- Ты приведешь ее ко мне? Я здесь одна до среды.
- Я не думаю, что она придет. Мама, какая она чудесная!
Улыбка пробежала по губам матери. "Ну, конечно! Афродита! А дальше что?"
- Майор Уинтон знает?
- Да.
- Что же он говорит?
- Он так же, как и ты, считает, что все это очень неприятно. Но в ее положении - все неприятно!
В сердце леди Саммерхэй словно открылся шлюз, и она разразилась потоком слов:
- Ах, голубчик, не можешь ли ты положить этому конец? Я знаю много случаев, когда такие вещи кончались плохо. Ведь не напрасно же существуют законы и правила приличия, поверь мне! Их влияние слишком велико. Разве что какие-нибудь особенные люди в каких-то особых условиях добиваются своего. Не думай, что я буду тебе препятствовать, но трудности все равно возникнут. Другое дело, если бы ты был писателем или артистом, который может работать где угодно и жить даже в пустыне. Но твоя работа - здесь, в Лондоне. Непременно подумай как следует, прежде чем пойти против общества! Это легко сказать, что никому нет до тебя дела, но ты увидишь, что это не так, Брайан! И сумеешь ли ты в конце концов сделать ее счастливой?
Заметив выражение его лица, она умолкла.
- Мама, ты, должно быть, не понимаешь. Я так предан ей, что для меня не существует ничего, кроме нее.
- Может быть, ты околдован?
- Я сказал то, что есть. Спокойной ночи!
- Разве ты не пообедаешь со мной, мой мальчик? Но он ушел; досада, тревога, тоска одолевали леди Саммерхэй. Она обедала в одиночестве, печальная и безутешная.
Саммерхэй пошел прямо домой. Фонари ярко горели в сумерках ранней осени; пронизывающий ветер то там, то здесь срывал желтые листья с платанов. Это был час, когда вечерняя синева меняет облик города, когда резкие очертания предметов смягчаются, становятся более зыбкими, таинственными, когда печаль, окутывающая людей и все эти деревья и дома, спускается на крыльях фантазии и наполняет душу поэзией. Но Саммерхэй все еще слышал голос матери и впервые почувствовал, что идет против всех. Ему уже казалось, что на лицах у прохожих какое-то другое выражение. Сейчас уже ничего не придется принимать как должное! А он принадлежит к той среде, где все принимается за должное. Он еще неясно понимал все это. Но уже начинал, как выражаются няньки, "смыслить": ему предстоит защищаться от общества.
Вставляя ключ в замочную скважину, он вспомнил тот день, когда впервые открывал эту дверь Джип, которая вошла словно украдкой и в то же время с каким-то вызовом. Теперь все будет вызовом! Он разжег камин в гостиной и принялся выдвигать ящики, раскладывать, рвать и жечь бумаги, составлять списки, упаковывать. Покончив с этим, он сел и закурил. В комнате было тихо, и казалось, образ Джип незримо наполняет ее собой,
Закрыв глаза, он увидел ее у камина - там она стояла, повернувшись к нему лицом, собираясь уходить. Чем больше она любит его, тем больше будет любить ее он! И он сказал вслух: "Клянусь богом!" Старый скоч-терьер Оссиан вышел из угла и ткнулся длинным черным носом в руку хозяина.
- Иди сюда, Осей! Добрый пес Осе! - И, успокоенный теплом этого лохматого тела, примостившегося рядом с ним в кресле, Саммерхэй заснул у камина, в котором тлело его прошлое.
ГЛАВА XI
Хотя Джип всегда ходила по улицам не оглядываясь, она совершенно ясно чувствовала, что Саммерхэй стоит там, где они расстались, и смотрит, как она идет к дому на Бэри-стрит. Она сама удивлялась силе своего чувства, как купальщица, прыгнувшая в море, удивляется, когда волна уносит ее и ноги не достают дна.
Уже вторую ночь подряд Джип почти не спала; час за часом прислушивалась она к звону Большого Бэна. За завтраком она сообщила отцу о том, что вновь появился Фьорсен. Услышав эту новость, он окинул дочь проницательным взглядом.
- И что же, Джип?
- Я рассказала ему.
Любопытство, осуждение, на которое у него не было права, восхищение ее мужеством, боязнь за последствия, беспокойство за нее, захваченную бурным истоком любви, - все эти чувства читались на его лице.
- Как же он это принял?
- Выбежал вон. Я уверена, что он не даст мне развода.
- Боюсь, что так. Наглости у него на это хватит. - Уинтон замолчал. Что ж, - сказал он внезапно, - теперь одному богу известно, чем это кончится. Но будь осторожна, Джип.
