Я жил темно и негуманно.
Но,
где б ни шла моя стезя
Ты
появлялась из тумана,
чернильным пальчиком грозя.
Всегда,
в квадратах черно-красных,
твой облегала стан легко
та кофта,
вязана прекрасно
твоею собственной рукой...
Кое-что я успевала связать общежитским друзьям тоже, но в основном они брали мой свитер с квадратами, когда шли на свидания. Но однажды Валя Досужая дала мне взамен свитера свой модный строгий портфель. С ним я и отправилась в гости к Теслерам. За мной начал ухаживать один из братьев - Вадик, из СТЭМовской компании (СТЭМ - студтеатр эстрадных миниатюр). А отец семейства был знаменитым адвокатом. КОЛЛЕКТИВ (так полуиронично называли мы свою группу) меня долго готовил к первому походу в ДОМ. "Горланя, учти: скромные нравятся всем мамам!" Я купила серую ткань и поехала к Гале Ненаховой - за ночь мы сшили платье. И вот вхожу - папа-Теслер помогает снять пальто, а Вадик сразу бухает:
- Чей это у тебя такой красивый портфель?
Я хвать свое пальто с вешалки и бежать! Холерик - слишком велика скорость прохождения нервного импульса (поэтому и с экзамена тогда чуть не убежала). Вот пешком несусь в общежитие - метель, переметы снега через всю улицу Ленина, языки сугробов... Это жизнь показывает мне язык! "Не бери никогда чужие вещи! Портфели красивые". В комнате меня начали стыдить: КОЛЛЕКТИВ готовил операцию, а ты... Иди и позвони Теслерам! Я спускаюсь на вахту, волнуюсь, но делаю вид, что щебечу:
- Вадик, Саша?
- Нет, это бабушка.
- Извините! - кладу трубку (юмор ситуации сбил меня, а то... жила бы сейчас в Америке, где давно милые Теслеры. Но что бы я там делала - в Америке-то?).
К слову я рассказала на другой день про портфель почему-то Юзефовичу. Леня сразу откликнулся:
- Слушай, Нинка, если тебе что-то нужно будет, ты мне скажи, ладно?! Я напишу поэму и куплю тебе все необходимое.
Он уже поместил стихи в пермском альманахе "Молодой человек" - об этом все знали. Но впервые я услышала, что за литературу платят. И с этого дня начинаются мои публикации в гонорарных изданиях, то есть в пермских газетах (эссе о галерее или репортаж о театральной весне).
Как раз во время той студенческой весны и разразился скандал. Раскованность друзей во время подготовки к смотру филфака настолько на меня повлияла, что я была в полном благорастворении. В общем, написала кучу листовок и разбросала их по залу во время нашего концерта - несколько взмахов руками, и над головами зрителей закружились мои невинные лозунги: "Все баллы будут в гости к нам!" или "Глокая куздра победит!"... И тут началось: факультет оштрафовали на сколько-то баллов, победа, помахав моими листовками, уплыла к историкам. Ну а меня затаскали по комитетам и парткомам, комиссиям и прочее.
Прошлое так же непредставимо, как и будущее. Кто не жил в те годы, уже и не вообразит, как это было страшно. Я сейчас-то понимаю: всех испугало само наличие ЛИСТОВОК. Сегодня она их здесь, на концерте, а завтра где разбросает?!. У слова "листовка" - явный ведь политический оттенок. И вот тогда я поняла: свободы нет - есть раскованность, но и только. По диким полям зазеркалья я бродила одна - от меня все отвернулись.
В свою аудиторию я боялась войти: ее распирало плотными индивидуальными энергиями. Столько личностей, все острят, разыгрывают друг друга. Цветение личностей, но для меня места нет. (Когда я мысленно вхожу в ту же аудиторию сегодня, то вижу уже не цветы, а плоды: эти стали писателями, те - издателями, третьи - директорами школ, известными политиками, знаменитыми журналистами.)
В приступах одиночества я садилась в третий трамвай и ехала - обычно до Разгуляя. Плакала, уткнувшись в заднее стекло, чтобы никто не заметил. (И вдруг, в 1988 году, я - в поисках лекарства для Агнии заблудилась в метель в десяти метрах от аптеки - смотрю: место то самое, где я рыдала от одиночества, а сейчас я чуть не плачу от того, что слишком востребована, много нахватала на себя, не справляюсь.)
Даже общежитские косились на меня, и тогда я уходила вечерами в холл вязать новый свитер. Свитер получался дико желтый - в черную полоску, как оса. Стала я хуже за эти дни? Или просто тогда в продаже оказались лишь такие цвета ниток?
