Отдаем себя и город наш на милость его пре-светлого величества хана Тохтамыша и покоряемся его царской воле!
– Ну, вот и слава Христу, что вразумил Он вас своею премудростью, – с облегчением ответил князь Семен. – А то зря загубили бы и Москву и столько людей! Как же сказать-то хану, – когда ему ворота отворите?
– Отворить нам недолго, – сказал архимандрит, – да ведь ежели все исполнить по ханской воле и приготовить ему достойную встречу, на то надобно время. Скажи хану, – к. шести пополудни пускай жалует: будем готовы и встретим его с честию и с дарами.
ГЛАВА 23
Бе же тогда в Москве плачь и рыдание, и вопль мног и слезы, и крик неутешный и горесть смертная, страх, ужас и трепет. Иже прежде бе велик •град сей и чюден, ныне же не бе в нем ничто видети, но токмо дым, разорение и труния мертвых без числа лежаша.
Московская летопись
В шесть часов вечера Тохтамыш, окруженный множеством ордынских князей и военачальников, приблизился к Фролов-ским воротам кремля. Хана сопровождал отряд его телохранителей, численностью в четыреста человек, за которым вплотную следовало еще три тысячи отборной конницы. Вся остальная орда, не слишком близко от стен, оставалась стоять вокруг города, глазея на происходящее.
Едва~ ханская свита подъехала к мосту через ров, – ворота
медленно растворились, и из них первым вышел навстречу татарам князь Остей, в серебряных доспехах и с мечом на боку; за ним следовали два седых, бородатых старца с хлебом-солью и несколько молодых москвичей, несущих подарки для великого хана; далее шла бЪлыпая группа старшин и именитых людей города, а за ними – крестный ход, с участием всего московского духовенства, сверкающего серебром и золотом праздничных облачений.
К князю Остею, едва он перешел мост, приблизились двое вельмож, отделившихся от ханской свиты.
– Ты был в городе главным воеводой? – спросил один из них на скверном русском языке.
– Я, – ответил Остей.
– Пойдем. Великий хан, да умножит Аллах его славу, желает говорить с тобой.
Минуту спустя Остея подвели к хану Тохтамышу, который,, в драгоценных доспехах и в белой чалме, сидел на своем великолепном золотисто-гнедом неджеди.
– Это правда, что ты не русский князь, а литовский? – бесстрастным голосом спросил Тохтамыш, не отвечая хотя бы легким движением головы на низкий поклон и приветствие Остея.
– Истинно так, великий хан. В Москве оказался я лишь случайно, когда подошло твое войско и ее осадило.
– Как же ты посмел, вонючий шакал, вмешаться в дело, которое тебя совсем не касалось, и поднимать против меня моих данников – москвичей?
– Да разве это я их поднял? Они сами… – промолвил Остей, пораженный таким обращением, но Тохтамыш не дал
ему кончить.
– Тебя не спасет никакая ложь, – сказал он. – Ты заслуживаешь смерти, и ты умрешь.
– Да ведь ты всем обещал пощаду!
– Вас уговорили сдаться ваши же русские князья, и мне неинтересно знать, как они это сделали и что вам обещали. А я не даю пощады коварному и подлому врагу, который попирает обычаи, священные для всех народов, и убивает послов, даже не выслушав того, с чем они присланы! Умертвить его, – добавил хан, слегка поведя головой в сторону своей свиты, и тотчас же четверо ближайших к нему татар, выхватив сабли, бросились на Остея. Последний схватился за меч, но не успел и наполовину вытащить его из ножен, как нал под ударами ордынцев.
– Теперь, – сказал Тохтамыш, обращаясь к своим военачальникам, – врывайтесь в город и покарайте неверных за их сопротивление своему повелителю и за предательское убийство Рустем-бека. Мужчин перебить всех, кроме попов. Но если попы будут в чем-либо вам противиться, убивайте и их. Объявите воинам, что до захода солнца завтрашнего дня они могут грабить Москву и делать что захотят с теми людьми, которые в ней находятся. Русские должны навсегда запомнить, что ожидает тех, кто осмеливается поднять оружие против Великой Орды!
