Здесь выложена электронная книга Нельзя, Можно, Нельзя автора по имени Горланова Нина. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Горланова Нина - Нельзя, Можно, Нельзя.
Размер архива с книгой Нельзя, Можно, Нельзя равняется 70.21 KB
Нельзя, Можно, Нельзя - Горланова Нина => скачать бесплатную электронную книгу
Горланова Нина
Нельзя, Можно, Нельзя
Нина Горланова
Нельзя. Можно. Нельзя
Роман-монолог
Незабудковые, малиновые, желтые... Разноцветные стекла составили гору. Когда-то здесь был завод. Сейчас стекольная гора - наша отрада. Мир сквозь желтое стекло - солнечный, синее - пасмурный. Черное - ночь, красное война... Раз! Снова солнце. Зеленое стекло словно переносит тебя в лес. Кажется, что мировые ритмы меняются по твоей воле, что стекла могут все:
Солнце.
Ночь.
Пасмурно.
Лес.
Солнце опять! И это за три секунды. А есть еще такой цвет золотисто-коричневый, сквозь него серые домики становятся сказочными: вот-вот из одного выйдет если не волшебник, то хотя бы помощник волшебника.
- Кукла, ты чего?! - кричит Витька Прибылев.
Кукла - это я. От неожиданного окрика кувырком падаю вниз. Нельзя так сильно задумываться, надо быть как все. Но трудно. Я - новенькая. Наша семья только что приехала в Сарс. Мне шесть лет, но я ростом с четырехлетнего ребенка. Пошла в школу - портфель по земле волочился. Теплым сентябрьским днем после уроков мы зашли на стекольную гору, и вот уже от падения платье - белое с квадратами (сейчас бы я сказала: под Лисицкого) - запачкано землей. Но мама обещала купить форму, если я буду хорошо учиться.
Витька догнал и спросил: "Кукла, что с тобой?".
Как объяснить ему то щемящее чувство внутри меня, что мир не так прекрасен сам по себе, без цветных стекол! Другие-то находят радости. Значит, зрение не в глазах, а внутри нас - в мозгу! И я должна изнутри научиться смотреть - так, чтобы полюбить Сарс.
Деревня, из которой мы приехали, была небольшая, но такие поля ржи, пшеницы, гречихи, льна простирались вокруг! До горизонта. Лен цвел голубым, гречиха - розовым. А в Сарсу мне приходится добирать разноцветность мира через стекольную гору. Зато какой этот волшебный цвет старого золота!
Я родилась, страшно сказать, в 1947 году. В крестьянской семье. Фамилия отца - Горланов, - возможно, не его, а просто такую дали в детдоме за громкий голос (мама не раз выговаривала ему: "Бригадир, ты как крикнешь, так у кормящих матерей молоко присыхает", - речь о временах, когда матерям не давали отпуск по уходу за детьми). Отец оказался в детдоме, потому что семью его раскулачили или разорили. Возможно, было поместье. Он помнит озеро, помнит, как мать умерла в одночасье от горя этого. Его сдали в детдом - двухлетнего. Я думаю: хотели спасти от Сибири. Долгие годы папа пытался что-то выяснить, но не удалось практически ничего. Когда ему было двенадцать лет, его усыновили супруги Горшковы, но характер уже к тому времени сложился (суровый). От матери мне достались общительность и любовь ко всему миру, от отца - затаенная нелюбовь к советской несвободе.
Неродные бабушка и дедушка Горшковы так любили меня! Но время-то было послевоенное, голодное, и вот решение: "Минку - в детский сад!" (дедушка Сергей не мог выговорить мое имя). В первый же день я сбежала оттуда в поле ржи, которое до горизонта. Ну что - в колхозе никто не работал до вечера. Искали. Хорошо, что рожь не пришлось скосить раньше времени - бабушка Анна нашла меня (спящей - по струйке пара в холодном воздухе). Мне было три года, и я уже умела читать (в больнице, где я лежала с желтухой, девочки-школьницы научили меня).
