А Нанехак стала настоящей женой, с грустью оглядывающейся на свое детство и юность. Мечты сменились вечными заботами о еде, о тепле в жилище, о защите будущей жизни, если она зародится в ней.
Павлов, узнав, что Нанехак стала настоящей женой, с сожалением покачал головой:
– Жаль… Тебе бы учиться еще. Ты так молода…
– Теперь Апар меня будет учить, – просто ответила Нанехак.
– А ты знаешь, что скоро жизнь у нас будет совсем другой? – продолжал учитель. – Всем нужно овладеть грамотой…
Нанехак ничего не сказала. С тех пор как Павлов приехал в Урилык, он только и говорил об этой другой жизни, предавался недостойным мужчины мечтам. Да, он гоже ходил на охоту, жил как настоящий эскимос, но это не мешало ему говорить странные и непонятные слова о какой-то неведомой здешним людям новой жизни.
Нанехак медленно шла от ручья, неся в руках ведра со свежей водой.
Большой пароход все еще стоял на рейде, ближе к противоположному скалистому берегу бухты Провидения, и пускал в небо черный дым, стелющийся по темным полоскам нерастаявшего на окрестных сопках снега. От парохода к берегу неутомимо сновал моторный катер, и Урилык, обычно малолюдный и тихий, был облеплен приезжими, как кусок моржового мяса мухами.
Ведра Нанехак были сделаны из тонкой жести, укрепленной деревянным ободком. Это приспособление придумал Апар, чтобы не расплескивалась вода и ведра держали форму.
Женщина подошла к яранге и заглянула в дверь, не решаясь сразу войти внутрь. В полумраке дым от костра перемешивался с ароматным дымом курящих. Среди многих голосов Нанехак отчетливо различила голос учителя Павлова, отца, Апара… Остальные принадлежали незнакомым ей русским людям. Нанехак, хотя и не знала зыка приезжих, на слух все же могла отличить английскую речь от русской.
Она осторожно поставило ведра на землю и присела на большой, отполированный морскими волнами валун. Такие камни держали моржовую крышу яранги при ураганных ветрах, а в солнечную погоду хорошо прогревались, так что на них иной раз приятно было посидеть, отдохнуть.
– Такой большой корабль может прислать только сильная власть, – услышала Нанехак голос Павлова. – Ты когда-нибудь видел, чтобы американцы приезжали на таких пароходах?
– Видел, – ответил Иерок и добавил: – Дело не в величине парохода, а в том необычном, странном, о чем ты говоришь.
– Разве мечтать о будущем – это странно?
– Странно, потому что мечты всегда остаются в сказках, – ответил Иерок.
– А мы все же будем мечтать, и эту мечту сделаем явью, – послышался голос незнакомого человека.
Нанехак осторожно вошла, внесла ведра и поставила их неподалеку от тлеющего костра, на углях которого стоял наполовину опорожненный чайник.
Люди сидели, как и положено сидеть в яранге, вокруг коротконогого столика, кто на китовых позвонках, кто на деревянном изголовье полога, передняя стенка которого была приподнята и подперта толстой палкой, чтобы проветрить остальное помещение.
От мрачного похмельного состояния Иерока не осталось и следа, но он был сосредоточен и напряжен. Прежде чем ответить русским, обдумывал каждое слово.
– Эго не делается так скоро, – медленно произнес он, как бы продолжая ответ на мучительный и трудный вопрос, и посмотрел на Апара. – Даже такие быстрые на подъем люди, как оленные чукчи, и то пускаются в дорогу, хорошенько обо всем поразмыслив.
– Да и дорога наша всегда известна, – подал голос Апар. – Это только со стороны кажется, что мы кочуем где придется, нет, на самом деле мы знаем каждую прошлогоднюю кочку, все берега озер и речек, пригорки и склоны…
– А тут неведомый, чужой и далекий остров, – вздохнул Иерок.
Нанехак примостилась у полога так, чтобы видеть лица говорящих людей.
Приезжий русский, несмотря на усы, был совсем молодой, но серьезный и чем-то сильно озабоченный.
Заметив дочь, Иерок сказал:
– Нана, добавь нам чаю.
Нанехак поставила на огонь второй чайник, заметив при этом на столике куски колотого, крепкого, как камень, русского сахара, русский черный хлеб и желтое сливочное масло.
