Мистер Парамор, выдернув из пачки бумаг скрепку, напоминающую кинжал, нашел какое-то письмо и протянул его миссис Пендайс:
- Да, - ответил он, - мой сад не плох. Вам будет интересно взглянуть вот на это, я полагаю.
На конверте стояло: "Белью против Белью и Пендайса". Миссис Пендайс глядела на эти слова, как завороженная, долго не понимая их истинного значения. В первый раз весь страшный смысл происходящего, проникнув сквозь спасительную броню благовоспитанности, которую надевают смертные, чтобы не знать того, что знать не хочется, открылся ей целиком. Двое мужчин и женщина схватились между собой, ненавидят, топчут друг друга на глазах у всех. Женщина и двое мужчин, отбросив милосердие и душевное благородство, выдержанность и человеколюбие, отбросив все, что возвышает жизнь и делает ее прекрасной, вцепились друг в друга, как дикари, перед всем светом. Двое мужчин, один из которых ее сын, и женщина, которую они любят оба! "Белью против Белью и Пендайса!" Этот случай приобретет известность вместе с подобными же прискорбными случаями, о которых ей приходилось читать время от времени с интересом, который чем-то ее оскорблял: "Снукс против Снукса и Стайлса", "Хрйреди против Хойреди", "Бетани против Бетани и Суитенхема". Вместе со всеми этими людьми, которые представлялись ей столь ужасными и в то же время будили в ней жалость, словно какой-то злобный и глупый дух пригвоздил их к позорному столбу, чтобы каждый, кому вздумается, мог подойти и посмеяться над ними. Ледяной ужас сковал ей сердце. Это было так гнусно, так вульгарно, так оскорбительно!
В этом письме некая адвокатская контора подтверждала в нескольких словах начатое дело и все. Миссис Пендайс подняла глаза на Парамора. Он перестал водить карандашом по промокательной бумаге и тотчас заговорил:
- Завтра во второй половине дня я повидаю этих людей. Приложу все силы, чтобы они здраво взглянули на дело.
В его глазах она прочла, что он видит ее страдания и страдает сам.
- А если... если они не захотят!
- Тогда мы возьмемся за дело с другой стороны, и пусть они пеняют на себя.
Миссис Пендайс откинулась в кресле, ей снова почудился запах кожи и карболки. Подступила дурнота, и, чтобы скрыть свою слабость, она спросила наугад:
- Что значит это "не официально" в письме?
Мистер Парамор улыбнулся.
- Так мы говорим, - сказал он, - когда утверждаем что-то и вместе с тем оставляем за собой право взять свои слова назад.
Слова Парамора ничего не объяснили миссис Пендайс, но она сказала:
- Понимаю. Но что они утверждают?
Мистер Парамор положил обе руки на стол и соединил кончики пальцев.
- Видите ли, - принялся объяснять он, - в подобных случаях мы, то есть другая сторона и я, все равно что кошка с собакой. Делаем вид, что не знаем о существовании друг друга, и менее всего хотим знать. И вот когда случается оказать услугу друг другу, мы, соблюдая достоинство, как бы заявляем': "Это вовсе не услуга". Вы понимаете?
И снова миссис Пендайс сказала:
- Да, понимаю.
- Это может показаться несколько провинциальным, но мы, юристы, только и существуем тем, что провинциально. Если в один прекрасный день люди начнут уважать чужую точку зрения, право, не знаю, что будет с нами.
Взгляд миссис Пендайс снова упал на слова "Белью против Белью и Пендайса", и снова, как завороженная, она не могла оторваться от них.
- Но, быть может, вас привело ко мне еще что-нибудь? - спросил мистер Парамор.
Ее вдруг охватил страх.
- О нет, больше ничего. Я просто зашла узнать, как обстоит дело. Я приехала в Лондон повидать Джорджа. Вы сказали тогда, что я...
Мистер Парамор поспешил ей на помощь.
- Да, конечно, конечно.
- Хорэс остался дома.
- Хорошо.
- Он и Джордж иной раз...
- Не ладят? Они слишком похожи друг на друга.
- Вы находите? Я как-то не замечала.
- Не лицом, конечно. Но их обоих отличает...
Мистер Парамор улыбнулся, не закончив фразы, и миссис Пендайс, не знавшая, что он хотел было сказать "пендайсицит", тоже в ответ чуть улыбнулась.
- Джордж очень решительно настроен, - сказала она. - Так вы полагаете, мистер Парамор, что сумеете договориться с адвокатами капитана Белью?
Мистер Парамор откинулся на спинку стула. Одна его рука лежала на столе, прикрыв написанное карандашом на промокательной бумаге.
