Это заявление святого мсье дю Жардье всполошило монастырь, и пошли разговоры, что мадмуазель д'Амбинье одержима бесом. Когда о мнении мсье дю Жардье сообщили графу де Бранжи, с тем от ярости чуть не случился удар. Как? У него в семье – не только строптивая гугенотка, но настоящая бесноватая? Мадам де Бериси, по счастью, приняла все это легче и сказала, что, в конце концов, дьявол ей не так уж страшен, в особенности когда он столь миловиден, как эта молоденькая колдунья. Поэтому, если мсье де Бранжи не находит это неудобным, она готова теперь же взять к себе мадмуазель д'Амбинье. Мсье дю Жардье был запрошен и жалея немного, что в минуту раздражения он свою хорошенькую оглашенную готов был предать заклинателям, дал благоприятный отзыв, говоря, что пути господни неисповедимы и что судьбы в его руке, что только чудо его могущества и благости могло бы привести к нему вновь столь решительно и упорно заблудшую душу, в которой, однако же, не следует отчаиваться, ибо божественное милосердие беспредельно.
Так совершился победоносный переезд мадмуазель д'Амбинье из монастыря сестер-искупительниц в дом маркизы де Бериси; но лучше всего было то, что требуемое мсье дю Жардье чудо не заставило себя долго ждать. Не прошло и полугода со времени ее выхода из монастыря, как мадмуазель д'Амбинье сама объявила мадам де Бериси, что решение ею принято. Она соглашалась отречься от своих заблуждений и вернуться в лоно церкви, что и исполнила, являя доказательства чистейшей веры и искреннейшего благочестия. Но что всего удивительнее, так это то, что ни мадам де Бериси, ни мсье дю Жардье так и не узнали, чем было вызвано обращение мадмуазель д'Амбинье и что было тому тайной причиной. Возможно, впрочем, что это осталось неизвестным и самой мадмуазель д'Амбинье. В сердце женщин бывают странные загадки, столь же непостижимые для них, как и для нас. Женщинам свойственны внезапные перемены, едва ли понятные им самим и совершающиеся в них так глубоко, что их зрение до туда не достигает. Вот почему их поведение бывает таким разным и таким неожиданным, причем в этой изменчивости они обнаруживают чистосердечие, которое может нам казаться удивительным, но которое тем не менее искренне. Женщина может стать совсем другой, чем прежде, не переставая думать, что она все такая же, как была. Поэтому и суждения женщин о самих себе столь часто бывают благоприятны, наши же о них столь часто несправедливы, чему виной опять-таки наше неведение о них в ту минуту, когда они нам кажутся все еще тем, чем они уже перестали быть. Что мы знаем о тайном движении их мыслей? А потому, в конечном счете, мы поступим всего лучше, если просто будем их наблюдать, не слишком стараясь их постигнуть и памятуя, что женщина может быть вполне правдивой, причем ни она сама не будет знать, почему это так, ни мы не сможем проверить, если бы даже хотели, так ли это в действительности.
Что бы ни говорилось об этом непонятном обращении мадмуазель д'Амбинье, ничто, однако, не позволяло усомниться в его искренности. Мадмуазель д'Амбинье не раз удивляла мадам де Бериси пламенностью своей новой веры. В противность многим новообращенным, которые, шагнув, не заботятся больше о том, куда они ступили, мадмуазель д'Амбинье продолжала испытывать почву, по которой она продвигалась вперед. Отцовское воспитание и прения с мсье Легри, Лерамбером и дю Жардье пристрастили ее к чтению богословских и казуистических сочинений, и она целыми часами просиживала у себя взаперти, предаваясь этому строгому занятию. Любознательность ее в этом направлении была безгранична. Что же касается ее благочестия, то оно было образцовым: она подолгу молилась, то в церкви, то дома, особливо же о душе графа де Бранжи, послужившего причиной ее обращения. Этот достойный дворянин скончался, не дождавшись успокоительного известия об отказе его молодой родственницы от помрачавших ее заблуждений и не успев очиститься от своих собственных, ибо коснеющий язык и угасающее дыхание не дали ему испросить прощения у Бога.
Мадам де Бериси усмотрела в этом указание на необходимость привести в порядок свои дела, но прошло еще пять лет, прежде чем умерла и она, оставив в своем завещании новые и странные распоряжения, коих ее племянник, граф де Сегиран, являлся предметом, а мадмуазель д'Амбинье, которой к тому времени было немногим больше двадцати лет, должна была нести последствия, о каковых я узнал из бесед с мсье де Ларсфигом и каковые вознамерился изложить.
