Господин толкал его в плечо бамбуковой тростью.
Был уже день.
– Безработный? – спросил господин в фетровой шляпе, убедившись, что Пьер проснулся.
– Что вам надо? – грубо пробурчал Пьер. Изящный вид серого господина приводил его в раздражение.
– Безработный? – повторил господин, внимательно присматриваясь к Пьеру.
– Безработный. А вы что? Хотите предложить мне работу? – насмешливо огрызнулся Пьер.
– Совершенно верно. Мог бы вам предложить работу. Если не нуждаетесь, – дело ваше.
Господин в фетровой шляпе повернул и, не оглядываясь, пошел вдоль бульвара.
Пьер вскочил. Он не знал толком – шутит ли серый господин, или говорит всерьез. Незнакомец шел быстро, не оглядываясь. Пьер нагнал его бегом и, поравнявшись с ним, робко спросил:
– Вы это всерьез?
– Насчет работы? – обернулся к нему серый господин. – Можете получить с завтрашнего дня. Хотите?
– Я… я очень вас прошу, если есть работа, я возьму любую, безразлично… – бормотал Пьер, смущенный своей недавней грубостью.
Незнакомец вырвал из блокнота листок и написал на нем адрес.
– Явитесь сегодня к двенадцати часам в Сэн-Мор по указанному адресу. Деньги на трамвай у вас есть?
– Нет…
Незнакомый господин вынул из кармана три монеты по двадцать сантимов, сунул их в руку Пьеру и, не сказав больше ни слова, затерялся в толпе.
* * *
Рулетка непредвиденного случая, упорно в течение долгих часов избегавшая рокового номера, очертила еще один круг. Пьер нашел работу. Городская станция водоснабжения в Сэн-Мор – с восьми до шести. Каждое утро – душный набитый вагон дачного поезда. Узкая восьмиугольная комната с птицами на обоях. Завтраки и обеды; длинные тонкие палки обточенного хлеба, исчезающие бесследно в ненасытном отверстии рта, точно длинные раскаленные головни в устах ярмарочных фокусников. Тепло и сон.
По вечерам, вернувшись с работы, Пьер лежал целыми часами, растянувшись на засаленном матраце, предаваясь пассивному наслаждению пищеварения, со взором, сосредоточенным без мысли на арабесках обоев.
Несколько раз он мысленно возвращался к незнакомому господину в сером костюме, разбудившему его в памятное утро на скамейке бульвара. Пьер видел его с тех пор два раза на работе. От рабочих он узнал, что это главный инженер. От рабочих он узнал и о том, что накануне прихода Пьера на работу двое рабочих были уволены этим же инженером «за пропаганду». Пьер был принят на их место. И все же оставалось непонятным, почему именно он, когда сотни и тысячи безработных, зарегистрированных на бирже труда, напрасно дожидались своей очереди.
Ему казалось, что произошла какая-то ошибка, что серый господин принял его за кого-то другого, для кого эта работа была предназначена, и что, когда ошибка выяснится, его прогонят.
Но шли дни, и Пьер наслаждался временным благополучием.
Между тем в городе творилось что-то неладное. Рабочие на станции поговаривали о всеобщей забастовке. При Пьере, впрочем, говорить открыто не решались и шептались по углам.
Однажды после работы Пьера и еще десяток рабочих вызвали к инженеру. Инженер сидел за письменным столом в том же сером костюме, в котором Пьер увидел его впервые на бульваре. Инженер курил папиросу и был очень спокоен и прост, только длинные, холеные пальцы нервно выстукивали по столу какой-то неразборчивый мотив.
Инженер говорил кратко и дружелюбно. Он сказал, что вызвал именно их, потому что убедился в их исполнительности и трудолюбии и в том, что они не особенно прислушиваются к болтовне смутьянов и крикунов. Поэтому он убежден, что завтра, вопреки организуемой коммунистами всеобщей забастовке, все они, как один, явятся на работу.
Он добавил вскользь, что те, которые послушают смутьянов и захотят оставить город без воды, будут немедленно уволены и на работу больше рассчитывать не смогут. Тех же, кто выполнит завтра свой гражданский долг, дирекция не забудет.
На прощанье он подал по очереди всем десяти рабочим руку и сказал: «До завтра».
Пьеру показалось, что инженер особенно сурово и внимательно посмотрел на него, и он поспешно пробурчал: «Непременно».