- Да, - сказал он, - о да!
Но миссис Пендайс подняла это "да" по-своему. Она пришла, чтобы поговорить с ним о своем визите к Элин Белью, но теперь мозг ее сверлила одна мысль: "Ему не убедить их, нет, я чувствую. Мне надо уходить отсюда".
И снова ей как будто послышался несмолкаемый треск, почудился запах карболки и кожи, и перед глазами поплыли слова "Белью против Белью и Пендайса".
Она протянула руку.
Мистер Парамор пожал ее, глядя в пол,
- До свидания, - проговорил он. - Так где вы остановились? Гостиница Грина? Я буду у вас, расскажу, чем это все кончится. Я понимаю... понимаю...
Миссис Пендайс, которую это "я понимаю, понимаю" расстроило так, словно до сих пор никто ничего не понимал, вышла из кабинета с дрожащими губами. Но ведь среди окружавших ее никто в самом деле "не понимал". Не то, чтобы стоило горевать из-за подобного пустяка, но факт оставался. И в этот миг, как ни странно, она вспомнила мужа и подумала: "Что-то он сейчас поделывает?" - и ей стало жаль его.
А мистер Парамор вернулся к своему столу и стал читать написанное на промокательной бумаге:
То мы отстаиваем наши жалкие права.
То соблюдаем наше глупое достоинство.
Мы нетерпимы к их точке зрения.
Они нетерпимы к нашей.
Мы хватаем их за уши.
Они вцепляются нам в волосы.
И вот начинаются недоразумения,
приводящие к неприятностям для всех.
Увидев, что о этих строках нет ни рифмы, ни размера, он невозмутимо порвал их.
Опять миссис Пендайс велела извозчику ехать не спеша, и опять он повез ее быстрее, чем привык возить, и все-таки дорога до Челси показалась ей бесконечной. Они то и дело сворачивали за угол и с каждым разом все круче, как будто извозчик задался целью испытать, сколько может выдержать рот его кобылы.
"Бедная лошадка! - подумала миссис Пендайс. - У нее, наверное, поранены губы! И к чему столько поворотов!"
Она сказала извозчику:
- Пожалуйста, поезжайте прямо. Я не люблю поворотов.
Извозчик повиновался, но очень страдал, что вместо задуманных шести пришлось повернуть только один раз, и когда миссис Пендайс расплачивалась с ним, набросил шиллинг, чтобы возместить сэкономленное расстояние.
Миссис Пендайс уплатила, прибавив сверх того шесть пенсов, почему-то полагая, что облегчает участь лошади: извозчик, коснувшись шляпы, сказал:
- Благодарю, ваше сиятельство.
Он всегда говорил "ваше сиятельство", когда получал полтора шиллинга сверх обычной платы.
Миссис Пендайс с минуту стояла на мостовой, поглаживая бархатные ноздри лошади, и говорила себе: "Я должна зайти к ней; глупо проделать весь этот путь и не зайти!"
Но сердце ее так колотилось, что ей трудно было дышать.
Наконец она позвонила.
Миссис Белью сидела на диване в маленькой гостиной и подсвистывала канарейке в клетке, висящей на открытом окне. К делам людским постоянно примешивается ирония, касаясь самых сокровенных начал жизни. Надежды миссис Пендайс, предположения, от которых у нее всю дорогу боязливо замирало сердце, пропали втуне. Тысячу раз она представляла себе эту встречу, как только мысль о ней пришла ей в голову. Действительность оказалась совсем иной. Ни волнения, ни враждебности, только какой-то мучительный интерес и восхищение. Да и как могла эта или любая другая женщина не полюбить ее Джорджа!
Первый миг растерянности прошел, и глаза миссис Белью стали спокойными и любезными, как будто в ее поведении никто не мог усмотреть и тени предосудительного. А миссис Пендайс не могла не ответить любезностью на любезность.
- Не сердитесь на меня за мой визит, Джордж ничего не знает. Я почувствовала, что должна повидать вас. Боюсь, что вы оба не сознаете, что вы делаете. Это так страшно. И касается не только вас двоих. Улыбка сошла с Лица миссис релью.
- Пожалуйста, не говорите "вы оба", - сказала она.
Миссис Пендайс, запинаясь, произнесла:
- Я... я не понимаю.
Миссис Белью твердо взглянула в лицо гостьи, усмехнулась и стала чуть-чуть вульгарной.
- Я думаю, вам давно следовало бы понять. Я не люблю вашего сына. Любила раньше, а теперь не люблю. Я сказала ему об этом вчера, бесповоротно.