Первое воспоминание такое: мы угорели, и бабушка пытается отвлечь меня от дурноты... юмором. Она якобы хлебает ложкой дым, а я сквозь слезы хохочу, понимая, что выхлебать его нельзя. Божий мир так устроен, что мы понимаем юмор прежде, чем научаемся говорить. Тогда мне не было и года. Фрейд бы сказал, что это повлияло на мою личность: у меня часто смех сквозь слезы...
День смерти Сталина был одним из самых невероятных в моем детстве! Проходил какой-то митинг, ничего этого не помню (кроме портретов вождей: Ленин и Сталин в полный рост). Главное: отец взял меня на плечи! Раз в жизни... Без ума от счастья я не знала, за что держаться там, наверху. Сначала старалась руками - за воздух: вот я здесь - на папиных плечах, смотрите все! И чуть не упала. В порядке эксперимента схватилась за лоб отца - ладонями. Но вдруг ему неудобно так? У меня страх все время был - как крикнет!.. Чувствую: счастье ускользает от моих терзаний. Наконец я придумала держаться где-то за ушами его... Чего я раньше завидовала всем? Не такое уж блаженство - кататься на отцовских плечах. Тем не менее запомнила на всю жизнь: я высоко, как все дети. Хотелось быть как все. Так в день смерти Сталина побывала я на отцовских плечах.
Видимо, из-за малого роста меня выбирали на роль "оратора"- от имени пионеров и школьников приветствовать митингующих. Что я понимала в первом классе-то про светлое будущее? Помню лишь: в миг выступления жаркие мечты о счастье протягивались, шарили по головам митингующих и возвращались ко мне с удесятеренной силой. И вот 7 ноября я приветствую, 1 мая тоже, а потом наступает лето, за время которого я резво подрастаю. И все! Меня больше не назначают на сладкую роль... А ведь целый год сарсинцы любили меня: "Это та девочка, которая с трибуны говорит без бумажки!". Конфетами угощали, улыбались мне. И вмиг как отрезало. Значит, любили не меня, а мою роль? Былые заслуги ничего не значат? Да какие уж такие заслуги! А послужить-то хотелось. Но как?
И я решила изобрести лекарство от всех болезней сразу. Не более, но и не менее.
Дело в том, что мой отец страдал от псориаза. А у псориатиков всегда наготове рассказы о чудесном исцелении: тот по пьянке заночевал в луже с мазутом, и все коросты сошли! Другой с похмелья облился рассолом, и наступило улучшение... Я думала, что можно СЛУЧАЙНО открыть средство, которое спасет всех! Не ела конфеты, перепадавшие мне, крошила их, смешивала с печеньем и ядрышками семечек и все разносила по "клеткам" (сейчас у детей это называется иначе - "штабики"). Потом я узнала, что за спиной надо мной смеялись, но в лицо никто не сказал: "Дура ты!". Хотя дети ведь довольно жестоки. Но, видимо, слишком серьезными были у меня глаза. Впрочем, может быть, никто не хотел лишиться тех вкусностей, которые разносила Кукла...
У меня три младших брата, надо за ними следить, воду носить (а она никуда ведь не вытекает - сколько ведер принес, столько и вынести придется, уже в виде помоев). Ну и корова, сенокос, дрова... Ни крошки свободного времени. Почитать и то некогда.
Если и случалась высокая минута в моем детстве, то на полянке, где я собирала землянику. Там цветы целуются от ветра, запахи плавно чередуются: то - ягод, то - ели, вдруг - черемуховый ветер. Птица кричит: "Кто ты? Кто ты?". Дерево скрипнет, а после - листья зашелестят...
