Но вот что непоколебимо: каждая выбирает свое русло, каждая стремится преодолеть сопротивление обстоятельств своего времени, своих национальных и своих экономических условий. Поиски своей гармонии совершаются в своей среде, с ее укладами и обычаями, то есть русло-то идет между берегов.
И до чего же различаются эти берега и эти страны, через которые пролегают эти русла!
В легендарной Древней Греции, например, любовь считалась дурью, блажью, воспалением мозгов, допустимым для неотгулявшей молодежи, но к браку никакого отношения она не имела, семья строилась исключительно для того, чтобы продолжать род. Вне дома все заботы были на муже, в доме — на жене. В сексуальной жизни мужчин фактически не было ограничений за исключением одного: в нее нельзя было вовлекать чужих жен. Да и зачем, когда существовал развитый институт изящных и образованных гетер, когда существовали дома терпимости? Так, по своим законам, и жили «М» и «Ж», стремясь к гармонии в рамках уложений именно своего общества.
Так, по своим законам, не похожим на наши, живут сейчас ливийцы, в чьей стране прокатилась могучая волна протеста, когда правительство захотело было отменить многоженство. Самое удивительное для нас, что волну эту погнали… женщины! А дело в том, что по ливийским законам, каждая из четырех возможных жен должна быть полностью обеспечена мужем, каждая жена и дети от нее должны жить в отдельном доме, а муж обязан всех детей и жен содержать на основах равной заботы и достатка. Документально оформляется, сколько раз в неделю муж должен быть у каждой жены, и жены чаще всего не только сами встречаются друг с другом, но и становятся близкими подругами и фактически родственницами. А что им делить, в самом деле?..
По своим законам, не похожим ни на древнегреческие, ни на ливийские, создаются семьи, например, в Камеруне, где каждый мужчина имеет право на такое количество жен, какое сможет безбедно содержать. Так популярный и богатый певец Монго Файя в возрасте тридцати пяти лет имел сорок шесть жен, но мечтал о шестидесяти. Он рассказывает, к примеру: «Однажды, когда я записывал в студии новую песню, мне помогал ансамбль из пяти женщин. Мы так подружились, что вскоре устроили одну общую свадьбу».
Активная творческая деятельность не позволяет певцу постоянно жить в окружении всех домочадцев. Вместе с мужем в городе Дуале живет лишь небольшая часть жен, а остальные — в деревне, откуда он родом. «Я наведываюсь туда два раза в год и беру кого-нибудь в город. Вот почему я никогда не устаю от своих жен, — раскрывает певец свой секрет. — Они разного роста и внешности, но все прекрасны, и все — мои любимые».
По словам Карине, его первой жены, в гигантской семье царит взаимопонимание. Однако свои проблемы есть и у этой семейной идиллии. И порождают их не двадцать восемь детей, а родственники по женской линии. «Я даже не знаю, скольким людям прихожусь зятем, — признается Монго. — Их должно быть не меньше двухсот. Причем тещи все время грызутся между собой. Каждая считает, что именно ее дочь — моя самая любимая жена. Я думаю, это просто безнравственно».
Вот такие, логичные представления о нравственности. Замечу, что они гораздо более гуманны, чем к примеру турецкие той недавней поры (до 1909 г.), когда султан мог иметь многочисленный гарем: далеко не все ведь знают, что обитательницы гарема не были женами, они были рабынями, наложницами. На протяжении более чем шести веков ни один из турецких султанов женат не был! Кроме того, под настроение или чтобы развеять хандру он мог лишить жизни любую из них. Казни многообразием не отличались: женщину засовывали в мешок, забивали туда же камни, все это зашивали и сбрасывали с лодки в воды залива… Но ведь были и такие, кого султан вовсе не удостаивал своим вниманием: они всю молодость мытарились по десять душ в узких клетушках под надзором грозных евнухов и у многих из них «звездный час» так и не наступал. Так что жизнь у жен камерунца куда как веселей, чем у турецких рабынь (тем более, что иные из них физически устранялись жестокими царедворцами, если входили в очень уж высокий фавор, как например, венецианская красавица Сафия при дворе Мурада III).