В ту же минуту нукеры Тохтамыша с грозными криками устремились вперед. Рубя саблями, опрокидывая и топча безоружных людей, двигавшихся навстречу с дарами, иконами и хоругвями, они бросились к воротам и успели ворваться в них прежде, чем москвичи осознали страшную действительность и сделали попытку их затворить.
Но все же в воротах возникла жестокая давка, – татары через них проталкивались медленно и с большим трудом, а весть о случившемся мгновенно разнеслась по всей Москве, и сюда уже бежал отовсюду вооруженный чем попало народ.
Вспыхнула кровавая схватка, и москвичам, дравшимся с яростью поруганной надежды и отчаянья, удалось потеснить ордынцев. Еще немного, и ворота можно было бы затворить, но в это время со стен, в разных местах, послышались победные крики татар: то стоявшая вокруг города орда лезла по штурмовым лестницам наверх и, не встречая никакого сопротивления, – ибо на стенах почти не было людей, – со всех сторон потоками вливалась в обманутую и обреченную Москву.
На улицах города началась и продолжалась до самой ночи жестокая резня, ибо русские не прекращали отчаянного сопротивления. Многие заперлись в каменных церквах, которые татарам приходилось брать приступом. Но и тогда, когда, высадив таранами двери, они врывались внутрь, – находившиеся тут люди, во главе со священниками, продолжали драться до последнего вздоха, защищая свои святыни. Некоторые семьи выдерживали осаду в своих домах или в боярских хоромах, и даже когда татары поджигали их последнее убежище, – иные отказывались выйти и покориться, предпочитая погибнуть в пламени.
Толпы людей, преимущественно женщин, в отчаянье метались по городу, стараясь куда-нибудь спрятаться и спас-
тись от озверевших ордынцев. Но это удавалось лишь немногим, – остальных татары ловили, срывали с них все, что представляло собой хоть какую-нибудь ценность, мужчин убивали, а нестарых женщин и подростков уводили в свои стойбища…
Только глубокой ночью последние очаги сопротивления были подавлены и звуки сражения и погрома начали постепенно затихать. Но до самого рассвета истерзанную и оскверненную Москву оглашали гортанные крики победителей, тяжкий плач порабощенных женщин и стоны умирающих, которых еще не успели добить.
На следующий день татары уже почти никого не убивали, – даже.уцелевших накануне мужчин щадили, если они оказывались пригодными для увода в Орду. Вообще, теперь, – когда, по мнению ордынцев, неприятель был достаточно сурово наказан и устрашен, – все их внимание сосредоточилось на том, чтобы ничто, могущее увеличить объем добычи, не пропадало зря.
С раннего утра в городе шел повальный и хорошо организованный грабеж. Разбившись на небольшие отряды, татары, руководимые десятниками, как обычно, обшаривали здание за зданием, что бы это ни было: церковь, сторожевая башня, боярские хоромы или изба бедняка. Во время грабежа ни один из его участников под страхом смертной казни не мог присвоить себе даже самую ничтожную мелочь: все, что имело какую-нибудь ценность и могло быть увезено, выносилось из города и складывалось на поле в общие кучи, – отдельно оружие и доспехи, одежда, обувь, домашняя утварь, драгоценности, деньги и прочее; сюда же приводили связанных попарно, за руки, пленных, – скрепленных потом, пар по десять, одним общим ремнем, – и сгоняли захваченных лошадей и скот.
По окончании грабежа вся добыча поступала в распоряжение войсковых– букаулов, которые прежде всего отделяли известную часть золота и драгоценностей в ханскую казну; все остальное делилось на равные части, по числу участвовавших в походе туменов.
Доля каждого тумена распределялась между его составом согласно раз и навсегда установленному соотношению: десятник получал в три раз больше, чем рядовой боещ сотник в три раза больше, чем десятник, и так далее, вплоть до темника, доля которого, таким образом, втрое превышала долю тысячника и в восемьдесят один раз долю простого воина. Особенно отличившимся, по распоряжению темника или
самого великого хана, давали двойную или тройную до-, лю. Все это имело характер своеобразной уплаты жалованья военнослужащим, со строгим учетом занимаемых ими должностей, но с тою разницей, что размер этого жалованья был не постоянен и зависел не от срока службы или трудностей похода, а только от ценности взятой добычи.
После захода солнца, – как повелел накануне великий хан, – грабеж был прекращен, но и грабить-то больше было нечего: ордынцы отлично управились за отведенный им срок и не оставили в Москве ничего, на что мог бы еще польститься даже самый непритязательный грабитель. Подпалив опустошенный город в нескольких местах, татары его покинули и возвратились в свой стан делить добычу.
Начавшийся ночью дождь погасил пожар, и Москва выгорела не вся. Но наутро она представляла жуткое зрелище: возвышаясь над общим простором смерти и разорения, зиял черными провалами окон разгромленный и полусгоревший дворец великого князя; там и тут виднелись прежде белокаменные, а теперь обожженные и покрытые языками копоти храмы, с выломанными дверями,и со следами страшной борьбы, происходившей внутри: алтари и царские врата были опрокинуты, на полу валялись тела убитых священников и прихожан, богослужебные книги и иконы, с сорванными с них драгоценными окладами; над мертвым городом со зловещими криками кружились тучи слетевшегося на поживу воронья, а по заваленным трупами улицам, меж обгоревших домов и дымящихся пожарищ, в одиночку и небольшими кучками, молча, как тени, бродили уцелевшие жители, среди тысяч убитых отыскивая своих родных и близких.
Они боялись не только хоронить, но даже оплакивать мертвых, чтобы этим не привлечь" к себе внимания татар, все еще стоявших станом вокруг изуродованного ими города.
За все время татарского владычества над Русью, после Еатыева нашествия, Тохтамыш был единственным ханом, допустившим в этом случае массовое осквернение православных святынь и убийства священнослужителей. Но это случилось, вероятно, потому, что москвичи обратили своа цнрк-ви в очаги сопротивления.
ГЛАВА 24
Князь же Володимер Андреевичь стояша близь Волока, собрав силу около собя, когда приидоша ратнии татарове, не ведуща его тут. Он же удари на них и тако милостию Божьею иных иссекоша, а иных живых поимаша, и иниа побегоша. Царь же Тохтамыш, услышав о том, нача боятися и отступи от града Москвы.
Московская летопись
После разгрома Москвы Тохтамыш с главными своими силами остался стоять возле нее, но крупные ордынские отряды рассыпались по московским землям, опустошая все на своем пути. В короткий срок, почти не встречая сопротивления, – ибо все боеспособные мужчины ушли в войско князя Дмитрия Ивановича, – они захватили города Можайск, Звенигород, Боровск, Рузу, Дмитров, Юрьев, Владимир и некоторые другие, дочиста ограбив их и уведя многих жителей в плен. Но тут они проявили уже меньше жестокости, зря людей не убивали и городов не жгли, за исключением одного Переяславля-Залесского, который был сожжен дотла, – в отместку за то, что при подходе татар все его население ушло в леса, вместе со своим имуществом, и ордынцам тут не пришлось чем-либо поживиться.
В ставку Тохтамыша тем временем прибыли послы от великого князя Михаилы Александровича Тверского, который прислал богатые дары, изъявлял хану свою полную покорность и бил челом, чтобы татары на том пощадили Тверскую землю и не разоряли ее городов. Тохтамыш, – опасавшийся, того, что в тыл ему может всякий день ударить войско князя Дмитрия Московского, – на Тверь идти и не помышлял, но случаем воспользовался и взял с Тверского князя большой откуп.
Не торгуясь заплатив требуемое, Михаила Александрович не преминул напомнить хану о своих родовых правах на великое княжение над Русью, которое ныне держит неправдою Московский князь. Но Тохтамыш на это ответил, что разбираться в том ему сейчас недосуг, и чтобы Тверской князь приехал в Сарай, когда орда возвратится из похода.
В начале сентября большой отряд ордынцев подошел к городу Волоку Ламскому, намереваясь его разграбить и не зная того, что здесь стоит князь Владимир Андреевич Серпуховский, с собранной им ратной силой. Произошло кровопролитное сражение, в котором татары были разбиты наголову.
Известие об этом сильно обеспокоило Тохтамыша, тем
?Нц,
более что начальники потерпевшего поражение отряда, чтобы оправдать себя, значительно преувеличили силы Серпуховского князя. Почти одновременно в ставке великого хана были получены сведенья о том, что князь Дмитрий Иванович с большим войском выступил из Костромы и идет к Москве. Положение орды, стоявшей здесь, делалось весьма опасным: с двух сторон на нее двигались русские рати, под водительством прославленных полководцев, – победителей Мамая. В том, что они сумеют согласовать свои действия и подойти одновременно, – а может быть, даже окружить его в этих хорошо им знакомых лесах, – Тохтамыш почти не сомневался и потому внял голосу благоразумия: он повелел немедленно начать отход.
Двинувшись всей ордой на Коломну, он взял приступом– и разграбил этот город, а затем вторгнулся в земли своего пособника – Рязанского князя и подвергнул их жестокому опустошению. Все города Рязанщины были разграблены, множество народу уведено в плен, а сам великий князь Олег Иванович со своей семьей бежал в Литву.
Нижегородских князей, – предателей Москвы, – великий хан тоже отблагодарил не весьма щедро: Василия увез с собой в Сарай, в качестве заложника, а брата его, Семена, после долгих и униженных просьб, согласился отпустить домой, да и то лишь потому, что в это время пришло известие о тяжкой болезни его отца.
Подобно многим другим полководцам, Тохтамыш на войне не отказывался от услуг изменников. – Но насколько он презирал их, особенно хорошо показывает следующий факт: после смерти великого князя Дмитрия Константиновича Суздальско-Нижегородского, – который умер несколько месяцев спустя, – хан дал ярлык на княжение в Нижнем Новгороде его брату, Борису Константиновичу Городецкому, а не кому-либо из его двоих сыновей, оказавших татарам столь крупную услугу в походе на Москву.
Через несколько дней после ухода татар к Москве подошло русское войско, и великий князь Дмитрий Донской с острою болью в сердце въехал в свою разоренную столицу.
Это были едва ли не самые горькие минуты в его жизни: с малых лет всего себя отдав делу. освобождении Руси от
владычества татар, одержав над \ ними блестящую победу и уже видя свою мечту осуществленной, – невыносимо тяжко было теперь осознать, что все понесенные жертвы и труды оказались напрасными и что снова надо признать над собой власть ордынского хана…
И черная злоба рождалась в душе при мысли о том, что в этой страшной беде повинны свои же, русские князья. Всего раз только встали они дружно за общее дело, и разбита была на Куликовом поле несметная Мамаева орда. Так– было бы и ныне, если бы снова все не потянули врозь… И вот теперь его красавица – Москва, сердце Русской земли, лежит во нрахе и в крови, оскверненная лютым врагом, который всего два года тому назад в страхе и смятении бежал перед победными русскими полками.
«Вот оно, дело рук ваших, неразумное, совесть забывшее княжье! – с ненавистью подумал Дмитрий. – Страха ради татарского и корысти ради перед ханом на брюхо падаете и ему предаете Русскую землю! Все вам ярлыки гребтятся: за великое княжение либо за иную ханскую подачку рады вы пойти на самое злое дело, – катами стать и отчизне своей и всему христианству. Али не так выказали себя ныне Рязанский – да Нижегородские князья? Ну, еще пождите: ежели по-доброму нельзя вас научить чести и разуму, – я так выучу, что станете меня бояться пуще, нежели хана!»
Но Дмитрий понимал, что сейчас перед ним стоит другая задача: надо было не мешкая приступать к восстановлению разрушенной Москвы, и прежде всего – очистить ее от множества трупов, которые уже давно начали разлагаться, отравляя воздух непереносимым зловонием. Спасаясь от него, все уцелевшие жители столицы, едва отошла орда, – разбрелись по окрестным селам.
Несколько дней выносили из города мертвых и хоронили их в братских могилах, тут же, возле самых стен. В каждую яму клали на круг по пятьсот тел, и, чтобы предать земле всех убиенных, ям этих понадобилось вырыть, без одной, полсотни. –
Летописи указывают, что за погребение каждых восьмидесяти трупов Дмитрий Донской платил по рублю и что всего израсходовано на это триста рублей, – значит, убитых было в Москве 24 000 человек.
ГЛАВА 25
Тое же осени съеха Киприян митрополит с Москвы на Кыев, разгневася бо на него великый князь Дмитрей Ивановичь того ради, яко не сидел в осаде на Москве, и послал по Пимена митрополита и приведе его из заточения на Москву, на рускую митрополию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Ну, вот и слава Христу, что вразумил Он вас своею премудростью, – с облегчением ответил князь Семен. – А то зря загубили бы и Москву и столько людей! Как же сказать-то хану, – когда ему ворота отворите?
– Отворить нам недолго, – сказал архимандрит, – да ведь ежели все исполнить по ханской воле и приготовить ему достойную встречу, на то надобно время. Скажи хану, – к. шести пополудни пускай жалует: будем готовы и встретим его с честию и с дарами.
ГЛАВА 23
Бе же тогда в Москве плачь и рыдание, и вопль мног и слезы, и крик неутешный и горесть смертная, страх, ужас и трепет. Иже прежде бе велик •град сей и чюден, ныне же не бе в нем ничто видети, но токмо дым, разорение и труния мертвых без числа лежаша.
Московская летопись
В шесть часов вечера Тохтамыш, окруженный множеством ордынских князей и военачальников, приблизился к Фролов-ским воротам кремля. Хана сопровождал отряд его телохранителей, численностью в четыреста человек, за которым вплотную следовало еще три тысячи отборной конницы. Вся остальная орда, не слишком близко от стен, оставалась стоять вокруг города, глазея на происходящее.
Едва~ ханская свита подъехала к мосту через ров, – ворота
медленно растворились, и из них первым вышел навстречу татарам князь Остей, в серебряных доспехах и с мечом на боку; за ним следовали два седых, бородатых старца с хлебом-солью и несколько молодых москвичей, несущих подарки для великого хана; далее шла бЪлыпая группа старшин и именитых людей города, а за ними – крестный ход, с участием всего московского духовенства, сверкающего серебром и золотом праздничных облачений.
К князю Остею, едва он перешел мост, приблизились двое вельмож, отделившихся от ханской свиты.
– Ты был в городе главным воеводой? – спросил один из них на скверном русском языке.
– Я, – ответил Остей.
– Пойдем. Великий хан, да умножит Аллах его славу, желает говорить с тобой.
Минуту спустя Остея подвели к хану Тохтамышу, который,, в драгоценных доспехах и в белой чалме, сидел на своем великолепном золотисто-гнедом неджеди.
– Это правда, что ты не русский князь, а литовский? – бесстрастным голосом спросил Тохтамыш, не отвечая хотя бы легким движением головы на низкий поклон и приветствие Остея.
– Истинно так, великий хан. В Москве оказался я лишь случайно, когда подошло твое войско и ее осадило.
– Как же ты посмел, вонючий шакал, вмешаться в дело, которое тебя совсем не касалось, и поднимать против меня моих данников – москвичей?
– Да разве это я их поднял? Они сами… – промолвил Остей, пораженный таким обращением, но Тохтамыш не дал
ему кончить.
– Тебя не спасет никакая ложь, – сказал он. – Ты заслуживаешь смерти, и ты умрешь.
– Да ведь ты всем обещал пощаду!
– Вас уговорили сдаться ваши же русские князья, и мне неинтересно знать, как они это сделали и что вам обещали. А я не даю пощады коварному и подлому врагу, который попирает обычаи, священные для всех народов, и убивает послов, даже не выслушав того, с чем они присланы! Умертвить его, – добавил хан, слегка поведя головой в сторону своей свиты, и тотчас же четверо ближайших к нему татар, выхватив сабли, бросились на Остея. Последний схватился за меч, но не успел и наполовину вытащить его из ножен, как нал под ударами ордынцев.
– Теперь, – сказал Тохтамыш, обращаясь к своим военачальникам, – врывайтесь в город и покарайте неверных за их сопротивление своему повелителю и за предательское убийство Рустем-бека. Мужчин перебить всех, кроме попов. Но если попы будут в чем-либо вам противиться, убивайте и их. Объявите воинам, что до захода солнца завтрашнего дня они могут грабить Москву и делать что захотят с теми людьми, которые в ней находятся. Русские должны навсегда запомнить, что ожидает тех, кто осмеливается поднять оружие против Великой Орды!
В ту же минуту нукеры Тохтамыша с грозными криками устремились вперед. Рубя саблями, опрокидывая и топча безоружных людей, двигавшихся навстречу с дарами, иконами и хоругвями, они бросились к воротам и успели ворваться в них прежде, чем москвичи осознали страшную действительность и сделали попытку их затворить.
Но все же в воротах возникла жестокая давка, – татары через них проталкивались медленно и с большим трудом, а весть о случившемся мгновенно разнеслась по всей Москве, и сюда уже бежал отовсюду вооруженный чем попало народ.
Вспыхнула кровавая схватка, и москвичам, дравшимся с яростью поруганной надежды и отчаянья, удалось потеснить ордынцев. Еще немного, и ворота можно было бы затворить, но в это время со стен, в разных местах, послышались победные крики татар: то стоявшая вокруг города орда лезла по штурмовым лестницам наверх и, не встречая никакого сопротивления, – ибо на стенах почти не было людей, – со всех сторон потоками вливалась в обманутую и обреченную Москву.
На улицах города началась и продолжалась до самой ночи жестокая резня, ибо русские не прекращали отчаянного сопротивления. Многие заперлись в каменных церквах, которые татарам приходилось брать приступом. Но и тогда, когда, высадив таранами двери, они врывались внутрь, – находившиеся тут люди, во главе со священниками, продолжали драться до последнего вздоха, защищая свои святыни. Некоторые семьи выдерживали осаду в своих домах или в боярских хоромах, и даже когда татары поджигали их последнее убежище, – иные отказывались выйти и покориться, предпочитая погибнуть в пламени.
Толпы людей, преимущественно женщин, в отчаянье метались по городу, стараясь куда-нибудь спрятаться и спас-
тись от озверевших ордынцев. Но это удавалось лишь немногим, – остальных татары ловили, срывали с них все, что представляло собой хоть какую-нибудь ценность, мужчин убивали, а нестарых женщин и подростков уводили в свои стойбища…
Только глубокой ночью последние очаги сопротивления были подавлены и звуки сражения и погрома начали постепенно затихать. Но до самого рассвета истерзанную и оскверненную Москву оглашали гортанные крики победителей, тяжкий плач порабощенных женщин и стоны умирающих, которых еще не успели добить.
На следующий день татары уже почти никого не убивали, – даже.уцелевших накануне мужчин щадили, если они оказывались пригодными для увода в Орду. Вообще, теперь, – когда, по мнению ордынцев, неприятель был достаточно сурово наказан и устрашен, – все их внимание сосредоточилось на том, чтобы ничто, могущее увеличить объем добычи, не пропадало зря.
С раннего утра в городе шел повальный и хорошо организованный грабеж. Разбившись на небольшие отряды, татары, руководимые десятниками, как обычно, обшаривали здание за зданием, что бы это ни было: церковь, сторожевая башня, боярские хоромы или изба бедняка. Во время грабежа ни один из его участников под страхом смертной казни не мог присвоить себе даже самую ничтожную мелочь: все, что имело какую-нибудь ценность и могло быть увезено, выносилось из города и складывалось на поле в общие кучи, – отдельно оружие и доспехи, одежда, обувь, домашняя утварь, драгоценности, деньги и прочее; сюда же приводили связанных попарно, за руки, пленных, – скрепленных потом, пар по десять, одним общим ремнем, – и сгоняли захваченных лошадей и скот.
По окончании грабежа вся добыча поступала в распоряжение войсковых– букаулов, которые прежде всего отделяли известную часть золота и драгоценностей в ханскую казну; все остальное делилось на равные части, по числу участвовавших в походе туменов.
Доля каждого тумена распределялась между его составом согласно раз и навсегда установленному соотношению: десятник получал в три раз больше, чем рядовой боещ сотник в три раза больше, чем десятник, и так далее, вплоть до темника, доля которого, таким образом, втрое превышала долю тысячника и в восемьдесят один раз долю простого воина. Особенно отличившимся, по распоряжению темника или
самого великого хана, давали двойную или тройную до-, лю. Все это имело характер своеобразной уплаты жалованья военнослужащим, со строгим учетом занимаемых ими должностей, но с тою разницей, что размер этого жалованья был не постоянен и зависел не от срока службы или трудностей похода, а только от ценности взятой добычи.
После захода солнца, – как повелел накануне великий хан, – грабеж был прекращен, но и грабить-то больше было нечего: ордынцы отлично управились за отведенный им срок и не оставили в Москве ничего, на что мог бы еще польститься даже самый непритязательный грабитель. Подпалив опустошенный город в нескольких местах, татары его покинули и возвратились в свой стан делить добычу.
Начавшийся ночью дождь погасил пожар, и Москва выгорела не вся. Но наутро она представляла жуткое зрелище: возвышаясь над общим простором смерти и разорения, зиял черными провалами окон разгромленный и полусгоревший дворец великого князя; там и тут виднелись прежде белокаменные, а теперь обожженные и покрытые языками копоти храмы, с выломанными дверями,и со следами страшной борьбы, происходившей внутри: алтари и царские врата были опрокинуты, на полу валялись тела убитых священников и прихожан, богослужебные книги и иконы, с сорванными с них драгоценными окладами; над мертвым городом со зловещими криками кружились тучи слетевшегося на поживу воронья, а по заваленным трупами улицам, меж обгоревших домов и дымящихся пожарищ, в одиночку и небольшими кучками, молча, как тени, бродили уцелевшие жители, среди тысяч убитых отыскивая своих родных и близких.
Они боялись не только хоронить, но даже оплакивать мертвых, чтобы этим не привлечь" к себе внимания татар, все еще стоявших станом вокруг изуродованного ими города.
За все время татарского владычества над Русью, после Еатыева нашествия, Тохтамыш был единственным ханом, допустившим в этом случае массовое осквернение православных святынь и убийства священнослужителей. Но это случилось, вероятно, потому, что москвичи обратили своа цнрк-ви в очаги сопротивления.
ГЛАВА 24
Князь же Володимер Андреевичь стояша близь Волока, собрав силу около собя, когда приидоша ратнии татарове, не ведуща его тут. Он же удари на них и тако милостию Божьею иных иссекоша, а иных живых поимаша, и иниа побегоша. Царь же Тохтамыш, услышав о том, нача боятися и отступи от града Москвы.
Московская летопись
После разгрома Москвы Тохтамыш с главными своими силами остался стоять возле нее, но крупные ордынские отряды рассыпались по московским землям, опустошая все на своем пути. В короткий срок, почти не встречая сопротивления, – ибо все боеспособные мужчины ушли в войско князя Дмитрия Ивановича, – они захватили города Можайск, Звенигород, Боровск, Рузу, Дмитров, Юрьев, Владимир и некоторые другие, дочиста ограбив их и уведя многих жителей в плен. Но тут они проявили уже меньше жестокости, зря людей не убивали и городов не жгли, за исключением одного Переяславля-Залесского, который был сожжен дотла, – в отместку за то, что при подходе татар все его население ушло в леса, вместе со своим имуществом, и ордынцам тут не пришлось чем-либо поживиться.
В ставку Тохтамыша тем временем прибыли послы от великого князя Михаилы Александровича Тверского, который прислал богатые дары, изъявлял хану свою полную покорность и бил челом, чтобы татары на том пощадили Тверскую землю и не разоряли ее городов. Тохтамыш, – опасавшийся, того, что в тыл ему может всякий день ударить войско князя Дмитрия Московского, – на Тверь идти и не помышлял, но случаем воспользовался и взял с Тверского князя большой откуп.
Не торгуясь заплатив требуемое, Михаила Александрович не преминул напомнить хану о своих родовых правах на великое княжение над Русью, которое ныне держит неправдою Московский князь. Но Тохтамыш на это ответил, что разбираться в том ему сейчас недосуг, и чтобы Тверской князь приехал в Сарай, когда орда возвратится из похода.
В начале сентября большой отряд ордынцев подошел к городу Волоку Ламскому, намереваясь его разграбить и не зная того, что здесь стоит князь Владимир Андреевич Серпуховский, с собранной им ратной силой. Произошло кровопролитное сражение, в котором татары были разбиты наголову.
Известие об этом сильно обеспокоило Тохтамыша, тем
?Нц,
более что начальники потерпевшего поражение отряда, чтобы оправдать себя, значительно преувеличили силы Серпуховского князя. Почти одновременно в ставке великого хана были получены сведенья о том, что князь Дмитрий Иванович с большим войском выступил из Костромы и идет к Москве. Положение орды, стоявшей здесь, делалось весьма опасным: с двух сторон на нее двигались русские рати, под водительством прославленных полководцев, – победителей Мамая. В том, что они сумеют согласовать свои действия и подойти одновременно, – а может быть, даже окружить его в этих хорошо им знакомых лесах, – Тохтамыш почти не сомневался и потому внял голосу благоразумия: он повелел немедленно начать отход.
Двинувшись всей ордой на Коломну, он взял приступом– и разграбил этот город, а затем вторгнулся в земли своего пособника – Рязанского князя и подвергнул их жестокому опустошению. Все города Рязанщины были разграблены, множество народу уведено в плен, а сам великий князь Олег Иванович со своей семьей бежал в Литву.
Нижегородских князей, – предателей Москвы, – великий хан тоже отблагодарил не весьма щедро: Василия увез с собой в Сарай, в качестве заложника, а брата его, Семена, после долгих и униженных просьб, согласился отпустить домой, да и то лишь потому, что в это время пришло известие о тяжкой болезни его отца.
Подобно многим другим полководцам, Тохтамыш на войне не отказывался от услуг изменников. – Но насколько он презирал их, особенно хорошо показывает следующий факт: после смерти великого князя Дмитрия Константиновича Суздальско-Нижегородского, – который умер несколько месяцев спустя, – хан дал ярлык на княжение в Нижнем Новгороде его брату, Борису Константиновичу Городецкому, а не кому-либо из его двоих сыновей, оказавших татарам столь крупную услугу в походе на Москву.
Через несколько дней после ухода татар к Москве подошло русское войско, и великий князь Дмитрий Донской с острою болью в сердце въехал в свою разоренную столицу.
Это были едва ли не самые горькие минуты в его жизни: с малых лет всего себя отдав делу. освобождении Руси от
владычества татар, одержав над \ ними блестящую победу и уже видя свою мечту осуществленной, – невыносимо тяжко было теперь осознать, что все понесенные жертвы и труды оказались напрасными и что снова надо признать над собой власть ордынского хана…
И черная злоба рождалась в душе при мысли о том, что в этой страшной беде повинны свои же, русские князья. Всего раз только встали они дружно за общее дело, и разбита была на Куликовом поле несметная Мамаева орда. Так– было бы и ныне, если бы снова все не потянули врозь… И вот теперь его красавица – Москва, сердце Русской земли, лежит во нрахе и в крови, оскверненная лютым врагом, который всего два года тому назад в страхе и смятении бежал перед победными русскими полками.
«Вот оно, дело рук ваших, неразумное, совесть забывшее княжье! – с ненавистью подумал Дмитрий. – Страха ради татарского и корысти ради перед ханом на брюхо падаете и ему предаете Русскую землю! Все вам ярлыки гребтятся: за великое княжение либо за иную ханскую подачку рады вы пойти на самое злое дело, – катами стать и отчизне своей и всему христианству. Али не так выказали себя ныне Рязанский – да Нижегородские князья? Ну, еще пождите: ежели по-доброму нельзя вас научить чести и разуму, – я так выучу, что станете меня бояться пуще, нежели хана!»
Но Дмитрий понимал, что сейчас перед ним стоит другая задача: надо было не мешкая приступать к восстановлению разрушенной Москвы, и прежде всего – очистить ее от множества трупов, которые уже давно начали разлагаться, отравляя воздух непереносимым зловонием. Спасаясь от него, все уцелевшие жители столицы, едва отошла орда, – разбрелись по окрестным селам.
Несколько дней выносили из города мертвых и хоронили их в братских могилах, тут же, возле самых стен. В каждую яму клали на круг по пятьсот тел, и, чтобы предать земле всех убиенных, ям этих понадобилось вырыть, без одной, полсотни. –
Летописи указывают, что за погребение каждых восьмидесяти трупов Дмитрий Донской платил по рублю и что всего израсходовано на это триста рублей, – значит, убитых было в Москве 24 000 человек.
ГЛАВА 25
Тое же осени съеха Киприян митрополит с Москвы на Кыев, разгневася бо на него великый князь Дмитрей Ивановичь того ради, яко не сидел в осаде на Москве, и послал по Пимена митрополита и приведе его из заточения на Москву, на рускую митрополию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25