Около полудня с взморья вернулась Бетти и привезла серьезную темноглазую щебечущую маленькую Джип, загорелую, как поджаренное кофейное зерно. Когда ее. накормили всем, чем можно кормить ребенка после путешествия, Джип взяла ее в свою комнату, уложила в кровать, закутала шалью и легла вместе с ней. Несколько раз сладко зевнув, маленькая Джип удалилась в царство сна. Джип лежала рядом и с какой-то особенной нежностью глядела на ее черные ресницы. Она никогда оде отличалась любовью к детям, но эта крошка, с ее нежной смуглой кожей, пухленькая и хрупкая, с открытым взглядом и воркующим голоском, постоянно выпрашивающим что-либо у "дорогой мам", этот ребенок был восхитительным, неотразимо очаровательным! Девочка быстро развивалась, обретая грациозную округлость маленького зверька и совершенную форму цветка. Итальянская кровь ее прапрабабушки еще сильно сказывалась в ней. Ее волосы, уже не такие черные, как в младенчестве, вились и кольцами падали на шею и лоб. Маленькая загорелая ручка выскользнула из-под шали и крепко уцепилась за ее край. Джип смотрела на розоватые ноготки, на их невероятно крохотные лунки, вслушивалась в спокойное дыхание, такое же легкое, как трепетание лепестков розы в безветренный день; и губы Джип вздрагивали, тянулись к этим черным ресницам, - она заставила себя откинуть голову назад, чтобы не поддаться своему чувству.
В тот же вечер за обедом Уинтон невозмутимо сказал:
- Ну, сегодня я видел Фьорсена и предостерег его. Нашел его у этого типа Росека. Встретил там и девушку, танцовщицу. Она спускалась по лестнице, когда я собирался войти; я дал ей понять, что очень хорошо ее заметил. Я думаю, что Фьорсен больше не будет беспокоить тебя.
- Как выглядела она, отец?
Уинтон улыбнулся. Как передать впечатление от этой особы, вытаращившей на него глаза и разинувшей рот?
- Она выглядела, как обычно, только, увидев меня, очень удивилась. В белой шляпе, весьма элегантна. В своем роде привлекательна, но вульгарна все-таки! Когда я вошел, те двое занимались музыкой: один играл на скрипке, другой аккомпанировал ему на рояле. Они пытались не впустить меня. Подозрительное у них там местечко!
Джип ясно видела перед собой эту картину. Черные стены, серебряные статуэтки, гравюры Ропса, аромат вянущих роз, сигареты, эти двое за роялем и ее отец, такой холодный и сдержанный.
- С подобными субъектами церемониться не приходится. Я не забыл, как этот поляк вел себя с тобой, дорогая!
Джип вздрогнула.
- Я уже почти жалею, что ты ходил туда, отец. Ты не сказал чего-нибудь такого?
- Почему же? Я думаю, что был совершенно вежлив. Правда, я не поклянусь, что не назвал одного из них негодяем. А они сказали нечто вроде того, что я себе это позволяю только потому, что я калека.
- О! Родной мой!
- А этот поляк...
Снова Джип почувствовала страх. Бледный, вкрадчивый Росек, его глаза, в которых так много скрыто, чувственные губы... О, этот никогда не простит!
Но Уинтон улыбался. Ему доставила удовольствие эта встреча, она успокоила его.
Джип весь вечер писала свое первое настоящее любовное письмо. Но когда на следующий день, выполняя обещание, она пришла к Саммерхэю в его маленький дом, сердце ее упало: шторы были опущены, в доме словно никто не жил, А он должен был дожидаться ее у окна! Значит, он не получил ее письма? Или не был дома со вчерашнего дня? Тревога, которая вползает в сердца любовников, когда не состоялось свидание, охватила ее впервые в жизни. В треугольном садике стояла полуразвалившаяся статуя Эроса со сломанным луком в руках; воробей сидел на его зеленоватом плече; над головой статуи склонились листья сирени, а у ног лежал, посапывая, старый скоч-терьер.
- Осей!
Старый пес подошел и слабо завилял хвостом.
- Хозяин? Где твой хозяин, милый?
Оссиан ткнулся длинным носом в ее ногу. Она отошла от опустевшего дома и вернулась к себе: ее продолжали осаждать тревожные мысли. Куда он уехал? Почему не известил ее? Привычный скептицизм проснулся в ней. Что она знает о нем, кроме того, что он уверял ее в своей любви? Куда он уехал? Ревность, вспыхнувшая в ней там, на взморье, когда от него перестали приходить письма, сейчас охватила ее с удвоенной силой. Наверно, есть женщина, имеющая на него какие-то права, или девушка, в которую он влюблен. Джип удивлялась тому, что способна ревновать. Ей всегда казалось, что она слишком горда, чтобы испытывать ревность, это темное, гнилое и недостойное, но - увы! - такое страшно реальное и неотвязное чувство.
