впрочем, на них виднелись многочисленные волчьи хвосты у пяток — знак почетный, которым имеют право украшаться только знаменитые воины.
Этот отряд краснокожих, должно быть, шел на войну или по крайней мере в серьезную экспедицию, потому что с ними не было ни женщин, ни собак.
Проводник подошел к индейцам свободно и смело, это показывало, что его ждали эти воины, которые не обнаружили никакого удивления, увидев его, а, напротив, гостеприимно пригласили сесть с ними около огня.
Проводник молча присел и начал курить трубку, которую тотчас предложил ему индеец, сидевший возле него. Этот начальник был человек еще молодой; черты его дышали смелостью и умом.
После довольно продолжительного времени, нарочно, без сомнения, предоставленного гостю, чтобы дать ему возможность перевести дух и согреться, молодой предводитель поклонился проводнику и сказал почтительным тоном:
— Отец мой — дорогой гость у сыновей его; они ждали его прихода с нетерпением.
Проводник отвечал на этот комплимент гримасой, которая, без сомнения, имела притязание быть улыбкой. Предводитель продолжал:
— Но лазутчики старательно осматривали стан испанцев; воины Насмешника готовы повиноваться распоряжениям их великого вождя, Орлиной Головы. Отец мой, Курумилла, доволен ли своими краснокожими детьми?
Курумилла — потому что проводник был никто иной как старый знакомый читателя, ароканский вождь — опустил голову, положил правую руку на грудь и воскликнул: «гук!», что означало у него самую большую радость.
Насмешник и его воины давно знали Курумиллу, и немота его не могла показаться им странной, поэтому они покорились без принуждения его страсти к молчанию и начали с ним разговор знаками.
Мы имели уже случай в прежних наших сочинениях говорить, что краснокожие имеют два языка: язык слов и язык жестов; этот последний, достигший у них совершенства и который понимают все, обыкновенно употребляется на охоте или в экспедиции, где одно слово, произнесенное шепотом, может обнаружить присутствие засады врагов, людей или зверей, которых преследуют и на которых хотят напасть врасплох.
Это было бы зрелище очень интересное и даже очень веселое для иностранца, если бы он присутствовал при этом свидании и видел, с какой быстротой обменивались знаками эти люди, освещенные красноватым отблеском огня, и походившие ночью, по своим движениям, свирепым физиономиям и странным позам, на совет демонов; иногда Насмешник, наклонившись вперед, держал немую речь, за которой его товарищи следили со вниманием и на которую отвечали с быстротой, которую даже слова не могли превзойти.
Наконец этот безмолвный совет кончился. Курумилла поднял руку к небу, указывая на звезды, начинавшие бледнеть, и вышел из круга. Краснокожие почтительно проводили его до дерева, с которого он спустился к ним.
— Да защитит Всевышний моего отца! — сказал тогда Насмешник. — Сыновья хорошо поняли его распоряжения и исполнят их. Великий бледнолицый охотник, должно быть, уже присоединился к своим друзьям; завтра Искатель Следов увидит своих братьев команчей; на рассвете лагерь будет снят.
— Хорошо, — отвечал Курумилла.
Поклонившись в последний раз воинам, которые почтительно склонились перед ним, вождь схватил лиану и, уцепившись за нее, в одно мгновение добрался до ветвей и исчез в листьях.
Поручение, исполненное индейцем, было, вероятно, очень важное, если он решился подвергнуться таким большим опасностям, чтобы иметь свидание ночью с краснокожими; но так как читатель скоро узнает последствия этой экспедиции ароканского вождя, мы считаем бесполезным передавать язык жестов, употребленный в совете и объяснять намерения Курумиллы и Насмешника.
Проводник опять начал свою воздушную прогулку с такой же легкостью и с такой же удачей, и добрался до стана белых.
Там царствовала та же тишина; часовые все стояли неподвижно на своих постах; костры начали гаснуть.
Он удостоверился, что никто на него не смотрит и молча проскользнул под бизонью шкуру.
В ту минуту, когда он осматривался в последний раз кругом, капатац, лежавший поперек палатки, тихо приподнял голову и пристально посмотрел на место, занимаемое краснокожим.
