наряжаться, и в шестнадцать лет упросила отца отпустить ее добывать золото. Отец пристроил ее в хорошую, удачливую бригаду, она жила в старательском лагере, таскала грунт из шурфа, промывала его в ручье. Она не должна была приносить деньги домой, в доме был достаток. Золото давало ей независимость, она могла сама покупать себе прически, украшения, распоряжаться своим телом в соответствии со своими симпатиями. Африканская мораль дает свободу молодым женщинам, а международная организация «планирование семьи», проникшая в Сонгае повсюду, позволяет пользоваться этой свободой безопасно и практически бесплатно (в Россию эта организация не была допущена православными фундаменталистами). Ее довольно широкий кругозор был сформирован скитаниями со старательской бригадой и неизбежными при этом встречами и разговорами. Еще она подолгу рассматривала обрывки иллюстрированных журналов, попадавшие ей в руки в качестве оберточной бумаги. Телевизора она не видела никогда. Хотя в последние годы сонгайские крестьяне научились подключать черно-белые телевизоры к автомобильным аккумуляторам, в здешние деревни телевизионные сигналы не доходили.
При этом Ава не была, что называется, «дитя природы». Ее мир был освоенной, культурной средой, такой же, как мир горожанина. Вот поле, где растет еда, вот река, где ловят рыбу и стирают белье. Вот дом, огород, дороги, тропинки, ручей,где добывают золото, лес, куда ходят за дровами и дикими фруктами. Остальная природа для нее не существовала. Неподалеку от участка и от деревни поднимался грандиозный обрыв – граница скалистого плато, которое тянулось отсюда на сотни километров к западу. Поскольку ничего специально полезного на этом плато не было, Ава там не бывала и бывать не собиралась. Как– то в выходной Андрей по российской привычке вывез ее на пикник в лес. Эта идея вызвала ее настороженность с самого начала, когда же она поняла, что Андрей собирается просидеть у костра часть ночи, то пришла в ужас и решительно потребовала отправляться домой. Андрей вспомнил тогда часто виденную им сцену сломанного автобуса на дороге. Водитель и пассажиры всегда спали прямо в дорожной пыли, так сказать, на окультуренном пространстве, и никогда – на придорожной траве.
К собственному удивлению Андрея, происходящие бурные события не повлияли на его чувства к жене и к семье. Он по-прежнему периодически звонил домой, живо интересовался делами детей и искренне утешал тоскующую, впрочем, привычную к разлукам жену. Он до сих пор прекрасно помнил счастливые дни их медового месяца, а с годами их отношения стали только глубже. Они с женой стали как бы единым нераздельным существом, где каждый из двоих мог ощущать и чувствовать, огорчаться и радоваться за другого. Нынешняя страсть Андрея к Аве не затронула его домашнего достояния, оно подпитывались из каких-то других, дополнительных источников, чем прошедшая через годы его любовь к жене, а он прислушивался к себе в этом отношении очень внимательно. Любовь не оказалась некоей постоянной величиной, вынужденно разделяемой между несколькими потребителями. Даже наоборот, он был страшно благодарен за то, что ему вроде бы как было позволено это увлекательное приключение и знал, что по приезде домой это чувство благодарности сумеет выразить себя. То есть получалась как бы чистая прибыль из ничего, ситуация, где все участники треугольника приобретали, и никто не терял. Он не улавливал в себе никакого намека на желание расстаться с женой и остаться с Авой, причем даже без участия чувства долга. Просто это было бы так же нелепо, как бросить свой дом в России и поселиться в африканской деревне. Правда, здесь подстерегала мысль, что все это не вполне честно по отношению к Аве… Дальше он не рисковал задумываться, возвращаясь к прекрасному сегодня.
Существующая ситуация имела еще одну занозу, побольше. Господствующая в России мораль, циркулирующая строго внутри мужского сообщества, позволяет и иногда одобряет любовные приключения, но категорически запрещает приносить боль жене и детям. С этой точки зрения он совершал скорее доблестный, чем предосудительный поступок. Однако, Андрей считал себя христианином. А с религиозной точки зрения он недвусмысленно совершал смертный грех. Обойти запрет было никак нельзя. Никакие софизмы типа: «Всем хорошо и никому не плохо» и ссылки на географическую удаленность супругов не могли поколебать категорического: «Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его». Вдобавок, ситуция неминуемо влекла за собой ложь. Любой малейший намек на происходящее здесь вызвал бы дома слезы, истерики, сердечные приступы и разбитую жизнь, причем жена, может, была бы и рада этого не делать, но не смогла бы. Поэтому все можно было только яростно отрицать до последнего дня, значит, находиться всегда в стране лжи, отец которой, как известно, есть диавол. Пока что Андрей, как множество мужчин до него, отделался невнятной отговоркой, что инстинкт, в него вложенный, слишком силен, что Бог все знает, понимает и простит, а там как-нибудь.