Уинтон был в клубе, и ей пришлось наскоро пообедать одной. Потом она поспешно оделась и выскользнула на улицу. Джип направилась в сторону церкви Сент-Джеймс, прошла по Пикадилли, по более оживленной стороне улицы и двинулась к парку. Она шла с неясной улыбкой на лице, насмехаясь над собственным безрассудством. Несколько проституток, вышедших из боковых улиц, двигались с заученной, нарочитой медлительностью. Их растерянные, испытующие, почти враждебные взгляды, нарумяненные и напудренные лица доставляли Джип какую-то злобную радость. Ее вид раздражал и ранил их, а ей этого и хотелось.
С ней поравнялся какой-то господин в вечернем костюме и распахнутом пальто. Зная, что он озадачен и нерешительно следует за ней, она продолжала идти вперед все с той же полуулыбкой. Наконец он увидел выражение ее лица и отскочил в сторону; она снова ощутила это злобное веселье.
Она пересекла улицу и, миновав парк, повернула в сторону Сент-Джеймс-стрит; теперь она вся погрузилась в глубокую, темную печаль. Если бы он, любимый, был с нею - в этот прекрасный теплый вечер, среди огней, среди теней деревьев! Почему его нет в этой толпе прохожих? Одной улыбкой она могла бы привлечь к себе любого мужчину, но она не может, как по волшебству, вызвать того единственного, кто ей был нужен в этой огромной пустыне столицы. На углу Сент-Джеймс-стрит она остановилась. Здесь был его клуб. Может быть, он играет сейчас в карты или на бильярде, всего в нескольких шагах от нее, но уже словно в другом мире? Вот сейчас он выйдет, направится в какой-нибудь мюзик-холл или медленно зашагает домой, думая о ней, а может быть, даже и не думая? Она прошла под окнами клуба и торопливо направилась к себе.
На следующее утро пришло письмо. Саммерхэй писал из гостиницы у реки, просил ее приехать одиннадцатичасовым поездом - он ее встретит на станции. Он хочет показать ей дом, который нашел там, и они могут провести целый день на реке! Джип прочла письмо, которое начиналось словами "моя любимая!", с таким восторгом, что ей не удалось его скрыть. Уинтон, внимательно наблюдавший за ней, вдруг сказал:
- Я думаю, мне надо поехать в Ньюмаркет, Джип. Вернусь завтра вечером.
В поезде она сидела в каком-то забытьи. Если бы он даже был рядом с ней, обнимал ее - и тогда он не казался бы ей ближе, чем в эти минуты.
Она увидела его, как только остановился поезд; но они встретились без рукопожатия, без единого слова, только смотрели друг на друга и улыбались.
Саммерхэй где-то разыскал допотопную маленькую коляску - "лошадь, кучер, вот и все", как окрестил ее он, и они поехали по дороге. Под кожаным фартуком руки их сплелись.
День был прекрасный, какие бывают только в начале сентября, когда солнце уже не печет, а ровным светом заливает теряющие свою летнюю пышность деревья, отливающие золотом скошенные поля, серебристо-зеленые взгорья, луга с золотистой горчицей. Временами издали доносился выстрел и падал вдруг лист, как будто сам по себе. Они свернули на проселочную дорогу, миновали буковую рощицу и остановились у ворот старого кирпичного дома, увитого уже желтеющим диким виноградом, - дома с камином и низкими широкими трубами. Перед домом раскинулась огороженная лужайка - запущенный садик с тополями и одной крупной орешиной. Казалось, все солнце собралось в садике, оттуда доносилось мощное гуденье пчел. За деревьями виднелись холмы, где, как говорили, проводились рысистые испытания лошадей. У Саммерхэя был ключ от дома, и они вошли. Для Джип это было что-то вроде детской игры - она воображала, что вот они будут здесь жить вместе, станут распределять комнаты, обставлять каждую. Ей не хотелось портить этот великолепный день какими-либо спорами или снова думать о том, что надо принимать какое-то решение. И когда он спросил:
- Ну, дорогая, нравится тебе? - она только ответила:
- О, в своем роде прелестно! Но пойдем к реке и по-настоящему насладимся ею.