Я ходила на свидание с полянкой, как на любовное. Волновалась. А чего бы волноваться, она ведь никуда не убежит. Но там могут раньше меня оказаться другие, и тогда уж не полежишь под кустом волчьих ягод, не полюбуешься на паутину с капельками росы. Я волновалась, потому что любила ее - эту земляничную поляну. Это были уроки любви... Кому-то мысленно писала я письма тогда - за подписью "Я и полянка" или "Я и Сарс". Со всеми хотелось поделиться своим настроением, но не наяву, нет. Наяву может случиться всякое: придут парни и драгоценную материю счастья растворят в кислоте матюков...
Еще одна высокая минута моей жизни случилась на ледяной горке. Это было в дни после ХХ съезда и разоблачения культа личности. Мы с Витькой Прибылевым катились вниз на одной доске: он спереди, я держусь за него. Качусь и кричу ему в ухо:
- Понимаешь! Человек мог ради комнаты в квартире оговорить соседа. Рассчитывал за это получить его жилплощадь.
Так я понимала "культ личности" - через квартирный вопрос!
Моя маленькая душа вместила тогда лишь эту каплю. Я знала, как трудно получить жилплощадь, но понимала, что донести понапрасну на человека ради комнаты - подлость! И какая большая гордость поселилась внутри меня за свою Родину: все уже позади! Люди поняли - они преодолели сталинизм.
Дело в том, что мои родители, прожив несколько лет в Сарсу в одной комнате с семьей друзей - Штейниковых (святые люди: их самих пятеро, но еще терпели всех нас!), однажды самовольно заняли новую квартиру. Хорошо помню ночной переезд - ужас перед тем, что сделают с нами утром... Ну, выселили, конечно, но не на улицу, а дали государственную комнату в коммуналке. О, квартирный вопрос! Во всех странах есть вечные темы: жизни и смерти, любви и ненависти, одиночества и веры, а у нас в России еще одна вечная тема - квартирный вопрос...
Моя далеко смотрящая вперед любовь к свободе подсказала способ вырывать каждый год две-три недели для книг. Я уверила маму, что болит сердце. На самом деле душа ныла без сладких сказок и стихов, но об этом нельзя было заикнуться в нашей семье. И вот в зимние каникулы меня всегда клали в больницу, обследовали и лечили, а я брала с собой две сумки библиотечных книг и глотала их одну за другой. Меня все звали: книгочей. Я лгала, чтоб вырвать кусочек свободы, но сердце в самом деле тогда болело - от стыда перед родными. Я-то отдыхала, а они мою работу по дому должны взвалить на свои плечи (буквально: воду носить на коромысле).
Между нами, читателями, как относиться к тому, что Занусси поставил памятник книге? Живым ведь не ставят памятников... Неужели книга умерла и остался лишь Интернет? Но телевидение ведь не отменило кино, а кино - театр. И фотография не отменила живопись! Нет, я верю, что книга никогда не умрет.
Лучшие минуты жизни проведены со стихами, романами, рассказами. А философы! Я их сначала получила в экстракте (афоризмы из сборников "В мире мудрых мыслей"), а потом нашла собрание текстов "Материалисты Древней Греции". И так поехало! Над этой моей страстью открыто посмеивались все. (Сохранилась где-то "философема" Миши Черепанова и Семы Гохберга:
Тарелка летат,
Мыслю навеват
Мир непознавам!
Еще есть мой дневник года так семидесятого, плюс-минус, там я на полном серьезе писала: "Прочла четыреста страниц Рассела за три часа и начисто изменила представление о мире", "Игорь Кондаков говорил со мной полчаса и совершенно изменил мое понятие о Витгенштейне".)