Воспитанный, как все в советском обществе, в нерассуждающем атеизме, Андрей годам к тридцати склонился к вере. Началось все с нескольких разбросанных по его жизни случаев. Дело в том, что избранная профессия иногда приводила Андрея то под горный обвал, то на плот в бушующей реке, то на таежную дорогу в метель, и несколько раз по всему ходу обстоятельств он должен был погибнуть, но не получил даже царапины. В какой-то день он вспомнил все эти случаи сразу и увидел в них внешнее вмешательство, постороннюю добрую волю, спасающую его в нарушение его собственных планов, ведущих его к гибели. Одно вмешательство было особенно бестактным и грубым. Он шел в горах поперек склона по ровной удобной тропе, протоптанной снежными баранами, и вдруг ни с того ни с сего, что называется, на ровном месте, подвернул ногу и с размаху сел на тропу. Передохнув и помассировав сустав, он посмотрел вперед, и обнаружил, что следующий шагом он должен был наступить на узкий язык льда, пересекавший тропу, что-то вроде наледи от замерзшего ручейка. Гладкая плотная ледяная дорожка, чуть припорошенная пылью и оттого невидимая, по которой он бы неминуемо соскользнул, круто спускалась по склону и десятью метрами ниже выбрасывала его со стометрового обрыва, на острые зубья скал. Так что Андрей имел основания считать свою жизнь уже несколько раз кем-то себе подаренной. Тогда он зашел в церковь поблагодарить, а церковь встретила его таким ощущением тепла и уюта, что он захотел прийти еще. По совету подошедшего к нему священника он стал читать Евангелие. Чтение это оставляло у него странное чувство подлинности и надежности. Потом ему пришло на ум такое простое рассуждение: «То, что Бог существует, конечно, точно не доказано. Но и точно не опровергнуто. Почему же я веду себя так, будто точно знаю, что Его нет и этим подвергаю серьезному риску судьбу своей души? Жить с учетом того, что Он есть, в конце концов, не так уж трудно, а выиграть можно много».
Поэтому он стал заходить в церковь, котрая каждый раз встречала его ощутимо рассеянной в воздухе любовью, поощряя приходить еще. Правда, он остался, скорее, на пороге, чем вошел. Иногда посещал церковь, иногда молился, иногда читал Евангелие, иногда помогал кому-то. Впрочем, и это уже выделяло его из стройных рядов советских людей. В артели, за то, что он уклонился от каких-то совместных похождений к девочкам, он на время получил кличку «Отец настоятель», а однажды на него пришла какое-то представление из КГБ, и парторг объединения «Тунгусзолото» выговаривал председателю артели:
– У вас человек, который посещает церковь, находится на руководящей работе! Имеет доступ к золоту!
Председатель Андрея любил и притворился идиотом, как он часто делал при контакте с идеологическими работниками:
– Да на какой руководящей? Да он из котлована не вылезает. Всегда в тайге, в грязи, по колено в воде. Да его ниже загнать просто некуда! – отвечал он. Тем дело и закончилось.
Выросший в атеизме, Андрей был верующим, только когда помнил об этом, а помнил он не всегда. Скажем, когда он оказывался перед сложной проблемой, он сначала пытался ее решить чисто материальными средствами и, лишь исчерпав их, зайдя в тупик, вспоминал, что есть еще молитва. Для его новой подруги, наоборот, вера была естественной, как дыхание. Ава выросла в состоянии неукоснительной религиозности. Бог для нее был реальностью, такой же, как дом и семья. Она помнила о Нем постоянно, и обращалась к Нему за поддержкой в большинстве жизненных ситуаций, в самых обычных делах. Ее моральный кодекс был прочен и прост: то, что Бог хочет, хорошо. То, что Бог запрещает, плохо. Для нее в отношениях с Андреем не было сомнительных моральных моментов – сама она не имела мужа, а мужчинам законы ислама позволяют иметь несколько женщин. Она спокойно говорила: «Я люблю твою жену, люблю твоих русских детей. Я им ничего плохого не желаю, я тебя у них отнять не хочу, я за них Богу молюсь. Когда-нибудь ты меня оставишь, и к ним уедешь».
Хотя они принадлежали к разным религиям, никакого противоречия на этой почве между ними не возникало. Андрей, привыкший, как все российские телезрители, что под крик «Аллах акбар» положено размахивать автоматами и палить в воздух, был немало удивлен, узнав, что это мирный клич, означающий всего лишь «Господь велик». С другими окружающими его мусульманами у него тоже не было проблем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22