Они взяли лодку в гостинице, где остановился Саммерхэй. Ему, оксфордскому гребцу, река была хорошо знакома от Лечлейда до Ричмонда; Джип никогда на ней не бывала, и река просто ошеломила ее своим спокойным очарованием. Плыть в этот сверкающий безветренный день мимо широких, плоских листьев водяных лилий, над зеленоватыми омутами, слушать, как воркуют голуби, глядеть на пролетающих стрекоз, на ленивые всплески рыб, даже не касаться руля, а опускать в воду руку и охлаждать ею согретые солнцем щеки и, не отрываясь, смотреть и смотреть на Саммерхэя - все это было как путешествие по реке грез, полнейшее воплощение блаженства! Неужели у нее была какая-то другая жизнь с другим человеком, всего лишь год тому назад?
Когда он привязал лодку в последней заводи и сел рядом с Джип, уже вечерело. Ею стала овладевать смутная грусть, навеваемая затененной вечерней рекой. У нее замерло сердце, когда он сказал:
- Джип, мы должны уехать вместе. Нам не вынести этой жизни врозь, когда приходится ловить часы для встреч.
- Почему же, милый! Разве сегодня не было хорошо? Что может быть для нас прекраснее этого? Это - настоящий рай!
- Да, но расставаться каждый день! Целые дни и ночи без тебя! Джип, ты должна, должна согласиться! Разве ты мало меня любишь?
- Люблю очень. Но желать перемены - это значит искушать Провидение. Пусть будет так, как есть, Брайан.
- Ты чего-нибудь боишься?
- Нет. Оставим все по-прежнему и не будем рисковать.
- Рисковать? Значит, ты боишься людей, общества? А я думал, что тебе это безразлично.
Джип улыбнулась.
- Общество? Нет, я его не боюсь.
- Кого же тогда - меня?
- Не знаю. Мужчинам все быстро надоедает. Я во всем сомневаюсь, Брайан, и ничего не могу поделать с этим.
- Как можешь ты надоесть? Ты боишься самой себя?
Снова Джип улыбнулась.
- Во всяком случае, не того, что люблю слишком мало.
- А разве можно любить слишком много? Она притянула к себе его голову и поцеловала.
- Нет, Брайан, пусть будет так, как есть. Нам вес равно будет хорошо вдвоем. Если тебе надоест со мной, я не перенесу этого.
Он долго еще упрашивал, то сердясь, то целуя ее, то стараясь убедить, но на все она отвечала тем же нежным, печальным "нет". Был уже вечер, когда они вернули лодку. Падала роса. Возле самой станции она прижала его руку к своей груди.
- Милый, не сердись на меня. Может быть, я соглашусь когда-нибудь.
И когда она ехала в поезде, ей все хотелось снова очутиться в лодке, среди теней и шепчущихся камышей, среди всего этого спокойного очарования реки.
ГЛАВА XII
Дома она украдкой прошла прямо в свою комнату. Она уже снимала блузку, когда вбежала Бетти; слезы катились по ее щекам.
- Бетти! Что случилось?
- Ах, милочка, где же вы были? Они украли ее! Это злой человек - ваш муж - выхватил ее прямо из коляски и увез с собой в большой машине, а с ним был тот, другой! Я чуть не помешалась! - Джип глядела на нее в ужасе. Майора не было дома. Что же мне оставалось делать? Я ведь только отвернулась, чтобы закрыть калитку парка. Я и в глаза его не видела до того, как он протянул свою длинную ручищу и выхватил крошку из коляски! - Бетти в изнеможении села на кровать и дала волю слезам.
Потрясенная Джип застыла на месте. О, этот мстительный негодяй Росек!
- Ах, Бетти! Девочка, наверно, плакала?
В ответ последовал новый взрыв стенаний. Джип вдруг вспомнила, что говорил в прошлом году адвокат. По закону Фьорсен имеет право на ребенка. Она могла бы получить девочку, если бы возбудила тогда этот ужасный процесс; но теперь, пожалуй, ей и не выиграть его! Чего же они добиваются? Чтобы она вернулась к Фьорсену? Или отказалась от любимого человека? Она подошла к зеркалу и сказала:
- Мы сейчас же поедем, Бетти, и уж как-нибудь возьмем ребенка. Умойте лицо.
Пока Бетти готовилась, Джип старалась отогнать две страшных мысли: она может потерять ребенка, может потерять возлюбленного! Но лучше не думать, а действовать, быстро и решительно. Она вспомнила, что у нее был где-то маленький стилет, подаренный ей очень давно. Она достала его, вынула из красных кожаных ножен и, наколов на острие маленькую пробку, спрятала на груди. Если они могли украсть ребенка, они способны на все!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
- Я не думаю, что она придет. Мама, какая она чудесная!