– На том острове – непуганый зверь, – продолжал приезжий. – Люди там никогда не жили. Моржи так расплодились, что не вмещаются на лежбищах и давят друг друга. Много там и пушного зверя – лис и песца, белый медведь бродит стадами. Летом гнездятся гуси, утки и множество разной птицы…
– Оленей там нет? – спросил Апар.
Нанехак с удивлением посмотрела на мужа. Еще несколько дней назад это был самый тихий и молчаливый человек в яранге. «Человек, не имеющий голоса» – так звали юношу, отрабатывающего жену. А тут Апар заговорил ровно и уверенно, и Нанехак поняла: так ее муж показывает, что занял наконец подобающее в семье положение.
– Оленей там нет пока, – ответил русский и еще раз подчеркнул: – Пока. Но уверен, там можно развести оленье стадо.
– А кто даст оленей? – удивился Апар. – Американцы покупали, так те, кто продал им оленей, навлекли на себя проклятие духов и умерли.
– Насчет проклятия духов – разговор особый, – ответил русский. – Мы не будем продавать американцам оленей, а как бы возьмем с собой часть стада, как вы перегоняете его, когда собираетесь перекочевать на другое пастбище.
– Эскимосы никогда не были кочевниками, – решительно заявил Иерок и взялся за чашку с горячим чаем. Он долго пытался разгрызть крепкий кусок сахара и, когда это ему удалось, продолжил: – Для нас покинуть родной берег все равно что отрезать часть собственного тела.
– Я все понимаю, – согласился русский. – Но эскимосы, я знаю, – великий северный народ, который не боится пространства. Иначе как бы они могли жить там, где одно селение отделено от другого многими днями пути?
– Раньше нас было больше, и мы жили теснее, – возразил Иерок. – Рядом с Урилыком стояли селения Кивак, Секлюк, Эстихет… Теперь их нет.
– А почему нет? – подхватил русский. – Потому что нет еды, нет зверя, потому что голод…
– В этом ты прав, – кивнул Иерок, – трудные времена настали… Но даже в трудные времена кто покидает родину?
– Вы не покидаете родину, – стараясь говорить убедительно и спокойно, произнес русский. – Вы останетесь на своей земле. Ведь те, кто жили на этих Киваках, не все вымерли, многие переселились туда, где есть зверь, где есть охота… Разве не правда?
Иерок внимательно посмотрел на русского, переглянулся с Апаром и Павловым и кивнул:
– Правда…
– Люди пойдут за вами, товарищ Иерок, – сказал русский. – Они вам верят, верят вашему опыту, вашей мудрости. Я только хочу сказать, что пароход долго не может ждать. Вокруг острова Врангеля тяжелые льды, и чем раньше мы туда придем, тем легче нам будет высадиться… До свидания, мы еще поговорим с вами…
Русский встал, вслед за ним поднялся и Павлов.
Когда они ушли, в яранге долго стояла тишина. Лишь в костре порой потрескивал кусок древесной коры, пропитанный морской солью, и на огонь с шипением выплескивалась вода из закипевшего чайника.
– Что тут было? – тихо спросила Нанехак у мужа.
– Ушаков просит нас переселиться с ним, – ответил Апар.
– Куда?
– На остров…
– На какой остров?
– Говорит, есть такой необитаемый остров на севере, где непуганый зверь и нетронутые моржовые лежбища.
– Разве есть такая земля? – с недоумением спросила Нанехак, и недоумение ее было понятным: о счастливых островах изобилия говорилось только в легендах, в древних сказаниях, а в жизни их никто не встречал.
– Ушаков говорит – есть, – ответил Апар.
– Но как мы можем покинуть Урилык? – с болью в голосе произнесла Нанехак и вспомнила уже почти забытое происшествие с тем рыжим, который тянул ее на деревянную шлюпку…
Иерок допил свою чашку и серьезно сказал:
– То, что говорит Ушаков, не просто посулы… Чую, в его словах есть правда. Буду думать. Завтра надо дать ответ.
Иерок встал, снял со стены легкий посох и вышел из яранги, взяв направление на мыс, нависший над Пловерской косой.
Апар и Нанехак смотрели ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом.
– А что ты сам думаешь о том, что сказал русский? – спросила Нанехак мужа.
– Боязно, – ответил Апар. – Кто знает, что там, на неведомой земле?
– Но он же сказал – такие же звери, моржи, тюлени, белые медведи… Уже середина лета, а тут, на Пловерской косе, пусто. Пусто и в море. Того моржа, которого убили позавчера, давно съели. Может быть, там и впрямь вдоволь еды?