И вот теперь, полностью подготовив восприятие читателя, я подхожу к той мысли, ради которой затеял свой корректный спор с Ниной Терентьевной: а что будет, если пересадить рыбку, взраставшую, к примеру, в вольных водах ливийской традиции, в залив Золотой Рог у Стамбула, где придонное течение заставляет прихотливо колыхаться сотни вертикально стоящих мешков? Худо пришлось бы этой рыбке! Несладкой показалось бы ей жизнь и в крикливой, хоть и дружелюбной деревенской толпе камерунских жен… А ведь я делаю эти гипотетические перестановки лишь в пределах официальной законной концепции современного многоженства. А если перенести моногамную женщину да еще из совсем другого исторического периода, скажем, почтенную греческую матрону, полновластную владычицу богатого дома и многочисленной рабской челяди, почитаемую мужем в качестве матери его детей и мудрой домоправительницы, если такую-то золотую рыбку из древнего Эгейского моря бросить в море Красное, что омывает берега Египта, в котором многоженство в сельской местности есть лишь слегка видоизмененная форма производственной артели?
Теперь — внимание!
Греческую матрону, достопочтенную жену, допустим, супругу Фемистокла (который шутя говаривал, что он правит Афинами, им же — правит жена) мы лишь гипотетически можем перенести через века и страны в гарем Мурада III. Однако миллионы и миллионы нынешних рыбных мальков, произраставших в мощных водах всеобъемлющего славянского исконного уклада, принудительной волею обстоятельств ныне реально оказались занесены в течение, которое несется совсем от другого материка. Я имею в виду не только наших блондинок, которых десятками тысяч увозили их чернокожие возлюбленные в свои африканские дома, иногда в качестве третьей жены (сиречь, увозили в иные исторические эры). Моя мысль сейчас шире: я говорю о потоке, который движется в прямом смысле слова от другого материка — с весьма отличающимися духовными, экономическими, религиозными, ментальными устоями по сравнению с теми, что заложены изначально в наш психический и нравственный уклад.
В гигантской воронке, в бурном смешении несхожих вод оказались и Томила, и Дарья, и Анастасия, и их мужья, и все мы с вами, в том числе и столь почитаемая мною Нина Терентьевна с ее несчастной многомужней (до восьми раз) судьбой. Проблема эта громадна по значимости. Она далеко выходит за пределы гармонии только семейных отношений, но сокрушительно вмешивается в них.
Выскажусь здесь пока тезисно: в силу географических условий, по историческим обстоятельствам, благодаря безмерно распростершимся пространствам нашим прапрапрапредкам пришлось сообща и защищаться, и строить свои города, и хозяйствовать. Сложившийся здесь уклад мира, общины, коллектива, мощный соборный строй мышления в своих сильных и в своих слабых сторонах и проявлениях существенно отличался от жизнеустройства соседних стран — и от восточных с их кочевьями, и от западных с их малыми масштабами. Толстенный пласт народной истории встает за соленой русской поговоркой: «Честной вдове от каждого мужа — седьмую долю»… В Европе сложилась ситуация, где быт и процветание каждого отдельного человека в значительной степени зависели от его личных, индивидуальных усилий, от индивидуалистичности (гибкости) поведения. И поскольку семейные отношения, семейная мораль, семейные устремления суть уменьшенный слепок с общей морали господствующего миропорядка, поскольку построение семьи, отношения «М» и «Ж», отличались у нас весьма значительно от тех, что господствовали там. И вот — все перемешалось! Наши молоденькие, еще будущие матроны буйным течением, как мальки, оказались, фигурально выражаясь, занесены в садки с иной микрофлорой, с иной температурой, с инородной молодью, с иными законами выживания. Да только ли мальки!.. Осознают они это или нет — дело вторичное, первичным же является то, что и мужья, и жены оказались вовлечены в такие взаимоотношения, которые не резонируют с теми, что развивались от века. И более того: не только эмоциональный строй оказался нарушен, но и экономические обстоятельства оказались уродливо подорванными. Миллионы и десятки миллионов буйно заплескались, чтобы выбиться из неудобного русла!.. Так что не только в их невежестве дело, дорогая Нина Терентьевна. Надо еще разобраться, откуда и почему оно пошло. И по крупному судя, что именно будет способствовать желанию людей избавиться от этого невежества.