Не подозрение ли зародилось у мексиканца? Не приметил ли он уход и возвращение ароканского вождя?
Через минуту он опустил голову и на неподвижном лице нельзя было прочесть мыслей, волновавших его.
Остаток ночи прошел спокойно.
Глава V
КРЕПОСТЬ ЧИЧИМЕК
Всходило солнце; лучи его играли на пожелтевших листьях деревьев и расцвечивали их тысячью оттенков пурпурных и золотых. Птицы весело щебетали; пробуждение природы было великолепно и величественно, как во всех горных странах.
Начальник каравана вышел из палатки и приказал снимать лагерь. Палатка немедленно была сложена, лошаки навьючены, лошадь оседлана и все отправились в путь без завтрака; завтракали обыкновенно в одиннадцать часов, когда останавливались отдохнуть во время дневного жара.
Караван направлялся по дороге из Санта-Фе, с быстротой необыкновенной в подобных обстоятельствах, что необходимо в этих странах, опустошаемых многочисленными шайками индейцев и, кроме того, луговыми пиратами, разбойниками еще более опасными, которые, нападают из засады на караваны, безжалостно убивают и грабят путешественников.
В двадцати шагах впереди каравана ехали четыре всадника с ружьями и проводник, это был авангард, потом ехала вся группа, состоявшая из шести пеонов, хорошо вооруженных, смотревших за лошаками, затем начальник каравана, в тридцати шагах за ними ехал, наконец, капатац в компании четырех решительных всадников, вооруженных с головы до ног.
Таким образом караван находился в относительной безопасности, потому что было маловероятно, чтобы белые или краснокожие разбойники осмелились напасть днем на семнадцать решительных и храбрых путников. Ночью надо было более опасаться конокрадов, уводящих лошадей, и уносящих поклажу.
По случайности ли, или вследствие предусмотрительности начальника каравана, после отъезда из Санта-Фе, то есть около месяца, мексиканцы не видали ни одного индейца и путешествовали очень спокойно; однако это не заставило их пренебрегать мерами предосторожности. Начальник, которого внутренне беспокоило это непонятное небрежение разбойников, удваивал бдительность и предосторожность, чтобы избегнуть неожиданного нападения.
Открытие, сделанное накануне проводником — след индейцев Ворон, самых решительных воров в этих горах, еще более увеличило его тайные опасения; он не скрывал от себя, что если принужден будет сражаться, то несмотря на мужество и дисциплину своих пеонов всё будет против него в борьбе с людьми, знающими этот край и нападающими не иначе как в довольно значительном числе; они смогут разбить его группу, несмотря даже на отчаянное сопротивление.
Начальник каравана, терзаемый мрачным предчувствием, пришпорил свою лошадь и подъехал к индейцу, который ехал вперед один, осматривая кусты и по всей очевидности исполняя, как следует, обязанность опытного проводника.
Курумилла хотя слышал позади себя топот лошади мексиканца, не обернулся, и продолжал беззаботно ехать на плохоньком лошаке, отданном в его распоряжение.
Начальник каравана догнал проводника и внимательно рассматривал его несколько минут, стараясь проникнуть сквозь бесстрастную маску, надетую на лицо индейца, и прочесть его мысли. Но после довольно продолжительного изучения, мексиканец принужден был сознаться в бесполезности своих усилий и в невозможности угадать намерения этого человека, к которому он чувствовал инстинктивную неприязнь, несмотря на услуги, оказываемые им каравану.
— Индеец, — сказал он ему по-испански, — я желаю поговорить с вами несколько минут об одном важном деле; прервите же ваше молчание и отвечайте как честный человек на вопросы, которые я намерен вам задать.
Курумилла почтительно поклонился.
— Вы обязались в Санта-Фе за четыре унции, из которых половину вы получили вперед, проводить меня, до границы Верхней Мексики. С тех пор, как вы у меня на службе, я должен признаться, что могу только хвалить вас за верное исполнение ваших обязанностей; но мы теперь среди Скалистых гор, то есть у самого опасного пункта нашего продолжительного путешествия; два дня тому назад вы открыли след Ворон, врагов очень опасных для караванов; мне нужно условиться с вами насчет средств, какие надо употребить, чтобы расстроить засаду, в которую эти индейцы постараются нас вовлечь; узнать, какие меры хотите вы принять, чтобы избегнуть встречи с ними — словом, узнать ваш план действий.
Индеец ничего не отвечал, но порылся в сумке, висевшей на плече его, и вынул оттуда грязную бумагу, сложенную вчетверо, развернул ее и подал мексиканцу.
— Что это такое? — спросил тот, взяв эту бумагу и пробегая ее глазами. — Ах да! Очень хорошо — ваше условие. Ну какое же отношение имеет оно к вопросу, который я задал вам?
Курумилла, положил палец на бумагу, именно на то место, где был написан последний параграф условий.
— Ну что ж это такое? — вскричал мексиканец досадой. — Правда, тут сказано, что я должен положиться на вас вполне и предоставить вам действовать, как вы хотите, для общей пользы, и не расспрашивать вас.
Индеец утвердительно кивнул головой.
— Кто же мне докажет, — вскричал мексиканец, выведенный из себя холодностью и упорным нежеланием этого человека отвечать ему, — что вы действуете для общей пользы и что вы не изменник?
При слове «изменник» Курумилла бросил на мексиканца взгляд тигра, между тем как все его тело задрожало от нервного трепета, он испустил два или три непонятные восклицания, и прежде чем мексиканец мог понять его намерения, Курумилла схватил его с седла и бросил на землю, потом соскочил со своего лошака, вынул из-за пояса две унции золота, бросил их мексиканцу и, подойдя к краю пропасти, спустился на дно ее с головокружительной быстротой и исчез почти тотчас.
То, что мы рассказали, произошло так быстро, что пеоны, оставшиеся позади, хотя поскакали во весь опор, на помощь своему господину, подоспели слишком поздно, чтобы не допустить побег индейца.
Мексиканец не ушибся, только неожиданность и сила падения оглушили его на минуту, но он опомнился почти тотчас и, поняв бесполезность и сумасбродство погони в таком месте и за таким противником, подавил свой гнев и стыд, и, сев на лошадь, которую остановили, холодно приказал продолжать путь, внутренне обещая себе, если представится случай, отмстить за полученное им оскорбление.
В эту минуту нечего было и думать об этом; более могущественные интересы призывали все его внимание — для него было очевидно, что, назвав проводника изменником, он попал в цель, и что тот, взбешенный, что с него была снята личина, ловко избежал опасности и нашел путь к спасению.
Положение становилось самым критическим для начальника каравана: он мог погибнуть без проводника в этих неизвестных местах, без сомнения, подстерегаемый врагами и мог подвергнуться каждую минуту нападению, последствия которого должны были быть неблагоприятны для него и для его людей; надо было принять решительные меры и избегнуть, если возможно, несчастий, которые угрожали каравану.
Мексиканец был человек энергичный, храбрый до отваги, которого никакая опасность, как бы велика ни была она, не могла заставить растеряться; в несколько секунд он просчитал все благоприятные шансы, остававшиеся ему, и решение было принято.
Дорога, где он ехал, была та самая, по которой шли караваны, отправляющиеся из Соединенных Штатов в Калифорнию или в Мексику, другой дороги не было по горам; мексиканец решил остановиться в первом месте, положение которого покажется ему благоприятным, укрепиться там, как можно лучше, ждать ближайшего каравана и присоединиться к нему.
Этот план был очень прост, и исполнить его было очень легко. Объяснив своим приунывшим пеонам в нескольких словах свои намерения, он велел удвоить бдительность, оставил их и поехал вперед осмотреть местность и выбрать удобное место для лагеря.
Он направил свою лошадь вперед и скоро исчез за поворотом дороги. Опасаясь неожиданного нападения, он держал ружье в руке и старательно осматривал густой кустарник, обрамлявший дорогу со стороны гор.
Мексиканец ехал таким образом около двух часов, замечая, что чем дальше он ехал, тем более суживалась тропинка, становясь все более крутой и каменистой.
Вдруг эта тропинка расширилась и привела его на эспланаду, через которую проходила дорога и которая называлась крепостью Чичимек, уже описанной нами.
Опытный взгляд мексиканца уловил с первого взгляда выгоды подобной позиции и, не теряя времени для рассматривания подробностей, он повернул лошадь и присоединился к каравану.
Путешественники хотя ехали гораздо медленнее своего начальника, ускорили, однако, шаги, так что он встретился с ними через три четверти часа после того, как нашел эспланаду.
Побег проводника привел в уныние мексиканцев, людей, привыкших к тропическим областям; мужество их очень уж ослабело при виде снегов Скалистых гор; к счастью для планов их начальника, он имел над своими слугами ту власть, которую имеют избранные умы, и пеоны, видя своего начальника веселым и беззаботным, начали надеяться, что они выйдут лучше, нежели они воображали, из дурного положения, в которое были поставлены так неожиданно.
Путешествие продолжалось спокойно, не было открыто ни одного подозрительного признака, и мексиканцы могли думать, что, кроме потери времени в ожидании нового проводника, побег индейца не имел для них никаких неприятных последствий.
Странное дело! Карнеро, капатац, казался скорее весел, чем сердит на исчезновение проводника; вместо того чтобы жаловаться на промедление, он смеялся над тем, что случилось и отпускал на этот счет шуточки более или менее остроумные, вконец рассердившие его господина, который внутренне проклинал препятствие, удерживавшее его в горах и подвергавшее его опасности нападения разбойников.
— Что вы находите такого приятного в том, что случилось с нами? Чему вы так радуетесь, Карнеро? — сказал он наконец довольно сердитым тоном.
— Вы извините меня, — смиренно отвечал капатац, — но вы знаете испанскую пословицу: «Лучше забыть о том, чего поправить нельзя» — вот я и забываю.
— Гм! — только сказал господин.
— Притом, — прибавил капатац, наклонившись к своему господину и говоря ему почти на ухо, — как ни дурно наше положение, не лучше ли делать вид, будто мы находим его прекрасным?
Господин бросил на него проницательный взгляд. Капатац продолжал бесстрастно, с раболепной улыбкой:
— Обязанность преданного слуги состоит в том, чтобы разделять всегда мнение своего господина. Пеоны сегодня утром роптали после вашего отъезда. Вы знаете характер этих скотов: если уныние овладеет ими — мы погибнем, потому что нам невозможно будет извлечь из них никакой пользы. Я думал, что разделю ваше намерение, если постараюсь ободрить их, и выказывал веселость, которой не чувствую, поверьте, предполагая, что это будет вам приятно.
Мексиканец покачал головой с видом сомнения, однако замечания капатаца были так справедливы, причины, выставляемые им, казались так правдоподобны, что он принужден был поблагодарить его, не желая сердить человека, который одним словом мог переменить настроение пеонов и возбудить их к мятежу, вместо того чтобы поддерживать в исполнении их обязанностей.
— Благодарю вас, Карнеро, — сказал он, — вы вполне поняли мое намерение, благодарю вас за вашу преданность. Поверьте мне, скоро настанет минута, я надеюсь, когда я смогу доказать, как я вами дорожу.
— Уверенность, что я исполнил свой долг в этих обстоятельствах, как всегда, есть единственная награда, которой я добиваюсь, — отвечал капатац, почтительно поклонившись.
Мексиканец бросил на него взгляд искоса, но воздержался, и с улыбкой во второй раз поблагодарил своего капатаца.
Начальник каравана был одним из тех людей, которые, обманывая всю жизнь всех, с кем сводят их случайности бурной жизни, наконец не верят никому и стараются под самыми пустыми словами открыть корыстолюбивое намерение, которого по большей части не существует. Хотя капатац Карнеро давно уже служил у него, хотя он выказывал ему величайшее доверие, однако внутренне не только его остерегался, но даже подозревал, что он ведет двойную игру.
Было ли это предположение справедливо — мы теперь этого не скажем, но мексиканец пристально следил за капатацем и думал, что рано или поздно сомнения его подтвердятся.
Незадолго до одиннадцати часов утра караван доехал до эспланады, и с радостью, которую они не старались даже скрывать, пеоны увидели, какую крепкую позицию выбрал их господин для лагеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Этот отряд краснокожих, должно быть, шел на войну или по крайней мере в серьезную экспедицию, потому что с ними не было ни женщин, ни собак.
Проводник подошел к индейцам свободно и смело, это показывало, что его ждали эти воины, которые не обнаружили никакого удивления, увидев его, а, напротив, гостеприимно пригласили сесть с ними около огня.
Проводник молча присел и начал курить трубку, которую тотчас предложил ему индеец, сидевший возле него. Этот начальник был человек еще молодой; черты его дышали смелостью и умом.
После довольно продолжительного времени, нарочно, без сомнения, предоставленного гостю, чтобы дать ему возможность перевести дух и согреться, молодой предводитель поклонился проводнику и сказал почтительным тоном:
— Отец мой — дорогой гость у сыновей его; они ждали его прихода с нетерпением.
Проводник отвечал на этот комплимент гримасой, которая, без сомнения, имела притязание быть улыбкой. Предводитель продолжал:
— Но лазутчики старательно осматривали стан испанцев; воины Насмешника готовы повиноваться распоряжениям их великого вождя, Орлиной Головы. Отец мой, Курумилла, доволен ли своими краснокожими детьми?
Курумилла — потому что проводник был никто иной как старый знакомый читателя, ароканский вождь — опустил голову, положил правую руку на грудь и воскликнул: «гук!», что означало у него самую большую радость.
Насмешник и его воины давно знали Курумиллу, и немота его не могла показаться им странной, поэтому они покорились без принуждения его страсти к молчанию и начали с ним разговор знаками.
Мы имели уже случай в прежних наших сочинениях говорить, что краснокожие имеют два языка: язык слов и язык жестов; этот последний, достигший у них совершенства и который понимают все, обыкновенно употребляется на охоте или в экспедиции, где одно слово, произнесенное шепотом, может обнаружить присутствие засады врагов, людей или зверей, которых преследуют и на которых хотят напасть врасплох.
Это было бы зрелище очень интересное и даже очень веселое для иностранца, если бы он присутствовал при этом свидании и видел, с какой быстротой обменивались знаками эти люди, освещенные красноватым отблеском огня, и походившие ночью, по своим движениям, свирепым физиономиям и странным позам, на совет демонов; иногда Насмешник, наклонившись вперед, держал немую речь, за которой его товарищи следили со вниманием и на которую отвечали с быстротой, которую даже слова не могли превзойти.
Наконец этот безмолвный совет кончился. Курумилла поднял руку к небу, указывая на звезды, начинавшие бледнеть, и вышел из круга. Краснокожие почтительно проводили его до дерева, с которого он спустился к ним.
— Да защитит Всевышний моего отца! — сказал тогда Насмешник. — Сыновья хорошо поняли его распоряжения и исполнят их. Великий бледнолицый охотник, должно быть, уже присоединился к своим друзьям; завтра Искатель Следов увидит своих братьев команчей; на рассвете лагерь будет снят.
— Хорошо, — отвечал Курумилла.
Поклонившись в последний раз воинам, которые почтительно склонились перед ним, вождь схватил лиану и, уцепившись за нее, в одно мгновение добрался до ветвей и исчез в листьях.
Поручение, исполненное индейцем, было, вероятно, очень важное, если он решился подвергнуться таким большим опасностям, чтобы иметь свидание ночью с краснокожими; но так как читатель скоро узнает последствия этой экспедиции ароканского вождя, мы считаем бесполезным передавать язык жестов, употребленный в совете и объяснять намерения Курумиллы и Насмешника.
Проводник опять начал свою воздушную прогулку с такой же легкостью и с такой же удачей, и добрался до стана белых.
Там царствовала та же тишина; часовые все стояли неподвижно на своих постах; костры начали гаснуть.
Он удостоверился, что никто на него не смотрит и молча проскользнул под бизонью шкуру.
В ту минуту, когда он осматривался в последний раз кругом, капатац, лежавший поперек палатки, тихо приподнял голову и пристально посмотрел на место, занимаемое краснокожим.
Не подозрение ли зародилось у мексиканца? Не приметил ли он уход и возвращение ароканского вождя?
Через минуту он опустил голову и на неподвижном лице нельзя было прочесть мыслей, волновавших его.
Остаток ночи прошел спокойно.
Глава V
КРЕПОСТЬ ЧИЧИМЕК
Всходило солнце; лучи его играли на пожелтевших листьях деревьев и расцвечивали их тысячью оттенков пурпурных и золотых. Птицы весело щебетали; пробуждение природы было великолепно и величественно, как во всех горных странах.
Начальник каравана вышел из палатки и приказал снимать лагерь. Палатка немедленно была сложена, лошаки навьючены, лошадь оседлана и все отправились в путь без завтрака; завтракали обыкновенно в одиннадцать часов, когда останавливались отдохнуть во время дневного жара.
Караван направлялся по дороге из Санта-Фе, с быстротой необыкновенной в подобных обстоятельствах, что необходимо в этих странах, опустошаемых многочисленными шайками индейцев и, кроме того, луговыми пиратами, разбойниками еще более опасными, которые, нападают из засады на караваны, безжалостно убивают и грабят путешественников.
В двадцати шагах впереди каравана ехали четыре всадника с ружьями и проводник, это был авангард, потом ехала вся группа, состоявшая из шести пеонов, хорошо вооруженных, смотревших за лошаками, затем начальник каравана, в тридцати шагах за ними ехал, наконец, капатац в компании четырех решительных всадников, вооруженных с головы до ног.
Таким образом караван находился в относительной безопасности, потому что было маловероятно, чтобы белые или краснокожие разбойники осмелились напасть днем на семнадцать решительных и храбрых путников. Ночью надо было более опасаться конокрадов, уводящих лошадей, и уносящих поклажу.
По случайности ли, или вследствие предусмотрительности начальника каравана, после отъезда из Санта-Фе, то есть около месяца, мексиканцы не видали ни одного индейца и путешествовали очень спокойно; однако это не заставило их пренебрегать мерами предосторожности. Начальник, которого внутренне беспокоило это непонятное небрежение разбойников, удваивал бдительность и предосторожность, чтобы избегнуть неожиданного нападения.
Открытие, сделанное накануне проводником — след индейцев Ворон, самых решительных воров в этих горах, еще более увеличило его тайные опасения; он не скрывал от себя, что если принужден будет сражаться, то несмотря на мужество и дисциплину своих пеонов всё будет против него в борьбе с людьми, знающими этот край и нападающими не иначе как в довольно значительном числе; они смогут разбить его группу, несмотря даже на отчаянное сопротивление.
Начальник каравана, терзаемый мрачным предчувствием, пришпорил свою лошадь и подъехал к индейцу, который ехал вперед один, осматривая кусты и по всей очевидности исполняя, как следует, обязанность опытного проводника.
Курумилла хотя слышал позади себя топот лошади мексиканца, не обернулся, и продолжал беззаботно ехать на плохоньком лошаке, отданном в его распоряжение.
Начальник каравана догнал проводника и внимательно рассматривал его несколько минут, стараясь проникнуть сквозь бесстрастную маску, надетую на лицо индейца, и прочесть его мысли. Но после довольно продолжительного изучения, мексиканец принужден был сознаться в бесполезности своих усилий и в невозможности угадать намерения этого человека, к которому он чувствовал инстинктивную неприязнь, несмотря на услуги, оказываемые им каравану.
— Индеец, — сказал он ему по-испански, — я желаю поговорить с вами несколько минут об одном важном деле; прервите же ваше молчание и отвечайте как честный человек на вопросы, которые я намерен вам задать.
Курумилла почтительно поклонился.
— Вы обязались в Санта-Фе за четыре унции, из которых половину вы получили вперед, проводить меня, до границы Верхней Мексики. С тех пор, как вы у меня на службе, я должен признаться, что могу только хвалить вас за верное исполнение ваших обязанностей; но мы теперь среди Скалистых гор, то есть у самого опасного пункта нашего продолжительного путешествия; два дня тому назад вы открыли след Ворон, врагов очень опасных для караванов; мне нужно условиться с вами насчет средств, какие надо употребить, чтобы расстроить засаду, в которую эти индейцы постараются нас вовлечь; узнать, какие меры хотите вы принять, чтобы избегнуть встречи с ними — словом, узнать ваш план действий.
Индеец ничего не отвечал, но порылся в сумке, висевшей на плече его, и вынул оттуда грязную бумагу, сложенную вчетверо, развернул ее и подал мексиканцу.
— Что это такое? — спросил тот, взяв эту бумагу и пробегая ее глазами. — Ах да! Очень хорошо — ваше условие. Ну какое же отношение имеет оно к вопросу, который я задал вам?
Курумилла, положил палец на бумагу, именно на то место, где был написан последний параграф условий.
— Ну что ж это такое? — вскричал мексиканец досадой. — Правда, тут сказано, что я должен положиться на вас вполне и предоставить вам действовать, как вы хотите, для общей пользы, и не расспрашивать вас.
Индеец утвердительно кивнул головой.
— Кто же мне докажет, — вскричал мексиканец, выведенный из себя холодностью и упорным нежеланием этого человека отвечать ему, — что вы действуете для общей пользы и что вы не изменник?
При слове «изменник» Курумилла бросил на мексиканца взгляд тигра, между тем как все его тело задрожало от нервного трепета, он испустил два или три непонятные восклицания, и прежде чем мексиканец мог понять его намерения, Курумилла схватил его с седла и бросил на землю, потом соскочил со своего лошака, вынул из-за пояса две унции золота, бросил их мексиканцу и, подойдя к краю пропасти, спустился на дно ее с головокружительной быстротой и исчез почти тотчас.
То, что мы рассказали, произошло так быстро, что пеоны, оставшиеся позади, хотя поскакали во весь опор, на помощь своему господину, подоспели слишком поздно, чтобы не допустить побег индейца.
Мексиканец не ушибся, только неожиданность и сила падения оглушили его на минуту, но он опомнился почти тотчас и, поняв бесполезность и сумасбродство погони в таком месте и за таким противником, подавил свой гнев и стыд, и, сев на лошадь, которую остановили, холодно приказал продолжать путь, внутренне обещая себе, если представится случай, отмстить за полученное им оскорбление.
В эту минуту нечего было и думать об этом; более могущественные интересы призывали все его внимание — для него было очевидно, что, назвав проводника изменником, он попал в цель, и что тот, взбешенный, что с него была снята личина, ловко избежал опасности и нашел путь к спасению.
Положение становилось самым критическим для начальника каравана: он мог погибнуть без проводника в этих неизвестных местах, без сомнения, подстерегаемый врагами и мог подвергнуться каждую минуту нападению, последствия которого должны были быть неблагоприятны для него и для его людей; надо было принять решительные меры и избегнуть, если возможно, несчастий, которые угрожали каравану.
Мексиканец был человек энергичный, храбрый до отваги, которого никакая опасность, как бы велика ни была она, не могла заставить растеряться; в несколько секунд он просчитал все благоприятные шансы, остававшиеся ему, и решение было принято.
Дорога, где он ехал, была та самая, по которой шли караваны, отправляющиеся из Соединенных Штатов в Калифорнию или в Мексику, другой дороги не было по горам; мексиканец решил остановиться в первом месте, положение которого покажется ему благоприятным, укрепиться там, как можно лучше, ждать ближайшего каравана и присоединиться к нему.
Этот план был очень прост, и исполнить его было очень легко. Объяснив своим приунывшим пеонам в нескольких словах свои намерения, он велел удвоить бдительность, оставил их и поехал вперед осмотреть местность и выбрать удобное место для лагеря.
Он направил свою лошадь вперед и скоро исчез за поворотом дороги. Опасаясь неожиданного нападения, он держал ружье в руке и старательно осматривал густой кустарник, обрамлявший дорогу со стороны гор.
Мексиканец ехал таким образом около двух часов, замечая, что чем дальше он ехал, тем более суживалась тропинка, становясь все более крутой и каменистой.
Вдруг эта тропинка расширилась и привела его на эспланаду, через которую проходила дорога и которая называлась крепостью Чичимек, уже описанной нами.