Улыбка пробежала по губам матери. "Ну, конечно! Афродита! А дальше что?"
- Майор Уинтон знает?
- Да.
- Что же он говорит?
- Он так же, как и ты, считает, что все это очень неприятно. Но в ее положении - все неприятно!
В сердце леди Саммерхэй словно открылся шлюз, и она разразилась потоком слов:
- Ах, голубчик, не можешь ли ты положить этому конец? Я знаю много случаев, когда такие вещи кончались плохо. Ведь не напрасно же существуют законы и правила приличия, поверь мне! Их влияние слишком велико. Разве что какие-нибудь особенные люди в каких-то особых условиях добиваются своего. Не думай, что я буду тебе препятствовать, но трудности все равно возникнут. Другое дело, если бы ты был писателем или артистом, который может работать где угодно и жить даже в пустыне. Но твоя работа - здесь, в Лондоне. Непременно подумай как следует, прежде чем пойти против общества! Это легко сказать, что никому нет до тебя дела, но ты увидишь, что это не так, Брайан! И сумеешь ли ты в конце концов сделать ее счастливой?
Заметив выражение его лица, она умолкла.
- Мама, ты, должно быть, не понимаешь. Я так предан ей, что для меня не существует ничего, кроме нее.
- Может быть, ты околдован?
- Я сказал то, что есть. Спокойной ночи!
- Разве ты не пообедаешь со мной, мой мальчик? Но он ушел; досада, тревога, тоска одолевали леди Саммерхэй. Она обедала в одиночестве, печальная и безутешная.
Саммерхэй пошел прямо домой. Фонари ярко горели в сумерках ранней осени; пронизывающий ветер то там, то здесь срывал желтые листья с платанов. Это был час, когда вечерняя синева меняет облик города, когда резкие очертания предметов смягчаются, становятся более зыбкими, таинственными, когда печаль, окутывающая людей и все эти деревья и дома, спускается на крыльях фантазии и наполняет душу поэзией. Но Саммерхэй все еще слышал голос матери и впервые почувствовал, что идет против всех. Ему уже казалось, что на лицах у прохожих какое-то другое выражение. Сейчас уже ничего не придется принимать как должное! А он принадлежит к той среде, где все принимается за должное. Он еще неясно понимал все это. Но уже начинал, как выражаются няньки, "смыслить": ему предстоит защищаться от общества.
Вставляя ключ в замочную скважину, он вспомнил тот день, когда впервые открывал эту дверь Джип, которая вошла словно украдкой и в то же время с каким-то вызовом. Теперь все будет вызовом! Он разжег камин в гостиной и принялся выдвигать ящики, раскладывать, рвать и жечь бумаги, составлять списки, упаковывать. Покончив с этим, он сел и закурил. В комнате было тихо, и казалось, образ Джип незримо наполняет ее собой,
Закрыв глаза, он увидел ее у камина - там она стояла, повернувшись к нему лицом, собираясь уходить. Чем больше она любит его, тем больше будет любить ее он! И он сказал вслух: "Клянусь богом!" Старый скоч-терьер Оссиан вышел из угла и ткнулся длинным черным носом в руку хозяина.
- Иди сюда, Осей! Добрый пес Осе! - И, успокоенный теплом этого лохматого тела, примостившегося рядом с ним в кресле, Саммерхэй заснул у камина, в котором тлело его прошлое.
ГЛАВА XI
Хотя Джип всегда ходила по улицам не оглядываясь, она совершенно ясно чувствовала, что Саммерхэй стоит там, где они расстались, и смотрит, как она идет к дому на Бэри-стрит. Она сама удивлялась силе своего чувства, как купальщица, прыгнувшая в море, удивляется, когда волна уносит ее и ноги не достают дна.
Уже вторую ночь подряд Джип почти не спала; час за часом прислушивалась она к звону Большого Бэна. За завтраком она сообщила отцу о том, что вновь появился Фьорсен. Услышав эту новость, он окинул дочь проницательным взглядом.
- И что же, Джип?
- Я рассказала ему.
Любопытство, осуждение, на которое у него не было права, восхищение ее мужеством, боязнь за последствия, беспокойство за нее, захваченную бурным истоком любви, - все эти чувства читались на его лице.
- Как же он это принял?
- Выбежал вон. Я уверена, что он не даст мне развода.
- Боюсь, что так. Наглости у него на это хватит. - Уинтон замолчал. Что ж, - сказал он внезапно, - теперь одному богу известно, чем это кончится. Но будь осторожна, Джип.