Мамины родители не хотели, чтобы внуки звали их бабушкой и дедушкой. Нужно было говорить: тятя старый и мама стара. Дед Михаил Кондратьевич во время войны дошел до Берлина без единой царапины (бабушка Катя вымолила, я думаю). Уже из Берлина пришла посылка от него. Потом вернулись в деревню все воевавшие вместе с дедом. А его нет как нет!.. Оказалось: уехал с молодой медсестрой далеко в Сибирь... Мама моя написала письмо Ворошилову, и деда вернули под конвоем в родное село. Он - видимо - страдал. Пил и по пьяному делу замерз... Что мы знаем о чувствах наших дедов, которые прошли по Европе, увидели ее красоту (в тех местах, которые не были уничтожены войной)? Вернуться в колхозное рабство! Дед стал пасечником, мы на пасеке мед в сотах ели: сладкое недолгое счастье... Помню его в маске, с плавными движениями (нас он тоже просил не дергаться - пчелы этого не любят). И вот на днях стою я в очереди (платить за телефон), заполняю на ладони квитанцию, а от стоящего впереди человека сильно пахнет рыбой, причем - несвежей. Поднимаю голову и вижу красную мощную шею, рыжие волосы, как у деда. Такая волна любви неожиданно хлынула изнутри - до слез! Запах словно исчез. Господи, упокой души рабов Божьих: Михаила и Екатерины!
Бабушка Катя в самом деле была мамой старой - у нее рос Леша, мой дядя моложе меня на полгода. Сейчас, в две тысячи первом году, когда я пишу эти строки, его уже год как нет в живых, пил-пил и...
Летом шестидесятого бабушка Катя слегла в больницу, и меня бросили на их хозяйство (корова, теленок, два поросенка, куры, огород, печь, которую нужно закрыть так, чтобы не угореть). А Леша влетит с друзьями в дом прямо с грязного двора - мне опять затирать пол. Ведь он всего на полгода младше! Тогда я думала: где мужчины и где мы...
В седьмом классе я подружилась с одной девочкой. И вот зима, мы идем из школы, наслаждаясь запахом пиленого дерева. В Сарсу был деревообрабатывающий завод, и всегда стоял в воздухе чудесный запах леса. Какой-то детский разговор: у кого получается делать мороженое, у кого нет (в снегу крутили вручную стакан со сливками). И вдруг подруга ставит на снег свою балетку:
- Ты понесешь и свою, и мою! - и она гордо идет дальше - впереди меня.
Вот так да! Взять балетку? Если бы ей стало плохо, я бы - конечно бросилась на помощь, но так... просто? Ни за что! Стою. Подружка, не оглянувшись, сворачивает к своему дому. Она уверена, что рабыня несет ее балетку.
- Ха-ха-ха, - саркастически громко начинаю я хохотать.
Она то ли не слышит, то ли гордынька не позволяет ей вернуться. А я иду дальше, но иногда оглядываюсь. Балетка сиротливо стоит на снегу.
Так она и пропала. Может, кто-то нашел ее и взял, выкинув тетрадки (это, по тем временам, модная вещь - типа дипломата).
С той девочкой я больше никогда не разговаривала. Почему ей захотелось иметь рабыню? Я не знаю.
А во мне откуда взялась свобода? Из чего она родилась?
Я боялась угореть (смерти), родителей, войны, коровы (не раз наша Милка сажала меня на рога), сильно пугали и головные боли, мучившие с детства, а еще был страшен сумасшедший сосед, что с топором гонялся за детьми. Про многое из этого знала подружка. Ну и решила, что ее я тоже буду бояться?
А я отказалась нести чужую балетку! Почему? Тайна личности - в личном выборе. Но каковы причины именно такого выбора? Гены? Книги так повлияли? Пример бабушек, которые ходили в церковь, хотя власти это запрещали? Не знаю точно, что меня вдохновило. Но - буквально - вдохновило! Вдох, еще вдох... я шла счастливая от своей свободы, хотя тяжело дышала от возмущения. И даже сейчас, когда пишу об этом, мое дыхание сбилось... Как девочка могла подумать, что я подчинюсь ее приказу!
Ведь со мной два раза в неделю занимался Шаевич-Шалевич (увы, точно не помню, как писалась его фамилия). Новый учитель литературы, молодой специалист, так сказать. Я заикалась (несильно), а он решил исправить мою речь. Мы нараспев читали стихи:
- Я памятник себе-е-е воздвиг...