Опытный взгляд мексиканца уловил с первого взгляда выгоды подобной позиции и, не теряя времени для рассматривания подробностей, он повернул лошадь и присоединился к каравану.
Путешественники хотя ехали гораздо медленнее своего начальника, ускорили, однако, шаги, так что он встретился с ними через три четверти часа после того, как нашел эспланаду.
Побег проводника привел в уныние мексиканцев, людей, привыкших к тропическим областям; мужество их очень уж ослабело при виде снегов Скалистых гор; к счастью для планов их начальника, он имел над своими слугами ту власть, которую имеют избранные умы, и пеоны, видя своего начальника веселым и беззаботным, начали надеяться, что они выйдут лучше, нежели они воображали, из дурного положения, в которое были поставлены так неожиданно.
Путешествие продолжалось спокойно, не было открыто ни одного подозрительного признака, и мексиканцы могли думать, что, кроме потери времени в ожидании нового проводника, побег индейца не имел для них никаких неприятных последствий.
Странное дело! Карнеро, капатац, казался скорее весел, чем сердит на исчезновение проводника; вместо того чтобы жаловаться на промедление, он смеялся над тем, что случилось и отпускал на этот счет шуточки более или менее остроумные, вконец рассердившие его господина, который внутренне проклинал препятствие, удерживавшее его в горах и подвергавшее его опасности нападения разбойников.
— Что вы находите такого приятного в том, что случилось с нами? Чему вы так радуетесь, Карнеро? — сказал он наконец довольно сердитым тоном.
— Вы извините меня, — смиренно отвечал капатац, — но вы знаете испанскую пословицу: «Лучше забыть о том, чего поправить нельзя» — вот я и забываю.
— Гм! — только сказал господин.
— Притом, — прибавил капатац, наклонившись к своему господину и говоря ему почти на ухо, — как ни дурно наше положение, не лучше ли делать вид, будто мы находим его прекрасным?
Господин бросил на него проницательный взгляд. Капатац продолжал бесстрастно, с раболепной улыбкой:
— Обязанность преданного слуги состоит в том, чтобы разделять всегда мнение своего господина. Пеоны сегодня утром роптали после вашего отъезда. Вы знаете характер этих скотов: если уныние овладеет ими — мы погибнем, потому что нам невозможно будет извлечь из них никакой пользы. Я думал, что разделю ваше намерение, если постараюсь ободрить их, и выказывал веселость, которой не чувствую, поверьте, предполагая, что это будет вам приятно.
Мексиканец покачал головой с видом сомнения, однако замечания капатаца были так справедливы, причины, выставляемые им, казались так правдоподобны, что он принужден был поблагодарить его, не желая сердить человека, который одним словом мог переменить настроение пеонов и возбудить их к мятежу, вместо того чтобы поддерживать в исполнении их обязанностей.
— Благодарю вас, Карнеро, — сказал он, — вы вполне поняли мое намерение, благодарю вас за вашу преданность. Поверьте мне, скоро настанет минута, я надеюсь, когда я смогу доказать, как я вами дорожу.
— Уверенность, что я исполнил свой долг в этих обстоятельствах, как всегда, есть единственная награда, которой я добиваюсь, — отвечал капатац, почтительно поклонившись.
Мексиканец бросил на него взгляд искоса, но воздержался, и с улыбкой во второй раз поблагодарил своего капатаца.
Начальник каравана был одним из тех людей, которые, обманывая всю жизнь всех, с кем сводят их случайности бурной жизни, наконец не верят никому и стараются под самыми пустыми словами открыть корыстолюбивое намерение, которого по большей части не существует. Хотя капатац Карнеро давно уже служил у него, хотя он выказывал ему величайшее доверие, однако внутренне не только его остерегался, но даже подозревал, что он ведет двойную игру.
Было ли это предположение справедливо — мы теперь этого не скажем, но мексиканец пристально следил за капатацем и думал, что рано или поздно сомнения его подтвердятся.
Незадолго до одиннадцати часов утра караван доехал до эспланады, и с радостью, которую они не старались даже скрывать, пеоны увидели, какую крепкую позицию выбрал их господин для лагеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22