Около полудня с взморья вернулась Бетти и привезла серьезную темноглазую щебечущую маленькую Джип, загорелую, как поджаренное кофейное зерно. Когда ее. накормили всем, чем можно кормить ребенка после путешествия, Джип взяла ее в свою комнату, уложила в кровать, закутала шалью и легла вместе с ней. Несколько раз сладко зевнув, маленькая Джип удалилась в царство сна. Джип лежала рядом и с какой-то особенной нежностью глядела на ее черные ресницы. Она никогда оде отличалась любовью к детям, но эта крошка, с ее нежной смуглой кожей, пухленькая и хрупкая, с открытым взглядом и воркующим голоском, постоянно выпрашивающим что-либо у "дорогой мам", этот ребенок был восхитительным, неотразимо очаровательным! Девочка быстро развивалась, обретая грациозную округлость маленького зверька и совершенную форму цветка. Итальянская кровь ее прапрабабушки еще сильно сказывалась в ней. Ее волосы, уже не такие черные, как в младенчестве, вились и кольцами падали на шею и лоб. Маленькая загорелая ручка выскользнула из-под шали и крепко уцепилась за ее край. Джип смотрела на розоватые ноготки, на их невероятно крохотные лунки, вслушивалась в спокойное дыхание, такое же легкое, как трепетание лепестков розы в безветренный день; и губы Джип вздрагивали, тянулись к этим черным ресницам, - она заставила себя откинуть голову назад, чтобы не поддаться своему чувству.
В тот же вечер за обедом Уинтон невозмутимо сказал:
- Ну, сегодня я видел Фьорсена и предостерег его. Нашел его у этого типа Росека. Встретил там и девушку, танцовщицу. Она спускалась по лестнице, когда я собирался войти; я дал ей понять, что очень хорошо ее заметил. Я думаю, что Фьорсен больше не будет беспокоить тебя.
- Как выглядела она, отец?
Уинтон улыбнулся. Как передать впечатление от этой особы, вытаращившей на него глаза и разинувшей рот?
- Она выглядела, как обычно, только, увидев меня, очень удивилась. В белой шляпе, весьма элегантна. В своем роде привлекательна, но вульгарна все-таки! Когда я вошел, те двое занимались музыкой: один играл на скрипке, другой аккомпанировал ему на рояле. Они пытались не впустить меня. Подозрительное у них там местечко!
Джип ясно видела перед собой эту картину. Черные стены, серебряные статуэтки, гравюры Ропса, аромат вянущих роз, сигареты, эти двое за роялем и ее отец, такой холодный и сдержанный.
- С подобными субъектами церемониться не приходится. Я не забыл, как этот поляк вел себя с тобой, дорогая!
Джип вздрогнула.
- Я уже почти жалею, что ты ходил туда, отец. Ты не сказал чего-нибудь такого?
- Почему же? Я думаю, что был совершенно вежлив. Правда, я не поклянусь, что не назвал одного из них негодяем. А они сказали нечто вроде того, что я себе это позволяю только потому, что я калека.
- О! Родной мой!
- А этот поляк...
Снова Джип почувствовала страх. Бледный, вкрадчивый Росек, его глаза, в которых так много скрыто, чувственные губы... О, этот никогда не простит!
Но Уинтон улыбался. Ему доставила удовольствие эта встреча, она успокоила его.
Джип весь вечер писала свое первое настоящее любовное письмо. Но когда на следующий день, выполняя обещание, она пришла к Саммерхэю в его маленький дом, сердце ее упало: шторы были опущены, в доме словно никто не жил, А он должен был дожидаться ее у окна! Значит, он не получил ее письма? Или не был дома со вчерашнего дня? Тревога, которая вползает в сердца любовников, когда не состоялось свидание, охватила ее впервые в жизни. В треугольном садике стояла полуразвалившаяся статуя Эроса со сломанным луком в руках; воробей сидел на его зеленоватом плече; над головой статуи склонились листья сирени, а у ног лежал, посапывая, старый скоч-терьер.
- Осей!
Старый пес подошел и слабо завилял хвостом.
- Хозяин? Где твой хозяин, милый?
Оссиан ткнулся длинным носом в ее ногу. Она отошла от опустевшего дома и вернулась к себе: ее продолжали осаждать тревожные мысли. Куда он уехал? Почему не известил ее? Привычный скептицизм проснулся в ней. Что она знает о нем, кроме того, что он уверял ее в своей любви? Куда он уехал? Ревность, вспыхнувшая в ней там, на взморье, когда от него перестали приходить письма, сейчас охватила ее с удвоенной силой. Наверно, есть женщина, имеющая на него какие-то права, или девушка, в которую он влюблен. Джип удивлялась тому, что способна ревновать. Ей всегда казалось, что она слишком горда, чтобы испытывать ревность, это темное, гнилое и недостойное, но - увы! - такое страшно реальное и неотвязное чувство.
Уинтон был в клубе, и ей пришлось наскоро пообедать одной. Потом она поспешно оделась и выскользнула на улицу. Джип направилась в сторону церкви Сент-Джеймс, прошла по Пикадилли, по более оживленной стороне улицы и двинулась к парку. Она шла с неясной улыбкой на лице, насмехаясь над собственным безрассудством. Несколько проституток, вышедших из боковых улиц, двигались с заученной, нарочитой медлительностью. Их растерянные, испытующие, почти враждебные взгляды, нарумяненные и напудренные лица доставляли Джип какую-то злобную радость. Ее вид раздражал и ранил их, а ей этого и хотелось.
С ней поравнялся какой-то господин в вечернем костюме и распахнутом пальто. Зная, что он озадачен и нерешительно следует за ней, она продолжала идти вперед все с той же полуулыбкой. Наконец он увидел выражение ее лица и отскочил в сторону; она снова ощутила это злобное веселье.
Она пересекла улицу и, миновав парк, повернула в сторону Сент-Джеймс-стрит; теперь она вся погрузилась в глубокую, темную печаль. Если бы он, любимый, был с нею - в этот прекрасный теплый вечер, среди огней, среди теней деревьев! Почему его нет в этой толпе прохожих? Одной улыбкой она могла бы привлечь к себе любого мужчину, но она не может, как по волшебству, вызвать того единственного, кто ей был нужен в этой огромной пустыне столицы. На углу Сент-Джеймс-стрит она остановилась. Здесь был его клуб. Может быть, он играет сейчас в карты или на бильярде, всего в нескольких шагах от нее, но уже словно в другом мире? Вот сейчас он выйдет, направится в какой-нибудь мюзик-холл или медленно зашагает домой, думая о ней, а может быть, даже и не думая? Она прошла под окнами клуба и торопливо направилась к себе.
На следующее утро пришло письмо. Саммерхэй писал из гостиницы у реки, просил ее приехать одиннадцатичасовым поездом - он ее встретит на станции. Он хочет показать ей дом, который нашел там, и они могут провести целый день на реке! Джип прочла письмо, которое начиналось словами "моя любимая!", с таким восторгом, что ей не удалось его скрыть. Уинтон, внимательно наблюдавший за ней, вдруг сказал:
- Я думаю, мне надо поехать в Ньюмаркет, Джип. Вернусь завтра вечером.
В поезде она сидела в каком-то забытьи. Если бы он даже был рядом с ней, обнимал ее - и тогда он не казался бы ей ближе, чем в эти минуты.
Она увидела его, как только остановился поезд; но они встретились без рукопожатия, без единого слова, только смотрели друг на друга и улыбались.
Саммерхэй где-то разыскал допотопную маленькую коляску - "лошадь, кучер, вот и все", как окрестил ее он, и они поехали по дороге. Под кожаным фартуком руки их сплелись.
День был прекрасный, какие бывают только в начале сентября, когда солнце уже не печет, а ровным светом заливает теряющие свою летнюю пышность деревья, отливающие золотом скошенные поля, серебристо-зеленые взгорья, луга с золотистой горчицей. Временами издали доносился выстрел и падал вдруг лист, как будто сам по себе. Они свернули на проселочную дорогу, миновали буковую рощицу и остановились у ворот старого кирпичного дома, увитого уже желтеющим диким виноградом, - дома с камином и низкими широкими трубами. Перед домом раскинулась огороженная лужайка - запущенный садик с тополями и одной крупной орешиной. Казалось, все солнце собралось в садике, оттуда доносилось мощное гуденье пчел. За деревьями виднелись холмы, где, как говорили, проводились рысистые испытания лошадей. У Саммерхэя был ключ от дома, и они вошли. Для Джип это было что-то вроде детской игры - она воображала, что вот они будут здесь жить вместе, станут распределять комнаты, обставлять каждую. Ей не хотелось портить этот великолепный день какими-либо спорами или снова думать о том, что надо принимать какое-то решение. И когда он спросил:
- Ну, дорогая, нравится тебе? - она только ответила:
- О, в своем роде прелестно! Но пойдем к реке и по-настоящему насладимся ею.