- Паучок, привет! - говорила я появившемуся насекомому. - Они же могли весело в стенгазете меня изобразить: мол, если все будут листовки разбрасывать, то мусору-то, мусору-то сколько в зале накопится! А они...
Паучок уполз по своим делам.
Со мной даже перестал здороваться Леонид Владимирович Сахарный, руководитель "Кактуса" - нашего филологического театра сатиры. (За тридцать лет до "Кукол" Шендеровича он ставил "Идиота" и "Обломова", "Вишневый сад" и "Преступление и наказание". Конечно, на студенческом материале.) Он брал меня зимой в диалектологическую экспедицию в Акчим. В Красновишерске Леонид Владимирович купил и подарил мне синий том Цветаевой, а вот уже ходит мимо меня с какими-то рогами во взгляде.
Как же все утряслось? А вот... поместила я в стенгазете филфака "Горьковец" (поверьте - тогда такие вещи значили больше, чем официальная пресса!) юмореску. Просто собрала всякие объявления в буфете, в общежитии и т.п. "Б. Сладкая - 15 коп." (булка сладкая, что бы вы ни подумали). И после лекций иду в общежитие (мы учились во вторую смену), а Вера Климова: "Закатец какой миленький! Горланя, давай прогуляемся немного!".
Вера была у нас лидером. И снова все стали со мной милы! Сахарный подошел с улыбкой:
- Нина-Нина, ну почему вы не посоветовались со мною насчет листовок?!
- Буду советоваться всегда! - поклялась я.
- Тогда что - едем летом в Акчим?
- Но у нас же фольклорная практика.
- А я договорюсь - вам зачтут.
Кафедра составляла полный словарь одного говора (деревни Акчим). Экспедиции стали моей страстью. Мы записывали все вручную, еще не появились диктофоны.
- Я - БЕЗ УВЕЛИЧЕНИЯ - видная была девка.
Так и нужно - точно - передать в транскрипции: "без увеличения", хотя ручка сама норовила вывести: "без преувеличения". В общем, я навсегда научилась СЛУШАТЬ. Печатала в Словарном кабинете статьи - входит Вася Бубнов:
- Салют! Что, науку двигаешь взад-вперед?
- Садись, Василий.
- Ну, как в Акчиме? Все говорят по-акчимски? (Читает статью.) "Воткнуть поместить острым концом куда-либо с силой..." И вы такое пишете, Нина? Вредная у вас работа.
Юмор юмором, но однажды Акчим спас меня. Разгорелся очередной скандал, хотя я ни в чем не провинилась. Один друг подарил мне икону, так называемую "краснушку". Богородица смотрела печально, но в то же время улыбалась чуть-чуть, словно говоря: "Все будет хорошо". Я радовалась, что у меня есть старая икона, но... почему-то поставила ее на полку в комнате общежития. Наивно полагала, что там она в безопасности. А наш комендант ночью вошел и взял Богородицу! Мы проснулись, когда он уже выбегал.
Меня при этом обвинили в религиозной пропаганде. На самом деле икона просто нужна была ректору (мода такая появилась). И чтоб узаконить воровство, раздули скандал. Но уже весь факультет - за меня. Деканом тогда как раз выбрали Соломона Юрьевича Адливанкина. Соломон-мудрый, звали его мы. Он лично продиктовал мне текст объяснительной записки: мол, Богородицу подарили в Акчиме и я хранила ее КАК НАУЧНЫЙ ЭКСПОНАТ ИЗ ИСТОРИИ НАРОДНОГО БЫТА. Во как! И хотя меня снова изрядно потаскали по комиссиям, но из вуза не исключили.
После, когда Сахарный распределял меня к себе на кафедру, то бишь в лабораторию при кафедре, ректор хмыкнул: да-да, помню ваше увлечение историей народного быта. И подписал документы. А как не помнить - икону он видел каждый день! Говорят, Богородица висела у него дома на самом видном месте.
В те годы в столице нашей Родины КГБ разогнал один литературный салон (профессора Белкина), и в Перми оказалась яркая шестидесятница, которая у меня в "Любови в резиновых перчатках" названа Риммой Викторовной. Свое отчество я подарила героине, потому что безмерно-горячо-чисто восхищалась ею в жизни. На факультете появился лидер! Составлялся сборник, где была статья о стиле Солженицына. И тут началось... Коммунистическая кукушка уже по-сталински куковала. На Р.В. покатился вал выговоров. Мы все понимали. Более того боготворили Р.В. (да простится мне это словоупотребление). Но однажды на третьем курсе плохо приготовились к практическому занятию по русской литературе.
- Третий курс - это еще не поздно... Можно успеть сменить профессию! горько заметила она, и с тех пор Бахтин и Лотман были выучены нами так, что потом любовь к ним по крови передалась нашим детям.