Часть вторая
МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ
ВСПОМИНАЕТ АНАСТАСИЯ
В ОДНО ПРЕКРАСНОЕ УТРО…
Эпиграфы к главе
Прекрасный юноша Гоги с первого взгляда влюбился в изумительную красавицу девушку Нателлу и попросил ее стать его женой. Хорошо, сказала она, я выйду за тебя. Но при одном условии: каждый месяц я буду уходить на три дня, а ты не спрашивай меня ни о чем! Гоги был так влюблен, что сразу согласился. Сыграли они веселую свадьбу, живут хорошо, ласково и так прошел месяц, и Нателла ушла ночью и вернулась только через три дня. И на следующий месяц так было, и на следующий. И задело это Гоги за живое, решил он узнать, куда она уходит. Вот ночью она встает и выходит из дому, он — незаметно за ней. Она быстро идет по дороге. Он за ней. Она подымается в горы. Он за ней. Она подходит к краю пропасти, упадает грудью о землю, превращается в змею и начинает шипеть! Так она и шипит трое суток, потом снова бьется грудью о землю, превращается в красавицу Нателлу и спешит домой. Так выпьем же за тех женщин, которые шипят только три дня в месяц и то высоко в горах!
Грузинский тост
В этих «историях» (ремесленных, поверхностных изложениях священной истории. — Ред.) своеобразие и глубина Библии положены на прокрустово ложе поверхностного школьного богословия, вследствие чего одни существенные детали текста опускаются, другие представляют в превратном виде, и в результате повествование лишь скользит по поверхности нашего внимания, совершенно не задевая нашей мысли.
Богослов С. В. Троицкий. Из трактата «Христианская философия брака»
— Ой, как зуб болит!
— А ты йодом прижги.
— Прижигал, не помогает. Ой!..
— А ты положи туда ватку с валерианкой.
— Клал, не помогает! Ой!..
— Худо твое дело. Я в таких случаях ложусь дома с женой, и все проходит. Слушай, а твоя жена дома?
Слиясь в одну любовь, Мы цели бесконечной единое звено. И выше восходить в сиянье правды вечной Нам врозь не суждено.
А. К. Толстой
О, Господи! Вот утром спешно выходит, едва ли не выбегает из своего подъезда женщина. Ей за тридцать, она волочит за руку свою непроснувшуюся хнычущую дочку, которую надо успеть сдать в детсадик, другой рукой она взашей толкает сына, чьи сосредоточенные том-сойеровские глаза свидетельствуют о явном намерении увильнуть от первого урока с контрольным опросом за четверть: этого гиганта мысли следует внедрить в здание школы до звонка на зарядку, назад ему не дадут ходу уже дежурные в дверях. Потом эта мать двух детей от двух прежних мужей должна бегом- бегом домчаться до остановки трамвая и втиснуться в переполненный вагон, который, слава Богу и водителю-ветерану, будет тик-в-тик успевать к месту работы, чтобы дежурный на вахте не поставил свой крошечный крючок против ее фамилии (что чревато существенным спадом квартальной премии). Далее — служба с ее полезными, а часто — бессмысленными делами и обеденным перерывом, который семейной женщине предоставляется не для отдыха и восстановления сил, а для гонки по близлежащим магазинам, чтобы навьючиться по мере всех сил и возможностей, потому что в час пик, после работы, эти походы дадут гораздо меньший КПД на единицу времени. Потом — с авоськами, а в последнее время — с тяжеленным, хоть и модерновым рюкзачком за плечами — в детсадик, где доченька сидит в числе еще неразобранных последних детей с недовольной сим обстоятельством воспитательницей, и я Александру Яковлевну хорошо понимаю: хоть до конца ее законной смены остается еще полчаса, но в магазинах-то с этим не считаются. Отдаю ей один из своих пакетов молока и бегом-бегом домой, а уж там всех немыслимых хлопот полон рот до самого отбоя. Одним словом, вполне можно было бы применить ко мне горькую и жесткую в своей ясности формулу, которую столь памятно для миллионов подобных мне женщин вывела когда-то в журнале «Работница» Раиса Елагина: «Я — вьючно-сумчато- ломовое существо среднего рода, по своим технико-эксплуатационным характеристикам предназначенное для героических трудовых свершений на ниве промышленности, сельского хозяйства, просвещения, здравоохранения, торговли и бытового обслуживания, а также в промежутках между всем этим вполне пригодное для производства детей».
Да, все точно! Но почему же от сослуживцев — в том числе и женщин! — я не устаю принимать комплименты своему распрочудесному внешнему виду? Почему не один уже мужчина (в том числе и тогда, когда они думают, что находятся вне зоны дамского прослушивания) говорит, что внутри Анастасии как будто волшебную лампочку ввернули? Вообще, для наших факультетских и кафедральных мудрецов, искони убежденных в том, что я все свои якобы иррациональные, с точки зрения других, поступки совершаю, гениально просчитав их материальные последствия посредством ЭВМ на десять и более шагов вперед, наступили тяжелые времена. В самом деле: молодой муж — практически доктор наук — с великолепными международными перспективами, вальяжный и представительный, двое детей у тебя — так держись за него руками и ногами! И бросила его ради безродного старика чуть ли не на двадцать лет старше нее, сухощавого, не видного собой, чуть ли не ниже ее росточком (это — напраслина!), у которого всех-то богатств — военный китель со следами споротых после дембеля погон!.. И при этом — тетка явственно вся изнутри светится, чего раньше уж точно не было, мы же ее со студенческих ногтей помним. Чудеса в решете, «це дило трэба розжуваты…»
До меня даже дошли напетые мудрецами в курилке скабрезные строчки из водевиля прошлого века: «Хочу быть под полковником, хочу быть под полковником, под хочу быть полковником». Жуйте, милые, жуйте, пойте, милые, пойте, а я вспоминаю: как-то утром все же не успела я из детсадика к своему штатному трамваю добежать, удалился он на моих глазах. И замахала я руками пробегающей мимо импортной машине, не глядя на «контингент», ее населяющий, уж очень не хотелось крючок в списке получить. Дверца отворилась, я плюхнулась на свободное место сзади, и красавица-машина сразу быстро двинулась. Прежде я мысленно воскликнула бы: «О, Боже!» — в ней сидело четверо выходцев из другого мира, из ада, может быть, рэкетиры со своей разборки или дельцы наркомафии: гладкие, циничные, жестокие, молодые, очень чем-то похожие друг на друга, хотя разной внешности и роста.
— О, какая девочка досталась нам с утра! — едва заметно, с намеком улыбнулся водитель и дал газ, не спрашивая, куда мне нужно.
Собаки и злые люди отлично чуют эманацию страха, исходящую от жертвы. И, думаю я, до чего же внутренне удивились мои «попутчики», когда я спокойно откинулась на мягкую спинку, затворив глаза, и улыбка непроизвольно раздвинула мои губы! Своим обостренным чутьем они тотчас уловили, что эта улыбка никакого отношения ни к ним, ни к данной ситуации не имеет. Уловили и смешались, потому что столкнулись с чем-то им непонятным, напрочь выходящим из круга их действительности. А я вся была в своей любви. В Любви.
Немного расслабившись после гонки за трамваем, я открыла глаза и сказала:
— Благодаря вам и провидению, теперь без премии не останусь, галочку за опоздание мне не поставят. Если можно, через квартал поверните направо. — А если нельзя? — спросил один, но без неодолимой наглости. А другой со спокойствием несоразмерного превосходства задал мне вопрос, как бы снизойдя ко мне. — И велика ли твоя… ваша премия? — Сто пятьдесят процентов от оклада. — А оклад? — Как бы это сказать: скажем, три прожиточных минимума. Полчаса работы для меня, — снисходительно сообщил водитель, плавно, мастерски поворачивая, куда мне было нужно. — Час или месяц, ребята, в этом ли счастье? — засмеялась я. Видно, давно, со времен еще пионерской или комсомольской юности никто не называл их «ребята». Видно, давно не слыхали они доброго смеха. Видно, давно не встречались в своем антимире с безразличием к деньгам. Видно, было и еще что-то, что сдерживало их, непонятное им, а меня охраняло.
— А в чем же счастье-то? — Спасибо, мне здесь выходить. В чем? В солнышке, в том, что есть добрые люди, вроде вас, готовые помочь другим. В здоровье. В чистой совести.
Роскошная машина мягко затормозила у подъезда института как раз тогда, когда в него вливалась густая толпа преподавателей и студентов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
И до чего же различаются эти берега и эти страны, через которые пролегают эти русла!
В легендарной Древней Греции, например, любовь считалась дурью, блажью, воспалением мозгов, допустимым для неотгулявшей молодежи, но к браку никакого отношения она не имела, семья строилась исключительно для того, чтобы продолжать род. Вне дома все заботы были на муже, в доме — на жене. В сексуальной жизни мужчин фактически не было ограничений за исключением одного: в нее нельзя было вовлекать чужих жен. Да и зачем, когда существовал развитый институт изящных и образованных гетер, когда существовали дома терпимости? Так, по своим законам, и жили «М» и «Ж», стремясь к гармонии в рамках уложений именно своего общества.
Так, по своим законам, не похожим на наши, живут сейчас ливийцы, в чьей стране прокатилась могучая волна протеста, когда правительство захотело было отменить многоженство. Самое удивительное для нас, что волну эту погнали… женщины! А дело в том, что по ливийским законам, каждая из четырех возможных жен должна быть полностью обеспечена мужем, каждая жена и дети от нее должны жить в отдельном доме, а муж обязан всех детей и жен содержать на основах равной заботы и достатка. Документально оформляется, сколько раз в неделю муж должен быть у каждой жены, и жены чаще всего не только сами встречаются друг с другом, но и становятся близкими подругами и фактически родственницами. А что им делить, в самом деле?..
По своим законам, не похожим ни на древнегреческие, ни на ливийские, создаются семьи, например, в Камеруне, где каждый мужчина имеет право на такое количество жен, какое сможет безбедно содержать. Так популярный и богатый певец Монго Файя в возрасте тридцати пяти лет имел сорок шесть жен, но мечтал о шестидесяти. Он рассказывает, к примеру: «Однажды, когда я записывал в студии новую песню, мне помогал ансамбль из пяти женщин. Мы так подружились, что вскоре устроили одну общую свадьбу».
Активная творческая деятельность не позволяет певцу постоянно жить в окружении всех домочадцев. Вместе с мужем в городе Дуале живет лишь небольшая часть жен, а остальные — в деревне, откуда он родом. «Я наведываюсь туда два раза в год и беру кого-нибудь в город. Вот почему я никогда не устаю от своих жен, — раскрывает певец свой секрет. — Они разного роста и внешности, но все прекрасны, и все — мои любимые».
По словам Карине, его первой жены, в гигантской семье царит взаимопонимание. Однако свои проблемы есть и у этой семейной идиллии. И порождают их не двадцать восемь детей, а родственники по женской линии. «Я даже не знаю, скольким людям прихожусь зятем, — признается Монго. — Их должно быть не меньше двухсот. Причем тещи все время грызутся между собой. Каждая считает, что именно ее дочь — моя самая любимая жена. Я думаю, это просто безнравственно».
Вот такие, логичные представления о нравственности. Замечу, что они гораздо более гуманны, чем к примеру турецкие той недавней поры (до 1909 г.), когда султан мог иметь многочисленный гарем: далеко не все ведь знают, что обитательницы гарема не были женами, они были рабынями, наложницами. На протяжении более чем шести веков ни один из турецких султанов женат не был! Кроме того, под настроение или чтобы развеять хандру он мог лишить жизни любую из них. Казни многообразием не отличались: женщину засовывали в мешок, забивали туда же камни, все это зашивали и сбрасывали с лодки в воды залива… Но ведь были и такие, кого султан вовсе не удостаивал своим вниманием: они всю молодость мытарились по десять душ в узких клетушках под надзором грозных евнухов и у многих из них «звездный час» так и не наступал. Так что жизнь у жен камерунца куда как веселей, чем у турецких рабынь (тем более, что иные из них физически устранялись жестокими царедворцами, если входили в очень уж высокий фавор, как например, венецианская красавица Сафия при дворе Мурада III).
