С пластинки учит. Любую мелодию на лету ухватывает.
Он тряхнул термосом с золотом, смущенно добавил:
– Если нам за эту штуковину чего-нибудь отвалят – сразу же ей аккордеон справлю и пианину куплю.
– Не пианину, а пианино, – поправил его Генка.
– Все равно куплю, – упрямо сказал Петрович. – Сейчас переоденусь, порубаем и двинем. Ксюша беляши делает – пальчики оближете! – Петрович открыл своим ключом дверь и с порога заорал: – Ксения! Мечи на стол! В область едем!
Музыка разом оборвалась. Из комнаты выскочила жена Петровича с баяном в руках, в стареньком синем тренировочном костюме. Она была чуть моложе Петровича и сохранила на своем широком добром лице пятидесятипятилетней казашки следы веселой, разгульной степной красоты.
– Здравствуйте, Ксения Мухаммедовна, – церемонно поклонился Генка.
– Привет, ребята! – счастливо улыбнулась Ксения Мухаммедовна и рванула на баяне какой-то дурашливый проигрыш. – Петрович, солнце мое! Как здорово, что ты пришел так рано. Приготовь чего-нибудь пожевать. Я просто с голоду умираю.
Петрович поскреб в затылке, осторожно покосился на Генку и Михаила:
– А что, обеда нету?
– Миленький! Ну откуда ему взяться! – рассмеялась Ксения Мухаммедовна. – Я же еще никуда не выходила. Зашиваюсь! Мне к завтрему нужно чуть ли не всю Мирей Матье выучить. Будь другом, сделай чего-нибудь перекусить!
– Нет вопросов, – легко сказал Петрович. – Репетируй, репетируй. А чего сделать?
– Да брось яички на сковородку, колбаски порежь, лучку с маслицем постным. Пошуруй, может, банку какую-нибудь консервную найдешь... Чайку завари, – весело посоветовала Ксения Мухаммедовна и запела: «Чао, бамбино, сори...»
* * *
Спустя час Генка, Петрович и Михаил в оранжевых шлемах катили на мотоцикле в направлении областного центра.
Петрович с термосом в руках сидел в коляске. Генка хоронился от мокрого встречного ветра за спиной Михаила. Ехали молча. Наконец Генка не выдержал, сказал с неодобрением:
– Ни черта не, понимаю! Как можно так жить в вашем возрасте?
– А как? – легкомысленно спросил Петрович.
– Семья все-таки. Без обеда, без хозяйства, без мысли о завтрашнем дне. Студенты!
Наверное, Петровичу это никогда не приходило в голову, поэтому он только недоуменно пожал плечами. Михаил чихнул и, стараясь преодолеть шум мотоцикла, прокричал:
– Любить надо, Гена!
– Что любить?! – не понял Генка.
– Не «что», а «кого», – сказал Петрович. – Мишка прав – нужно просто любить. Тогда на все наплевать – есть обед, нет обеда. Не из борща же с котлетами состоит семья, не из поросенка твоего. Семья должна состоять из любви, Генка. Тогда ни черта не страшно! Тогда, чтобы не сказать хуже, море по колено!.. Правда, тебе, Генка, это дело еще рано, а вот Мишке – в самый раз!
– А я и не собираюсь! – кричал Генка.
* * *
Областной центр был одним из древнейших русских городов. Начиная с весны в нем не переводились экскурсии, от родных месткомовских до интуристовских, чуть ли не из всех стран мира.
Вот и сейчас к ювелирному магазину «Сапфир», около которого уже стоял мотоцикл наших героев, подкатил роскошный «Икарус». Из автобуса разноцветной цепочкой к магазину потянулись ухоженные, веселые старички и старушки иноземного происхождения.
Последними вышли шофер, смахивающий на министра, и гид-переводчик – молоденькая девушка с усталым, озабоченным лицом.
– Здесь, как обычно, не меньше часа, – быстро сказала девушка.
Водитель-министр высокомерно кивнул головой. Девушка закричала по-французски:
– Дамы и господа! У нас только двадцать минут! Впереди собор, музей и обед. У нас только двадцать минут!
* * *
В магазине «Сапфир» директорствовала могучая женщина с высоченной прической. Перед ней лежала кучка грязных золотых монет. Директриса брезгливо указала пальцем на кучку золота:
– В таком виде принимать не буду. Золото грязное.
Петрович и Михаил растерянно переглянулись, а Генка тут же деловито предложил:
– У вас, наверное, есть туалет и раковина? Дадите кусочек мыла – я вам их через пять минут в лучшем виде представлю.
