Зато госпоставки зерна оказались на 44 процента выше прежнего, и никакой «учет местных условий» не мог предотвратить кризиса и голода. И в этом совершенно однозначно можно винить Сталина и московское руководство.
* * *
Косиор обнажил истинную ситуацию с госпоставками, когда на февральском пленуме 1933 года сказал, что если бы партия в своих расчетах исходила только из количества посевных площадей, она не смогла бы получить и половины того зерна, что было ей поставлено, Подсчитано, что валовой сбор, то есть практически снятый урожай, включал по меньшей мере два миллиона тонн зерна, первоначально предназначенного на прокорм крестьянства.[ Д.Соловей. Украинский ежеквартальник, №19, 1963, с.23.
]
Истинность таких цифр, как и большинство цифр в сфере советского сельского хозяйства, зависит от уровня квалификации западных аналитиков, ибо официальные советские данные либо извращены, либо их вовсе не существует. До 1928 года районы определяли свой урожай по результатам пробной молотьбы, и этот метод был надежным. Но в 1933 году было обнаружено, что опубликованные цифры «собранного урожая» получаются теперь после вычитания 10 процентов из общего количества зерна, какое могло быть получено, если бы было собрано в зернохранилища без потерь. Поскольку, добавляет автор одной из статей в «Известиях», в большинстве случаев обмолот всегда был на 30, 40 или 50 процентов ниже установленного таким образом «биологического урожая»,[ «Известия» от 21 сентября 1933.
] то мошенничество было очевидным, И поскольку первыми должны были быть удовлетворены требования государства, то отсюда, естественно, следует, что остаток, выделенный крестьянству, был в основном воображаемым.
Ведущий западный специалист по советскому сельскому хозяйству подсчитал, что подлинная цифра урожая 1933 года в СССР составляла 68,2 миллиона тонн, из которых только 0,8 миллиона было экспортировано.[ Н.Ясный, с.86, 544.
] (по официальным данным цифра экспорта равнялась 1,75 миллиона тонн). В 1930–1931 гг. экспортировалось 5 миллионов тонн в год. Ни одна из этих цифр не могла сама по себе привести к голоду. Главным виновником голода поэтому был не экспорт, а отправка зерна в «резерв». Сам Сталин в циркуляре, который цитировался выше в этой главе, подчеркнул важность резервов, обвиняя «наивных товарищей», позволивших «выбросить на ветер» в прошедшем году «десятки тысяч пудов ценного зерна» на Украине, ибо они недооценили значение Проекта запасов зерна. Эти «резервы», добавил Сталин, нельзя сокращать никогда.[ С.Пидхайни, т. 1, с.232.
]
Больше того, значительная часть зерна, отобранная такой ценой у крестьянства, так никогда и не попала даже в резервы. Как прежде (это является обычным для Советского Союза и сегодня), потери его оказались колоссальными. В ноябре 1933 года Постышев отметил, что «значительное количество зерна было потеряно из-за небрежного о6ращения».[ П.Постышев и С.Косиор, с.5.
] В прессе осталось множество сообщений о том, как это происходило. Так, на станции Киев-Петровка огромная куча зерна была просто брошена гнить[ «Пролетарска правда», сентябрь 1933.
]. На сборочном пункте в Тракторском двадцать железнодорожных вагонов с зерном были затоплены.[ Ж-л «Молодая гвардия», №№1 9–20, 1933.
] В Краснодаре пшеница гнила в мешках[ «Висти», 30 июля 1934.
]. В Бахмаче зерно было свалено в кучи на землю и сгнило.[ Ж-л «Коммунист», 27 июня 1934.
] Просоветский корреспондент «Нью-Йорк таймс» Уолтер Дюранти отметил (но не опубликовал в своей газете), что «очень много зерна можно было видеть на железнодорожных станциях, большая часть его хранилась на открытом воздухе»[ Депеша британского посольства от 4 сентября 1933.