На следующий день, пунктуально явившись на работу, Пьер убедился, что из десяти рабочих явился только он один. Никто больше на работу не вышел.
Пришел инженер, подал Пьеру руку и с грустной улыбкой спросил:
– Больше никого?
Потом медленно стал подниматься к себе наверх.
Пьер не знал, что ему делать – сидеть одному или уйти, но решил, что все равно останется дежурить.
Час спустя вышел инженер и позвал Пьера к себе в кабинет. В кабинете он предложил Пьеру сесть и протянул портсигар.
– Вижу, что только в вас я не ошибся, – сказал он после небольшой паузы с грустью в голосе. – Хорошо, что среди всех наших рабочих нашелся хоть один честный человек. Коммунисты взбаламутили всем головы и поставили на своем: лишили четыре миллиона людей воды. Больные в госпиталях и роженицы в родильных приютах будут напрасно в жару умолять сегодня дать им стакан воды. Они ее не получат.
В голосе инженера зазвучали скорбные нотки.
– Город останется без воды в течение целых суток, – продолжал он, помолчав. – Но это еще ничего по сравнению с теми бедствиями, которые хотят навлечь на него коммунисты. Вода непродезинфицированная несет с собой миллионы заразных бацилл. Не знаю, известно ли вам, что вода, прежде чем подается нашей станцией в город, предварительно здесь дезинфицируется: в нее вливается специальный раствор. Он пытливо посмотрел на Пьера. Пьер признался, что не знал об этом ничего.
– Большинство рабочих об этом не знает. Доступ к центробежному насосу запрещен рабочим из опасения, что в профильтрованную воду по небрежности могут попасть какие-либо бациллы. Дезинфекционный раствор вливал в этот насос всегда я сам.
Он не спускал с Пьера пытливых глаз.
– Так вот, коммунистические главари, которые знают об этом, решили не дезинфицировать воду, чтобы вызвать в городе массовые заболевания и усилить этим беспорядки. К сожалению, им временно удалось захватить эти кварталы в свои руки, и в ближайшие два дня они будут здесь хозяевами, пока не подоспеют воинские части, не ликвидируют смуты и не водворят порядка.
Он продолжал в упор смотреть на Пьера.
– За эти два дня они могут здесь наделать бог знает каких бед. Этому необходимо воспрепятствовать. Надо спасти Париж от непредвиденного несчастия. Надо послезавтра, когда коммунисты будут хозяйничать на этой станции, влить в центробежный насос дезинфекционный раствор так, чтобы они этого не заметили. Понимаете?
Пьер кивнул головой, хотя не вполне понимал, чего от него требуют.
– Я в течение этих двух дней, пока не подойдут войска и не водворят порядка, конечно, здесь на станции появляться не смогу. Поэтому дирекция возлагает это ответственное поручение на вас. Вы придете завтра на работу в обычное время. Послезавтра вы будете в ночной смене. В час ночи, не позже и не раньше, вы должны пробраться к центробежному насосу. Устройте так, чтобы нести при этом насосе дежурство или заменить на некоторое время дежурящего там рабочего. Понимаете? В это время, когда никого у насоса не будет, вы развинтите кран у воронки и вольете туда раствор, который я вам оставлю. Потом завернете кран. Никому об этом ни слова, даже наиболее близким вам рабочим. Впрочем, у вас, кажется, нет друзей среди рабочих?
Пьер отрицательно покачал головой.
– Тем лучше. Словом, надо это сделать так, чтобы об этом не знал решительно никто. Таким образом вы спасете Париж от величайших бедствий. Через два дня будет водворен порядок, смутьяны будут уволены и арестованы, и тогда дирекция сумеет отблагодарить вас за вашу преданность.
Инженер вынул бумажник и положил на стол перед Пьером три кредитки по сто франков.
– Дирекция в доказательство своего доверия выдает вам за выполнение этого поручения авансом триста франков. Через два дня, если возложенная на вас задача будет выполнена в полнейшем секрете, дирекция выплатит вам единовременно пять тысяч франков.
– Да, да, – подчеркнул он, уловив недоверчивый взгляд Пьера, – пять тысяч франков. Вы будете назначены мастером, и дирекция сумеет обеспечить вашу дальнейшую карьеру. Я не говорю уже о том, что фотографии ваши будут фигурировать во всех парижских газетах, как человека, который спас население Парижа от отравления и болезней. Итак, вы беретесь выполнить поручение дирекции?