– Кто знает, – нерешительно протянул Апар. – Может, нам лучше переселиться в тундру?
– Нет, в тундру я не пойду, – твердо ответила Нанехак. – Я не могу покинуть отца. У него ведь больше никого нет.
– Наверное, будет так, как скажет Иерок, – задумчиво произнес Апар.
Нанехак внимательно посмотрела на мужа. Он и впрямь был в растерянности и не мог сказать что-то определенное, не мог принять никакого решения.
– Может быть, тот остров надежды – из древней сказки? – тихо спросила Нанехак.
– Разве может сказка стать былью? – усмехнулся Апар.
– А вдруг такое все же случается? – тихо улыбнулась Нанехак. – Пусть редко, но бывает… Иначе какой смысл в сказках? Люди давным-давно позабыли бы о чудесах, и об острове надежды тоже… Может быть, остров этот там… Ведь все селение едет, и даже учитель Павлов, говорят, получил предписание от властей.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
История полярного мореплавания вряд ли когда-нибудь видела такой причудливо нагруженный корабль, плывущий вдоль берегов северо-восточной Азии.
Эскимосы, решившиеся следовать своему предводителю Иероку, отказались спуститься в трюм и расположились прямо на палубе, поставив несколько яранг, навесив внутри меховые пологи. Вдоль борта натянули цепи, к которым привязали многочисленных ездовых собак. Отпускать их бегать по судну было рискованно: они сразу же, как только увидели коров и свиней, принялись яростно их облаивать, кидаться на клетки.
Эти животные поразили и самих эскимосов. Особенно свиньи с их плоскими подвижными пятачками, на которые без смеха невозможно было смотреть. Любопытные толпились на корме возле клеток, разглядывали диковинных зверей, обменивались шутками.
В Уназике сделали однодневную стоянку и взяли еще несколько семей, согласившихся отправиться на далекий остров. Все они состояли в отдаленном родстве со своими урилыкскими земляками и были такими же бедными, как и их родичи.
Ушаков не поверил собственным ушам, когда на следующий день после разговора в яранге к нему пришел Иерок и объявил о принятом решении.
– Мы едем с тобой, умилык, – сказал эскимос. – Я долго думал. Советовался со своими ушедшими предками, с богами, которые остаются здесь, и они сказали мне: верь умилыку.
Ушаков уже знал от Павлова значение слова «умилык». Объяснение учителя было длинным, подробным, но к нему удивительно подходило старое русское слово – кормчий. Ибо умилык на эскимосской охотничьей байдаре был не только человеком, который восседал на корме и направлял погоню за моржом или морским великаном – китом. Власть умилыка не ограничивалась тем, что он был главным лицом на байдаре. Обычно он сохранял свое главенствующее положение и на берегу. Среди жителей Урилыка таким человеком был Иерок – искусный охотник, владевший небольшой байдарой и унаследовавший от предков способность общаться с Неведомыми силами, которые распоряжались природой, животными, здоровьем и судьбой человека. Он был хранителем эскимосских обычаев, сказаний и песен… Да, и песен, которые занимали в жизни этих нищих людей весьма важное место.
Наблюдая, как на «Ставрополь» один за другим поднимались люди, располагались на железной палубе, Ушаков едва находил в себе силы, чтобы казаться спокойным, чтобы унять волнение и тревогу, что рождала та огромная ответственность за судьбы, за будущее людей, которые доверились его слову. Ведь сам он никогда не бывал на острове Врангеля, знал его описание по дневникам Вильялмура Стефансона и, честно говоря, весьма смутно представлял, что ожидает его самого и его спутников.
– Почему ты называешь меня умилык? – спросил Ушаков Иерока. – Ведь настоящий умилык – это ты…
– Нет, – возразил эскимос. – Отныне умилыком стал ты, и мы доверили тебе нашу судьбу, нашу жизнь.
«Ставрополь» уже прошел старую Уназикскую косу и резал форштевнем смешанную воду Тихого и Ледовитого океанов, а впереди открывался Берингов пролив. На картах, на глобусе это водное пространство казалось узким, но на самом деле его было видно уже с расстояния нескольких десятков морских миль, а в такую тихую и ясную погоду можно наблюдать редкое и волнующее зрелище: видны сразу два полушария – Восточное и Западное, Старый и Новый Свет, Азия и Америка одновременно. Пароход шел по невидимой, условной, но тем не менее общепризнанной линии изменения дат: по правому борту день вчерашний, по левому – нынешний.
