Поэтому к нему-то и обратился мсье д'Эскандо Урод, когда его сыну Паламеду пришла пора служить. Мсье де Моморон согласился взять на себя заботу об этом юнце, и мсье д'Эскандо воспользовался похоронами мадам де Сегиран, чтобы доставить мсье де Моморону, с которым он должен был там встретиться, нового рекрута, дабы тот захватил его с собой, когда поедет обратно в Марсель смолить свою галеру и снаряжать ее к весенней кампании.
Мсье де Моморон настолько часто встречался со смертью, что кончина невестки не слишком на него подействовала, и мсье де Сегиран не почерпнул в его обществе особых утешений. По правде говоря, мсье де Сегиран и мсье де Моморон не сходились решительно ни в чем. Мсье де Моморон, почитая, что мсье де Сегиран кичится перед ним превосходством, которому обязан всего только случаем, плохо мирился с тем, что в руках у старшего брата богатые родовые владения, тогда как его собственные совершенно пусты. И его злило положение младшего, благодаря которому он принужден был носиться по морям и подвергаться опасностям, в то время как Сегиран, обеспеченный отцовским наследием, жил себе в мире и холе и ничего не делал.
Мсье де Моморон снова возвратился к этим мыслям несколько дней спустя после похорон мадам де Сегиран, прогуливаясь на своих коротких ножках по кармейранскому саду. Сад этот был обширен и многоводен, ибо окрестности Экса изобилуют ключами, освежающими тамошнюю почву. У одного такого бассейна мсье де Сегиран, бежав из своей комнаты, чья траурная обивка слишком напоминала о его горе, и выйдя подышать воздухом, как раз и встретился с мсье де Момороном. Любо было слушать мсье де Ларсфига, когда он излагал последовавший за этим разговор, потому что как рассказчик он обладал поразительным комедийным даром, который вселял жизнь в тех людей, чьи речи он передавал. Казалось, что воочию видишь, как мсье де Сегиран и мсье де Моморон шагают рядом вокруг бассейна, между тем как солнце вычерчивает на песке их тени, столь же несходные, сколь и их особы. Мсье де Ларсфиг уморительно подражал тону и голосам этой беседы, которая началась с довольно длительного молчания, после того как братья сели на скамью, причем мсье де Сегиран то и дело набирал в горсть песку и пропускал его сквозь пальцы, словно желая этим намекнуть на то, сколь мало мы значим и сколь быстро превращаемся в ничто.
Но мсье де Моморон не был склонен восставать против унылых мыслей мсье де Сегирана, ибо имел в виду использовать их в личных выгодах. Так что он охотно поддержал брата в его взглядах… Да, конечно, наш дольный мир – одна печаль и слезы. Все в нем непрочно и скоротечно, будь то песчинки, будь то вода, все ускользает из наших рук. Добро бы еще все кругом было бренно, но разве не бренны мы сами? Разве беспрестанное зрелище смерти не предвещает конца нам самим? И однако ему, Сегирану, грозит только общая всем судьба, тогда как он, Моморон, подвергается совсем особенным опасностям… Дойдя досюда, мсье де Моморон решил углубиться в самую суть беседы, увлекая за собой и брата, которого он счел достаточно подготовленным к тому, чтобы следовать за ним, и в должной мере разжалобленным предыдущей речью. В самом деле, разве не предстоит ему в недалеком будущем вернуться в Марсель, где ждет его галера, и одному Богу известно, куда его забросит в этом году королевская воля! Итак, он едет, он, храбрый Моморон, и, всегда такой бодрый, едет с душою, полною мрачных предчувствий. Возвратится ли он когда-нибудь в Кармейран, или, быть может, его привезут сюда изувеченным каким-нибудь ядром? Но честь призывает его к исполнению долга, и он пребудет тверд на своем посту; тем не менее, чтобы рассеять эти скверные мысли, ему было бы приятно взять с собой на судно несколько музыкантов, чтобы они могли исполнять для него музыку, которая разгоняла бы черные думы. Да только эти мошенники непозволительно высоко расценивают свои услуги! Нечего делать, придется плавать скромно, а его варварийские слуги, верный Али и верный Гассан, должны будут поневоле довольствоваться своими старыми обносками турецкого фасона, сплошь заплатанными и