Пьер кивнул головой:
– Конечно, это же ведь сущий пустяк.
– Вне всякого сомнения, что коммунисты попытаются вас агитировать, рассказывая вам всякие небылицы о положении в городе. Не верьте им ни слова. Все это враки. Будет так, как я вам сказал. Их рабочие советы будут здесь хозяйничать не более двух дней… То, чего от вас требует дирекция, вы должны сделать послезавтра в час ночи. Запомните это хорошенько! В случае непредвиденных препятствий можете это сделать немного позже, но никоим образом не раньше. Понимаете? На это есть свои причины. Раствор, вливаемый слишком часто и в слишком большом количестве, становится ядовитым. Не забудьте: послезавтра ночью. Берите деньги, – он указал на триста франков, лежащих перед Пьером.
Пьер неуклюже сгреб деньги и сунул их в карман.
– А теперь вот вам пробирки с раствором. Спрячьте их под блузой.
Инженер выдвинул ящик стола и, достав оттуда большой кожаный футляр, нажал кнопку. В футляре на синем бархате лежали две больших пробирки с белесой мутноватой жидкостью. Инженер молча захлопнул крышку и протянул футляр Пьеру.
– Смотрите, не разбейте.
Пьер молча осторожно сунул футляр за пазуху.
– Ну вот и все, – сказал с улыбкой инженер, подымаясь из-за стола. – Конечно, все это очень несложно, и вы без больших усилий сможете выполнить поручение дирекции. Главное: помнить о сроке – послезавтра ночью, никоим образом не раньше, – и держать язык за зубами.
Инженер надел фетровую шляпу.
– Ну, до свидания, – пожал он руку Пьеру. – Через два дня сдадите мне отчет.
Он медленно надевал серые замшевые перчатки.
– Переждите здесь минут двадцать после моего ухода и отправляйтесь домой. Постарайтесь выбраться отсюда незамеченным.
Он протянул Пьеру на прощание портсигар, закурил и, надвинув шляпу, сбежал по лестнице.
Внизу хлопнула калитка.
II
Бурые лондонские туманы испариной влажных удушливых газов медленно расползлись над Европой.
В эти годы ученые отмечали заметную перемену европейского климата. Зимою в Ницце лежал рыхлый снег, и удивленные пальмы с завитыми от заморозков, всклокоченными листьями, как стройные безгрудые гарсонки, качались в замысловатом танго.
В Лондоне, как всегда, стоял туман, и днем в тумане горели фонари, а в мутноватой, белесой влаге слепыми подводными лодками шмыгали съежившиеся люди с несуразно короткими перископами трубок.
У лондонцев, вероятно, вместо легких – губки, чтобы впитывать туман.
В полдень, в тумане, задранные к небу остроконечные морды труб выли протяжно-долго, как собаки, почуяв мертвечину, и тогда из заводов, из контор, из государственных учреждений высыпали миллионы человеческих губок впитывать туман, чтобы понести его обратно в шестиэтажные муравейники учреждений и бюро.
В черных, как угольные копи, гаванях ежедневно в одно и то же время гудели брюхатые пароходы, и на пароходах отплывали в английские доминионы эшелоны солдат, чиновников и просто граждан Британской империи; отплывали, чтобы где-то, под знойным небом Индии, выдохнуть немного тумана, который расползется свинцовой испариной, ибо для прожженных солнцем индусов лондонский туман удушливей удушливого газа.
Этим летом в Европе непрерывно шел мелкий, колкий дождь, и в августе от берегов Британии дыхнуло туманом. Туман тяжелой вуалью проплыл над Ла-Маншем, окутал зеленые берега Нормандии и потянулся дальше, обволакивая предметы и города серой бархатной замшей. Серые лохматые клубы ползли по равнинам, как дым.
На Ла-Манше протяжными гудками перекликались пробиравшиеся в тумане пароходы.
В Довиле туман сдунул с пляжа купальщиков, приехавших наслаждаться летом, и море жадными языками лакало белый песок, как забытое на тарелке недоеденное картофельное пюре. По террасам отелей слонялись съеженные, словно невыспавшиеся люди, укутанные кашне.