]. Осенью 1933 года товарный поезд, груженный зерном, потерпел крушение около Челябинска. Зерно лежало на открытом месте целый месяц. Его почти сразу же огородили колючей проволокой и поставили часовых. Каждую ночь делались попытки похитить зерно. Нескольких застрелили, раненых отправили в больницу, потом судили. Когда, наконец, зерно перевезли, то выяснилось, что оно целиком сгнило под дождем и было уже непригодно даже для технического использования в промышленности[ А.Тавдул. «Нью-Йорк Америкам», 30 августа 1935.
]. В данном случае это произошло в результате аварии, но аналогичные случаи имели место в условиях обычного хранения. В целом, по данным немецкого специалиста в сельском хозяйстве, приведенным в отчетах британского посольства, «до 30 процентов урожая (1933 года) было потеряно»[ Депеша британского посольства от 4 сентября 1933.
]. Даже существенно меньшей цифры было достаточно, чтобы кардинально изменить крестьянскую долю.
В это же время снизили жизненный уровень тех, кто сумел выжить. Июньским циркуляром Сталин указал, что только 10 процентов обмолоченного зерна можно оставлять в колхозах «для пропитания после выполнения госпоставок, оплаты машинно-тракторным станциям, закладки посевных и фуражных фондов».[ С.Пидхайни, т. 1, с.232.
] Голод был все-таки чрезвычайным методом борьбы, а теперь украинского крестьянина поставили в условия постоянных лишений и эксплуатации.
Параллельно продолжалась атака на его национальное наследие. Популярная в народе национальная культура на протяжении веков поддерживалась в украинской деревне слепыми бардами, воспетыми Шевченко кобзарями, которые странствовали из деревни в деревню, зарабатывая на жизнь исполнением старинных народных песен и пересказом народных баллад.
Они постоянно напоминали крестьянам об их свободном и героическом прошлом. Это «нежелательное явление» теперь было подавлено. Всех кобзарей созвали на съезд и, собрав там всех вместе, арестовали. По имеющимся сведениям, многие из них были расстреляны[ Дмитрий Шостакович. Свидетельство. Нью-Йорк, 1979 с.214–215.
] – в этом имелась своя логика, ибо от них было мало толка в лагерях принудительного труда.
* * *
Кампания против защитников украинизации неослабно продолжалась в городах. В момент пика голода было разоблачено большинство «вредителей» в официальных учреждениях, связанных с аграрной катастрофой. 75 старших сельскохозяйственных специалистов, осужденных 5 марта, прошли по делу «саботажа на Украине, Северном Кавказе и в Белоруссии»[ «Правда» от 12 марта 1933.
].
Но на Украине удары скоро переросли в специфически антинациональную кампанию. Старая интеллигенция, воплощавшая всю широту культуры страны, уже была сокрушена. Настала очередь националистических элементов в самой партии коммунистов.
Была установлена, конечно, связь между заговорщиками из коммунистов-«националистов» и жертвами предыдущих лет – некоммунистами. Матвей Яворский, главный идеологический сторожевой пес партии, приставленный в двадцатых годах к украинским историкам, был разоблачен еще в 1930 году за свою до тех пор считавшуюся ортодоксальной «националистическо-кулацкую» систему идей[ Г.Костюк, с.50.
]. Теперь (в марте 1933 года) его арестовали по обвинению в принадлежности к «Украинской военной организации» (УВО). Похоже, что он был отправлен в лагерь и потом расстрелян там в 1937 году. Среди соучастников заговора, якобы финансируемого «польскими помещиками и немецкими фашистами»[ «Правда» от 2 декабря 1933.
], были Шумский, первый лидер «национал-уклонистов» в украинской компартии, и несколько других лиц, в том числе секретарь Скрыпника Эрстенюк. Вскоре была выявлена «Польская военная организация», во главе которой стоял бывший секретарь Черниговского обкома. Она обвинялась в связях с националистическими и польскими ассоциациями. А чуть позднее был раскрыт «Союз Кубани и Украины», членов которого судили закрытым судом[ Г.Костюк.с.93.
].
1 марта 1933 года было объявлено об изменениях в правительстве Украины. Наиболее значительным было смещение Скрыпника с поста народного комиссара просвещения, который он так долго занимал (его назначили на пост председателя республиканского Госплана – пост менее влиятельный).[ «Висти», март 1933.