полинявшими от солнца и морской пены. Он был бы рад обновить им одежду, но ему неохота наверстывать этот расход, урезая офицерский стол или скудный харч шиурмы, которую кормят теми же черными бобами, что и голубей. Правда, мсье де Моморон полагает, что имеется способ помочь беде, но он все не решался смущать почтенную скорбь брата изложением своих личных огорчений. У каждого свое горе и свои заботы, однако все же его милый Сегиран так легко мог бы избавить от них брата! Достаточно было бы, чтобы мсье де Сегиран согласился выдать ему авансом пять тысяч экю в счет призов предстоящей кампании. Эта ссуда позволила бы мсье де Моморону завести должное представительство, что, в конце концов, столько же в его интересах, сколько и в интересах мсье де Сегирана, ибо, хоть они и носят разные имена, они все же одной крови. Прилично ли, чтобы Сегиран, даже если он всего лишь Моморон, обнаруживал свою скудость перед всеми, в том числе и перед маленьким Паламедом д'Эскандо, которого он взял на свое попечение? Негодный мальчишка не преминет разгласить всем Эскандо, что галера кавалера де Моморона совсем не то, что принято думать, и не заслуживает своей репутации. Это только усугубит пренебрежение, с которым эти Эскандо, по крайней мере некоторые, по-видимому, относятся к Сегиранам, как это можно было усмотреть из слов Эскандо Маленького, когда тот позволил себе попрекнуть мсье де Сегирана его бездетностью, обнаружив при этом колкость и подозрительность, граничащие с оскорблением.
При этих словах рассчитанной речи мсье де Моморона бедный мсье де Сегиран шумно вздохнул, не столько жалея о пяти тысячах экю, с которыми ему приходилось расставаться без особой надежды увидеть их вновь, сколько вспоминая выходку, которой подвергся со стороны этого грубияна Эскандо Маленького. С тех пор, как он ее претерпел, он часто возвращался к ней в своих думах. Мысль о том, что, быть может, это по его вине жена не родила ему детей, которых ему так хотелось иметь, наполняла его горечью и краска заливала его лицо, когда ему начинало казаться, что он создан не как все люди, раз ему не удалось нечто, так просто удающееся другим, и что в нем самом заложено начало этого злополучия, ибо для него это было злополучием, особенно при виде юного Паламеда д'Эскандо, чья резвая прелесть усугубляла его печаль о том, что у него нет сына, который тоже когда-нибудь стал бы похож на этого очаровательного шалуна, оглашавшего грохотом весь замок во всякое время дня и привлекавшего умиленные взоры грустного мсье де Сегирана, когда тот встречал его в коридорах или в аллеях сада.
Если бы мсье де Сегирану довелось произвести на свет такое вот круглое, свежее личико, с красивыми серыми глазами, румяными губами, курчавыми волосами, дышащее здоровьем и молодостью, он бы с радостью вытерпел в тысячу раз больше того, что терпел, правда, безропотно от этого сорванца Паламеда, снося его игры, шум и буйное поведение. В самом деле, мысль о том, что скоро он будет служить королю на его галерах, вскружила голову юному мореплавателю и вселила ему беса во все четыре конечности. Его четырнадцатилетнее воображение уже видело себя в открытом море. Он только и бредил что снастями, шкивами, якорями и пушками. Ему слышались командные крики аргузинов. Он носился целый день, производя то резкие, то глухие шумы, смотря по тому, подражал ли он свистку или бомбарде, если только, вооружась веревкой, не хлестал изо всех сил по деревьям, словно их кора была подлинной кожей шиурмы. А не то он подавал сигналы тряпками, похищенными на кухне, кидался на абордаж с какой-нибудь сечкой в руке. Мсье де Сегиран восхищался этими проказами, видя в них предвестия блестящей морской карьеры. Мсье де Моморон заливался хохотом и подымал свои густые брови. Словом, юный Паламед безнаказанно продолжал бы куролесить, не вздумай он, в один прекрасный день, сломать пополам шпагу мсье де Моморона, упражняясь в прокалывании варварийского чучела, которое он нарядил в разное тряпье и украсил тюрбаном, подвиг геройский, но неудачный, стоивший ему основательного знакомства с тростью мсье де Моморона.