По ресторанам и кафе, в холлах отелей с утра визжал уже джаз, и неудачливые, полуголые купальщицы, облитые желтым мертвенным светом люстр, вздрагивали в синкопах наслаждения, точно крабы, вцепившиеся в грудь отряхивающихся водолазов-танцоров.
Утром из серого облака тумана зигзагом молнии вылетел скорый поезд и по громоотводу рельсов слетел на вокзал. На перроне его ждали два господина в черных цилиндрах, штук двадцать фотографов и беспокойная кучка репортеров. Из вагона первого класса вышел бритый седой джентльмен, в кепи, в сопровождении нескольких джентльменов помоложе. Господа в цилиндрах церемонно поспешили им навстречу. Защелкали фотографические аппараты. Господа в цилиндрах, вежливо приподымая цилиндры, заговорили по-английски. У выхода ждали два автомобиля; под тяжестью усевшихся в них джентльменов автомобили подобострастно закачались и отплыли в туман. Репортеры на подвернувшихся такси помчались вслед за ними, сжигаемые заманчивой надеждой интервью. Приехавший был английский премьер-министр.
Через час в осаждаемый журналистами холл отеля сошел секретарь премьера, переодевшийся в живописно-сдержанный пуловер и широкий английский костюм, и с вежливо-скучающим видом сообщил навязчивым репортерам, что премьер прибыл в Довиль, не преследуя никаких политических целей, дабы отдохнуть в нем несколько дней от государственных дел, и что он очень сожалеет о неблагоприятной погоде.
Репортеры усердно стенографировали. Они знали великолепно, что день тому назад в Довиль прибыл из Парижа французский председатель совета министров, которого они ходили встречать на вокзал и провожали в ту же гостиницу, получив от него почти слово в слово такое же заявление. Знали они еще и то, что дня два тому назад поездом от бельгийской границы приехал в Довиль польский посланник, хотя на вокзал его ходил встречать только один господин в цилиндре, и на перроне не было ни фотографов, ни репортеров. Поэтому, прилежно записав сообщение секретаря, они немедленно побежали протелеграфировать в свои газеты известие о важной политической конференции представителей трех держав. Сделав это, они прибежали обратно караулить несловоохотливых дипломатов.
Все утро оба дипломата оставались в своих апартаментах; туда же они велели принести себе завтрак, который оба съели с аппетитом. В четыре часа дня переодетый лакеем репортер заметил, что английский премьер лично сходил в ватер-клозет, где он пребывал довольно долгое время, после чего вернулся обратно в свой кабинет.
Только к шести часам вечера, на радость всем журналистам, терпеливо караулившим за портьерами, французский премьер в сопровождении секретаря покинул свои апартаменты в левом флигеле отеля и направился безо всяких уловок в правый флигель к английскому премьеру. На лице его, как ни напрягалось внимание репортеров, не удалось уловить никакого определенного выражения. Один из журналистов заметил, что, проходя мимо его портьеры, премьер тихонько насвистывал популярную песенку.
Визит затянулся. Три раза репортер, переодетый гарсоном, подавал в апартамент № 6 коктейли и долго бесшумно возился со стаканами. Во время его пребывания в апартаменте оба дипломата говорили преимущественно о погоде, жаловались на скверные урожаи в государстве, обменивались мнениями насчет результатов последних скачек в Уэмблей. Репортер так ничего и не добился, уронив только от напряженного внимания и с непривычки один стакан. Около восьми часов вечера за кем-то посылали. Через десять минут в апартамент № 6 постучался польский посланник. Вид у него был аристократический и задумчивый, а тщательный пробор между редкими волосами сползал до воротничка. Подавали еще раз коктейли. Разговор велся на английском языке. Говорили о качестве и добротности сигар. Польский посланник рассеянно рассматривал запонки на манжетах.
Репортеры за портьерами нетерпеливо раскрывали и складывали карманные фотографические аппараты. Им хотелось во что бы то ни стало запечатлеть выражение лиц выходящих после конференции дипломатов, и они нервничали из-за того, что такой исторический документ может легко пропасть вследствие недостаточно яркого освещения коридора.
Наконец, к девяти часам дверь апартамента № 6 открылась, и вышел оттуда польский посланник, небрежно поправляя запонки на белоснежных манжетах. На его лице, как и полагается дипломатам, не было абсолютно никакого выражения. Он быстро поднялся в лифте в свой апартамент.
Только через полчаса после его ухода в дверях апартамента № 6 появился французский премьер, провожаемый до порога своим английским коллегой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Был уже день.