* * *
Мсье де Ла Пэжоди показалось заманчивым воспользоваться случаем вновь побывать в Париже, когда мсье де Сегиран предложил ему сопровождать его в предстоящем путешествии. Не то чтобы мсье де Ла Пэжоди не нравилось в Эксе, где он нашел, после своего авиньонского происшествия, тот прием, о котором мы уже знаем, но он был непоседлив, и перспектива прокатиться с мсье де Сегираном представлялась ему не лишенной приятности. Мсье де Сегирану это тоже было выгодно. Мсье де Ла Пэжоди был человек многоопытный, и, если бы в дороге что-нибудь приключилось, мсье де Сегиран мог рассчитывать на ценное содействие своего спутника.
Приняв такое решение, эти господа отправились в путь в первых числах октября, и в течение всего переезда между ними царило полнейшее согласие. Мсье де Сегиран был довольно молчалив и погружался в свои думы, а мсье де Ла Пэжоди не хотелось его от них отрывать, ибо его собственные занимали его куда больше и он охотно им отдавался. Некоторые из них касались мсье де Сегирана, и по временам мсье де Ла Пэжоди взирал на него не без удивления. Мсье де Сегиран, и мсье де Ла Пэжоди не мог не восхищаться этим, ехал жениться с совершенно невероятным спокойствием. Исполняя волю своей тетки, мадам де Бериси, он не проявлял ни особого рвения, ни неохоты и готовился вступить в брак с мадмуазель д'Амбинье, даже не осмедомившись, какова она лицом и каков у нее характер. Могло ведь случиться, что она безобразна или сварлива, но мсье де Сегирана это, видимо, не заботило. Это искренне восхищало мсье де Ла Пэжоди. Мсье де Сегиран представлял отличный пример того, что есть еще люди, охотно верящие, будто провидение особенно внимательно к их делам и хочет добра именно им, и в этом убеждении полагающиеся во всем на волю божию. В этой уверенности они черпают весьма завидное спокойствие, которое должно бы служить образцом для тех, кто мечется, стараясь отыскать сам, в чем для него истинное благо. Что проку, в самом деле, в нашем пустом волнении и где тот зоркий ум, который бы отчетливо видел настоящее и ясно различал грядущее? Не лучше ли возложить на кого-нибудь другого эту неприятную заботу, и кто к ней более пригоден, как не тот, кто нас создал? Эти мудрые рассуждения приводили мсье де Ла Пэжоди к мысли, что, быть может, в конечном счете, бытие божие и небесполезно, если только верить в него настолько твердо, чтобы у нас было ощущение, что божественное посредничество преследует нашу пользу. А есть люди, которые судят именно так. Разве не этой уверенности следовал мсье де Сегиран, подчиняя свою судьбу событию, к которому он был совершенно не причастен и которое он потому именно был склонен предполагать благоприятствующим, что приписывал его вмешательству свыше? Однако, несмотря на преимущества такого образа мыслей, мсье де Ла Пэжоди чувствовал себя ему довольно чуждым, а потому надежда скоро увидеть снова кабачок «Большой кружки», где он и его друзья некогда заседали, освежала в его памяти лучшие его богохульства и язвительнейшие словца:
Действительно, в этой «Большой кружке», несколько лет тому назад, он почти ежедневно встречался со своими товарищами по безверию. Ах, что это был за славный квартет нечестивцев и что за адский содом они поднимали вчетвером! Там был мсье Рениар де Фаржу, тонущий в животе и потрохах, с короткими ногами, куцыми руками и маленькой головкой, затерявшейся в обширном парике, мсье Рениар де Фаржу, с его писклявым голоском и редкой емкостью зева и гортани, у которого все поглощаемые брашна и напитки шли на пользу одному лишь пузу в ущерб недозрелым и хилым конечностям; там был мсье Дэфорж, красивый, плотный мужчина, любивший и умевший поесть и выпить. Этот не довольствовался грубыми богохульствами и простыми харчами, которыми наслаждался мсье Рениар де Фаржу. И те, и другие он любил изысканными и умело приправленными. Он смаковал их тонким языком, а говорил ровным и низким голосом. Недаром мсье Дэфоржу подносили во всем только верхний слой корзины, да и то еще он строго к нему приглядывался. Мсье де Ла Пэжоди вспоминал с гордостью, что иногда мсье Дэфорж награждал его улыбкой, которая на его полном достоинства, спокойном и свежем лице имела странную прелесть и зажигала в его глазах довольный огонек, уловить который бывало лестно. Рассмешить же мсье Дэфоржа нечего было и думать, и никто на свете не мог бы похвастаться, что это ему удалось.