Мсье де Сегиран был весьма озадачен этой сценой и пришел к заключению, что галера мсье де Моморона может вовсе и не показаться юному Паламеду тем раем, который он себе рисовал. Мсье де Моморон был на руку скор и, как он только что доказал, не склонен особенно щадить нежный возраст своего будущего ученика в морской науке, так что мсье де Сегирану невольно приходили на память слышанные им рассказы о том, какую дисциплину поддерживает у себя на судне мсье де Моморон. Не уйти от нее и маленькому Паламеду д'Эскандо. Мсье де Сегирану было немного жаль расставаться с этим мальчуганом. Он не прочь был попросить мсье де Моморона оставить ему его питомца, но что сказал бы мсье д'Эскандо-отец? Увы! Мсье де Сегиран никого ничему не мог научить, тогда как мсье де Моморон сумеет преподать отпрыску рода Эскандо множество ценных сведений, как то: владеть оружием, управлять кораблем и умирать, как подобает дворянину. Поэтому мсье де Сегиран отказался от своего намерения, однако не упустил случая воспользоваться ходатайством мсье де Моморона относительно пяти тысяч экю и посоветовал ему часть из них употребить на то, чтобы у Паламеда был хороший стол и вообще все, что можно иметь лучшего на галере. Он даже присоединил к этому просьбу обращаться с новичком поласковее, что мсье де Моморон и обещал весьма охотно, смягченный легкой щедростью, проявленной по отношению к нему мсье де Сегираном.
Впрочем, главным ее последствием было то, что мсье де Моморон решил, не медля дольше, собираться в Марсель. С тех пор, как кошелек его был снова набит, он начал скучать в Кармейране, и ему не терпелось оттуда уехать. Поэтому, неделю спустя после своего плодотворного разговора с мсье де Сегираном, он объявил, что ему пора возвращаться к месту службы. При этом известии пылкий Паламед забил в ладоши. Молодость неблагодарна.
У старости другие недостатки. Мсье де Сегиран, ни разу после смерти жены не видевшийся с матерью, сообщил ей о своем намерении проводить мсье де Моморона до Экса, куда тот должен был заехать, чтобы с ней проститься; но старая мадам де Сегиран дала ему знать, что она предпочла бы, чтобы он не приезжал и отложил свое посещение до другого раза, потому что вид печального лица и удрученной физиономии противоречит заботам о ее здоровье, которое она поддерживает только тем, что удаляет со своих глаз все, могущее оказаться для них неприятным зрелищем. Так как свидание с ее сыном Сегираном могло бы быть ей тягостно, то на этот раз достаточно будет, если по дороге, прежде чем начать плавание, к ней заедет ее сын Моморон. И таким образом мсье де Сегирану пришлось отпустить мсье де Моморона и юного Паламеда д'Эскандо одних.
Провожая их, он держался молодцом, и только когда остался один, ему взгрустнулось. Его печалило не столько, может быть, их отсутствие, сколько вызванное таковым одиночество, хотя мсье де Сегиран всегда жил довольно нелюдимо. Пока он был молод, его отец удалял его от общества, утверждая, что наилучшее составляет он сам, а женившись, он сохранил привычку сидеть дома. Его жена, вечно занятая своей беременностью, мало с кем виделась, а так как мсье де Сегиран был с ней неразлучен, то он и разделял ее одиночество. Гости в Кармейране бывали редко. Хотя замок был совсем недалеко от Экса и при благоприятном ветре там были даже слышны городские колокола, можно было подумать, что вы на краю света. Когда-то это безлюдие нравилось мсье де Сегирану, но теперь он был бы не прочь поговорить с кем-нибудь, хотя бы о себе самом, ибо жена не могла уже его слышать. Поэтому он был немало раздосадован ответом матери на его предложение навестить ее в Эксе. Он всегда имел о себе выгодное мнение, и ему никогда не приходило в голову, чтобы он мог стать кому-нибудь в тягость, так что он был весьма неприятно поражен, узнав, что люди боятся его вида и опасаются, как бы его лицо не испортило им настроения.
В то время как его мать заставила его таким образом впервые усомниться относительно производимого им впечатления, мсье д'Эскандо Маленький своей обидной выходкой поколебал в нем прежнюю уверенность в его телесных качествах. Ядовитые слова этого Эскандо иногда звучали в его ушах. Хорошо еще, если этот болван говорил об этом только с ним, но почем знать, не поделился ли он своими подозрениями с другими Эскандо и не разнесли ли их те, в свою очередь, дальше, из уст в уста, так что, чего доброго, теперь повсюду идет молва, что полным одиночеством, в которое его погрузила смерть жены, мсье де Сегиран обязан исключительно особой немилости природы?