– Я тебе бесконечно благодарен за то, что поверил мне, – после некоторого раздумья сказал Ушаков.
– Я вижу, что ты волнуешься, – заметил Иерок. – Хочу дать тебе совет.
– Слушаю…
– Если ты принял решение, ты должен быть тверд. Ты должен отбросить сомнения, если они будут тебе мешать, ты должен одолеть все препятствия и смело идти дальше. Только так можно выжить. Если бы не было людей, которые способны принимать решения, брать на себя ответственность, нас бы давно не было…
– Ты слышал о большевиках? – спросил Ушаков.
– Слыхал. И знаю, что ты один из них. Павлов мне рассказывал, у вас, мол, был вождь, имя которому Ленин. Он и принял решение: если человек пришел на землю жить, он должен жить достойно…
– Ленин умер, – печально сказал Ушаков.
– Я знаю, – ответил Иерок. – Но решение его осталось. И вы, новое племя, тоже остались.
– Думаю, что на острове нелегко будет, – осторожно заметил Ушаков. – Поначалу…
– Может быть, долго будет трудно, – перебил его Иерок. – Может быть, многие из нас умрут, но раз мы приняли решение, то должны идти вперед… Ради будущего.
– Да, ты прав, ради будущего, – согласился Ушаков. И подумал о том, что если сбудется хотя бы половина тех обещаний и посулов, что он надавал этим людям, он будет счастлив.
На следующий день Ушаков распорядился выдать из продовольственных запасов все, что нужно будущим островитянам. Но когда те оказались перед огромным выбором продуктов, тканей, инструментов и даже оружия, они, о чем-то посовещавшись, не взяли даже по фунтовому мешку сахара.
Иерок спросил:
– Ты, умилык, даешь все это даром или нам надо платить?
– Товары принадлежат государству, – принялся объяснять Ушаков. – Даром, конечно, никто нам ничего не дает. Но цены, если сравнить с тем, как торговал мистер Томсон, во много раз ниже.
Ушаков разложил перед собой бумаги и с помощью Павлова показал Иероку, что сколько стоит.
– Каждая семья может взять себе все, что пожелает, в необходимом для жизни количестве, – сказал Ушаков. – А потом, когда люди добудут пушнину, медвежьи шкуры. долг будет погашен.
– Придет ли такое время, – вздохнул Иерок, – когда эскимос не будет должен белому человеку?
– А время это пришло, – заметил Ушаков. – Трудовой человек не должен никому, кроме самого себя.
– Как это? – удивился Иерок.
– Очень просто. Все, что лежит в трюмах и на палубе – это общее, народное достояние. Оно принадлежите равной степени и мне, и тебе, и Кивьяне, и его сыну, твоему зятю Апару и красавице Нане…
– Я тебя что-то плохо стал понимать, умилык, – с сомнением покачал головой Иерок. – Раз все это наше общее, как ты говоришь, то почему твой человек всюду повесил замки? Кого он боится?
– Он боится воров, – сказал Ушаков.
– Среди моих сородичей воров никогда не было, – с гордостью заявил Иерок. – Разве они есть среди русских?
– Среди русских есть воры, – спокойно ответил Ушаков и продолжил: – Люди не могут все в один день стать хорошими, честными. Они идут в будущее из тяжкого, темного прошлого, где были нечестные и жадные, обманщики и жулики. Пока мы всех людей не переделаем, к сожалению, будут нужны и замки…
– А среди большевиков есть воры? – вдруг спросил Иерок.
Ушаков усмехнулся.
– Большевики – такие же, как все, живые люди, доверчивые и добрые. Конечно, кто-то может обмануть и пробраться в наши ряды, выдав себя на первое время за такого, как мы. Но нечестность легко обнаруживается…
– Я бы этого не сказал, – осторожно заметил Иерок. – Худое люди тщательно прячут… Так как же быть с товарами для моих земляков?
– Давайте соберем всех в кают-компании и поговорим, – предложил Ушаков. – Я расскажу об острове, о той жизни, которую мы все вместе будем налаживать там, об условиях кредита…
Просторная кают-компания «Ставрополя» чудом сумела вместить всех эскимосов. Поглядев на них, Ушаков вдруг отметил, что эти люди уже не кажутся ему безликой, сливающейся в одно массой смуглых, узкоглазых, скуластых лиц. Он отметил, что все они разные – и не только по возрасту, но и по характеру. Вон здоровенный Кивьяна со своим семейством.
1 2 3 4 5 6