Венделин Геплер, Ганс Миллер, предводитель шайки Черного Леса, Яков Веэ, предводитель Леймгеймской шайки, Иорх Эбнер, Ганс Шмидт, слепой монах; Фейфер, бывший премонстранец, последователь Мюнцера, и девять или десять других.
В эту минуту они занимались важным делом. Они составляли манифест конфедерации, который следовало прочесть крестьянам и затем распространить по всей Германии.
Этот манифест состоял из двенадцати статей, большая часть которых подавала повод к самым оживленным прениям.
В самом разгаре спора послышались радостные крики из ограды, где находилось большинство заговорщиков. Они подбрасывали свои шляпы и шапки и издавали восторженные крики, как бы приветствую кого-то.
IV
– Что там делается? – спросил Ульрих Гуттен Георга Мецлера, который ходил узнать причину этого восторга.
– Иеклейн Рорбах приехал с толпой молодых людей из Гейльброна и Бекингена, – отвечал Мецлер.
– Кстати, – прервал Конрад, – знаете, что вчера сделал Иеклейн?
– Что? – спросил одни нюренбергский гражданин.
– Бургомистр Бекингена приказал ему явиться к себе; Иеклейн явился, поссорился с ним и кинжалом убил его при всем собрании.
– И его не арестовали?
– Не посмели; с ним было двести молодых людей, которые с торжеством увели его.
– Подобные беззакония бесчестят наше общество! – воскликнул Флориан, – мы ведем войну против привилегий, а не против лиц. Убийства ничего не доказывают, а только помогают делу жертв.
– Это не убийство, – возразил один из приверженцев Иеклейна. – Бургомистра окружало множество вооруженных людей, которые могли бы защитить его. Важные господа не так-то разборчивы на насилия и убийства. Теперь на нашей улице праздник.
– Нет, – возразил Георг Мецлер, – мы основали наше святое братство не для того, чтобы наказывать преступление преступлением же. Мы должны идти к нашей цели прямо, уничтожая, если нужно все, что нам сопротивляется; но каждый боец за свободу обязан смотреть на себя, как на воина целой армии, и не должен вступать в бой сам за себя из личной злобы.
Когда Мецлер кончал эти слова, пятеро или шестеро ландскнехтов из шайки Флориана Гейерсберга подбежали к своему начальнику.
С ним была Маргарита Эдельсгейм и император, лицо которого было закрыто опущенным забралом.
Увидев Флориана, Маргарита подбежала к нему и бросилась перед ним на колени.
– Спасите нас, Флориан! – сказала она, скрестив руки. – Во имя вашей матери и нашей дружбы, защитите меня от людей Иеклейна!
– Маргарита, вы каким образом здесь? – спросил он с удивлением поднимая молодую девушку. – Не бойтесь ничего… Скажите, – продолжал он, отведя ее немного в сторону, – что с вами случилось? Но прежде всего успокойтесь… Вы очень хорошо знаете, что подле меня вы в безопасности.
Маргарита рассказала Флориану все, что произошло между ней и Иеклейном.
– Шагах в ста отсюда, – продолжала она, – я заметила несколько ваших ландскнехтов. Я подозвала их и именем вашим просила о помощи; они подбежали ко мне; к счастью, между ними было двое из числа приезжавших с вами в Гейерсберг. Они узнали меня и освободили нас, несмотря на сопротивление людей Иеклейна. Последние пошли известить своего начальника. Я упросила ваших ландскнехтов провести меня к вам. Слава Богу! Мы нашли вас. Вы защитите от этого негодяя Иеклейна меня и этого храброго господина, который так хорошо защищал меня?
– Да, конечно! – воскликнул Флориан. – Успокойтесь Маргарита, умоляю вас!
– Флориан, – продолжала она, – товарищи Иеклейна грозили вашим ландскнехтам мщением своего начальника; я надеюсь…
– Будьте покойны, – сказал Флориан, улыбаясь, – мои верные солдаты знают, что я их никогда не оставлю; могу вас уверить, что угрозы бандитов Иеклейна нимало ни испугали их. Я велю проводить вас до Гейерсберга.
– А вы, Флориан?
– Я должен остаться здесь, Маргарита. Святая обязанность удерживает меня. Здорова ли моя бедная мать? Как перенесла она мой отъезд и разрушение всех своих надежд?
– Она очень грустит, Флориан; день и ночь плачет она, думая о вас.