Эта мысль, казавшаяся ему нестерпимой, главным образом и способствовала тому, что он заперся у себя. Тем нескольким знакомым, которые приезжали из Экса, чтобы его проведать, он велел ответить, что его траур не позволяет ему воспользоваться их посещением. Он боялся прочесть на их лицах как бы ту неловкость, которую иные испытывают при виде чужого горя, а также страшился догадаться по их манере держать себя, что до них дошли слухи о злых речах мсье д'Эскандо Маленького. Поэтому он предпочел отказаться вовсе от какого бы то ни было общества. К тому же, ведь обходился же он без него прежде и при жизни жены, так что, и овдовев, мог в нем не нуждаться, хотя дни и казались ему длинными, несмотря на то, что он решил понемногу вернуться к своим былым привычкам.
Таким образом, как и прежде, мсье де Сегиран вставал рано. Затем он коротал время, либо занимаясь счетами или по дому, либо читая или записывая что-нибудь у себя в кабинете, либо прогуливаясь по саду, но чаще всего ничего не делая. Так, с грехом пополам, время тянулось до вечера, но, идя ко сну, мсье де Сегиран всякий раз особенно жестоко ощущал понесенную утрату. Он ложился, вздыхая, и долго не мог уснуть. Когда, наконец, это ему с трудом удавалось, то во сне его поджидали воспоминания. Иногда там присутствовала покойная мадам де Сегиран, и, просыпаясь, он укорял себя в том, что оскорбил ее память вольными мыслями и образами, которые, будучи естественны в отношении живой, становятся неуважительными, когда направлены на особу, переставшую существовать. Обвиняя себя в том, что он слишком верен в сновидениях покойнице-жене, он в то же время не прощал себе некоторых резвостей иного рода. Они бывали довольно диковинны. Иногда ему казалось, что он плывет по морю со своим братом Момороном и юным Паламедом. Их галера рассекает синие волны. Показывается берег и на нем белый город. На пристани суетятся турки в чалмах. Становятся на якорь в гавани и съезжают на берег. Идут по узким и жарким улицам. Входят в мощенные мрамором дворцы, где вас встречают закутанные женщины, шурша кисеей и бряцая браслетами.
Мсье де Сегиран искренно сокрушался об этих ночных прельщениях и каждый вечер молил Бога его от них избавить. Но зачем же Господь лишил его верной и столь необходимой подруги, ведь что бы ни говорил мсье д'Эскандо Маленький, если у мсье де Сегирана и не было детей, то уж отнюдь не из-за недостатка темперамента. Он у мсье де Сегирана был могуч и требователен и причинял ему жестокие страдания с тех пор, как овдовел, то есть уже пять с лишним месяцев.
II
Далекий от мысли, что какое-нибудь мало-мальски примечательное событие может нарушить длительное однообразие его дня, мсье де Сегиран как раз находился возле солнечного кадрана, куда ежедневно при ясной погоде приходил проверять по тени стрелки свои часы, когда ему принесли известие, что его мать как бы снимает с него то отлучение, под которым она держала его со времени вдовства, и разрешает ему посетить ее в ее эксском доме. Письмо, осведомлявшее мсье де Сегирана о материнском решении, было писано не самой этой доброй дамой. Она жаловалась, что подагра заставила ее прибегнуть к почерку Бабетты, ее горничной. Если не считать этого недуга, помешавшего ей присутствовать на похоронах невестки, она, по ее словам, чувствовала себя как нельзя лучше. Впрочем, ее сын сам может убедиться в этом. Теперь он, надо думать, уже в состоянии бывать иногда в обществе. А у нее он встретит превосходнейшее, и, в частности, его порадует некий маленький мсье де Ла Пэжоди, с недавних пор пленяющий здесь всех. Поэтому, если такое предложение ему по душе, она приглашает сына погостить у нее сколько ему захочется и немного развлечься беседой и игрой. Все это, разумеется,, при том условии, что oн привезет с собой удобопоказуемое лицо, а не одну из тех плачевных физиономий, вид которых удручает каждого и служит всеобщим пугалом; но у ее сына, она знает достаточно христианских чувств и силы духа, так что за то время, что он провел в своем строгом уединении, он, конечно, настолько научился владеть собой, чтобы уметь скрывать от посторонних взоров живущее в его душе законное сожаление об утрате, разумеется, непоправимой, но которую, рано или поздно, надо будет постараться возместить, дабы с ним не пресекся и не кончился их род.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Мсье де Моморон настолько часто встречался со смертью, что кончина невестки не слишком на него подействовала, и мсье де Сегиран не почерпнул в его обществе особых утешений. По правде говоря, мсье де Сегиран и мсье де Моморон не сходились решительно ни в чем. Мсье де Моморон, почитая, что мсье де Сегиран кичится перед ним превосходством, которому обязан всего только случаем, плохо мирился с тем, что в руках у старшего брата богатые родовые владения, тогда как его собственные совершенно пусты. И его злило положение младшего, благодаря которому он принужден был носиться по морям и подвергаться опасностям, в то время как Сегиран, обеспеченный отцовским наследием, жил себе в мире и холе и ничего не делал.