– Безработный? – спросил господин в фетровой шляпе, убедившись, что Пьер проснулся.
– Что вам надо? – грубо пробурчал Пьер. Изящный вид серого господина приводил его в раздражение.
– Безработный? – повторил господин, внимательно присматриваясь к Пьеру.
– Безработный. А вы что? Хотите предложить мне работу? – насмешливо огрызнулся Пьер.
– Совершенно верно. Мог бы вам предложить работу. Если не нуждаетесь, – дело ваше.
Господин в фетровой шляпе повернул и, не оглядываясь, пошел вдоль бульвара.
Пьер вскочил. Он не знал толком – шутит ли серый господин, или говорит всерьез. Незнакомец шел быстро, не оглядываясь. Пьер нагнал его бегом и, поравнявшись с ним, робко спросил:
– Вы это всерьез?
– Насчет работы? – обернулся к нему серый господин. – Можете получить с завтрашнего дня. Хотите?
– Я… я очень вас прошу, если есть работа, я возьму любую, безразлично… – бормотал Пьер, смущенный своей недавней грубостью.
Незнакомец вырвал из блокнота листок и написал на нем адрес.
– Явитесь сегодня к двенадцати часам в Сэн-Мор по указанному адресу. Деньги на трамвай у вас есть?
– Нет…
Незнакомый господин вынул из кармана три монеты по двадцать сантимов, сунул их в руку Пьеру и, не сказав больше ни слова, затерялся в толпе.
* * *
Рулетка непредвиденного случая, упорно в течение долгих часов избегавшая рокового номера, очертила еще один круг. Пьер нашел работу. Городская станция водоснабжения в Сэн-Мор – с восьми до шести. Каждое утро – душный набитый вагон дачного поезда. Узкая восьмиугольная комната с птицами на обоях. Завтраки и обеды; длинные тонкие палки обточенного хлеба, исчезающие бесследно в ненасытном отверстии рта, точно длинные раскаленные головни в устах ярмарочных фокусников. Тепло и сон.
По вечерам, вернувшись с работы, Пьер лежал целыми часами, растянувшись на засаленном матраце, предаваясь пассивному наслаждению пищеварения, со взором, сосредоточенным без мысли на арабесках обоев.
Несколько раз он мысленно возвращался к незнакомому господину в сером костюме, разбудившему его в памятное утро на скамейке бульвара. Пьер видел его с тех пор два раза на работе. От рабочих он узнал, что это главный инженер. От рабочих он узнал и о том, что накануне прихода Пьера на работу двое рабочих были уволены этим же инженером «за пропаганду». Пьер был принят на их место. И все же оставалось непонятным, почему именно он, когда сотни и тысячи безработных, зарегистрированных на бирже труда, напрасно дожидались своей очереди.
Ему казалось, что произошла какая-то ошибка, что серый господин принял его за кого-то другого, для кого эта работа была предназначена, и что, когда ошибка выяснится, его прогонят.
Но шли дни, и Пьер наслаждался временным благополучием.
Между тем в городе творилось что-то неладное. Рабочие на станции поговаривали о всеобщей забастовке. При Пьере, впрочем, говорить открыто не решались и шептались по углам.
Однажды после работы Пьера и еще десяток рабочих вызвали к инженеру. Инженер сидел за письменным столом в том же сером костюме, в котором Пьер увидел его впервые на бульваре. Инженер курил папиросу и был очень спокоен и прост, только длинные, холеные пальцы нервно выстукивали по столу какой-то неразборчивый мотив.
Инженер говорил кратко и дружелюбно. Он сказал, что вызвал именно их, потому что убедился в их исполнительности и трудолюбии и в том, что они не особенно прислушиваются к болтовне смутьянов и крикунов. Поэтому он убежден, что завтра, вопреки организуемой коммунистами всеобщей забастовке, все они, как один, явятся на работу.
Он добавил вскользь, что те, которые послушают смутьянов и захотят оставить город без воды, будут немедленно уволены и на работу больше рассчитывать не смогут. Тех же, кто выполнит завтра свой гражданский долг, дирекция не забудет.
На прощанье он подал по очереди всем десяти рабочим руку и сказал: «До завтра».
Пьеру показалось, что инженер особенно сурово и внимательно посмотрел на него, и он поспешно пробурчал: «Непременно».