– Да, – сказал он грустно, – это мысль отравляет мою жизнь!.. Бедная мать!.. А вы, Маргарита, как вы должны упрекать меня в душе!.. Скажите, что вы прощаете мне, и что…
– Мне нечего вам прощать, Флориан, – отвечала Маргарита. – Напротив, мне нужно просить у вас прощения.
– Вам?.. Как?.. Почему?..
– Мать ваша ошиблась в моем чувстве к вам, Флориан, и вы разделяли ее заблуждение. Я вас любила нежной любовью, как брата, но сердце мое принадлежит другому. Приняв вашу руку, я была уверена в измене того, кого любила, и последовала чувству признательности, которое вы внушили мне.
– А я думал, что вы пришли сюда для меня! – пробормотал Флориан печально.
– Бог свидетель, Флориан, что если бы мне пришлось спасать вас от опасности, я все сделала бы для сына моей благодетельницы, для друга моего детства.
– Верю, Маргарита; простите мне минуту слабости, которой я стыжусь. Да благословит вас Бог, вас и того, кого вы любите!
– Увы! Судьба его очень беспокоит меня. Когда я Ушла из хижины Сары, он был…
– Иеклейн идет сюда со своей шайкой, – сказал один из ландскнехтов, приближаясь к Флориану. – Не лучше ли крикнуть моих товарищей и собрать их к вам?
– Хорошо, Бертольд, созовите их, только скорее; станьте поодаль и будьте готовы явиться на мой первый зов.
Едва он кончил эти слова, как Иеклейн подошел к нему.
– Рыцарь, – сказал Рорбах вне себя от ярости, – ваши проклятые ландскнехты осмелились у меня на глазах отнять двух пленников.
– Довольно, – прервал Флориан так же резко, как говорил Иеклейн. – Мои ландскнехты поступили очень хорошо, и не они – а вы и ваши бандиты заслуживаете наказания. Как вы осмелились остановить эту благородную даму, воспитанницу моей матери, мою приемную сестру? Клянусь! Если бы я слышал, как вы осмеливались объясняться ей в любви, я заткнул бы вам каждое ваше слово в горло ручкой моего кинжала.
– Вот как! – сказал Иеклейн, бледнея от ярости. – Если так, мы увидим; мне нет надобности знать имя и звание этой женщины! Она моя пленница, я ее люблю, и черт возьми, никто ее у меня не отнимет.
– По какому праву она твоя пленница? – прервал Конрад. – Вопрос ведь в том, какая польза обществу из того, что ты задержал эту женщину?
Ропот одобрения, пробежавший в толпе, показал, что большинство заговорщиков разделяет мнение старого крестьянина.
– Маргарита пришла сюда подслушивать наши тайны, – сказал Рорбах.
– Правда ли? – спросил Конрад молодую девушку. Маргарита отвечала презрительным взглядом.
– Что вы делали здесь, ночью, в болотах? – спросил Иеклейн.
– Я шла от Черной Колдуньи.
– А зачем вы ходили к ней, в такую позднюю пору? – спросил Иеклейн насмешливо.
Маргарита покраснела и не отвечала.
– Перестанете ли вы с вашими допросами и наглостью? – воскликнул Флориан, которого Венделин Гиплер напрасно старался успокоить. – Иеклейн оскорбил воспитанницу моей матери и убил старого, верного слугу моего семейства. Клянусь, он дорого поплатится за это.
– Мне смешны ваши угрозы, – возразил трактирщик. – Не знаю, стар или молод был ваш слуга, но он был молодчина. Что касается воина, который ожидал эту барышню на дороге для того, чтобы немедленно передать, кому следует, тайны, которые она надеялась узнать, то, хотя он уже человек пожилой, однако между нами найдется немного ребят, которые могут тягаться с ним силой и ловкостью.
– Где он? – спросил Мюнцер.
– Должно быть здесь, – отвечал Иеклейн, осматриваясь кругом… – Постойте… Вот он! – воскликнул он, бросаясь к Максимилиану, которого узнал среди ландскнехтов Флориана.
– Я беру этого человека под свое покровительство, – сказал Флориан, бросаясь к Иеклейну. – Горе тому, кто его тронет!
Запальчивые юноши уже готовы были вступить в рукопашный бой, несмотря на усилия своих друзей. Но в это время в толпе крестьян, хранивших все время глубокое молчание, вдруг раздались шумные восклицания.
– Да здравствует Сара! Да здравствует Черная Колдунья! – кричали он. – Да здравствует свободная и возрожденная Германия!