Сейчас уже трудно представить, как Лотман и Бахтин влияли на наше поколение. Я молилась на народно-смеховую культуру вплоть до тех дней, когда уверовала в Бога, вставляла тоннами ее всюду. Низ - начало рождающее? Значит, будет много низа... Частушки ("Фиолетова рубашка, фиолетовы портки, а в портках такая штука, хоть картошку ей толки") мною записывались - на засолку. Слова Лотмана о том, что множество прочтений - залог художественности, пошли сразу в вену...
Я каждый год летала в Ленинград - в Эрмитаж и Русский музей, где в первый раз даже расплакалась - перед "Весной" Борисова-Мусатова. Там одуванчики напомнили мое детство, любимую поляну. О, моцартовский воздух полей моего детства (такая фраза в тот миг поплыла почему-то в воздухе). Я подружилась с Калерией Самойловной Крупниковой, блокадницей, поверившей в мое будущее (искусствоведа). Помню, в первый раз прилетела на выставку Пикассо и сразу ринулась в Эрмитаж. Лишь вечером пошла по Невскому искать ночлег. Во дворе сидели женщины - одной из них и была Калерия Самойловна. Я показала свои нехитрые доказательства благонадежности: студенческий, авиабилет из Ленинграда в Пермь, открытку Пикассо, купленную на выставке, и записную книжку.
- Можно, я прочту на том месте, где открою, и все - приму решение? спросила Калерия Самойловна.
От нее шли волны спасения, и я - конечно - протянула свою записную книжку. "Голубой период Пикассо! Если дома повесить репродукцию, то на мужа никогда не закричишь и ребенка не отшлепаешь". (Комментарий из 2001 года: опыт показал, что эти сладкие пророчества не сбылись в моем случае, но зато тогда они дали мне пропуск прямо в сердце дорогой Калерии Самойловны.)
С живописью связана еще одна моя большая дружба. На четвертом курсе я узнала, что родители переехали в город Белая Калитва Ростовской области. Псориаз легче переносится, когда человек много загорает. И вот я в первый раз поехала в Калитву - с пересадкой в Москве. В столице первым делом бегу, конечно, в магазин "Дружба" (книги стран социализма). Там я и познакомилась с Таней Кузнецовой. Мы рядом рассматривали альбом югославских примитивистов. Таня - генеральская дочка, и ее мама часто потом говорила гостям (на дне рождения Тани - я ездила порой специально в марте):
- Вы только представьте себе: Танечка с Ниночкой познакомились в книжном магазине! (И так год за годом.)
Таня вышла замуж за Сережу Васильева, и эта семья украшает мои московские дни до сих пор.
Это случилось на четвертом курсе - я полюбила. Когда на часах моей судьбы было без пятнадцати минут ЛЮБОВЬ, мне казалось, что ее уже не будет никогда. Любовь представлялась возможной невозможностью.
Она легла в основу повести "Филологический амур" ("Филамур"), которую в Перми почему-то зовут "Филологический Орфей". Но в ней - не все. И дело не в том, что во времена застоя я не могла изобразить интимных сцен (ничего такого и не происходило - мы ведь тогда были очень целомудренными)... Просто повесть написана в тридцать лет, а что я в том возрасте понимала-то!
Ну, разумеется, "Скворушка" был добр, умен и смугл, как Шаевич-Шалевич, но дело не в этом. Таких я встречала уже достаточно. Все началось с пустяка - с имени! За месяц до встречи я покупала у ЦУМа пирожки с печенью (они продавались только в этом единственном месте Перми), и цыганка буквально насильно нагадала мне, что скоро-скоро ("Жди, дарагая...") Виктор посватается ко мне. А я тогда еще подумала: ни одного Виктора нет у меня среди близких знакомых.
Эх, цыганки, хэппиологи, счастьеведы! Счастье наше в том и состоит, что жизнь к вам не прислушивается. Да и чтоб физик на лиричке женился? С чего бы это...
Боже мой, да какое счастье, что не женился! У меня ведь руки дрожали всякий раз, когда я собиралась на свидание. А вдруг он не придет? Всю жизнь бы и ходила с дрожащими руками, в рот бы милому смотрела... Нет, никакой свободой тут не пахло даже, ровно наоборот - я стала б рабой любви. Это была пытка счастьем.
И в тот миг я сформулировала: Витя был моим наваждением. Настолько ослепительными оказались чувства - ослепили так, что я буквы не различала в учебниках, не могла заниматься, и все тут. Наконец - объяснение. Какие-то смешные клятвы... Подсознание, к ноге! Ни слова о клятвах моих! Ведь сейчас-то я знаю, что это было - наваждение.