Мсье де Моморон снова возвратился к этим мыслям несколько дней спустя после похорон мадам де Сегиран, прогуливаясь на своих коротких ножках по кармейранскому саду. Сад этот был обширен и многоводен, ибо окрестности Экса изобилуют ключами, освежающими тамошнюю почву. У одного такого бассейна мсье де Сегиран, бежав из своей комнаты, чья траурная обивка слишком напоминала о его горе, и выйдя подышать воздухом, как раз и встретился с мсье де Момороном. Любо было слушать мсье де Ларсфига, когда он излагал последовавший за этим разговор, потому что как рассказчик он обладал поразительным комедийным даром, который вселял жизнь в тех людей, чьи речи он передавал. Казалось, что воочию видишь, как мсье де Сегиран и мсье де Моморон шагают рядом вокруг бассейна, между тем как солнце вычерчивает на песке их тени, столь же несходные, сколь и их особы. Мсье де Ларсфиг уморительно подражал тону и голосам этой беседы, которая началась с довольно длительного молчания, после того как братья сели на скамью, причем мсье де Сегиран то и дело набирал в горсть песку и пропускал его сквозь пальцы, словно желая этим намекнуть на то, сколь мало мы значим и сколь быстро превращаемся в ничто.
Но мсье де Моморон не был склонен восставать против унылых мыслей мсье де Сегирана, ибо имел в виду использовать их в личных выгодах. Так что он охотно поддержал брата в его взглядах… Да, конечно, наш дольный мир – одна печаль и слезы. Все в нем непрочно и скоротечно, будь то песчинки, будь то вода, все ускользает из наших рук. Добро бы еще все кругом было бренно, но разве не бренны мы сами? Разве беспрестанное зрелище смерти не предвещает конца нам самим? И однако ему, Сегирану, грозит только общая всем судьба, тогда как он, Моморон, подвергается совсем особенным опасностям… Дойдя досюда, мсье де Моморон решил углубиться в самую суть беседы, увлекая за собой и брата, которого он счел достаточно подготовленным к тому, чтобы следовать за ним, и в должной мере разжалобленным предыдущей речью. В самом деле, разве не предстоит ему в недалеком будущем вернуться в Марсель, где ждет его галера, и одному Богу известно, куда его забросит в этом году королевская воля! Итак, он едет, он, храбрый Моморон, и, всегда такой бодрый, едет с душою, полною мрачных предчувствий. Возвратится ли он когда-нибудь в Кармейран, или, быть может, его привезут сюда изувеченным каким-нибудь ядром? Но честь призывает его к исполнению долга, и он пребудет тверд на своем посту; тем не менее, чтобы рассеять эти скверные мысли, ему было бы приятно взять с собой на судно несколько музыкантов, чтобы они могли исполнять для него музыку, которая разгоняла бы черные думы. Да только эти мошенники непозволительно высоко расценивают свои услуги! Нечего делать, придется плавать скромно, а его варварийские слуги, верный Али и верный Гассан, должны будут поневоле довольствоваться своими старыми обносками турецкого фасона, сплошь заплатанными и полинявшими от солнца и морской пены. Он был бы рад обновить им одежду, но ему неохота наверстывать этот расход, урезая офицерский стол или скудный харч шиурмы, которую кормят теми же черными бобами, что и голубей. Правда, мсье де Моморон полагает, что имеется способ помочь беде, но он все не решался смущать почтенную скорбь брата изложением своих личных огорчений. У каждого свое горе и свои заботы, однако все же его милый Сегиран так легко мог бы избавить от них брата! Достаточно было бы, чтобы мсье де Сегиран согласился выдать ему авансом пять тысяч экю в счет призов предстоящей кампании. Эта ссуда позволила бы мсье де Моморону завести должное представительство, что, в конце концов, столько же в его интересах, сколько и в интересах мсье де Сегирана, ибо, хоть они и носят разные имена, они все же одной крови. Прилично ли, чтобы Сегиран, даже если он всего лишь Моморон, обнаруживал свою скудость перед всеми, в том числе и перед маленьким Паламедом д'Эскандо, которого он взял на свое попечение? Негодный мальчишка не преминет разгласить всем Эскандо, что галера кавалера де Моморона совсем не то, что принято думать, и не заслуживает своей репутации. Это только усугубит пренебрежение, с которым эти Эскандо, по крайней мере некоторые, по-видимому, относятся к Сегиранам, как это можно было усмотреть из слов Эскандо Маленького, когда тот позволил себе попрекнуть мсье де Сегирана его бездетностью, обнаружив при этом колкость и подозрительность, граничащие с оскорблением.