– Знаете, что здесь делается? – сказал прибежавший Конрад. – Сара объявила, что пройдет через костер, разложенный у подошвы Скалы Бедствий. «Я возьму в руку двенадцать статей, – сказала она. – Если наше предприятие удастся, если права бедного и угнетенного народа восторжествуют, если общими усилиями нам удастся доставить родине свободу, равенство и братство – тогда я явлюсь перед вами прекрасной, сияющей и обновленной пламенем, как Германия – очистительным огнем свободы».
– Что же? – спросило несколько голосов.
– Смотрите… вот она… – отвечал он.
Несколько крестьян торжественно несли ее, в сопровождении шумной толпы, испускавшей крики радости и восторга. Сара приближалась к тому месту, где стояли предводители общества.
Ее убогая черная одежда была заменена нарядом также черным, блиставшим золотом и каменьями.
Роскошные черные волосы ее ниспадали шелковыми кудрями на плечи и были покрыты диадемой.
Она была, действительно, прекрасна в эту минуту. В ее красоте было что-то фантастическое, что как нельзя лучше соответствовало роли, которую играла молодая женщина.
В наше время подобное превращение возбудило бы только смех; но в ту эпоху вера в сверхъестественное была общей. За исключением нескольких здравых умов, как например, Гуттена и Флориана, или скептиков, вроде старого Конрада и Мецлера, почти все присутствующие верили если не в превращение Сары, то по крайней мере в могущество колдуньи и в сношение ее с адом.
Даже те, которые подозревали в этом превращении хитрость, не могли не сознаться, что влияние колдуньи, и прежде очень значительное, теперь еще более усилилось. В эту минуту сила ее влияния на умы крестьян была безгранична. Потому пренебрегать ею было невозможно, и так как нельзя было ослабить ее влияние, то следовало, по крайней мере, обратить его в пользу общества.
Поэтому предводители, находившиеся в ограде, присоединили свои крики к голосу толпы.
Несмотря на минутное упоение торжеством, Сара скоро овладела собой.
Эта женщина была поглощена одной страстью – любовью. Все прочее жило в ее сердце только для этой всеобъемлющей страсти.
Среди своего торжества Сара думала только о графе Гельфенштейне, который следовал за ней под стражей нескольких преданных Саре крестьян.
Упоенная восторгом, возбужденным ею, и склонная, как всякая любящая женщина, принимать фантазии за действительность, она еще надеялась овладеть любовью графа.
Ей казалось, что восторг толпы возвратит ей любовь прекрасного дворянина.
Несомая фанатиками-крестьянами и возвышаясь над толпой, она не спускала глаз с графа, которого ее люди вели в нескольких шагах от нее.
Его голова была завернута в капюшон, позволявший ему видеть все, но не дозволявший узнать его самого.
Войдя за ограду, колдунья сделала крестьянам знак остановиться и замолчать.
Они повиновались.
– Друзья мои, – сказала она им, – предводители, которых вы сами избрали, и которые устроили наш могущественный союз, собрались здесь, чтобы постановить решения и предъявить их на ваше утверждение. Дайте им спокойно окончить свою обязанность. Через несколько минут мы снова призовем вас и посоветуемся с вами о выборе главного начальника. Затем мы распустим знамя свободы и единства Германии.
Крики радости встретили эти слова.
Толпа удалилась.
Остались только несколько человек Сары, которые стерегли графа Гельфенштейна. Они поместились позади скалы, находившейся в расстоянии полета стрелы от того места, где в это время стояла оживленная толпа предводителей общества. Иеклейн тотчас подошел к колдунье и передал ей только что происходивший спор между ними и Флорианом Гейерсбергом по поводу Маргариты.
– Не бойся ничего, – сказала ему Сара, – я тебе обещала, что Маргарита будет твоя, и сдержу обещание. Тише! Вот Фейфер.
В это время Маргарита объясняла Флориану превращение Сары.
– Я подозревал нечто подобное, – отвечал молодой человек, – но большинство окружающих до того легковерно, что нет никакой возможности разубедить их. Но очарование, которым пользуется эта женщина, принесло большие услуги нашему делу; и хотя такому святому братству, как наше, грустно прибегать к подобным средствам, но, я думаю, было бы в высшей степени неблагоразумно уничтожать их.
Со своей стороны Сара, несмотря на просьбы Иеклейна, поняла невозможность отнять Маргариту у Флориана и друзей его.