]
Институт языкознания Украинской академии наук был основным центром национального возрождения при Шуйском и Скрыпнике. 27 апреля 1933 года «Правда» назвала его сборищем буржуазных националистов, которые замышляли противопоставить украинский язык «братскому русскому языку». Вскоре после этого семь ведущих украинских филологов и множество менее значительных фигур были арестованы[ Г.Костюк, с.57.
].
12 мая был арестован Михайло Яловый, руководитель политического отдела Укргосиздата. 13 мая его ближайший коллега Микола Хвылевой, «наиболее яркая фигура в украинской литературной жизни», застрелился, оставив ЦК Украины письмо с критикой нового террора[ Там же, с.48.
]. В течение следующих недель и месяцев было еще несколько самоубийств и множество арестов среди литературной интеллигенции.
10 июня 1933 года Постышев выступил на заседании ЦК Украины с речью о деятелях культуры, которые оказались агентами врага и которые «прятались за широкой спиной большевика Скрыпника». В области философии, литературы, экономики, лингвистики, агрономии и политической теории они насаждали идеи, направленные на свержение советского правительства, и были также ответственны за трудности в поставках зерна. Скрыпник, добавил Постышев, иногда открыто защищал их.[ «Правда» от 22 июня 1933.
]
Есть сведения, что Скрыпник дерзко критиковал Постышева на заседании ЦК, обвиняя его в предательстве принципов интернационализма. Кажется, он повторил это и на заседании Политбюро Украины. В течение июня и июля Постышев и другие руководители постоянно критиковали его, и 7 июля он защищался на Политбюро. Там требовали его безоговорочной капитуляции. Вместо этого он в тот же день застрелился.
Официальный некролог еще характеризовал его не как преступника, а скорее как «жертву буржуазно-националистических элементов… завоевавших его доверие», после этого он совершил «ряд политических ошибок», которые ему не хватило мужества пережить, и потому он покончил с собой – «акт малодушия, в особенности недостойный для члена ЦК компартии Союза».[ «Правда» от 8 июля 1933.
]
Но уже в ноябре он стал «националистом-дегенератом… близким с контрреволюционерами, стремившимися к интервенции»[ «Правда» от 2 декабря 1933.
]. К его преступлениям относились упорные попытки помешать русификации украинского языка. В последний год своей деятельности он продолжал борьбу и даже слегка критиковал Кагановича во время его визита в Киев, когда тот в согласии с новой линией Сталина заявил, что нужно бы приблизить синтаксис украинского языка к русскому[ «Червоний шлях», №№1–2, 1932, с.92.
]. Теперь Скрыпника обвиняли и в стремлении «максимально отделить украинский язык от русского»[ П.Постышев и С.Косиор, с.109.
], и самым серьезным из предъявляемых обвинений стало его участие и помощь при введении в украинскую орфографии мягкого «л» и новой буквы для обозначения твердого «г». В 1932 году это еще называли буржуазным деянием, а в 1933 году уже классифицировали как контрреволюцию. Постышев заявил, что твердое «г» помогло «националистическим злоумышленникам». Кроме того, оно «объективно» способствовало планам аннексии со стороны польских помещиков.[ «Висти», 22 июня 1933.
]
Когда в 1933 году Косиор предавал Скрыпника анафеме, он с позиций сталиниста не так уж неверно обобщил взгляды, сложившиеся у Скрыпника в последние годы его жизни. «Скрыпник чрезвычайно переоценил и преувеличил национальный вопрос. Он сделал его краеугольным камнем, говорил о нем, как о чем-то самодовлеющем. Он пошел даже так далеко, что отрицал второстепенную роль национального вопроса в классовой борьбе и установлении диктатуры пролетариата». Действительно, Скрыпник писал: «Неверно утверждать, что национальный вопрос второстепенен в общей теории классовой борьбы»[ П.Постышев и С.Косиор, с.109.
].
* * *
Массированную атаку на культурные институты Украины еще раньше предвещало июньское выступление прихвостня Сталина Мануильского (Троцкий назвал его «самым отвратительным ренегатом украинского коммунизма») на собрании киевской парторганизации по проблемам культуры: «На Украине есть целый ряд учреждений, имеющих высокий статус академий, институтов, ученых обществ, которые часто являются прибежищем не социалистической науки, а классово враждебной идеологии. Национальный вопрос был отдан на откуп бывшим членам националистических партий, которые не сумели органически влиться в компартию»[ «Висти», 5 июня 1933.