До сих пор помню это дерзкое "бе-е" в культовой строчке Пушкина (с тех лет всегда его как будто слышу - была такая дразнилка: "бе-е!").
И хотя Шаевич-Шалевич - красавец с вдохновенными глазами, никаким тут лолитизмом не пахло. Во-первых, у него жена - перл создания (математичка), во-вторых, я - некрасивая рыжая девочка с веснушками (а косу прятала под себя, когда садилась за парту, чтоб мальчишки сзади не дергали). Почему же он захотел со мной заниматься? Скорее всего, по доброте душевной. А может, почувствовал во мне какую-то преданность литературе? Это вполне допускаю. По сравнению с уборкой навоза, стихи - это -о! - сладкие звуки.
От заикания я не излечилась, но приобрела нечто большее. Ведь выходило, что мужчины - такие же люди, как мы. Неужели? Но выходило, что такие же... Я до встречи с Шаевичем-Шалевичем не видала доброты от этой половины человечества. От женщин - очень много! Моя первая учительница - Валентина Яковлевна Устинова - умирая от рака (это третья четверть первого класса), завещала... купить мне платье на память о ней! (Об этом мой рассказ "Половичок"). А мужчины? Отец - суров. Оба деда с женами своими были так строги, что бабушка Анна мечтала хоть на год пережить мужа, чтоб пожить "слободно". И пережила.
Друг мой, Витька Прибылев, уехал с родителями из Сарса и даже ни разу письма не написал.
В общем, в лице Шаевича-Шалевича я приобрела навсегда идеал мужчины: чтобы добрый, умный, смуглый.
Но главное все-таки в том, что Шаевич-Шалевич словно витамины "слободы" милой мне подарил... и я смогла выстоять в истории с балеткой. Да, со мной отдельно занимается учитель литературы! Мы не рабы - рабы не мы. Нет, нет, не мы.
Почему я поехала поступать в автодорожный техникум? Чтобы из дома вырваться, а куда - все равно? Или сидели в нас крепко советские строчки о романтике: "Вьется дорога длинная - здравствуй, земля целинная..."?
Свердловск мне понравился. И все силы я старалась вложить в экзамены. Однако меня не приняли... Некие знаки судьбы, видимо. Но я-то не поняла тогда. И ходила понурая: мол, наше образование в Сарсу никуда не годится, мне и в институт не поступить, раз в техникум не смогла. Что же делать? Думай, Нина, думай! Память хотя бы развивай. И стала я учить наизусть "Евгения Онегина". Не нравился нашей корове Милке Евгений Онегин. Дою-пою: "Когда же смерть возьмет тебя!". Она копытом по ведру - раз! А меня опять на рога...
Какой был Шаевич-Шалевич, такой и Ваня Распутин, моя первая любовь. Смуглый, добрый, умный... Но фамилия, видимо, влияла. В общем, мы даже ни разу не поцеловались. Просто очередь до меня не дошла. Зато я начала сочинять "тритатушки", как точно выразилась бабушка Анна Денисовна.
Весна, Онегин на стене
Да запах нежный-нежный
От первых на моем столе
В весну эту подснежников... (Весна - весну - ну и ну!)
Я тогда и дневник нашего класса - КАПЕЛЛЫ - вела, одна тетрадь чудом сохранилась до сих пор.
Нельзя, Можно, Нельзя - Горланова Нина => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Нельзя, Можно, Нельзя автора Горланова Нина дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Нельзя, Можно, Нельзя у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Нельзя, Можно, Нельзя своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Горланова Нина - Нельзя, Можно, Нельзя.
Если после завершения чтения книги Нельзя, Можно, Нельзя вы захотите почитать и другие книги Горланова Нина, тогда зайдите на страницу писателя Горланова Нина - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Нельзя, Можно, Нельзя, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Горланова Нина, написавшего книгу Нельзя, Можно, Нельзя, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Нельзя, Можно, Нельзя; Горланова Нина, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн