Что ж, по-русски не слишком грамотно, но зато высокопоставленная рецензентка вполне уловила, что книга направлена против возглавляемой ею крепостнической системы, следовательно, и против нее лично.
Автор, по ее мнению, «сложения унылого и все видит в темно-черном виде… едит оплакивать судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лутчее судьбы наших крестьян у хорошова помещика нет во всей вселенной». Вот, оказывается, как! Судьба российского крепостного – лучшая даже во всей вселенной, а не только на нашей грешной земле!
Радищев напечатал всего 650 экземпляров своей книги. В мае 1790 года она начала продаваться, а 30 июня автор уже был арестован, а книга запрещена. Радищев, о котором сама императрица сказала, что он «бунтовщик хуже Пугачева», суд, конечно, осудил на смертную казнь. Но Екатерина, испугавшись общественного мнения, «помиловала» Радищева, заменив казнь ссылкой в Сибирь на «десятилетнее безысходное пребывание».
Казалось, крамолу вырвали с корнем. Но идеи Радищева продолжали распространяться. Те немногие экземпляры книги, что были проданы до наложения запрета, ценились очень высоко.
Но экземпляр Пушкина, конечно, превосходил их ценой. Ведь он побывал в самой Тайной канцелярии!
На страницах этой книги много пометок красным карандашом. Крупные косые крестики вытянулись на полях один под другим, образуя как бы цепочку. Сравнив отмеченные крестиками места с замечаниями, сделанными Екатериной, ученые думают, что, может быть, карандаш этот держала в руках сама царица, иначе говоря, что в библиотеку Пушкина попала та самая книга, которой пользовалась в свое время Екатерина Вторая.
Видимо, Пушкин внимательно, и притом не раз, читал «Путешествие». Книга произвела на него такое сильное впечатление, что он не только побывал сам в тех местах, о которых говорилось у Радищева, но и написал свое «Путешествие из Москвы в Петербург».
Есть разные мнения об этом произведении, как будто бы во всем противоречащем Радищеву.
Вероятно, правы те, кто думает, что, ведя, подобно Радищеву, рассказ от имени некоего Путешественника, а не от себя, Пушкин вложил в его уста разные «благонамеренные речи» с тем, чтобы обойти царскую цензуру и хотя бы таким окольным путем сообщить читателю главнейшие мысли самого крамольного автора, которые и приводятся тут же, якобы для того, чтобы на них возразить.
Но вы, вероятно, удивитесь, если я скажу, что Пушкин испытал на себе влияние Радищева не только как человек, но и как поэт. Испытал влияние не одних только идей Радищева, но и его поэтических художественных образов. Об этом не говорят обычно пушкиноведы, но мне пришла в голову такая мысль, когда я очередной раз перечитывал вошедшую в радищевское «Путешествие» оду «Вольность». Там есть образ мрачного тирана, олицетворяющего самодержавие. Автор вкладывает в его уста, между прочим, и такие слова:

«Где я смеюсь, там все смеется;
Нахмурюсь грозно, все смятется;
Живешь тогда, велю коль жить».

Не правда ли, есть в этом образе что-то нам с детства знакомое?
Вспомните, как пушкинская Татьяна видит во сне Онегина в образе мрачного тирана, главаря шайки чудовищ:

«Он знак подаст – и все хлопочут;
Он пьет – все пьют и все кричат.
Он засмеется – все хохочут.
Нахмурит брови – все молчат.
Он здесь хозяин – это ясно…»

Кажется, ясно и то, что этот пушкинский образ в известной мере навеян радищевским образом.
«Путешествие» Радищева оказало огромное влияние на лучших людей России. Царский запрет оказался бессилен, хоть и уничтожили почти весь тираж книги. Известно, что продано было всего 25 экземпляров, да еще несколько Радищев подарил разным лицам, в том числе Г. Р. Державину, и больше она не переиздавалась. Через несколько лет после смерти Радищева его сыновья издали «Собрание оставшихся произведений покойного Александра Николаевича Радищева с его портретом». Конечно, сюда не вошло «Путешествие из Петербурга в Москву». Но книга не канула в вечность. Не только в пушкинской библиотеке приютилась она. С одной из ее «сестер» перепечатал «Путешествие» в своей лондонской типографии Александр Иванович Герцен.
В России «Путешествие из Петербурга в Москву» было снова издано только после 1905 года.
Итак, эту небольшую книгу напечатал своими руками Александр Николаевич Радищев – великий русский мыслитель.
Она попала в руки самой императрице Екатерине Второй, вызвала, конечно, ее гнев и тем определила как судьбу почти всех других книг этого тиража, которые были по царскому приказу уничтожены, так и судьбу самого автора, испытавшего за нее не только тюрьму и ссылку, но и ужас осуждения на смерть (не забудем, что приговор суда был ему объявлен, и только потом сообщено о «помиловании»!).
Сама же книга уцелела. Наверное, Екатерина отдала ее в свою Тайную канцелярию для приобщения к «делу» Радищева. Здесь книга пролежала несколько десятков лет, пережив своего автора.
Как случилось, что ее изъяли и даже продали, сказать трудно. Но надо думать, тот, кто это сделал, немало нажился на редкой книге. Вряд ли ее продали сразу Пушкину: скорее, она прошла еще через чьи-то руки. Но в библиотеке поэта заняла сразу почетное место. Наверное, Пушкин и отдал ее переплести, любил и хранил ее, как одно из ценнейших сокровищ своей прекрасной библиотеки. Но показывал, конечно, только самым ближайшим друзьям: книга была запрещенная, даже держать ее дома было небезопасно.
Что случилось с книгой после гибели поэта, в точности сказать трудно. Может быть, ее сразу же изъяли, хоть и не числится она в составленной жандармами описи. Во всяком случае, книга не разделила полностью судьбы всей библиотеки Пушкина, кочевавшей по различным складам и имениям его наследников до начала нашего столетия, когда ее целиком купил Пушкинский дом.
Пушкинский экземпляр Радищева попал еще в 1889 году в Петербургскую Публичную библиотеку, а почти полвека спустя, когда готовилась выставка, посвященная столетию со дня смерти поэта, был прислан в Москву, и я сам видел его в зале Исторического музея, где размещалась выставка. Потом выставка побывала в Санкт-Петербурге, в залах Эрмитажа, а еще позже из нее создали музей А. С. Пушкина в городе Пушкине (бывшем Царском Селе). Недавно вновь открылась экспозиция этого музея в залах бывшего Екатерининского дворца.
Не своеобразная ли это ирония судьбы, что книга, так долго гонимая царями, теперь, когда цари давно изгнаны, переезжает из одного царского дворца в другой?

ПАМЯТНАЯ ДОСКА ПРОХОРОВЫХ


Всем известно, что такое памятные, или, выражаясь по-ученому, мемориальные, доски. Они прямо-таки вошли в нашу жизнь. Не только в городах, но и в селах можно зачастую увидеть памятные доски, рассказывающие прохожему, что на этом месте или в этом доме произошло такое-то важное для всех нас событие. Памятные доски укрепляют на стенах домов, мостах и иных постройках, но иногда и просто на улице. Они бывают мраморные и гранитные, бронзовые и чугунные.
В небольшом селе Петрищеве есть мемориальная доска на доме, где провела свои последние часы перед казнью героиня Великой Отечественной войны Зоя Космодемьянская.
В разных городах и селах России мемориальные доски рассказывают, о происшедших здесь каких либо событиях. А сколько их посвящено одному только Пушкину! И где-нибудь в самом неожиданном месте вы можете вдруг прочесть, что здесь жил и работал в такие-то годы такой-то крупный деятель науки или культуры, например Сергей Тимофеевич Аксаков.
Надо сказать, что обычай ставить памятные доски не новый. Он возник в глубокой древности. Еще властители Двуречья и египетские фараоны делали разные надписи для потомства о своих победах, об изданных ими законах и т. п. В античных городах имеется множество надписей, вырезанных на камнях и рассказывающих о деяниях полководцев и строителей.
И от эпохи средневековья до нас дошли некоторые памятные надписи. Так, новгородец Иванко Павлович оставил надпись, которая гласит: «В лето 6641 (1133) месяца июля 14 день почях рыти реку сю яз Иванко Павловиць и крест сей поставих». Этот памятник стоит в верховьях Волги, при впадении ее в озеро Стерж. Наверное, Иванко Павлович начал какие-то большие земляные работы в верховьях Волги, для того чтобы новгородские бусы-корабли могли лучше плавать.
Мы можем увидеть на старинных зданиях, например, мраморные доски с надписями о том, что в этом доме учился писатель Гончаров, а еще раньше родился историк Соловьев, что здесь жил Суворов, а на каком-нибудь мосту, что он построен на средства таких-то и таких-то таким-то архитектором, открыт такого-то числа месяца и года в присутствии таких-то высокопоставленных особ (как, например, б. Троицкий мост в Санкт-Петербурге, самого «государя императора самодержца Всероссийского» Николая II и президента Франции господина Феликса Фора). Что же, может быть, это и в самом деле очень хороший мост и стоило водрузить эту доску? Ведь он служит до сих пор. Наконец, в палатах ростовского кремля я видел мемориальную доску, где написано, на средства каких купцов был реставрирован тот или иной древний зал или церковь. И это было дело благородное, может быть, заслуживавшее мемориальной доски.
Но хочется рассказать об одной необычной памятной доске.
Ее нашли лет тридцать назад при благоустройстве двора на знаменитой и сейчас Трехгорной мануфактуре. Раньше фабрика принадлежала богатым заводчикам Прохоровым и называлась Прохоровской мануфактурой. «Мануфактурой» – не потому, что она выпускала различные ткани, а потому, что так в ту пору назывались крупные производства с большим количеством рабочих.
Находка не была совсем неожиданной.
Старые работники Трехгорки помнили, что когда-то во дворе фабрики был какой-то «мемориал», или памятник, который особо оберегали хозяева. Одни говорили, что он был на стене ветхого здания, другие – что стоял сам по себе.
В роскошно изданной еще самими Прохоровыми «Истории Прохоровской мануфактуры» говорилось о памятной доске на стене одного из зданий.
Строго говоря, прохоровский памятник не был разрушен или тем более сознательно уничтожен. Просто, когда фабрика перешла в руки рабочих, а прежние хозяева навсегда исчезли оттуда, никто не заботился о мемориальной доске по причине полного отсутствия интереса к ней. И «мемориал» исчез не только из памяти людей, но и с их глаз. Может быть, прогнили крепления, может быть, был какой-нибудь ремонт. Так или иначе, только он был вновь найден, когда фабричный двор стали очередной раз чистить и благоустраивать.
Это была довольно большая, целиком отлитая из чугуна доска. Буквы на ней сильно оборжавели, но еще хорошо читалась надпись:
«На этой горке 1812 года в бытность Наполеона с войсками в Москве московский фабрикант Василий Иванович и сын его Иван Васильевич Прохоровы спасались от пламени, объявшего Москву, и грабежа неприятелей. Во всех неистовых поступках преимуществовали перед другими нациями поляки и италиянцы. Французской же гвардии Полковник не допустил до разграбления последний запас муки и картофеля, и тем запасом Прохоровы продовольствовались до конца сентября месяца выхода своего из Москвы в Зарайск, куда его супруга Екатерина Никифоровна с сыновьями Константином и Яковом и дочерью Анною В. выехали 25-го августа. Этот же добрый французский полковник, выезжая отсюда в поместье Остров граф. Орловой-Чесменской, заходил проститься с хозяином Василием Ивановичем и подарил сыну его Ивану В. подзорную трубку. Вечная ему память!».
Текст этот составил не очень-то большой грамотей. Строго говоря, остается неясным, чьей супругой была Екатерина Никифоровна: Василия Ивановича Прохорова или, может быть, «доброго французского полковника» – так составлена длинная и неуклюжая фраза. Трудно подумать, что так мог написать какой-нибудь специально приглашенный человек. Он-то уж должен был быть пограмотнее. Наверное, это кто-то из самих почтенных толстосумов Прохоровых – скорее всего, Иван Васильевич, – кто еще запомнил бы, что получил в подарок подзорную трубку?
Так и чувствуется чванный и необразованный купец, вроде тех, что так блестяще описаны А. Н. Островским.
Но оставим грамматику и стилистику в стороне. Подумаем, о каких событиях рассказывает надпись, какое эти события имели значение для нашей родины и что из них заметили фабриканты Прохоровы, что думали и чувствовали они сами, что сочли нужным увековечить.
Памятная всей России осень 1812 года. Наполеон с армиями всей Европы («двунадесяти язык», как тогда говорили) вторгся в пределы нашей родины. Ему удалось даже занять на короткое время Москву. Древняя столица погибла в пламени. Но тем выше поднялась волна народного гнева. Не только регулярная армия боролась с неприятелем. С ним боролся весь народ, вся Россия. И гордый завоеватель, покоритель полумира, должен был бежать из Москвы, и это было началом конца его империи.
Московские фабриканты Василий и Иван Прохоровы были очевидцами этих событий. Но не участниками, как это явствует из самой надписи. Они не принимали никакого участия в общей борьбе народа против его поработителей. Единственной их заботой было сохранение собственного добра. И ради этого они, конечно, подружились с «французским гвардии полковником», который помог им (может быть, небезвозмездно) сохранить запасы продовольствия.
Может быть, все же эти московские буржуа, видя примеры героической борьбы народа, захотели увековечить какой-либо виденный ими подвиг, сохранить его для потомства?
Нет. Они считали единственным примечательным событием, достойным увековечения, то, что им удалось сохранить свои запасы продовольствия, да еще то, что один из них получил в то время маленький подарок – подзорную трубку. И конечно, они сочли нужным провозгласить вечную память французскому полковнику, а не русским воинам. Для этого была отлита мемориальная доска из чугуна и водружена на прохоровской фабрике в назидание потомству.