]. Потом их квалифицировали (Косиор) уже как «многих членов мелкобуржуазных националистических партий и примиренческих организаций, которые позднее вступили в ряды нашей партии… украинских социал-демократов, боротьбистов и др.»[ П.Постышев и С.Косиор, с.63.
]
Теперь чистке подверглись все имевшиеся культурные, академические и научные организации. Как сказал Косиор, «контрреволюционные гнезда были созданы в народных комиссариатах образования, сельского хозяйства, юстиции, в Украинском институте марксизма-ленинизма, Сельскохозяйственной академии, в Институте Шевченко и других».[ Там же, с.74.
]
Конечно, Сельскохозяйственная академия подверглась чистке. Директор, его заместитель и другие ведущие ученые погибли в лагерях. Еще больше пострадал научно-исследовательский институт литературоведения имени Шевченко. 14 его научных сотрудников получили долгие сроки заключения, а директор и пять других ведущих ученых были расстреляны[ Г.Костюк, с.59.
].
Жертвами пала большая часть сотрудников Украинского института востоковедения, редколлегии Украинской советской энциклопедии, Украинской палаты мер и весов, Украинской киностудии (ВУФКУ), Украинской ассоциации по созданию новой украинской орфографии[ Там же, с.143.
]. Весь Харьковский государственный институт имени Карла Маркса был разоблачен как «практически находящийся в руках контрреволюционеров»[ П.Постышев и С.Косиор, с.82.
].
Однако «враги народа» были везде – они издавали ведущий литературный журнал «Червонный Шлях», сидели на транспорте, в геодезическом совете, в издательствах (четыре из которых были распущены)[ Там же.
]. Чистка прошла и в Украинском институте философии; его ведущие деятели, профессора Юринец и Нирчук, были потом арестованы, последний – в качестве главы выдуманного «троцкистско-националистического террористического блока»[ Г.Костюк, с.56.
].
На пленуме ЦК Украины в июне 1933 года Косиор уже смог зачитать несколько признаний профессоров-«националистов» в том, что они планировали раздел Украины между Германией и Польшей. С этого момента в Академии наук ежедневно вывешивали списки уволенных, причем с объяснением причин увольнения, обычно – «подрывная деятельность», или «вражеская идеология», или «связь с врагами народа». В последующие месяцы исчезли почти все.
До сих пор репрессии не обрушивались на украинский театр, на него смотрели как на монумент национального существования. Но в октябре 1933 года ведущий режиссер Украины Лесь Курбас, основатель театра «Березиль», был объявлен националистом и уволен. Говорят, Постышев пытался заставить его покаяться, но получил решительный отпор. В ноябре Курбас был арестован и умер в лагере, а его театр стал ристалищем «социалистического реализма»[ Там же, с.58; Специальная комиссия Конгресса США. Отчет, с.22.
]. Пять художников, писавших фрески в Червоно-Заводском театре в Харькове, тоже были арестованы; трое из них – расстреляны, фрески сразу же после открытия[ С.Пидхайни, т. 1, с.403.
] – уничтожены, как имеющие «националистическое» содержание.
Расправляясь с «националистическим» уклоном и со всеми независимыми элементами национальной культуры, режим Постышева не делал, однако, попыток уничтожить формальную сторону украинизации, как хотели раньше русские коммунистические самозванцы. 24 июня 1933 года столица была перенесена из Харькова в традиционное ее место – Киев. Готовилась лишь частичная русификация языка, а не ликвидация его: критике подвергалась «механическая» украинизация.[ «Червоний шлях», №№8–9, с.246.
] Под этим подразумевали всякое самостоятельное развитие на Украине.
19 ноября Постышев подвел итоги культурной чистки, сказав: «Раскрытие националистического уклона Скрыпника дало нам возможность избавить социалистическую формацию и, в частности, украинскую социалистическую формацию, от всех петлюровских, махновских и прочих, националистических элементов. Была проделана огромная работа. Достаточно сказать, что в этот период мы выявили 2000 националистических элементов, 300 из них – ученые и писатели из Народного комиссариата просвещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
* * *
Косиор обнажил истинную ситуацию с госпоставками, когда на февральском пленуме 1933 года сказал, что если бы партия в своих расчетах исходила только из количества посевных площадей, она не смогла бы получить и половины того зерна, что было ей поставлено, Подсчитано, что валовой сбор, то есть практически снятый урожай, включал по меньшей мере два миллиона тонн зерна, первоначально предназначенного на прокорм крестьянства.[ Д.Соловей. Украинский ежеквартальник, №19, 1963, с.23.
]
Истинность таких цифр, как и большинство цифр в сфере советского сельского хозяйства, зависит от уровня квалификации западных аналитиков, ибо официальные советские данные либо извращены, либо их вовсе не существует. До 1928 года районы определяли свой урожай по результатам пробной молотьбы, и этот метод был надежным. Но в 1933 году было обнаружено, что опубликованные цифры «собранного урожая» получаются теперь после вычитания 10 процентов из общего количества зерна, какое могло быть получено, если бы было собрано в зернохранилища без потерь. Поскольку, добавляет автор одной из статей в «Известиях», в большинстве случаев обмолот всегда был на 30, 40 или 50 процентов ниже установленного таким образом «биологического урожая»,[ «Известия» от 21 сентября 1933.
] то мошенничество было очевидным, И поскольку первыми должны были быть удовлетворены требования государства, то отсюда, естественно, следует, что остаток, выделенный крестьянству, был в основном воображаемым.
Ведущий западный специалист по советскому сельскому хозяйству подсчитал, что подлинная цифра урожая 1933 года в СССР составляла 68,2 миллиона тонн, из которых только 0,8 миллиона было экспортировано.[ Н.Ясный, с.86, 544.
] (по официальным данным цифра экспорта равнялась 1,75 миллиона тонн). В 1930–1931 гг. экспортировалось 5 миллионов тонн в год. Ни одна из этих цифр не могла сама по себе привести к голоду. Главным виновником голода поэтому был не экспорт, а отправка зерна в «резерв». Сам Сталин в циркуляре, который цитировался выше в этой главе, подчеркнул важность резервов, обвиняя «наивных товарищей», позволивших «выбросить на ветер» в прошедшем году «десятки тысяч пудов ценного зерна» на Украине, ибо они недооценили значение Проекта запасов зерна. Эти «резервы», добавил Сталин, нельзя сокращать никогда.[ С.Пидхайни, т. 1, с.232.
]
Больше того, значительная часть зерна, отобранная такой ценой у крестьянства, так никогда и не попала даже в резервы. Как прежде (это является обычным для Советского Союза и сегодня), потери его оказались колоссальными. В ноябре 1933 года Постышев отметил, что «значительное количество зерна было потеряно из-за небрежного о6ращения».[ П.Постышев и С.Косиор, с.5.
] В прессе осталось множество сообщений о том, как это происходило. Так, на станции Киев-Петровка огромная куча зерна была просто брошена гнить[ «Пролетарска правда», сентябрь 1933.
]. На сборочном пункте в Тракторском двадцать железнодорожных вагонов с зерном были затоплены.[ Ж-л «Молодая гвардия», №№1 9–20, 1933.
] В Краснодаре пшеница гнила в мешках[ «Висти», 30 июля 1934.
]. В Бахмаче зерно было свалено в кучи на землю и сгнило.[ Ж-л «Коммунист», 27 июня 1934.
] Просоветский корреспондент «Нью-Йорк таймс» Уолтер Дюранти отметил (но не опубликовал в своей газете), что «очень много зерна можно было видеть на железнодорожных станциях, большая часть его хранилась на открытом воздухе»[ Депеша британского посольства от 4 сентября 1933.
]. Осенью 1933 года товарный поезд, груженный зерном, потерпел крушение около Челябинска. Зерно лежало на открытом месте целый месяц. Его почти сразу же огородили колючей проволокой и поставили часовых. Каждую ночь делались попытки похитить зерно. Нескольких застрелили, раненых отправили в больницу, потом судили. Когда, наконец, зерно перевезли, то выяснилось, что оно целиком сгнило под дождем и было уже непригодно даже для технического использования в промышленности[ А.Тавдул. «Нью-Йорк Америкам», 30 августа 1935.
]. В данном случае это произошло в результате аварии, но аналогичные случаи имели место в условиях обычного хранения. В целом, по данным немецкого специалиста в сельском хозяйстве, приведенным в отчетах британского посольства, «до 30 процентов урожая (1933 года) было потеряно»[ Депеша британского посольства от 4 сентября 1933.
]. Даже существенно меньшей цифры было достаточно, чтобы кардинально изменить крестьянскую долю.
В это же время снизили жизненный уровень тех, кто сумел выжить. Июньским циркуляром Сталин указал, что только 10 процентов обмолоченного зерна можно оставлять в колхозах «для пропитания после выполнения госпоставок, оплаты машинно-тракторным станциям, закладки посевных и фуражных фондов».[ С.Пидхайни, т. 1, с.232.
] Голод был все-таки чрезвычайным методом борьбы, а теперь украинского крестьянина поставили в условия постоянных лишений и эксплуатации.
Параллельно продолжалась атака на его национальное наследие. Популярная в народе национальная культура на протяжении веков поддерживалась в украинской деревне слепыми бардами, воспетыми Шевченко кобзарями, которые странствовали из деревни в деревню, зарабатывая на жизнь исполнением старинных народных песен и пересказом народных баллад.
Они постоянно напоминали крестьянам об их свободном и героическом прошлом. Это «нежелательное явление» теперь было подавлено. Всех кобзарей созвали на съезд и, собрав там всех вместе, арестовали. По имеющимся сведениям, многие из них были расстреляны[ Дмитрий Шостакович. Свидетельство. Нью-Йорк, 1979 с.214–215.
] – в этом имелась своя логика, ибо от них было мало толка в лагерях принудительного труда.
* * *
Кампания против защитников украинизации неослабно продолжалась в городах. В момент пика голода было разоблачено большинство «вредителей» в официальных учреждениях, связанных с аграрной катастрофой. 75 старших сельскохозяйственных специалистов, осужденных 5 марта, прошли по делу «саботажа на Украине, Северном Кавказе и в Белоруссии»[ «Правда» от 12 марта 1933.
].
Но на Украине удары скоро переросли в специфически антинациональную кампанию. Старая интеллигенция, воплощавшая всю широту культуры страны, уже была сокрушена. Настала очередь националистических элементов в самой партии коммунистов.
Была установлена, конечно, связь между заговорщиками из коммунистов-«националистов» и жертвами предыдущих лет – некоммунистами. Матвей Яворский, главный идеологический сторожевой пес партии, приставленный в двадцатых годах к украинским историкам, был разоблачен еще в 1930 году за свою до тех пор считавшуюся ортодоксальной «националистическо-кулацкую» систему идей[ Г.Костюк, с.50.
]. Теперь (в марте 1933 года) его арестовали по обвинению в принадлежности к «Украинской военной организации» (УВО). Похоже, что он был отправлен в лагерь и потом расстрелян там в 1937 году. Среди соучастников заговора, якобы финансируемого «польскими помещиками и немецкими фашистами»[ «Правда» от 2 декабря 1933.
], были Шумский, первый лидер «национал-уклонистов» в украинской компартии, и несколько других лиц, в том числе секретарь Скрыпника Эрстенюк. Вскоре была выявлена «Польская военная организация», во главе которой стоял бывший секретарь Черниговского обкома. Она обвинялась в связях с националистическими и польскими ассоциациями. А чуть позднее был раскрыт «Союз Кубани и Украины», членов которого судили закрытым судом[ Г.Костюк.с.93.
].
1 марта 1933 года было объявлено об изменениях в правительстве Украины. Наиболее значительным было смещение Скрыпника с поста народного комиссара просвещения, который он так долго занимал (его назначили на пост председателя республиканского Госплана – пост менее влиятельный).[ «Висти», март 1933.
]
Институт языкознания Украинской академии наук был основным центром национального возрождения при Шуйском и Скрыпнике. 27 апреля 1933 года «Правда» назвала его сборищем буржуазных националистов, которые замышляли противопоставить украинский язык «братскому русскому языку». Вскоре после этого семь ведущих украинских филологов и множество менее значительных фигур были арестованы[ Г.Костюк, с.57.
].
12 мая был арестован Михайло Яловый, руководитель политического отдела Укргосиздата. 13 мая его ближайший коллега Микола Хвылевой, «наиболее яркая фигура в украинской литературной жизни», застрелился, оставив ЦК Украины письмо с критикой нового террора[ Там же, с.48.
]. В течение следующих недель и месяцев было еще несколько самоубийств и множество арестов среди литературной интеллигенции.
10 июня 1933 года Постышев выступил на заседании ЦК Украины с речью о деятелях культуры, которые оказались агентами врага и которые «прятались за широкой спиной большевика Скрыпника». В области философии, литературы, экономики, лингвистики, агрономии и политической теории они насаждали идеи, направленные на свержение советского правительства, и были также ответственны за трудности в поставках зерна. Скрыпник, добавил Постышев, иногда открыто защищал их.[ «Правда» от 22 июня 1933.
]
Есть сведения, что Скрыпник дерзко критиковал Постышева на заседании ЦК, обвиняя его в предательстве принципов интернационализма. Кажется, он повторил это и на заседании Политбюро Украины. В течение июня и июля Постышев и другие руководители постоянно критиковали его, и 7 июля он защищался на Политбюро. Там требовали его безоговорочной капитуляции. Вместо этого он в тот же день застрелился.
Официальный некролог еще характеризовал его не как преступника, а скорее как «жертву буржуазно-националистических элементов… завоевавших его доверие», после этого он совершил «ряд политических ошибок», которые ему не хватило мужества пережить, и потому он покончил с собой – «акт малодушия, в особенности недостойный для члена ЦК компартии Союза».[ «Правда» от 8 июля 1933.
]
Но уже в ноябре он стал «националистом-дегенератом… близким с контрреволюционерами, стремившимися к интервенции»[ «Правда» от 2 декабря 1933.
]. К его преступлениям относились упорные попытки помешать русификации украинского языка. В последний год своей деятельности он продолжал борьбу и даже слегка критиковал Кагановича во время его визита в Киев, когда тот в согласии с новой линией Сталина заявил, что нужно бы приблизить синтаксис украинского языка к русскому[ «Червоний шлях», №№1–2, 1932, с.92.
]. Теперь Скрыпника обвиняли и в стремлении «максимально отделить украинский язык от русского»[ П.Постышев и С.Косиор, с.109.
], и самым серьезным из предъявляемых обвинений стало его участие и помощь при введении в украинскую орфографии мягкого «л» и новой буквы для обозначения твердого «г». В 1932 году это еще называли буржуазным деянием, а в 1933 году уже классифицировали как контрреволюцию. Постышев заявил, что твердое «г» помогло «националистическим злоумышленникам». Кроме того, оно «объективно» способствовало планам аннексии со стороны польских помещиков.[ «Висти», 22 июня 1933.
]
Когда в 1933 году Косиор предавал Скрыпника анафеме, он с позиций сталиниста не так уж неверно обобщил взгляды, сложившиеся у Скрыпника в последние годы его жизни. «Скрыпник чрезвычайно переоценил и преувеличил национальный вопрос. Он сделал его краеугольным камнем, говорил о нем, как о чем-то самодовлеющем. Он пошел даже так далеко, что отрицал второстепенную роль национального вопроса в классовой борьбе и установлении диктатуры пролетариата». Действительно, Скрыпник писал: «Неверно утверждать, что национальный вопрос второстепенен в общей теории классовой борьбы»[ П.Постышев и С.Косиор, с.109.
].
* * *
Массированную атаку на культурные институты Украины еще раньше предвещало июньское выступление прихвостня Сталина Мануильского (Троцкий назвал его «самым отвратительным ренегатом украинского коммунизма») на собрании киевской парторганизации по проблемам культуры: «На Украине есть целый ряд учреждений, имеющих высокий статус академий, институтов, ученых обществ, которые часто являются прибежищем не социалистической науки, а классово враждебной идеологии. Национальный вопрос был отдан на откуп бывшим членам националистических партий, которые не сумели органически влиться в компартию»[ «Висти», 5 июня 1933.