– Соображаете, что говорите? – обиделась директриса. – Это вам не овощная лавка. Не петрушкой с морковкой торгуем, Здесь ювелирный магазин. И в подсобное помещение посторонним вход воспрещен.
– Где же мыть-то? – спросил Михаил.
Петрович прижал термос к груди:
– Мы не здешние. Мы черт-те откуда...
Директриса с трудом подавила глухое раздражение.
Она презрительно оглядела Михаила, вспухшую губу Генки, заплывший глаз Петровича и сказала:
– Прежде чем пригласить эксперта из краевого музея и товароведа «Росювелирторга» для оценки и взвешивания, сдаваемое изделие должно быть очищено и не содержать посторонних примесей. А здешние вы или не здешние, это никого не касается. И как вы его будете мыть и где – нам тоже не важно. Существует утвержденная соответствующими органами инструкция. Закон есть закон!
Река, опоясывающая старый город, была полноводная, с обрывистым берегом. Наверху проходила окружная дорога. У самой кромки воды стоял мотоцикл Михаила. Закатав рукава и оскальзываясь при каждом движении, три соискателя официального вознаграждения за найденный клад зубными щетками и куском мыла, приобретенными в галантерейной лавке, мыли золото. Мыли молча, сосредоточенно, складывая каждую вымытую монету в термос. Вода была ледяная – мерзли руки, немели пальцы. Время от времени приходилось согревать их дыханием, засовывать под мышки. Генка опустил очередную монету в термос и сказал:
– Сто четыре.
– Смотри, Генка, не ошибись в счете, – крикнул Петрович. – А то нам потом долго придется разглядывать небо в крупную клетку!
Михаил тоже хотел что-то сказать, но тут лицо его исказилось, глаза зажмурились, и он оглушительно чихнул! Маленькая намыленная золотая монетка выскользнула из его пальцев, взлетела в воздух и... булькнула в воду! Все трое потрясенно посмотрели друг на друга, а потом уставились на то место реки, где теперь расходились концентрические круги от утонувшей золотой монеты. И представилась всем троим одна и та же леденящая душу картина.
К зданию районного суда подъезжает «черный ворон» – милицейский фургон для перевозки арестованных. У дверей суда собралась скорбная толпа – водители, слесари и грузчики из «Агропрома», Ксения Мухаммедовна с баяном, Вера с дочерью Юлькой, майор милиции, смахивающий скупую мужскую слезу, горестно-растерянный управляющий «Агропромом», директор магазина «Сапфир» с непроницаемым лицом...
Открывается фургон, и оттуда, потирая руки, выскакивает радостный младший лейтенант Белянчиков. Он делает приглашающий жест, и вооруженные автоматами милиционеры выводят из «воронка» наголо обритых Петровича, Генку и Михаила. Руки заложены за спины, головы опущены. Их ведут в суд.
А вокруг все плачут... Только один Белянчиков посмеивается и что-то говорит и говорит рыдающему майору милиции. Наверное, про то, что он был с самого начала прав – нужно было этих трех прохиндеев еще тогда отправить в КПЗ!..
* * *
По шоссе катил интуристовский «Икарус».
Водитель-министр в ослепительно белой рубашке и похоронно-черном галстуке мрачно смотрел на дорогу. Переводчица уставшим голосом рассказывала в микрофон все, что положено рассказывать иностранцам. Старички и старушки дисциплинированно вертели головами, щелкали фотоаппаратами.
Вдруг одна из старушек восторженно взвизгнула, вскочила со своего места и зааплодировала, тыча сухоньким пальчиком в окно. Все туристы посмотрели в окно и тут же потребовали остановить автобус.
Девушка глянула в окно и сказала водителю тусклым голосом:
– Остановите на минутку.
Водитель затормозил. Двери «Икаруса» распахнулись, и шустрая гурьба иностранцев высыпала на твердую русскую землю.
Внизу, на узенькой полоске суши, где стоял мотоцикл Михаила, валялись разбросанные одежды наших героев... А сами они – Петрович в пестрых трикотажных кальсонах, Генка в белоснежных трусах и Михаил в черных сатиновых «семейных» трусах – бултыхались в ледяной воде.
Двое из них поочередно скрывались под водой на время, недоступное нормальному человеку, а третий плавал на поверхности, не спуская глаз с мотоцикла, на котором стоял термос с вымытым золотом.
Закутанные в шубки и теплые куртки экспансивные старички, стоя на краю обрыва, кричали: «Браво!», «Фантистик!», «Оля-ля!..» Стрекотали любительские кинокамеры.