И вскоре случилась нелепая, детская ссора. Почти из-за ничего, но Витя к ней отнесся так серьезно. Я унижалась, просила простить меня, ничего не срасталось, однако...
Когда я узнала, что он женился, шла полубезумная: жизнь-то кончена! Честно, так казалось.
Без сознания, без сознания,
Я, не зная куда, бреду,
Ноль внимания, ноль внимания
Все вокруг на мою беду...
(Бедная атеисточка - не знала тогда, что можно попросить у Него помощи? А как же не знала, если СВЕЧУ пообещала за поступление в вуз, а за счастье вот с Витей - не догадалась? А это значит, что состояться - поступить - значило для меня больше, чем взаимная любовь. Выходит, так.)
И не понимала, что это - благо для меня. Встречу другого, более мне подходящего мужа...
Через два-три года после того, как Витя женился, я пришла в гости к Смириным. Висит в рамке новый портрет на стене. И это - он! Я задохнулась от удивления:
- Откуда у вас это?
- Ну, вы же прекрасно знаете, откуда - вырезал из "Чукокколы" Осю и увеличил, - ответил Израиль Абрамович.
Значит, портрет - Мандельштама! Но как похож на "Скворушку" моего. Эх, знай я раньше... дети мои походили б на Осю. Но как там у него: "На дикую, чужую мне подменили кровь"? Вот и у меня так было с Витей - наркотическая зависимость. Нет, спасибо, больше не хочу.
Но через день встретила случайно его в городе - возле магазина "Цветы", сразу первая мысль: "Не то платье. И туфли не те...". До сих пор отказываюсь сниматься на TV: вдруг он увидит, как я выгляжу. Ужасно, ужасно. Истоптанная, надруганная фраза, но так: "Ужасно, ужасно". Словно для него хотела бы выглядеть всегда наоборот.
Недавно позвонила подруга: сын "Скворушки" стал писателем - издал книжку. Даша моя, любящая "Филамур", сразу:
- У тебя, мама, сын физик, а у него - сын писатель. Словно поменялись.
Весь пятый курс у меня депрессия (не могу жить после разрыва с Витей). К тому же мне не дали общежитие, возможно, комендант, укравший икону, не хотел меня видеть (а он - еще и шофер ректора, всемогущ). Я ночую то в Словарном кабинете на столе, то в редакции "Пермского университета" - на кипах старых газет. Моюсь у Шуры, пальто шью у Кати Соколовской.
Катю КОЛЛЕКТИВ звал: Катра. И вот она пускает меня на три дня, ангел мой! И я строчу, приметываю, глажу, снова строчу. Главная выгода от нового пальто та, что старым я могу укрываться, когда ночую в Словарном кабинете. Бедуинский образ жизни. Но молодость тем и хороша, что веришь: все в конце концов обойдется. Я бешено пишу доклады и езжу на конференции: то в Горький, то в Новосибирск. Снова три или даже четыре раза в Акчим. Потому что там всюду есть ночлег: простыни, подушка и одеяло! Научилась ценить простые радости.
Я еще пишу диплом, а уже говорю Вере: "Через два года защищаю кандидатскую, а еще через три - докторскую!".
- Горланя, зачем тебе докторская?
- Не хочу, чтоб энергия зря пропадала...
Ночлег есть и в Москве - мы на преддипломной практике. Живем в общежитии в Сокольниках. Истерики каждый день - четверть КОЛЛЕКТИВА влюблена в Юзефовича, а он - в кого-то на стороне. (В 1999 году мы с ним встретились в Москве после пятнадцати лет разлуки. Зашли посидеть в ЦДЛ. Леня все повторял: "Нинка, я тебя сразу узнал!" - "Слушай, я тоже... а что тут такого?"
- Да вот приезжала Люська - я ее не узнал (имя изменено).
- Ты серьезно?
- Но это еще не самое страшное...
- О!
- Самое страшное, что она меня не узнала.
- Не может быть - она так тебя любила! Все пять лет в университете.
У нее в столице сын, внуки, она приезжала к ним, а с Юзефовичем - попутно повидалась.
Здесь уместно привести историю из 2001 года. В апреле я была в Москве, а наша дочь Соня в те дни родила сына. В Перми. Мой муж один пришел в роддом. Соня как раз вышла в вестибюль.
- Вы можете позвать Соню из пятой палаты?
- Папа, это я!
Наш друг-чаадаевед Наби так прокомментировал странное происшествие: "Он не узнал ее такой, какой ее создал Бог".
Соня родила, стала матерью - такой, какой ее создал Бог.
А Люся, может, в роли бабушки... такая, какой ее создал Бог. Вот Юзефович ее и не узнал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13