При этих словах рассчитанной речи мсье де Моморона бедный мсье де Сегиран шумно вздохнул, не столько жалея о пяти тысячах экю, с которыми ему приходилось расставаться без особой надежды увидеть их вновь, сколько вспоминая выходку, которой подвергся со стороны этого грубияна Эскандо Маленького. С тех пор, как он ее претерпел, он часто возвращался к ней в своих думах. Мысль о том, что, быть может, это по его вине жена не родила ему детей, которых ему так хотелось иметь, наполняла его горечью и краска заливала его лицо, когда ему начинало казаться, что он создан не как все люди, раз ему не удалось нечто, так просто удающееся другим, и что в нем самом заложено начало этого злополучия, ибо для него это было злополучием, особенно при виде юного Паламеда д'Эскандо, чья резвая прелесть усугубляла его печаль о том, что у него нет сына, который тоже когда-нибудь стал бы похож на этого очаровательного шалуна, оглашавшего грохотом весь замок во всякое время дня и привлекавшего умиленные взоры грустного мсье де Сегирана, когда тот встречал его в коридорах или в аллеях сада.
Если бы мсье де Сегирану довелось произвести на свет такое вот круглое, свежее личико, с красивыми серыми глазами, румяными губами, курчавыми волосами, дышащее здоровьем и молодостью, он бы с радостью вытерпел в тысячу раз больше того, что терпел, правда, безропотно от этого сорванца Паламеда, снося его игры, шум и буйное поведение. В самом деле, мысль о том, что скоро он будет служить королю на его галерах, вскружила голову юному мореплавателю и вселила ему беса во все четыре конечности. Его четырнадцатилетнее воображение уже видело себя в открытом море. Он только и бредил что снастями, шкивами, якорями и пушками. Ему слышались командные крики аргузинов. Он носился целый день, производя то резкие, то глухие шумы, смотря по тому, подражал ли он свистку или бомбарде, если только, вооружась веревкой, не хлестал изо всех сил по деревьям, словно их кора была подлинной кожей шиурмы. А не то он подавал сигналы тряпками, похищенными на кухне, кидался на абордаж с какой-нибудь сечкой в руке. Мсье де Сегиран восхищался этими проказами, видя в них предвестия блестящей морской карьеры. Мсье де Моморон заливался хохотом и подымал свои густые брови. Словом, юный Паламед безнаказанно продолжал бы куролесить, не вздумай он, в один прекрасный день, сломать пополам шпагу мсье де Моморона, упражняясь в прокалывании варварийского чучела, которое он нарядил в разное тряпье и украсил тюрбаном, подвиг геройский, но неудачный, стоивший ему основательного знакомства с тростью мсье де Моморона.
Мсье де Сегиран был весьма озадачен этой сценой и пришел к заключению, что галера мсье де Моморона может вовсе и не показаться юному Паламеду тем раем, который он себе рисовал. Мсье де Моморон был на руку скор и, как он только что доказал, не склонен особенно щадить нежный возраст своего будущего ученика в морской науке, так что мсье де Сегирану невольно приходили на память слышанные им рассказы о том, какую дисциплину поддерживает у себя на судне мсье де Моморон. Не уйти от нее и маленькому Паламеду д'Эскандо. Мсье де Сегирану было немного жаль расставаться с этим мальчуганом. Он не прочь был попросить мсье де Моморона оставить ему его питомца, но что сказал бы мсье д'Эскандо-отец? Увы! Мсье де Сегиран никого ничему не мог научить, тогда как мсье де Моморон сумеет преподать отпрыску рода Эскандо множество ценных сведений, как то: владеть оружием, управлять кораблем и умирать, как подобает дворянину. Поэтому мсье де Сегиран отказался от своего намерения, однако не упустил случая воспользоваться ходатайством мсье де Моморона относительно пяти тысяч экю и посоветовал ему часть из них употребить на то, чтобы у Паламеда был хороший стол и вообще все, что можно иметь лучшего на галере. Он даже присоединил к этому просьбу обращаться с новичком поласковее, что мсье де Моморон и обещал весьма охотно, смягченный легкой щедростью, проявленной по отношению к нему мсье де Сегираном.
Впрочем, главным ее последствием было то, что мсье де Моморон решил, не медля дольше, собираться в Марсель. С тех пор, как кошелек его был снова набит, он начал скучать в Кармейране, и ему не терпелось оттуда уехать. Поэтому, неделю спустя после своего плодотворного разговора с мсье де Сегираном, он объявил, что ему пора возвращаться к месту службы. При этом известии пылкий Паламед забил в ладоши. Молодость неблагодарна.
У старости другие недостатки. Мсье де Сегиран, ни разу после смерти жены не видевшийся с матерью, сообщил ей о своем намерении проводить мсье де Моморона до Экса, куда тот должен был заехать, чтобы с ней проститься; но старая мадам де Сегиран дала ему знать, что она предпочла бы, чтобы он не приезжал и отложил свое посещение до другого раза, потому что вид печального лица и удрученной физиономии противоречит заботам о ее здоровье, которое она поддерживает только тем, что удаляет со своих глаз все, могущее оказаться для них неприятным зрелищем. Так как свидание с ее сыном Сегираном могло бы быть ей тягостно, то на этот раз достаточно будет, если по дороге, прежде чем начать плавание, к ней заедет ее сын Моморон. И таким образом мсье де Сегирану пришлось отпустить мсье де Моморона и юного Паламеда д'Эскандо одних.
Провожая их, он держался молодцом, и только когда остался один, ему взгрустнулось. Его печалило не столько, может быть, их отсутствие, сколько вызванное таковым одиночество, хотя мсье де Сегиран всегда жил довольно нелюдимо. Пока он был молод, его отец удалял его от общества, утверждая, что наилучшее составляет он сам, а женившись, он сохранил привычку сидеть дома. Его жена, вечно занятая своей беременностью, мало с кем виделась, а так как мсье де Сегиран был с ней неразлучен, то он и разделял ее одиночество. Гости в Кармейране бывали редко. Хотя замок был совсем недалеко от Экса и при благоприятном ветре там были даже слышны городские колокола, можно было подумать, что вы на краю света. Когда-то это безлюдие нравилось мсье де Сегирану, но теперь он был бы не прочь поговорить с кем-нибудь, хотя бы о себе самом, ибо жена не могла уже его слышать. Поэтому он был немало раздосадован ответом матери на его предложение навестить ее в Эксе. Он всегда имел о себе выгодное мнение, и ему никогда не приходило в голову, чтобы он мог стать кому-нибудь в тягость, так что он был весьма неприятно поражен, узнав, что люди боятся его вида и опасаются, как бы его лицо не испортило им настроения.
В то время как его мать заставила его таким образом впервые усомниться относительно производимого им впечатления, мсье д'Эскандо Маленький своей обидной выходкой поколебал в нем прежнюю уверенность в его телесных качествах. Ядовитые слова этого Эскандо иногда звучали в его ушах. Хорошо еще, если этот болван говорил об этом только с ним, но почем знать, не поделился ли он своими подозрениями с другими Эскандо и не разнесли ли их те, в свою очередь, дальше, из уст в уста, так что, чего доброго, теперь повсюду идет молва, что полным одиночеством, в которое его погрузила смерть жены, мсье де Сегиран обязан исключительно особой немилости природы?