Миссис Пендайс слушала эти слова, которые так решительно, так чудесно меняли все, - слова, которые должны были бы прозвучать как журчание источника в пустыне... и горячее негодование поднималось в ней, глаза запылали.
- Вы не любите его? - воскликнула она.
Она чувствовала только, что ей нанесли страшное оскорбление.
Этой женщине надоел Джордж! Ее сын! И она посмотрела на миссис Белью, на чьем лице проступило что-то вроде сочувствующего любопытства, взглядом, в котором никогда прежде не загоралась ненависть.
- Он надоел вам? Вы его бросили? Тогда я немедленно должна ехать к нему! Будьте добры сказать мне его адрес.
Элин Белью присела к бюро, набросала несколько слов на конверте изящество ее движений ножом полоснуло по сердцу миссис Пендайс.
Она взяла адрес. Ей было неведомо искусство наносить оскорбления, да и ни одно слово не могло бы выразить того, что кипело у нее в душе, и она просто повернулась и вышла.
Ей вслед прозвучали яростной скороговоркой слова:
- Как он мог не надоесть мне? Я не вы. Уходите!
Миссис Пендайс рывком распахнула дверь. Она спускалась, опираясь на перила. Ее охватила та мучительная слабость, близкая к обмороку, какая бывает у многих людей, столкнувшихся в себе или в других с разнузданным проявлением низменных сил.
ГЛАВА V
МАТЬ И СЫН
Район Челси был для миссис Пендайс неведомой страной, и ей потребовалось бы немало времени, чтобы отыскать квартиру Джорджа, если бы она принадлежала к Пендайсам не только по имени, но и по характеру. Ведь Пендайсы никогда не спрашивали дороги и не верили ничьим объяснениям, а отыскивали путь самостоятельно, тратя при этом массу ненужных усилий, на что потом жаловались.
Дорогу ей объяснили: сперва полисмен, а затем молодой человек с бородкой, напоминающий художника. Этот последний стоял, прислонившись к калитке, и на вопрос миссис Пендайс отворил калитку и сказал:
- Сюда, дверь в углу, направо.
Миссис Пендайс прошла но дорожке мимо заброшенного фонтана с тремя каменными лягушками и остановилась у первой зеленой двери. В ее душе страх чередовался с радостью, ибо теперь, когда она была далеко от миссис Белью, она уже не чувствовала себя оскорбленной. Оскорбителен был самый облик миссис Белью - так субъективны в этом мире даже очень кроткие сердца.
Она отыскала среди виноградных лоз заржавленную ручку звонка и дернула. Звонок надтреснуто звякнул, но никто не отозвался, только за дверью как будто кто-то ходил взад и вперед. На всю улицу закричал разносчик, и его речитатив заглушил звук шагов за дверью. По дорожке в ее сторону шел молодой человек с бородкой, похожий на художника.
- Не можете вы мне сказать, сэр, мой сын дома?
- Мне кажется, он не выходил, я рисую здесь с самого утра.
Миссис Пендайс с некоторым недоумением! взглянула на мольберт, стоявший у соседней двери. Ей было странно, что ее сын живет в таком месте.
- Позвольте, я дерну. Все эти звонки никуда не годятся.
- Будьте так добры!
Художник дернул.
- Он должен быть дома. Я не спускал глаз с его двери: я ее рисую.
Миссис Пендайс посмотрела на дверь.
- И никак не получается, - сказал художник. - Сколько времени бьюсь.
- У него есть слуга?
- Конечно, нет, - ответил художник. - Это ведь мастерская. Свет и тень не ложатся. Не могли бы вы постоять так секунду, вы бы мне очень помогли!
Он попятился и приставил руку козырьком ко лбу; миссис Пендайс вдруг почувствовала легкий озноб. "Почему Джордж не открывает? - подумала она. - И что делает этот молодой человек?"
Художник опустил руку.
- Большое спасибо! - сказал он. - Попробую позвонить еще. Вот так! Это и мертвого разбудит.
И он засмеялся.
Необъяснимый ужас напал на миссис Пендайс.
- Я должна войти к нему, - прошептала она, - я должна войти!
Миссис Пендайс схватила ручку звонка и с силой задергала.
- Да, - сказал художник, - все-таки эти звонки никуда не годятся.
И он снова поднес руку ко лбу. Миссис Пендайс прислонилась к двери, колени у нее дрожали.
"Что с ним? - думала она. - Может, он просто спит, а может... О господи!"
Она ударила в звонок что есть силы. Дверь отворилась, на пороге стоял Джордж. Сдерживая рыдания, миссис Пендайс вошла. Джордж захлопнул за ней дверь.