Переводчица бесстрастным голосом давала пояснения:
– Еще в глубокой древности в Советском Союзе... Простите, в России существовал народный обычай – купание в проруби. Происходило это в дни зимних престольных праздников. Купание в ледяной воде всегда символизировало могучий физический потенциал и неукротимость русского народа. Сегодня же у нас в России... Простите, в Советском Союзе этот обычай принял цивилизованный спортивный характер. Клубы так называемых «моржей» разбросаны по всей нашей стране. Мы с вами наблюдаем одну из плановых тренировок спортсменов при подготовке к зимнему сезону. Недалек тот день...
Но тут из-под толщи воды вынырнул окоченевший Петрович, победно потряс кулаком в серое дождливое небо и заорал:
– Нашел, мать его в бога, в душу так!!!
Сверху обрушились бурные аплодисменты. Один аккуратненький старичок прослезился и сказал своей пестро одетой старушке:
– Да... Этот народ непобедим!
* * *
Стуча зубами, дрожа от холода, Михаил, Генка и Петрович подъезжали на мотоцикле к ювелирному магазину «Сапфир». Генка выглянул из-за плеча Михаила и вдруг закричал:
– Глядите! Глядите! Она уезжает!..
До магазина «Сапфир» оставалось совсем немного, когда все трое увидели, как директорша магазина садится в черную «Волгу» и отбывает в неизвестном направлении.
– Гони, Мишка! Все штрафы плачу из своей доли! – закричал Петрович шальным голосом и от возбуждения чуть не выпал из коляски.
Мотоцикл взревел, мигом настиг «Волгу» и поехал впритирку с ней всего лишь в нескольких сантиметрах.
– Товарищ директор, мы его вымыли! – кричал Генка, чуть ли не всовываясь внутрь «Волги» и стараясь говорить вежливо. – Как вы сказали, так мы и сделали!
– А вы уезжаете! Совесть есть?! – орал Петрович.
– Нехорошо, – укоризненно сипел Михаил.
Шофер «Волги» испуганно косился на мотоцикл с тремя отчаянными седоками в одинаковых оранжевых шлемах.
– Немедленно оставьте нас в покое! – грозно распорядилась директорша. – Я еду на срочное совещание в облторг.
– Вы у нас примите золотишко и потом поезжайте хоть в Сочи! – елейно уговаривал ее Генка.
– Просто наглость! Я должна все бросить и заниматься только вами и вашим золотом!
– Это государственное золото! – заорал Петрович. – Было бы оно наше – хрен бы я с тобой разговаривал!..
– Потрудитесь выбирать выражения! – возмутилась директорша.
– Он как раз и выбирает. А то б вы такое услышали, – ласково сказал Генка.
Словно сиамские близнецы, «Волга» и мотоцикл мчались по городу вопреки всем правилам дорожного движения. Встречные машины в панике сворачивали в ближайшие переулки.
– Не, мужики, на нее надо в Москву написать, – просипел Михаил.
– Что же это за бандитизм?! – испугалась директорша. – Чуть что, сразу в Москву! Приезжайте в начале будущего месяца, создадим комиссию... В этом месяце у нас план по товарообороту уже выполнен, а в следующем месяце...
– В следующем месяце мы, может быть, вообще уже в тюрьме сидеть будем! – выкрикнул Генка.
– Вот там вам и место, – обрадовалась директорша.
– Ох, был бы я сейчас на танке! – мечтательно простонал Петрович.
Директорша тихо сказала своему водителю:
– Только посмотрите на эти ужасные лица. Такими типами должен заниматься по меньшей мере Комитет государственной безопасности...
Но тут мотоцикл начал терять скорость и, проехав немного, остановился.
– Горючее кончилось, – виновато просипел Михаил.
* * *
В поселке Прохоровском темной ночью светилось только одно окно, в кухне Петровича. Мотоцикл Михаила был прикован к дереву цепью с большим замком.
В кухне Ксения Мухаммедовна с Верой мыли и перетирали посуду. На столе стоял старый китайский термос. Рядом, на небольшом керамическом блюдце с казахским орнаментом, лежали сто девяносто две золотые монеты.
На разные голоса храпели в соседней комнате наши герои.
Ксения Мухаммедовна негромко рассказывала Вере:
– Приехали грязные, злые, замерзшие... Мы, говорят, теперь одним делом повязаны, и пока все не выяснится, будем жить вместе, на казарменном положении. Я говорю – живите, мне-то что. А как увидела, что мой перед сном этот термос под подушку пихает, так сразу поняла – или с ума сбрендил, или еще чего хуже. Дождалась, когда они все задрыхли, термос потихоньку вытащила, и вот... пожалуйста!
Вера горестно покачала головой и сказала:
– Ну откуда?! Откуда у простого советского человека может быть столько золота?! Ведь потом всю жизнь жалеть будут.
– Уже жалеют, – сказала Ксения Мухаммедовна. – Как я поняла из их намеков, они с утречка собирались по начальству идти – сознаваться. Все спорили, с кого начать. Мой-то партийный, так он уговаривал прямо в райком податься, а Генка твой просил райком напоследок оставить. Дескать, когда уже деваться будет некуда. А сначала, говорил, надо в исполком и прокуратуру...
– Господи, спаси и помилуй. А Мишка?
– Мишка все помалкивал. Ты ж его знаешь.
– Знаю, – всхлипнула Вера. – Я на него с детства глаза пялила.
– Интересно, и на сколько же их могут засадить за это?
– Если нет жертв...
– Сомневаюсь, – сказала Ксения Мухаммедовна. – Это вряд ли. Мой Петрович ужас какой здоровый! Вот ему шестьдесят, а он ведь, совестно сказать, ко мне по этой самой части каждый день претензии имеет!..
– Да что ты... – с нескрываемой завистью сказала Вера.
Ксения Мухаммедовна ногой прикрыла кухонную дверь, взяла баян, осторожно тронула пальцами клавиши и негромко запела старую известную песню: «Тюрьма Таганская – все ночи, полные огня, тюрьма Таганская, зачем сгубила ты меня?.. Тюрьма Таганская – я твой бессменный арестант, погибли юность и талант в стенах твоих...»
* * *
Рано утром Генка, Михаил и Петрович ехали на мотоцикле. Навстречу им показались четыре груженых самосвала из их конторы. Самосвалы посигналили светом и притормозили. Остановился и мотоцикл.
– Ну как, ребята, сдали? – спросили водители. Генка одной рукой ткнул Михаила в спину, второй ущипнул Петровича.
– Сдали, сдали! Еще вчера сдали. Оформлять едем!
– Вас там управляющий уже оформил, – хохотал один из водителей. – Вот такенный приказ со строгачом и лишением квартальной премии каждому за невыход на работу!
– Ничего, – сказал Генка, – переживем.
– С вас причитается! – намекнули водители.
– Само собой, – ухмыльнулся Петрович. И они разъехались в разные стороны.
– Ты зачем наврал, что мы уже сдали золото? – спросил Михаил.
– Трепло несчастное, – проворчал Петрович.
– Так спокойнее, – ответил Генка. – Рули прямо к исполкому.
* * *
В приемной председателя райисполкома молоденькая секретарша, с интересом глядя на Генку, сообщила:
– Ну никогошеньки нет! Все на приемке стройобъекта родильного дома. И председатель, и оба его зама, и все, все, все... Ждут госкомиссию, а там чепе. И туда лучше не соваться. Это я вам чисто по-человечески скажу.
– Кажись, у меня уже ничего человеческого не осталось, – недобро покрутил головой Петрович.
– Елки-моталки, когда ж это кончится? – вздохнул Михаил.
– А вот мне ничто человеческое не чуждо! – весело сказал Генка, чем еще больше понравился секретарше. – Где этот родильный дом построили?
* * *
На огромном щите, укрепленном на двух сваях, было написано крупным красивым шрифтом: «Ударное строительство родильного дома Ляминского районного отдела здравоохранения. Срок сдачи объекта I квартал 1984 г. Подрядчик „Межколхозстрой“. Прораб..........»
Фамилии прораба не было. Как, впрочем, не было и самого родильного дома. Только фундамент и проросший бурьяном незаконченный первый этаж...
Вокруг щита стояли машины: «Волга», три «Москвича» и два «УАЗа». У края фундамента, словно у могилы, молча собралась группа людей одинакового вида – председатель райисполкома, два его заместителя, начальник отдела капитального строительства, заведующий райздравотделом с помощниками и не похожий на них представитель «Межколхозстроя», именуемый подрядчиком.
Эта картина напоминала похороны. Та же скорбная тишина, неподдельная печаль и искренняя растерянность. Ощущение трагической непоправимости было столь велико, что когда Михаил, Петрович и Генка подкатили сюда на своем мотоцикле и присоединились к стоявшим, на них никто не обратил внимания.
Наверное, самый тяжелый разговор уже состоялся, потому что председатель райисполкома, тяжко вздохнув, снял почему-то шляпу и дрогнувшим голосом произнес:
1 2 3 4 5
Он тряхнул термосом с золотом, смущенно добавил:
– Если нам за эту штуковину чего-нибудь отвалят – сразу же ей аккордеон справлю и пианину куплю.
– Не пианину, а пианино, – поправил его Генка.
– Все равно куплю, – упрямо сказал Петрович. – Сейчас переоденусь, порубаем и двинем. Ксюша беляши делает – пальчики оближете! – Петрович открыл своим ключом дверь и с порога заорал: – Ксения! Мечи на стол! В область едем!
Музыка разом оборвалась. Из комнаты выскочила жена Петровича с баяном в руках, в стареньком синем тренировочном костюме. Она была чуть моложе Петровича и сохранила на своем широком добром лице пятидесятипятилетней казашки следы веселой, разгульной степной красоты.
– Здравствуйте, Ксения Мухаммедовна, – церемонно поклонился Генка.
– Привет, ребята! – счастливо улыбнулась Ксения Мухаммедовна и рванула на баяне какой-то дурашливый проигрыш. – Петрович, солнце мое! Как здорово, что ты пришел так рано. Приготовь чего-нибудь пожевать. Я просто с голоду умираю.
Петрович поскреб в затылке, осторожно покосился на Генку и Михаила:
– А что, обеда нету?
– Миленький! Ну откуда ему взяться! – рассмеялась Ксения Мухаммедовна. – Я же еще никуда не выходила. Зашиваюсь! Мне к завтрему нужно чуть ли не всю Мирей Матье выучить. Будь другом, сделай чего-нибудь перекусить!
– Нет вопросов, – легко сказал Петрович. – Репетируй, репетируй. А чего сделать?
– Да брось яички на сковородку, колбаски порежь, лучку с маслицем постным. Пошуруй, может, банку какую-нибудь консервную найдешь... Чайку завари, – весело посоветовала Ксения Мухаммедовна и запела: «Чао, бамбино, сори...»
* * *
Спустя час Генка, Петрович и Михаил в оранжевых шлемах катили на мотоцикле в направлении областного центра.
Петрович с термосом в руках сидел в коляске. Генка хоронился от мокрого встречного ветра за спиной Михаила. Ехали молча. Наконец Генка не выдержал, сказал с неодобрением:
– Ни черта не, понимаю! Как можно так жить в вашем возрасте?
– А как? – легкомысленно спросил Петрович.
– Семья все-таки. Без обеда, без хозяйства, без мысли о завтрашнем дне. Студенты!
Наверное, Петровичу это никогда не приходило в голову, поэтому он только недоуменно пожал плечами. Михаил чихнул и, стараясь преодолеть шум мотоцикла, прокричал:
– Любить надо, Гена!
– Что любить?! – не понял Генка.
– Не «что», а «кого», – сказал Петрович. – Мишка прав – нужно просто любить. Тогда на все наплевать – есть обед, нет обеда. Не из борща же с котлетами состоит семья, не из поросенка твоего. Семья должна состоять из любви, Генка. Тогда ни черта не страшно! Тогда, чтобы не сказать хуже, море по колено!.. Правда, тебе, Генка, это дело еще рано, а вот Мишке – в самый раз!
– А я и не собираюсь! – кричал Генка.
* * *
Областной центр был одним из древнейших русских городов. Начиная с весны в нем не переводились экскурсии, от родных месткомовских до интуристовских, чуть ли не из всех стран мира.
Вот и сейчас к ювелирному магазину «Сапфир», около которого уже стоял мотоцикл наших героев, подкатил роскошный «Икарус». Из автобуса разноцветной цепочкой к магазину потянулись ухоженные, веселые старички и старушки иноземного происхождения.
Последними вышли шофер, смахивающий на министра, и гид-переводчик – молоденькая девушка с усталым, озабоченным лицом.
– Здесь, как обычно, не меньше часа, – быстро сказала девушка.
Водитель-министр высокомерно кивнул головой. Девушка закричала по-французски:
– Дамы и господа! У нас только двадцать минут! Впереди собор, музей и обед. У нас только двадцать минут!
* * *
В магазине «Сапфир» директорствовала могучая женщина с высоченной прической. Перед ней лежала кучка грязных золотых монет. Директриса брезгливо указала пальцем на кучку золота:
– В таком виде принимать не буду. Золото грязное.
Петрович и Михаил растерянно переглянулись, а Генка тут же деловито предложил:
– У вас, наверное, есть туалет и раковина? Дадите кусочек мыла – я вам их через пять минут в лучшем виде представлю.
– Соображаете, что говорите? – обиделась директриса. – Это вам не овощная лавка. Не петрушкой с морковкой торгуем, Здесь ювелирный магазин. И в подсобное помещение посторонним вход воспрещен.
– Где же мыть-то? – спросил Михаил.
Петрович прижал термос к груди:
– Мы не здешние. Мы черт-те откуда...
Директриса с трудом подавила глухое раздражение.
Она презрительно оглядела Михаила, вспухшую губу Генки, заплывший глаз Петровича и сказала:
– Прежде чем пригласить эксперта из краевого музея и товароведа «Росювелирторга» для оценки и взвешивания, сдаваемое изделие должно быть очищено и не содержать посторонних примесей. А здешние вы или не здешние, это никого не касается. И как вы его будете мыть и где – нам тоже не важно. Существует утвержденная соответствующими органами инструкция. Закон есть закон!
Река, опоясывающая старый город, была полноводная, с обрывистым берегом. Наверху проходила окружная дорога. У самой кромки воды стоял мотоцикл Михаила. Закатав рукава и оскальзываясь при каждом движении, три соискателя официального вознаграждения за найденный клад зубными щетками и куском мыла, приобретенными в галантерейной лавке, мыли золото. Мыли молча, сосредоточенно, складывая каждую вымытую монету в термос. Вода была ледяная – мерзли руки, немели пальцы. Время от времени приходилось согревать их дыханием, засовывать под мышки. Генка опустил очередную монету в термос и сказал:
– Сто четыре.
– Смотри, Генка, не ошибись в счете, – крикнул Петрович. – А то нам потом долго придется разглядывать небо в крупную клетку!
Михаил тоже хотел что-то сказать, но тут лицо его исказилось, глаза зажмурились, и он оглушительно чихнул! Маленькая намыленная золотая монетка выскользнула из его пальцев, взлетела в воздух и... булькнула в воду! Все трое потрясенно посмотрели друг на друга, а потом уставились на то место реки, где теперь расходились концентрические круги от утонувшей золотой монеты. И представилась всем троим одна и та же леденящая душу картина.
К зданию районного суда подъезжает «черный ворон» – милицейский фургон для перевозки арестованных. У дверей суда собралась скорбная толпа – водители, слесари и грузчики из «Агропрома», Ксения Мухаммедовна с баяном, Вера с дочерью Юлькой, майор милиции, смахивающий скупую мужскую слезу, горестно-растерянный управляющий «Агропромом», директор магазина «Сапфир» с непроницаемым лицом...
Открывается фургон, и оттуда, потирая руки, выскакивает радостный младший лейтенант Белянчиков. Он делает приглашающий жест, и вооруженные автоматами милиционеры выводят из «воронка» наголо обритых Петровича, Генку и Михаила. Руки заложены за спины, головы опущены. Их ведут в суд.
А вокруг все плачут... Только один Белянчиков посмеивается и что-то говорит и говорит рыдающему майору милиции. Наверное, про то, что он был с самого начала прав – нужно было этих трех прохиндеев еще тогда отправить в КПЗ!..
* * *
По шоссе катил интуристовский «Икарус».
Водитель-министр в ослепительно белой рубашке и похоронно-черном галстуке мрачно смотрел на дорогу. Переводчица уставшим голосом рассказывала в микрофон все, что положено рассказывать иностранцам. Старички и старушки дисциплинированно вертели головами, щелкали фотоаппаратами.
Вдруг одна из старушек восторженно взвизгнула, вскочила со своего места и зааплодировала, тыча сухоньким пальчиком в окно. Все туристы посмотрели в окно и тут же потребовали остановить автобус.
Девушка глянула в окно и сказала водителю тусклым голосом:
– Остановите на минутку.
Водитель затормозил. Двери «Икаруса» распахнулись, и шустрая гурьба иностранцев высыпала на твердую русскую землю.
Внизу, на узенькой полоске суши, где стоял мотоцикл Михаила, валялись разбросанные одежды наших героев... А сами они – Петрович в пестрых трикотажных кальсонах, Генка в белоснежных трусах и Михаил в черных сатиновых «семейных» трусах – бултыхались в ледяной воде.
Двое из них поочередно скрывались под водой на время, недоступное нормальному человеку, а третий плавал на поверхности, не спуская глаз с мотоцикла, на котором стоял термос с вымытым золотом.
Закутанные в шубки и теплые куртки экспансивные старички, стоя на краю обрыва, кричали: «Браво!», «Фантистик!», «Оля-ля!..» Стрекотали любительские кинокамеры.
Переводчица бесстрастным голосом давала пояснения:
– Еще в глубокой древности в Советском Союзе... Простите, в России существовал народный обычай – купание в проруби. Происходило это в дни зимних престольных праздников. Купание в ледяной воде всегда символизировало могучий физический потенциал и неукротимость русского народа. Сегодня же у нас в России... Простите, в Советском Союзе этот обычай принял цивилизованный спортивный характер. Клубы так называемых «моржей» разбросаны по всей нашей стране. Мы с вами наблюдаем одну из плановых тренировок спортсменов при подготовке к зимнему сезону. Недалек тот день...
Но тут из-под толщи воды вынырнул окоченевший Петрович, победно потряс кулаком в серое дождливое небо и заорал:
– Нашел, мать его в бога, в душу так!!!
Сверху обрушились бурные аплодисменты. Один аккуратненький старичок прослезился и сказал своей пестро одетой старушке:
– Да... Этот народ непобедим!
* * *
Стуча зубами, дрожа от холода, Михаил, Генка и Петрович подъезжали на мотоцикле к ювелирному магазину «Сапфир». Генка выглянул из-за плеча Михаила и вдруг закричал:
– Глядите! Глядите! Она уезжает!..
До магазина «Сапфир» оставалось совсем немного, когда все трое увидели, как директорша магазина садится в черную «Волгу» и отбывает в неизвестном направлении.
– Гони, Мишка! Все штрафы плачу из своей доли! – закричал Петрович шальным голосом и от возбуждения чуть не выпал из коляски.
Мотоцикл взревел, мигом настиг «Волгу» и поехал впритирку с ней всего лишь в нескольких сантиметрах.
– Товарищ директор, мы его вымыли! – кричал Генка, чуть ли не всовываясь внутрь «Волги» и стараясь говорить вежливо. – Как вы сказали, так мы и сделали!
– А вы уезжаете! Совесть есть?! – орал Петрович.
– Нехорошо, – укоризненно сипел Михаил.
Шофер «Волги» испуганно косился на мотоцикл с тремя отчаянными седоками в одинаковых оранжевых шлемах.
– Немедленно оставьте нас в покое! – грозно распорядилась директорша. – Я еду на срочное совещание в облторг.
– Вы у нас примите золотишко и потом поезжайте хоть в Сочи! – елейно уговаривал ее Генка.
– Просто наглость! Я должна все бросить и заниматься только вами и вашим золотом!
– Это государственное золото! – заорал Петрович. – Было бы оно наше – хрен бы я с тобой разговаривал!..
– Потрудитесь выбирать выражения! – возмутилась директорша.
– Он как раз и выбирает. А то б вы такое услышали, – ласково сказал Генка.
Словно сиамские близнецы, «Волга» и мотоцикл мчались по городу вопреки всем правилам дорожного движения. Встречные машины в панике сворачивали в ближайшие переулки.
– Не, мужики, на нее надо в Москву написать, – просипел Михаил.
– Что же это за бандитизм?! – испугалась директорша. – Чуть что, сразу в Москву! Приезжайте в начале будущего месяца, создадим комиссию... В этом месяце у нас план по товарообороту уже выполнен, а в следующем месяце...
– В следующем месяце мы, может быть, вообще уже в тюрьме сидеть будем! – выкрикнул Генка.
– Вот там вам и место, – обрадовалась директорша.
– Ох, был бы я сейчас на танке! – мечтательно простонал Петрович.
Директорша тихо сказала своему водителю:
– Только посмотрите на эти ужасные лица. Такими типами должен заниматься по меньшей мере Комитет государственной безопасности...
Но тут мотоцикл начал терять скорость и, проехав немного, остановился.
– Горючее кончилось, – виновато просипел Михаил.
* * *
В поселке Прохоровском темной ночью светилось только одно окно, в кухне Петровича. Мотоцикл Михаила был прикован к дереву цепью с большим замком.
В кухне Ксения Мухаммедовна с Верой мыли и перетирали посуду. На столе стоял старый китайский термос. Рядом, на небольшом керамическом блюдце с казахским орнаментом, лежали сто девяносто две золотые монеты.
На разные голоса храпели в соседней комнате наши герои.
Ксения Мухаммедовна негромко рассказывала Вере:
– Приехали грязные, злые, замерзшие... Мы, говорят, теперь одним делом повязаны, и пока все не выяснится, будем жить вместе, на казарменном положении. Я говорю – живите, мне-то что. А как увидела, что мой перед сном этот термос под подушку пихает, так сразу поняла – или с ума сбрендил, или еще чего хуже. Дождалась, когда они все задрыхли, термос потихоньку вытащила, и вот... пожалуйста!