На следующий день, пунктуально явившись на работу, Пьер убедился, что из десяти рабочих явился только он один. Никто больше на работу не вышел.
Пришел инженер, подал Пьеру руку и с грустной улыбкой спросил:
– Больше никого?
Потом медленно стал подниматься к себе наверх.
Пьер не знал, что ему делать – сидеть одному или уйти, но решил, что все равно останется дежурить.
Час спустя вышел инженер и позвал Пьера к себе в кабинет. В кабинете он предложил Пьеру сесть и протянул портсигар.
– Вижу, что только в вас я не ошибся, – сказал он после небольшой паузы с грустью в голосе. – Хорошо, что среди всех наших рабочих нашелся хоть один честный человек. Коммунисты взбаламутили всем головы и поставили на своем: лишили четыре миллиона людей воды. Больные в госпиталях и роженицы в родильных приютах будут напрасно в жару умолять сегодня дать им стакан воды. Они ее не получат.
В голосе инженера зазвучали скорбные нотки.
– Город останется без воды в течение целых суток, – продолжал он, помолчав. – Но это еще ничего по сравнению с теми бедствиями, которые хотят навлечь на него коммунисты. Вода непродезинфицированная несет с собой миллионы заразных бацилл. Не знаю, известно ли вам, что вода, прежде чем подается нашей станцией в город, предварительно здесь дезинфицируется: в нее вливается специальный раствор. Он пытливо посмотрел на Пьера. Пьер признался, что не знал об этом ничего.
– Большинство рабочих об этом не знает. Доступ к центробежному насосу запрещен рабочим из опасения, что в профильтрованную воду по небрежности могут попасть какие-либо бациллы. Дезинфекционный раствор вливал в этот насос всегда я сам.
Он не спускал с Пьера пытливых глаз.
– Так вот, коммунистические главари, которые знают об этом, решили не дезинфицировать воду, чтобы вызвать в городе массовые заболевания и усилить этим беспорядки. К сожалению, им временно удалось захватить эти кварталы в свои руки, и в ближайшие два дня они будут здесь хозяевами, пока не подоспеют воинские части, не ликвидируют смуты и не водворят порядка.
Он продолжал в упор смотреть на Пьера.
– За эти два дня они могут здесь наделать бог знает каких бед. Этому необходимо воспрепятствовать. Надо спасти Париж от непредвиденного несчастия. Надо послезавтра, когда коммунисты будут хозяйничать на этой станции, влить в центробежный насос дезинфекционный раствор так, чтобы они этого не заметили. Понимаете?
Пьер кивнул головой, хотя не вполне понимал, чего от него требуют.
– Я в течение этих двух дней, пока не подойдут войска и не водворят порядка, конечно, здесь на станции появляться не смогу. Поэтому дирекция возлагает это ответственное поручение на вас. Вы придете завтра на работу в обычное время. Послезавтра вы будете в ночной смене. В час ночи, не позже и не раньше, вы должны пробраться к центробежному насосу. Устройте так, чтобы нести при этом насосе дежурство или заменить на некоторое время дежурящего там рабочего. Понимаете? В это время, когда никого у насоса не будет, вы развинтите кран у воронки и вольете туда раствор, который я вам оставлю. Потом завернете кран. Никому об этом ни слова, даже наиболее близким вам рабочим. Впрочем, у вас, кажется, нет друзей среди рабочих?
Пьер отрицательно покачал головой.
– Тем лучше. Словом, надо это сделать так, чтобы об этом не знал решительно никто. Таким образом вы спасете Париж от величайших бедствий. Через два дня будет водворен порядок, смутьяны будут уволены и арестованы, и тогда дирекция сумеет отблагодарить вас за вашу преданность.
Инженер вынул бумажник и положил на стол перед Пьером три кредитки по сто франков.
– Дирекция в доказательство своего доверия выдает вам за выполнение этого поручения авансом триста франков. Через два дня, если возложенная на вас задача будет выполнена в полнейшем секрете, дирекция выплатит вам единовременно пять тысяч франков.
– Да, да, – подчеркнул он, уловив недоверчивый взгляд Пьера, – пять тысяч франков. Вы будете назначены мастером, и дирекция сумеет обеспечить вашу дальнейшую карьеру. Я не говорю уже о том, что фотографии ваши будут фигурировать во всех парижских газетах, как человека, который спас население Парижа от отравления и болезней. Итак, вы беретесь выполнить поручение дирекции?