– Я думаю, – сказала она предводителям, стоящим вокруг нее, – что вместо того, чтоб тратить на рассуждение об этой женщине драгоценное время, нужное на наши насущные интересы, предоставим распорядиться ею тому предводителю, которого мы изберем сегодня.
– Черная Колдунья говорит правду, – воскликнуло несколько человек, в высшей степени довольные, что начавшаяся ссора между друзьями Флориана и Иеклейном кончается таким образом, – начальник решит!
– Хорошо, – сказал Мецлер, – но кто будет предводителем, кого мы предложим для избрания нашим братьям?
– Ульриха Гуттена, – воскликнуло несколько голосов.
– Георга Мецлера, – сказали другие.
– Венделина Гиплера!
– Иеклейна Рорбаха, – закричал один старый крестьянин по знаку Сары.
– Ульриха Гуттена! – повторило большинство.
– Друзья мои, – сказал Ульрих, – благодарю вас за ваше доверие, но я не могу воспользоваться им. Чтобы хорошо вести наше святое предприятие, ваш начальник должен быть не только предан, неподкупен и привычен к делу, – нужно еще, чтобы он был деятелен и мужествен, способен переносить все тягости войны. Как вы видите, я удручен болезнью и заботами, и если еще держусь, то потому только, что Богу не угодно, чтобы я умер, не кончив дела, которому мы с моим бедным другом Францем Зикингеном посвятили всю жизнь.
Конрад, за которого после Ульриха было всего больше голосов, также отказался.
Вскоре остались только четверо соискателей: Венделин Гиплер, бывший канцлер или писец графов Гогенлоэ, высказавший впоследствии замечательный ум и способности; Георг Мецлер, трактирщик балленбергский, отряд которого превосходил все прочие военной выправкой и дисциплиной; Иеклейн Рорбах, поддерживаемый бывшим премонстранцем Фейфером и другими проповедниками; наконец Флориан Гейерсберг, которого Ульрих и Конрад долго просили не отказываться от предложенного ему начальства.
Георг Мецлер подал прекрасный пример скромности и преданности, предложив своим друзьям избрать Флориана предпочтительно перед ними.
– С помощью Божией, я надеюсь, что буду хорошо сражаться, – сказал Мецлер, кончая свою речь, – но наши войска будут многочисленны, а в один день нельзя научиться руководить большими сражениями. Флориан же участвовал в больших войнах; кроме него у нас нет человека, способного быть предводителем.
Венделин Гиплер также отказался в пользу Флориана от всяких притязаний.
V
Итак большинство было за рыцаря Гейерсберга, но за Иеклейна продолжали стоять люди его партии и почти все евангелические проповедники.
Между тем как Конрад, Гиплер, Мецлер и даже Яков Веэ старались привести всех к единодушному выбору своего кандидата, Сара сделала знак старому крестьянину, который первый произнес имя Иеклейна. Зебальд Китц подбежал к ней. Она ему торопливо сказала несколько слов, и он быстро удалился.
Несколько минут спустя между крестьянами снова началось движение. Они с громкими криками подбежали к начальникам. Во главе их был гражданин из Вейнсберга по имени Варфоломей Гейнштадт, вполне преданный Саре и имевший большой вес в стране.
– Сара, – сказал он, – у нас к тебе есть просьба. Укажи нам новым чудом человека, которого нам следует избрать начальником; это прекратит все наши недоразумения и мы слепо последуем твоему указанию.
– Да, да! – воскликнули крестьяне. – Варфоломей говорит дело. Еще одно чудо, Сара.
– Хорошо, – отвечала колдунья, – я исполню ваше желание. Позвольте мне только собраться с силами; через несколько минут я вызову таинственный дух, который иногда говорит моими устами, и надеюсь – он исполнит вашу просьбу! Идите, друзья мои.
Крестьяне удалились.
Сара сделала шаг к Иеклейну, но остановилась. Ее взгляд обратился на графа, которого ее люди стерегли поблизости. Страшная борьба очевидно происходила в ее душе.
Она обернула свою голову складками черной мантии и несколько минут осталась неподвижной и погруженной в глубокие думы.
Наконец она отбросила мантию и снова направилась к Иеклейну; но и теперь любовь превозмогла. Она сделала быстрый полуоборот и подошла к Гельфенштейну.