Вера горестно покачала головой и сказала:
– Ну откуда?! Откуда у простого советского человека может быть столько золота?! Ведь потом всю жизнь жалеть будут.
– Уже жалеют, – сказала Ксения Мухаммедовна. – Как я поняла из их намеков, они с утречка собирались по начальству идти – сознаваться. Все спорили, с кого начать. Мой-то партийный, так он уговаривал прямо в райком податься, а Генка твой просил райком напоследок оставить. Дескать, когда уже деваться будет некуда. А сначала, говорил, надо в исполком и прокуратуру...
– Господи, спаси и помилуй. А Мишка?
– Мишка все помалкивал. Ты ж его знаешь.
– Знаю, – всхлипнула Вера. – Я на него с детства глаза пялила.
– Интересно, и на сколько же их могут засадить за это?
– Если нет жертв...
– Сомневаюсь, – сказала Ксения Мухаммедовна. – Это вряд ли. Мой Петрович ужас какой здоровый! Вот ему шестьдесят, а он ведь, совестно сказать, ко мне по этой самой части каждый день претензии имеет!..
– Да что ты... – с нескрываемой завистью сказала Вера.
Ксения Мухаммедовна ногой прикрыла кухонную дверь, взяла баян, осторожно тронула пальцами клавиши и негромко запела старую известную песню: «Тюрьма Таганская – все ночи, полные огня, тюрьма Таганская, зачем сгубила ты меня?.. Тюрьма Таганская – я твой бессменный арестант, погибли юность и талант в стенах твоих...»
* * *
Рано утром Генка, Михаил и Петрович ехали на мотоцикле. Навстречу им показались четыре груженых самосвала из их конторы. Самосвалы посигналили светом и притормозили. Остановился и мотоцикл.
– Ну как, ребята, сдали? – спросили водители. Генка одной рукой ткнул Михаила в спину, второй ущипнул Петровича.
– Сдали, сдали! Еще вчера сдали. Оформлять едем!
– Вас там управляющий уже оформил, – хохотал один из водителей. – Вот такенный приказ со строгачом и лишением квартальной премии каждому за невыход на работу!
– Ничего, – сказал Генка, – переживем.
– С вас причитается! – намекнули водители.
– Само собой, – ухмыльнулся Петрович. И они разъехались в разные стороны.
– Ты зачем наврал, что мы уже сдали золото? – спросил Михаил.
– Трепло несчастное, – проворчал Петрович.
– Так спокойнее, – ответил Генка. – Рули прямо к исполкому.
* * *
В приемной председателя райисполкома молоденькая секретарша, с интересом глядя на Генку, сообщила:
– Ну никогошеньки нет! Все на приемке стройобъекта родильного дома. И председатель, и оба его зама, и все, все, все... Ждут госкомиссию, а там чепе. И туда лучше не соваться. Это я вам чисто по-человечески скажу.
– Кажись, у меня уже ничего человеческого не осталось, – недобро покрутил головой Петрович.
– Елки-моталки, когда ж это кончится? – вздохнул Михаил.
– А вот мне ничто человеческое не чуждо! – весело сказал Генка, чем еще больше понравился секретарше. – Где этот родильный дом построили?
* * *
На огромном щите, укрепленном на двух сваях, было написано крупным красивым шрифтом: «Ударное строительство родильного дома Ляминского районного отдела здравоохранения. Срок сдачи объекта I квартал 1984 г. Подрядчик „Межколхозстрой“. Прораб..........»
Фамилии прораба не было. Как, впрочем, не было и самого родильного дома. Только фундамент и проросший бурьяном незаконченный первый этаж...
Вокруг щита стояли машины: «Волга», три «Москвича» и два «УАЗа». У края фундамента, словно у могилы, молча собралась группа людей одинакового вида – председатель райисполкома, два его заместителя, начальник отдела капитального строительства, заведующий райздравотделом с помощниками и не похожий на них представитель «Межколхозстроя», именуемый подрядчиком.
Эта картина напоминала похороны. Та же скорбная тишина, неподдельная печаль и искренняя растерянность. Ощущение трагической непоправимости было столь велико, что когда Михаил, Петрович и Генка подкатили сюда на своем мотоцикле и присоединились к стоявшим, на них никто не обратил внимания.
Наверное, самый тяжелый разговор уже состоялся, потому что председатель райисполкома, тяжко вздохнув, снял почему-то шляпу и дрогнувшим голосом произнес:
1 2 3 4 5