Иное дело был барон де Ганневаль. Быть нечестивцем и вольнодумцем доставляло барону де Ганневалю чудовищную и неистовую радость, в соответствии с его ростом и силой, каковыми он походил на баснословного Геркулеса. Мсье де Ганневаль обладал телом, близким к исполинскому, а объем его легких объяснял громозвучность его голоса. Когда мсье де Ганневаль откликался, ударяя кулаком по столу, стекла в окнах звенели. Его мощный хохот гремел, как буря, а вызвать его было нетрудно, ибо мсье де Ганневаль смеялся всему, причем нередко, и не меньше своим собственным словам. Он бывал ими так доволен, что было бы жестоко не быть довольным тоже. Мсье Дэфорж иногда говорил, что мсье де Ганневаль так глуп и так добр, что ему трудно будет попасть в ад, но что ему в этом помогут. Эти слова всякий раз возбуждали в бароне де Ганневале неугасимую веселость, а мсье Рениар де Фаржу при этом шептал ему на ухо невозможные вещи.
Мсье Дэфорж, мсье Рениар де Фаржу и барон де Ганневаль, должно быть, по-прежнему заседали все в том же кабачке «Большой кружки», ибо они были люди привычки, а их привычка была там собираться. Мсье де Ла Пэжоди заранее радовался, представляя себе, как его встретят, когда он неожиданно появится на пороге, а также предстоящему знакомству с новыми участниками, надо было полагать, примкнувшими к обществу. Он уже видел себя состязающимся с ними, при одобрительной полуулыбке мсье Дэфоржа и под оглушительный смех барона де Ганневаля. Если только, конечно, его пребывание в Эксе не иссушило его задора и он не превратился в провинциального атеиста. Задор этот, впрочем, не нашел там особенного отклика, и, хотя мсье де Ла Пэжоди и был там очень в моде, начала безверия, которые он возвещал, не проложили себе пути. Иной раз ему даже случалось улавливать у того или у другого как бы выражение неодобрения, но Экс не Авиньон, и разве покровительство маркиза де Турва и Сегиранов не обеспечивало ему свободы говорить открыто, тем более что довольно было арии его флейты, чтобы рассеять впечатление от речей?
Размышляя так и глядя в окно кареты на места, по которым они проезжали, мсье де Ла Пэжоди нащупывал в футляре свой верный инструмент, ибо он захватил с собой свою неразлучную флейту. Иной раз, когда доезжали до какого-нибудь красивого места, он велел остановиться. Затем он проворно выскакивал из кареты с флейтой в руке и принимался играть, дабы, как он говорил, поблагодарить природу за ее красоты, привязывающие нас к ней и делающие наш дольний мир столь приятным местопребыванием, что с нашей стороны было бы неблагодарностью не пользоваться всеми теми наслаждениями, которые он нам предлагает. И мсье де Ла Пэжоди, надувая щеки и шевеля суставами, наигрывал какой-нибудь тихий напев, нежный или печальный, смотря по тому, сияло ли в осеннем небе солнце или по нему проносились тучи, являл ли кругозор миловидное или же величавое зрелище. Иной раз также, дожидаясь ночлега в харчевнях, он развлекал себя какой-нибудь мелодией. Однажды он даже пустил в пляс работников и служанок, из которых наиболее сговорчивая послужила в этот вечер Эвридикой новому Орфею.