ПОДРУГА ДУМЫ ПРАЗДНОЙ


Слово «керамика» о многом говорит в наше время самым разным людям.
– Э, да сюда нужно новую керамику! – скажет с мрачным видом электромонтер, принимая в ремонт электроплитку или рефлектор.
– Я работаю в научно-исследовательском институте строй-керамики, – заявит с гордостью инженер-строитель или технолог.
– Нет ли у вас какой-нибудь интересной керамики? – спросит в магазине дама, желающая красиво и модно обставить квартиру.
– А какая в этом культурном слое керамика? – поинтересуется археолог, когда захочет выяснить, к какому времени относятся те или иные отложения и с какой культурой они могут быть связаны.
А ведь само это слово древние греки производили от слова «керамос», что на их языке обозначало просто «глина». «Керамика» – это значит «глиняное», изделия из глины.
И в самом деле, с тех пор как первобытный человек узнал, что глина, если ее обжечь, чудесным образом изменяет свои свойства, керамика уверенно вошла во все области нашей жизни. С древнейших времен и до наших дней почти повсюду в мире люди едят и пьют из керамической посуды, строят кирпичные дома, в ряде стран покрывают их черепицей, украшают изразцами и плитками, а в комнатах ставят керамические вазы и статуэтки; на заводах и в лабораториях мы можем увидеть керамические бутыли, стаканы, ступки, тигли, разного рода изоляторы и т. п.
И во все времена, у всех народов, знавших керамику, изделия были своеобразны, чем-то не похожи на керамику других народов. В них сказывались и особенности производства, и народные вкусы. Но и у одного и того же народа в разные времена керамика была разной. Развивалось производство, изменялась жизнь, и начинали делать другие предметы, обычно лучшего качества и более разнообразные. Сначала, например, лепили от руки грубые глиняные горшки, потом научились делать их на подставке, наращивая стенки кольцевыми жгутами, позднее изобрели гончарный круг и стали изготовлять разнообразные сосуды правильной формы, навивая глиняный жгут спиралью; наконец, научились вытягивать сосуд из одного цельного куска глины, покрывать его глазурью и т. д. Для этих усовершенствований понадобились столетия, а иногда и тысячелетия. Поэтому-то археологи и могут по керамике, как правило, уже давно разбитой и поломанной, определить время, которому она принадлежала. Поэтому они так интересуются керамикой. На любых раскопках вы увидите людей, которые, собрав обломки керамических изделий, тщательно зарисовывают их форму и орнамент, описывают их, подсчитывают, стараются восстановить древние формы сосудов и, если можно, склеить их из черепков.
В верхних горизонтах культурного слоя русских городов обычно находят много обломков небольших глиняных банок цилиндрической формы, немало и целых банок. Снаружи банка обычно покрыта глазурью синего цвета, изнутри – белой глазурью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24