Эта мысль, казавшаяся ему нестерпимой, главным образом и способствовала тому, что он заперся у себя. Тем нескольким знакомым, которые приезжали из Экса, чтобы его проведать, он велел ответить, что его траур не позволяет ему воспользоваться их посещением. Он боялся прочесть на их лицах как бы ту неловкость, которую иные испытывают при виде чужого горя, а также страшился догадаться по их манере держать себя, что до них дошли слухи о злых речах мсье д'Эскандо Маленького. Поэтому он предпочел отказаться вовсе от какого бы то ни было общества. К тому же, ведь обходился же он без него прежде и при жизни жены, так что, и овдовев, мог в нем не нуждаться, хотя дни и казались ему длинными, несмотря на то, что он решил понемногу вернуться к своим былым привычкам.
Таким образом, как и прежде, мсье де Сегиран вставал рано. Затем он коротал время, либо занимаясь счетами или по дому, либо читая или записывая что-нибудь у себя в кабинете, либо прогуливаясь по саду, но чаще всего ничего не делая. Так, с грехом пополам, время тянулось до вечера, но, идя ко сну, мсье де Сегиран всякий раз особенно жестоко ощущал понесенную утрату. Он ложился, вздыхая, и долго не мог уснуть. Когда, наконец, это ему с трудом удавалось, то во сне его поджидали воспоминания. Иногда там присутствовала покойная мадам де Сегиран, и, просыпаясь, он укорял себя в том, что оскорбил ее память вольными мыслями и образами, которые, будучи естественны в отношении живой, становятся неуважительными, когда направлены на особу, переставшую существовать. Обвиняя себя в том, что он слишком верен в сновидениях покойнице-жене, он в то же время не прощал себе некоторых резвостей иного рода. Они бывали довольно диковинны. Иногда ему казалось, что он плывет по морю со своим братом Момороном и юным Паламедом. Их галера рассекает синие волны. Показывается берег и на нем белый город. На пристани суетятся турки в чалмах. Становятся на якорь в гавани и съезжают на берег. Идут по узким и жарким улицам. Входят в мощенные мрамором дворцы, где вас встречают закутанные женщины, шурша кисеей и бряцая браслетами.
Мсье де Сегиран искренно сокрушался об этих ночных прельщениях и каждый вечер молил Бога его от них избавить. Но зачем же Господь лишил его верной и столь необходимой подруги, ведь что бы ни говорил мсье д'Эскандо Маленький, если у мсье де Сегирана и не было детей, то уж отнюдь не из-за недостатка темперамента. Он у мсье де Сегирана был могуч и требователен и причинял ему жестокие страдания с тех пор, как овдовел, то есть уже пять с лишним месяцев.
II
Далекий от мысли, что какое-нибудь мало-мальски примечательное событие может нарушить длительное однообразие его дня, мсье де Сегиран как раз находился возле солнечного кадрана, куда ежедневно при ясной погоде приходил проверять по тени стрелки свои часы, когда ему принесли известие, что его мать как бы снимает с него то отлучение, под которым она держала его со времени вдовства, и разрешает ему посетить ее в ее эксском доме. Письмо, осведомлявшее мсье де Сегирана о материнском решении, было писано не самой этой доброй дамой. Она жаловалась, что подагра заставила ее прибегнуть к почерку Бабетты, ее горничной. Если не считать этого недуга, помешавшего ей присутствовать на похоронах невестки, она, по ее словам, чувствовала себя как нельзя лучше. Впрочем, ее сын сам может убедиться в этом. Теперь он, надо думать, уже в состоянии бывать иногда в обществе. А у нее он встретит превосходнейшее, и, в частности, его порадует некий маленький мсье де Ла Пэжоди, с недавних пор пленяющий здесь всех. Поэтому, если такое предложение ему по душе, она приглашает сына погостить у нее сколько ему захочется и немного развлечься беседой и игрой. Все это, разумеется,, при том условии, что oн привезет с собой удобопоказуемое лицо, а не одну из тех плачевных физиономий, вид которых удручает каждого и служит всеобщим пугалом; но у ее сына, она знает достаточно христианских чувств и силы духа, так что за то время, что он провел в своем строгом уединении, он, конечно, настолько научился владеть собой, чтобы уметь скрывать от посторонних взоров живущее в его душе законное сожаление об утрате, разумеется, непоправимой, но которую, рано или поздно, надо будет постараться возместить, дабы с ним не пресекся и не кончился их род.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27