Целую минуту она молчала: все еще не прошел ужас, и было немного стыдно. Она даже не могла смотреть на сына, а бросала робкие взгляды вокруг. Она видела комнату, переходящую в дальнем углу в галерею, конической формы потолок, до половины застекленный. Она видела портьеру, отделяющую галерею от комнаты, стол, на котором были чашки и графины с вином, круглую железную печку, циновку на полу и большое зеркало. В зеркале отражалась серебряная ваза с цветами. Миссис Пендайс видела, что они засохли; слабый запах гниения, исходивший от них, был ее первым отчетливым ощущением.
- Твои цветы завяли, дорогой! - сказала она. - Я поставлю тебе свежих!
И только тогда она взглянула первый раз на Джорджа. Под его глазами были круги, лицо пожелтело и осунулось. Его вид испугал ее, и она подумала: "Я должна быть спокойна. Нельзя, чтобы он догадался!"
Ее пугало выражение отчаяния на его лице, отчаяния и готовности очертя голову совершить что-нибудь, она опасалась его упрямства, его слепого, безрассудного упрямства, которое цепляется за прошлое только потому, что оно было, и не желает сдавать своих позиций, хотя эта позиции уже давно потеряли всякий смысл. В ней самой совсем не было этой черты, и поэтому она не могла себе представить, куда она его заведет, но она всю жизнь прожила бок о бок с подобным упрямством и понимала, что сейчас ее сыну грозит опасность.
Страх помог ей вернуть самообладание. Она усадила Джорджа на диван, сев рядом с ним. И вдруг подумала: "Сколько раз он сидел здесь, обнимая эту женщину!"
- Ты не заехал за мной вчера вечером, дорогой! А у меня были такие хорошие билеты.
Джордж улыбнулся.
- У меня были другие дела, мама.
От этой улыбки сердце Марджори Пендайс заколотилось, все поплыло перед глазами, но она нашла в себе силы улыбнуться.
- Как у тебя здесь мило, дорогой!
- Да, есть где размяться.
И миссис Пендайс вспомнила звук шагов за дверью. Из того, что он не спросил ее, откуда ей стал известен его новый адрес, она поняла, что он догадался, к кому она заходила, так что ни ему, ни ей не надо было ничего объяснять друг другу. Хотя это и облегчило положение, но еще усугубляло ее страх перед тем неведомым, что угрожало сейчас ее сыну. Различные картины из прошлых лет возникали перед ее взором. Вот Джордж в ее спальне после первой охоты с гончими; круглые щеки поцарапаны от висков до подбородка; окровавленная лапа лисенка в обтянутой перчаткой мальчишеской руке. Вот он входит к ней в будуар в последний день крикетного матча 1880 года: в помятом цилиндре, глаз подбит, в руке трость, украшенная голубой кисточкой. Еще она видела его бледное лицо в тот далекий день, когда он, еще не оправившись от ангины, тайком ушел на охоту, она вспомнила его упрямо сжатые губы и слова: "Но, мама, у меня не хватило сил терпеть; такая скука!"
А что если и сейчас у него не хватит сил терпеть! И он совершит какую-нибудь глупость! Миссис Пендайс вынула платок.
- Как здесь жарко, дорогой! У тебя лоб весь мокрый!
Она поймала на себе его недоверчивый взгляд и напрягла всю свою женскую хитрость, чтобы в ее глазах он прочел не беспокойство, а простую заботу.
- Это из-за стеклянной крыши, - сказал он, - солнце бьет сюда отвесно.
Миссис Пендайс взглянула вверх.
- Странно, что ты живешь здесь, дорогой, но тут очень мило, так необычно! Позволь, я займусь этими бедными цветами.
Она подошла к серебряной вазе и наклонилась над цветами.
- Дорогой, они совсем завяли! Надо их выбросить, увядшие цветы так гадко пахнут.
Она протянула сыну вазу, зажав нос платком.
Джордж взял вазу, а миссис Пендайс, точно кошка за мышью, следила за тем, как Джордж шел в сад.
Как только дверь захлопнулась, быстрее, бесшумнее кошки она проскользнула за портьеру. "Я знаю, у него есть револьвер", - думала она.
Через мгновение она была опять в комнате, ее руки и глаза искали повсюду, но ничего не находили; и от сердца у нее отлегло: она очень боялась этих опасных вещей.
"Страшны только первые часы", - думала она.
Когда Джордж вернулся, она стояла там же, где он оставил ее. Молча они сели на диван, и пока тянулось это бесконечное молчание, она пережила все, что было сейчас у него на сердце: беспросветное отчаяние, щемящую боль, горечь отвергнутой любви, тоску об утраченном счастье, обиду и отвращение ко всему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26