– Людвиг, – сказала она, – ты только что был причиной самого сильного страдания, какое может перенести женщина: ты отверг меня, унизил перед соперницей. Я поклялась отомстить, но воспоминания прошедшего говорят еще за тебя в моем сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
В эту минуту они занимались важным делом. Они составляли манифест конфедерации, который следовало прочесть крестьянам и затем распространить по всей Германии.
Этот манифест состоял из двенадцати статей, большая часть которых подавала повод к самым оживленным прениям.
В самом разгаре спора послышались радостные крики из ограды, где находилось большинство заговорщиков. Они подбрасывали свои шляпы и шапки и издавали восторженные крики, как бы приветствую кого-то.
IV
– Что там делается? – спросил Ульрих Гуттен Георга Мецлера, который ходил узнать причину этого восторга.
– Иеклейн Рорбах приехал с толпой молодых людей из Гейльброна и Бекингена, – отвечал Мецлер.
– Кстати, – прервал Конрад, – знаете, что вчера сделал Иеклейн?
– Что? – спросил одни нюренбергский гражданин.
– Бургомистр Бекингена приказал ему явиться к себе; Иеклейн явился, поссорился с ним и кинжалом убил его при всем собрании.
– И его не арестовали?
– Не посмели; с ним было двести молодых людей, которые с торжеством увели его.
– Подобные беззакония бесчестят наше общество! – воскликнул Флориан, – мы ведем войну против привилегий, а не против лиц. Убийства ничего не доказывают, а только помогают делу жертв.
– Это не убийство, – возразил один из приверженцев Иеклейна. – Бургомистра окружало множество вооруженных людей, которые могли бы защитить его. Важные господа не так-то разборчивы на насилия и убийства. Теперь на нашей улице праздник.
– Нет, – возразил Георг Мецлер, – мы основали наше святое братство не для того, чтобы наказывать преступление преступлением же. Мы должны идти к нашей цели прямо, уничтожая, если нужно все, что нам сопротивляется; но каждый боец за свободу обязан смотреть на себя, как на воина целой армии, и не должен вступать в бой сам за себя из личной злобы.
Когда Мецлер кончал эти слова, пятеро или шестеро ландскнехтов из шайки Флориана Гейерсберга подбежали к своему начальнику.
С ним была Маргарита Эдельсгейм и император, лицо которого было закрыто опущенным забралом.
Увидев Флориана, Маргарита подбежала к нему и бросилась перед ним на колени.
– Спасите нас, Флориан! – сказала она, скрестив руки. – Во имя вашей матери и нашей дружбы, защитите меня от людей Иеклейна!
– Маргарита, вы каким образом здесь? – спросил он с удивлением поднимая молодую девушку. – Не бойтесь ничего… Скажите, – продолжал он, отведя ее немного в сторону, – что с вами случилось? Но прежде всего успокойтесь… Вы очень хорошо знаете, что подле меня вы в безопасности.
Маргарита рассказала Флориану все, что произошло между ней и Иеклейном.
– Шагах в ста отсюда, – продолжала она, – я заметила несколько ваших ландскнехтов. Я подозвала их и именем вашим просила о помощи; они подбежали ко мне; к счастью, между ними было двое из числа приезжавших с вами в Гейерсберг. Они узнали меня и освободили нас, несмотря на сопротивление людей Иеклейна. Последние пошли известить своего начальника. Я упросила ваших ландскнехтов провести меня к вам. Слава Богу! Мы нашли вас. Вы защитите от этого негодяя Иеклейна меня и этого храброго господина, который так хорошо защищал меня?
– Да, конечно! – воскликнул Флориан. – Успокойтесь Маргарита, умоляю вас!
– Флориан, – продолжала она, – товарищи Иеклейна грозили вашим ландскнехтам мщением своего начальника; я надеюсь…
– Будьте покойны, – сказал Флориан, улыбаясь, – мои верные солдаты знают, что я их никогда не оставлю; могу вас уверить, что угрозы бандитов Иеклейна нимало ни испугали их. Я велю проводить вас до Гейерсберга.
– А вы, Флориан?
– Я должен остаться здесь, Маргарита. Святая обязанность удерживает меня. Здорова ли моя бедная мать? Как перенесла она мой отъезд и разрушение всех своих надежд?
– Она очень грустит, Флориан; день и ночь плачет она, думая о вас.
– Да, – сказал он грустно, – это мысль отравляет мою жизнь!.. Бедная мать!.. А вы, Маргарита, как вы должны упрекать меня в душе!.. Скажите, что вы прощаете мне, и что…
– Мне нечего вам прощать, Флориан, – отвечала Маргарита. – Напротив, мне нужно просить у вас прощения.