Пьер кивнул головой:
– Конечно, это же ведь сущий пустяк.
– Вне всякого сомнения, что коммунисты попытаются вас агитировать, рассказывая вам всякие небылицы о положении в городе. Не верьте им ни слова. Все это враки. Будет так, как я вам сказал. Их рабочие советы будут здесь хозяйничать не более двух дней… То, чего от вас требует дирекция, вы должны сделать послезавтра в час ночи. Запомните это хорошенько! В случае непредвиденных препятствий можете это сделать немного позже, но никоим образом не раньше. Понимаете? На это есть свои причины. Раствор, вливаемый слишком часто и в слишком большом количестве, становится ядовитым. Не забудьте: послезавтра ночью. Берите деньги, – он указал на триста франков, лежащих перед Пьером.
Пьер неуклюже сгреб деньги и сунул их в карман.
– А теперь вот вам пробирки с раствором. Спрячьте их под блузой.
Инженер выдвинул ящик стола и, достав оттуда большой кожаный футляр, нажал кнопку. В футляре на синем бархате лежали две больших пробирки с белесой мутноватой жидкостью. Инженер молча захлопнул крышку и протянул футляр Пьеру.
– Смотрите, не разбейте.
Пьер молча осторожно сунул футляр за пазуху.
– Ну вот и все, – сказал с улыбкой инженер, подымаясь из-за стола. – Конечно, все это очень несложно, и вы без больших усилий сможете выполнить поручение дирекции. Главное: помнить о сроке – послезавтра ночью, никоим образом не раньше, – и держать язык за зубами.
Инженер надел фетровую шляпу.
– Ну, до свидания, – пожал он руку Пьеру. – Через два дня сдадите мне отчет.
Он медленно надевал серые замшевые перчатки.
– Переждите здесь минут двадцать после моего ухода и отправляйтесь домой. Постарайтесь выбраться отсюда незамеченным.
Он протянул Пьеру на прощание портсигар, закурил и, надвинув шляпу, сбежал по лестнице.
Внизу хлопнула калитка.
II
Бурые лондонские туманы испариной влажных удушливых газов медленно расползлись над Европой.
В эти годы ученые отмечали заметную перемену европейского климата. Зимою в Ницце лежал рыхлый снег, и удивленные пальмы с завитыми от заморозков, всклокоченными листьями, как стройные безгрудые гарсонки, качались в замысловатом танго.
В Лондоне, как всегда, стоял туман, и днем в тумане горели фонари, а в мутноватой, белесой влаге слепыми подводными лодками шмыгали съежившиеся люди с несуразно короткими перископами трубок.
У лондонцев, вероятно, вместо легких – губки, чтобы впитывать туман.
В полдень, в тумане, задранные к небу остроконечные морды труб выли протяжно-долго, как собаки, почуяв мертвечину, и тогда из заводов, из контор, из государственных учреждений высыпали миллионы человеческих губок впитывать туман, чтобы понести его обратно в шестиэтажные муравейники учреждений и бюро.
В черных, как угольные копи, гаванях ежедневно в одно и то же время гудели брюхатые пароходы, и на пароходах отплывали в английские доминионы эшелоны солдат, чиновников и просто граждан Британской империи; отплывали, чтобы где-то, под знойным небом Индии, выдохнуть немного тумана, который расползется свинцовой испариной, ибо для прожженных солнцем индусов лондонский туман удушливей удушливого газа.
Этим летом в Европе непрерывно шел мелкий, колкий дождь, и в августе от берегов Британии дыхнуло туманом. Туман тяжелой вуалью проплыл над Ла-Маншем, окутал зеленые берега Нормандии и потянулся дальше, обволакивая предметы и города серой бархатной замшей. Серые лохматые клубы ползли по равнинам, как дым.
На Ла-Манше протяжными гудками перекликались пробиравшиеся в тумане пароходы.
В Довиле туман сдунул с пляжа купальщиков, приехавших наслаждаться летом, и море жадными языками лакало белый песок, как забытое на тарелке недоеденное картофельное пюре. По террасам отелей слонялись съеженные, словно невыспавшиеся люди, укутанные кашне.
По ресторанам и кафе, в холлах отелей с утра визжал уже джаз, и неудачливые, полуголые купальщицы, облитые желтым мертвенным светом люстр, вздрагивали в синкопах наслаждения, точно крабы, вцепившиеся в грудь отряхивающихся водолазов-танцоров.