Эта невзыскательная прихоть погрузила мсье де Сегирана в ночные размышления, довольно долго не дававшие ему уснуть. В то время как за стеной его спутник предавался забавам с первой встречной, мсье де Сегиран думал о том, что одиночеству его постели скоро наступит конец и что рядом с его телом на ней протянется снисходительное и законное тело, соглашаясь на удовольствие, которое он сможет вкушать честно и ежедневно, а не когда придется и случайно, как мсье де Ла Пэжоди. При этой мысли мсье дё Сегиран невольно испытывал известное удовлетворение. Таким образом, его ждало освобождение от плотских тревог, смущавших его с тех пор, как он овдовел, и он радовался принятому им с посмертного одобрения его дорогой покойницы, Маргариты д'Эскандо, решению исполнить желание, выраженное в завещании его покойной тетки, маркизы де Бериси. Разве не согласовался он во всем этом с волей провидения, что для христианина важнее всего? Итак, скоро у него должна быть новая жена, ибо он ни минуты не сомневался, что мадмуазель д'Амбинье возьмет его в мужья и предпочтет честь его ложа тощей ренте, которую ей назначала, в случае отказа, мадам де Бериси. Эта уверенность успокаивала мсье де Сегирана, и он предавался ей беспрепятственно, потому что она проистекала не столько из личного тщеславия, сколько из сознания того, как выгодно быть Сегираном. А посему он был твердо убежден, что мадмуазель д'Амбинье не откажется от своей выгоды, заключающейся для нее в том, чтобы снабдить этот знаменитый род потомством, которого ему недостает и которое она не преминет ему доставить.
Дойдя в своих размышлениях до этого места, мсье де Сегиран почесал за ухом. Малоучтивые слова, сказанные ему когда-то мсье д'Эскандо Маленьким, снова зазвучали у него в памяти, но на этот счет у мсье де Сегирана имелось готовое решение. По приезде в Париж он дознается правды и покончит с этими инсинуациями, ибо он имеет намерение посоветоваться с каким-нибудь известным столичным врачом. И когда тот признав его способным к размножению, ему будет наплевать на глупости мсье д'Эскандо Маленького. Вот тоже! Оттого, что он отец полудюжины карликов и карлиц, большеголовых и толстопузых, этот Эскандо считает себя более роскошно многочадным, чем какой-нибудь библейский патриарх! Ему придется поубавить спеси, когда он увидит, что целый взвод маленьких Сегиранов, здоровехоньких красавцев, опроверг его предвещания. Ибо мсье де Сегиран не сомневался в приговоре сведущих людей. Разве не служили признаком его природного здоровья многочисленные беременности его дорогой Маргариты, обязанной своими неудачами, увы, по-видимому, только себе самой, и разве не являлось лишним доказательством его силы чисто мужское возбуждение, которое он испытывал в своем теле, слыша за стеной повторные резвости мсье де Ла Пэжоди и счастливые вздохи маленькой служанки? И, пренебрегая этими суетными шумами, мсье де Сегиран повернулся на другой бок и наконец уснул с мыслью о мадмуазель д'Амбинье.
Между тем приближался миг, когда карета должна была покинуть дорожные колеи и покатить по парижской мостовой. Уже миновали Санс, и села следовали за селами, подъемы чередовались со спусками, и оставалось недалеко до столичных предместий. Никаких неприятных задержек в пути не случилось. Мсье де Сегиран усматривал в этом счастливое предзнаменование для своих брачных замыслов, а мсье де Ла Пэжоди видел доказательство того, что лучше ездить в хорошей карете на хороших лошадях, чем в общественных повозках и дилижансах, влекомых клячами, спотыкающимися о всякий камушек. Не завидуя чужому достоянию, он умел ценить его удобства и находил приятным и справедливым извлекать из них пользу. Это правило, в применении к личной жизни, всегда и отвращало его от брака. Он предоставлял другим заводить себе жен, считая себя вправе пользоваться чужими избранницами, когда они приходились ему по вкусу, а он им. Положения эти он нашел настолько удовлетворительными, что дал себе слово всегда применять их на деле, а потому, дружелюбно взирая на мсье де Сегирана, он иной раз задавал себе вопрос, на что может быть похожа эта мадмуазель Д'Амбинье, которую маркиза де Бериси назначила своему племяннику в супруги. Мсье де Ла Пэжоди, знававший в свое время мадам де Бериси, побаивался ее язвительного ума старой феи. Какую шутку захотелось ей сыграть с бедным Сегираном? Какую кривобокую дурнушку или какую маленькую мегеру увидит перед собой этот несчастный? Мсье де Ла Пэжоди втихомолку посмеивался, в то время как карета, чьи тяжелые колеса являлись колесами брачной фортуны мсье де Сегирана, въехав в ворота, останавливалась во дворе берисиевского дома. Бросив заниматься догадками, мсье де Ла Пэжоди проворно соскочил на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27