]. Потом их квалифицировали (Косиор) уже как «многих членов мелкобуржуазных националистических партий и примиренческих организаций, которые позднее вступили в ряды нашей партии… украинских социал-демократов, боротьбистов и др.»[ П.Постышев и С.Косиор, с.63.
]
Теперь чистке подверглись все имевшиеся культурные, академические и научные организации. Как сказал Косиор, «контрреволюционные гнезда были созданы в народных комиссариатах образования, сельского хозяйства, юстиции, в Украинском институте марксизма-ленинизма, Сельскохозяйственной академии, в Институте Шевченко и других».[ Там же, с.74.
]
Конечно, Сельскохозяйственная академия подверглась чистке. Директор, его заместитель и другие ведущие ученые погибли в лагерях. Еще больше пострадал научно-исследовательский институт литературоведения имени Шевченко. 14 его научных сотрудников получили долгие сроки заключения, а директор и пять других ведущих ученых были расстреляны[ Г.Костюк, с.59.
].
Жертвами пала большая часть сотрудников Украинского института востоковедения, редколлегии Украинской советской энциклопедии, Украинской палаты мер и весов, Украинской киностудии (ВУФКУ), Украинской ассоциации по созданию новой украинской орфографии[ Там же, с.143.
]. Весь Харьковский государственный институт имени Карла Маркса был разоблачен как «практически находящийся в руках контрреволюционеров»[ П.Постышев и С.Косиор, с.82.
].
Однако «враги народа» были везде – они издавали ведущий литературный журнал «Червонный Шлях», сидели на транспорте, в геодезическом совете, в издательствах (четыре из которых были распущены)[ Там же.
]. Чистка прошла и в Украинском институте философии; его ведущие деятели, профессора Юринец и Нирчук, были потом арестованы, последний – в качестве главы выдуманного «троцкистско-националистического террористического блока»[ Г.Костюк, с.56.
].
На пленуме ЦК Украины в июне 1933 года Косиор уже смог зачитать несколько признаний профессоров-«националистов» в том, что они планировали раздел Украины между Германией и Польшей. С этого момента в Академии наук ежедневно вывешивали списки уволенных, причем с объяснением причин увольнения, обычно – «подрывная деятельность», или «вражеская идеология», или «связь с врагами народа». В последующие месяцы исчезли почти все.
До сих пор репрессии не обрушивались на украинский театр, на него смотрели как на монумент национального существования. Но в октябре 1933 года ведущий режиссер Украины Лесь Курбас, основатель театра «Березиль», был объявлен националистом и уволен. Говорят, Постышев пытался заставить его покаяться, но получил решительный отпор. В ноябре Курбас был арестован и умер в лагере, а его театр стал ристалищем «социалистического реализма»[ Там же, с.58; Специальная комиссия Конгресса США. Отчет, с.22.
]. Пять художников, писавших фрески в Червоно-Заводском театре в Харькове, тоже были арестованы; трое из них – расстреляны, фрески сразу же после открытия[ С.Пидхайни, т. 1, с.403.
] – уничтожены, как имеющие «националистическое» содержание.
Расправляясь с «националистическим» уклоном и со всеми независимыми элементами национальной культуры, режим Постышева не делал, однако, попыток уничтожить формальную сторону украинизации, как хотели раньше русские коммунистические самозванцы. 24 июня 1933 года столица была перенесена из Харькова в традиционное ее место – Киев. Готовилась лишь частичная русификация языка, а не ликвидация его: критике подвергалась «механическая» украинизация.[ «Червоний шлях», №№8–9, с.246.
] Под этим подразумевали всякое самостоятельное развитие на Украине.
19 ноября Постышев подвел итоги культурной чистки, сказав: «Раскрытие националистического уклона Скрыпника дало нам возможность избавить социалистическую формацию и, в частности, украинскую социалистическую формацию, от всех петлюровских, махновских и прочих, националистических элементов. Была проделана огромная работа. Достаточно сказать, что в этот период мы выявили 2000 националистических элементов, 300 из них – ученые и писатели из Народного комиссариата просвещения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64