Утром из серого облака тумана зигзагом молнии вылетел скорый поезд и по громоотводу рельсов слетел на вокзал. На перроне его ждали два господина в черных цилиндрах, штук двадцать фотографов и беспокойная кучка репортеров. Из вагона первого класса вышел бритый седой джентльмен, в кепи, в сопровождении нескольких джентльменов помоложе. Господа в цилиндрах церемонно поспешили им навстречу. Защелкали фотографические аппараты. Господа в цилиндрах, вежливо приподымая цилиндры, заговорили по-английски. У выхода ждали два автомобиля; под тяжестью усевшихся в них джентльменов автомобили подобострастно закачались и отплыли в туман. Репортеры на подвернувшихся такси помчались вслед за ними, сжигаемые заманчивой надеждой интервью. Приехавший был английский премьер-министр.
Через час в осаждаемый журналистами холл отеля сошел секретарь премьера, переодевшийся в живописно-сдержанный пуловер и широкий английский костюм, и с вежливо-скучающим видом сообщил навязчивым репортерам, что премьер прибыл в Довиль, не преследуя никаких политических целей, дабы отдохнуть в нем несколько дней от государственных дел, и что он очень сожалеет о неблагоприятной погоде.
Репортеры усердно стенографировали. Они знали великолепно, что день тому назад в Довиль прибыл из Парижа французский председатель совета министров, которого они ходили встречать на вокзал и провожали в ту же гостиницу, получив от него почти слово в слово такое же заявление. Знали они еще и то, что дня два тому назад поездом от бельгийской границы приехал в Довиль польский посланник, хотя на вокзал его ходил встречать только один господин в цилиндре, и на перроне не было ни фотографов, ни репортеров. Поэтому, прилежно записав сообщение секретаря, они немедленно побежали протелеграфировать в свои газеты известие о важной политической конференции представителей трех держав. Сделав это, они прибежали обратно караулить несловоохотливых дипломатов.
Все утро оба дипломата оставались в своих апартаментах; туда же они велели принести себе завтрак, который оба съели с аппетитом. В четыре часа дня переодетый лакеем репортер заметил, что английский премьер лично сходил в ватер-клозет, где он пребывал довольно долгое время, после чего вернулся обратно в свой кабинет.
Только к шести часам вечера, на радость всем журналистам, терпеливо караулившим за портьерами, французский премьер в сопровождении секретаря покинул свои апартаменты в левом флигеле отеля и направился безо всяких уловок в правый флигель к английскому премьеру. На лице его, как ни напрягалось внимание репортеров, не удалось уловить никакого определенного выражения. Один из журналистов заметил, что, проходя мимо его портьеры, премьер тихонько насвистывал популярную песенку.
Визит затянулся. Три раза репортер, переодетый гарсоном, подавал в апартамент № 6 коктейли и долго бесшумно возился со стаканами. Во время его пребывания в апартаменте оба дипломата говорили преимущественно о погоде, жаловались на скверные урожаи в государстве, обменивались мнениями насчет результатов последних скачек в Уэмблей. Репортер так ничего и не добился, уронив только от напряженного внимания и с непривычки один стакан. Около восьми часов вечера за кем-то посылали. Через десять минут в апартамент № 6 постучался польский посланник. Вид у него был аристократический и задумчивый, а тщательный пробор между редкими волосами сползал до воротничка. Подавали еще раз коктейли. Разговор велся на английском языке. Говорили о качестве и добротности сигар. Польский посланник рассеянно рассматривал запонки на манжетах.
Репортеры за портьерами нетерпеливо раскрывали и складывали карманные фотографические аппараты. Им хотелось во что бы то ни стало запечатлеть выражение лиц выходящих после конференции дипломатов, и они нервничали из-за того, что такой исторический документ может легко пропасть вследствие недостаточно яркого освещения коридора.
Наконец, к девяти часам дверь апартамента № 6 открылась, и вышел оттуда польский посланник, небрежно поправляя запонки на белоснежных манжетах. На его лице, как и полагается дипломатам, не было абсолютно никакого выражения. Он быстро поднялся в лифте в свой апартамент.
Только через полчаса после его ухода в дверях апартамента № 6 появился французский премьер, провожаемый до порога своим английским коллегой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25