– Вам?.. Как?.. Почему?..
– Мать ваша ошиблась в моем чувстве к вам, Флориан, и вы разделяли ее заблуждение. Я вас любила нежной любовью, как брата, но сердце мое принадлежит другому. Приняв вашу руку, я была уверена в измене того, кого любила, и последовала чувству признательности, которое вы внушили мне.
– А я думал, что вы пришли сюда для меня! – пробормотал Флориан печально.
– Бог свидетель, Флориан, что если бы мне пришлось спасать вас от опасности, я все сделала бы для сына моей благодетельницы, для друга моего детства.
– Верю, Маргарита; простите мне минуту слабости, которой я стыжусь. Да благословит вас Бог, вас и того, кого вы любите!
– Увы! Судьба его очень беспокоит меня. Когда я Ушла из хижины Сары, он был…
– Иеклейн идет сюда со своей шайкой, – сказал один из ландскнехтов, приближаясь к Флориану. – Не лучше ли крикнуть моих товарищей и собрать их к вам?
– Хорошо, Бертольд, созовите их, только скорее; станьте поодаль и будьте готовы явиться на мой первый зов.
Едва он кончил эти слова, как Иеклейн подошел к нему.
– Рыцарь, – сказал Рорбах вне себя от ярости, – ваши проклятые ландскнехты осмелились у меня на глазах отнять двух пленников.
– Довольно, – прервал Флориан так же резко, как говорил Иеклейн. – Мои ландскнехты поступили очень хорошо, и не они – а вы и ваши бандиты заслуживаете наказания. Как вы осмелились остановить эту благородную даму, воспитанницу моей матери, мою приемную сестру? Клянусь! Если бы я слышал, как вы осмеливались объясняться ей в любви, я заткнул бы вам каждое ваше слово в горло ручкой моего кинжала.
– Вот как! – сказал Иеклейн, бледнея от ярости. – Если так, мы увидим; мне нет надобности знать имя и звание этой женщины! Она моя пленница, я ее люблю, и черт возьми, никто ее у меня не отнимет.
– По какому праву она твоя пленница? – прервал Конрад. – Вопрос ведь в том, какая польза обществу из того, что ты задержал эту женщину?
Ропот одобрения, пробежавший в толпе, показал, что большинство заговорщиков разделяет мнение старого крестьянина.
– Маргарита пришла сюда подслушивать наши тайны, – сказал Рорбах.
– Правда ли? – спросил Конрад молодую девушку. Маргарита отвечала презрительным взглядом.
– Что вы делали здесь, ночью, в болотах? – спросил Иеклейн.
– Я шла от Черной Колдуньи.
– А зачем вы ходили к ней, в такую позднюю пору? – спросил Иеклейн насмешливо.
Маргарита покраснела и не отвечала.
– Перестанете ли вы с вашими допросами и наглостью? – воскликнул Флориан, которого Венделин Гиплер напрасно старался успокоить. – Иеклейн оскорбил воспитанницу моей матери и убил старого, верного слугу моего семейства. Клянусь, он дорого поплатится за это.
– Мне смешны ваши угрозы, – возразил трактирщик. – Не знаю, стар или молод был ваш слуга, но он был молодчина. Что касается воина, который ожидал эту барышню на дороге для того, чтобы немедленно передать, кому следует, тайны, которые она надеялась узнать, то, хотя он уже человек пожилой, однако между нами найдется немного ребят, которые могут тягаться с ним силой и ловкостью.
– Где он? – спросил Мюнцер.
– Должно быть здесь, – отвечал Иеклейн, осматриваясь кругом… – Постойте… Вот он! – воскликнул он, бросаясь к Максимилиану, которого узнал среди ландскнехтов Флориана.
– Я беру этого человека под свое покровительство, – сказал Флориан, бросаясь к Иеклейну. – Горе тому, кто его тронет!
Запальчивые юноши уже готовы были вступить в рукопашный бой, несмотря на усилия своих друзей. Но в это время в толпе крестьян, хранивших все время глубокое молчание, вдруг раздались шумные восклицания.
– Да здравствует Сара! Да здравствует Черная Колдунья! – кричали он. – Да здравствует свободная и возрожденная Германия!
– Знаете, что здесь делается? – сказал прибежавший Конрад. – Сара объявила, что пройдет через костер, разложенный у подошвы Скалы Бедствий. «Я возьму в руку двенадцать статей, – сказала она. – Если наше предприятие удастся, если права бедного и угнетенного народа восторжествуют, если общими усилиями нам удастся доставить родине свободу, равенство и братство – тогда я явлюсь перед вами прекрасной, сияющей и обновленной пламенем, как Германия – очистительным огнем свободы».
– Что же? – спросило несколько голосов.
– Смотрите… вот она… – отвечал он.
Несколько крестьян торжественно несли ее, в сопровождении шумной толпы, испускавшей крики радости и восторга. Сара приближалась к тому месту, где стояли предводители общества.
Ее убогая черная одежда была заменена нарядом также черным, блиставшим золотом и каменьями.
Роскошные черные волосы ее ниспадали шелковыми кудрями на плечи и были покрыты диадемой.
Она была, действительно, прекрасна в эту минуту. В ее красоте было что-то фантастическое, что как нельзя лучше соответствовало роли, которую играла молодая женщина.
В наше время подобное превращение возбудило бы только смех; но в ту эпоху вера в сверхъестественное была общей. За исключением нескольких здравых умов, как например, Гуттена и Флориана, или скептиков, вроде старого Конрада и Мецлера, почти все присутствующие верили если не в превращение Сары, то по крайней мере в могущество колдуньи и в сношение ее с адом.
Даже те, которые подозревали в этом превращении хитрость, не могли не сознаться, что влияние колдуньи, и прежде очень значительное, теперь еще более усилилось. В эту минуту сила ее влияния на умы крестьян была безгранична. Потому пренебрегать ею было невозможно, и так как нельзя было ослабить ее влияние, то следовало, по крайней мере, обратить его в пользу общества.
Поэтому предводители, находившиеся в ограде, присоединили свои крики к голосу толпы.
Несмотря на минутное упоение торжеством, Сара скоро овладела собой.
Эта женщина была поглощена одной страстью – любовью. Все прочее жило в ее сердце только для этой всеобъемлющей страсти.
Среди своего торжества Сара думала только о графе Гельфенштейне, который следовал за ней под стражей нескольких преданных Саре крестьян.
Упоенная восторгом, возбужденным ею, и склонная, как всякая любящая женщина, принимать фантазии за действительность, она еще надеялась овладеть любовью графа.
Ей казалось, что восторг толпы возвратит ей любовь прекрасного дворянина.
Несомая фанатиками-крестьянами и возвышаясь над толпой, она не спускала глаз с графа, которого ее люди вели в нескольких шагах от нее.
Его голова была завернута в капюшон, позволявший ему видеть все, но не дозволявший узнать его самого.
Войдя за ограду, колдунья сделала крестьянам знак остановиться и замолчать.
Они повиновались.
– Друзья мои, – сказала она им, – предводители, которых вы сами избрали, и которые устроили наш могущественный союз, собрались здесь, чтобы постановить решения и предъявить их на ваше утверждение. Дайте им спокойно окончить свою обязанность. Через несколько минут мы снова призовем вас и посоветуемся с вами о выборе главного начальника. Затем мы распустим знамя свободы и единства Германии.
Крики радости встретили эти слова.
Толпа удалилась.
Остались только несколько человек Сары, которые стерегли графа Гельфенштейна. Они поместились позади скалы, находившейся в расстоянии полета стрелы от того места, где в это время стояла оживленная толпа предводителей общества. Иеклейн тотчас подошел к колдунье и передал ей только что происходивший спор между ними и Флорианом Гейерсбергом по поводу Маргариты.
– Не бойся ничего, – сказала ему Сара, – я тебе обещала, что Маргарита будет твоя, и сдержу обещание. Тише! Вот Фейфер.
В это время Маргарита объясняла Флориану превращение Сары.
– Я подозревал нечто подобное, – отвечал молодой человек, – но большинство окружающих до того легковерно, что нет никакой возможности разубедить их. Но очарование, которым пользуется эта женщина, принесло большие услуги нашему делу; и хотя такому святому братству, как наше, грустно прибегать к подобным средствам, но, я думаю, было бы в высшей степени неблагоразумно уничтожать их.
Со своей стороны Сара, несмотря на просьбы Иеклейна, поняла невозможность отнять Маргариту у Флориана и друзей его.