Они взяли лодку в гостинице, где остановился Саммерхэй. Ему, оксфордскому гребцу, река была хорошо знакома от Лечлейда до Ричмонда; Джип никогда на ней не бывала, и река просто ошеломила ее своим спокойным очарованием. Плыть в этот сверкающий безветренный день мимо широких, плоских листьев водяных лилий, над зеленоватыми омутами, слушать, как воркуют голуби, глядеть на пролетающих стрекоз, на ленивые всплески рыб, даже не касаться руля, а опускать в воду руку и охлаждать ею согретые солнцем щеки и, не отрываясь, смотреть и смотреть на Саммерхэя - все это было как путешествие по реке грез, полнейшее воплощение блаженства! Неужели у нее была какая-то другая жизнь с другим человеком, всего лишь год тому назад?
Когда он привязал лодку в последней заводи и сел рядом с Джип, уже вечерело. Ею стала овладевать смутная грусть, навеваемая затененной вечерней рекой. У нее замерло сердце, когда он сказал:
- Джип, мы должны уехать вместе. Нам не вынести этой жизни врозь, когда приходится ловить часы для встреч.
- Почему же, милый! Разве сегодня не было хорошо? Что может быть для нас прекраснее этого? Это - настоящий рай!
- Да, но расставаться каждый день! Целые дни и ночи без тебя! Джип, ты должна, должна согласиться! Разве ты мало меня любишь?
- Люблю очень. Но желать перемены - это значит искушать Провидение. Пусть будет так, как есть, Брайан.
- Ты чего-нибудь боишься?
- Нет. Оставим все по-прежнему и не будем рисковать.
- Рисковать? Значит, ты боишься людей, общества? А я думал, что тебе это безразлично.
Джип улыбнулась.
- Общество? Нет, я его не боюсь.
- Кого же тогда - меня?
- Не знаю. Мужчинам все быстро надоедает. Я во всем сомневаюсь, Брайан, и ничего не могу поделать с этим.
- Как можешь ты надоесть? Ты боишься самой себя?
Снова Джип улыбнулась.
- Во всяком случае, не того, что люблю слишком мало.
- А разве можно любить слишком много? Она притянула к себе его голову и поцеловала.
- Нет, Брайан, пусть будет так, как есть. Нам вес равно будет хорошо вдвоем. Если тебе надоест со мной, я не перенесу этого.
Он долго еще упрашивал, то сердясь, то целуя ее, то стараясь убедить, но на все она отвечала тем же нежным, печальным "нет". Был уже вечер, когда они вернули лодку. Падала роса. Возле самой станции она прижала его руку к своей груди.
- Милый, не сердись на меня. Может быть, я соглашусь когда-нибудь.
И когда она ехала в поезде, ей все хотелось снова очутиться в лодке, среди теней и шепчущихся камышей, среди всего этого спокойного очарования реки.
ГЛАВА XII
Дома она украдкой прошла прямо в свою комнату. Она уже снимала блузку, когда вбежала Бетти; слезы катились по ее щекам.
- Бетти! Что случилось?
- Ах, милочка, где же вы были? Они украли ее! Это злой человек - ваш муж - выхватил ее прямо из коляски и увез с собой в большой машине, а с ним был тот, другой! Я чуть не помешалась! - Джип глядела на нее в ужасе. Майора не было дома. Что же мне оставалось делать? Я ведь только отвернулась, чтобы закрыть калитку парка. Я и в глаза его не видела до того, как он протянул свою длинную ручищу и выхватил крошку из коляски! - Бетти в изнеможении села на кровать и дала волю слезам.
Потрясенная Джип застыла на месте. О, этот мстительный негодяй Росек!
- Ах, Бетти! Девочка, наверно, плакала?
В ответ последовал новый взрыв стенаний. Джип вдруг вспомнила, что говорил в прошлом году адвокат. По закону Фьорсен имеет право на ребенка. Она могла бы получить девочку, если бы возбудила тогда этот ужасный процесс; но теперь, пожалуй, ей и не выиграть его! Чего же они добиваются? Чтобы она вернулась к Фьорсену? Или отказалась от любимого человека? Она подошла к зеркалу и сказала:
- Мы сейчас же поедем, Бетти, и уж как-нибудь возьмем ребенка. Умойте лицо.
Пока Бетти готовилась, Джип старалась отогнать две страшных мысли: она может потерять ребенка, может потерять возлюбленного! Но лучше не думать, а действовать, быстро и решительно. Она вспомнила, что у нее был где-то маленький стилет, подаренный ей очень давно. Она достала его, вынула из красных кожаных ножен и, наколов на острие маленькую пробку, спрятала на груди. Если они могли украсть ребенка, они способны на все!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33