– Я думаю, – сказала она предводителям, стоящим вокруг нее, – что вместо того, чтоб тратить на рассуждение об этой женщине драгоценное время, нужное на наши насущные интересы, предоставим распорядиться ею тому предводителю, которого мы изберем сегодня.
– Черная Колдунья говорит правду, – воскликнуло несколько человек, в высшей степени довольные, что начавшаяся ссора между друзьями Флориана и Иеклейном кончается таким образом, – начальник решит!
– Хорошо, – сказал Мецлер, – но кто будет предводителем, кого мы предложим для избрания нашим братьям?
– Ульриха Гуттена, – воскликнуло несколько голосов.
– Георга Мецлера, – сказали другие.
– Венделина Гиплера!
– Иеклейна Рорбаха, – закричал один старый крестьянин по знаку Сары.
– Ульриха Гуттена! – повторило большинство.
– Друзья мои, – сказал Ульрих, – благодарю вас за ваше доверие, но я не могу воспользоваться им. Чтобы хорошо вести наше святое предприятие, ваш начальник должен быть не только предан, неподкупен и привычен к делу, – нужно еще, чтобы он был деятелен и мужествен, способен переносить все тягости войны. Как вы видите, я удручен болезнью и заботами, и если еще держусь, то потому только, что Богу не угодно, чтобы я умер, не кончив дела, которому мы с моим бедным другом Францем Зикингеном посвятили всю жизнь.
Конрад, за которого после Ульриха было всего больше голосов, также отказался.
Вскоре остались только четверо соискателей: Венделин Гиплер, бывший канцлер или писец графов Гогенлоэ, высказавший впоследствии замечательный ум и способности; Георг Мецлер, трактирщик балленбергский, отряд которого превосходил все прочие военной выправкой и дисциплиной; Иеклейн Рорбах, поддерживаемый бывшим премонстранцем Фейфером и другими проповедниками; наконец Флориан Гейерсберг, которого Ульрих и Конрад долго просили не отказываться от предложенного ему начальства.
Георг Мецлер подал прекрасный пример скромности и преданности, предложив своим друзьям избрать Флориана предпочтительно перед ними.
– С помощью Божией, я надеюсь, что буду хорошо сражаться, – сказал Мецлер, кончая свою речь, – но наши войска будут многочисленны, а в один день нельзя научиться руководить большими сражениями. Флориан же участвовал в больших войнах; кроме него у нас нет человека, способного быть предводителем.
Венделин Гиплер также отказался в пользу Флориана от всяких притязаний.
V
Итак большинство было за рыцаря Гейерсберга, но за Иеклейна продолжали стоять люди его партии и почти все евангелические проповедники.
Между тем как Конрад, Гиплер, Мецлер и даже Яков Веэ старались привести всех к единодушному выбору своего кандидата, Сара сделала знак старому крестьянину, который первый произнес имя Иеклейна. Зебальд Китц подбежал к ней. Она ему торопливо сказала несколько слов, и он быстро удалился.
Несколько минут спустя между крестьянами снова началось движение. Они с громкими криками подбежали к начальникам. Во главе их был гражданин из Вейнсберга по имени Варфоломей Гейнштадт, вполне преданный Саре и имевший большой вес в стране.
– Сара, – сказал он, – у нас к тебе есть просьба. Укажи нам новым чудом человека, которого нам следует избрать начальником; это прекратит все наши недоразумения и мы слепо последуем твоему указанию.
– Да, да! – воскликнули крестьяне. – Варфоломей говорит дело. Еще одно чудо, Сара.
– Хорошо, – отвечала колдунья, – я исполню ваше желание. Позвольте мне только собраться с силами; через несколько минут я вызову таинственный дух, который иногда говорит моими устами, и надеюсь – он исполнит вашу просьбу! Идите, друзья мои.
Крестьяне удалились.
Сара сделала шаг к Иеклейну, но остановилась. Ее взгляд обратился на графа, которого ее люди стерегли поблизости. Страшная борьба очевидно происходила в ее душе.
Она обернула свою голову складками черной мантии и несколько минут осталась неподвижной и погруженной в глубокие думы.
Наконец она отбросила мантию и снова направилась к Иеклейну; но и теперь любовь превозмогла. Она сделала быстрый полуоборот и подошла к Гельфенштейну.
– Людвиг, – сказала она, – ты только что был причиной самого сильного страдания, какое может перенести женщина: ты отверг меня, унизил перед соперницей. Я поклялась отомстить, но воспоминания прошедшего говорят еще за тебя в моем сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30