И вот теперь, полностью подготовив восприятие читателя, я подхожу к той мысли, ради которой затеял свой корректный спор с Ниной Терентьевной: а что будет, если пересадить рыбку, взраставшую, к примеру, в вольных водах ливийской традиции, в залив Золотой Рог у Стамбула, где придонное течение заставляет прихотливо колыхаться сотни вертикально стоящих мешков? Худо пришлось бы этой рыбке! Несладкой показалось бы ей жизнь и в крикливой, хоть и дружелюбной деревенской толпе камерунских жен… А ведь я делаю эти гипотетические перестановки лишь в пределах официальной законной концепции современного многоженства. А если перенести моногамную женщину да еще из совсем другого исторического периода, скажем, почтенную греческую матрону, полновластную владычицу богатого дома и многочисленной рабской челяди, почитаемую мужем в качестве матери его детей и мудрой домоправительницы, если такую-то золотую рыбку из древнего Эгейского моря бросить в море Красное, что омывает берега Египта, в котором многоженство в сельской местности есть лишь слегка видоизмененная форма производственной артели?
Теперь — внимание!
Греческую матрону, достопочтенную жену, допустим, супругу Фемистокла (который шутя говаривал, что он правит Афинами, им же — правит жена) мы лишь гипотетически можем перенести через века и страны в гарем Мурада III. Однако миллионы и миллионы нынешних рыбных мальков, произраставших в мощных водах всеобъемлющего славянского исконного уклада, принудительной волею обстоятельств ныне реально оказались занесены в течение, которое несется совсем от другого материка. Я имею в виду не только наших блондинок, которых десятками тысяч увозили их чернокожие возлюбленные в свои африканские дома, иногда в качестве третьей жены (сиречь, увозили в иные исторические эры). Моя мысль сейчас шире: я говорю о потоке, который движется в прямом смысле слова от другого материка — с весьма отличающимися духовными, экономическими, религиозными, ментальными устоями по сравнению с теми, что заложены изначально в наш психический и нравственный уклад.
В гигантской воронке, в бурном смешении несхожих вод оказались и Томила, и Дарья, и Анастасия, и их мужья, и все мы с вами, в том числе и столь почитаемая мною Нина Терентьевна с ее несчастной многомужней (до восьми раз) судьбой. Проблема эта громадна по значимости. Она далеко выходит за пределы гармонии только семейных отношений, но сокрушительно вмешивается в них.
Выскажусь здесь пока тезисно: в силу географических условий, по историческим обстоятельствам, благодаря безмерно распростершимся пространствам нашим прапрапрапредкам пришлось сообща и защищаться, и строить свои города, и хозяйствовать. Сложившийся здесь уклад мира, общины, коллектива, мощный соборный строй мышления в своих сильных и в своих слабых сторонах и проявлениях существенно отличался от жизнеустройства соседних стран — и от восточных с их кочевьями, и от западных с их малыми масштабами. Толстенный пласт народной истории встает за соленой русской поговоркой: «Честной вдове от каждого мужа — седьмую долю»… В Европе сложилась ситуация, где быт и процветание каждого отдельного человека в значительной степени зависели от его личных, индивидуальных усилий, от индивидуалистичности (гибкости) поведения. И поскольку семейные отношения, семейная мораль, семейные устремления суть уменьшенный слепок с общей морали господствующего миропорядка, поскольку построение семьи, отношения «М» и «Ж», отличались у нас весьма значительно от тех, что господствовали там. И вот — все перемешалось! Наши молоденькие, еще будущие матроны буйным течением, как мальки, оказались, фигурально выражаясь, занесены в садки с иной микрофлорой, с иной температурой, с инородной молодью, с иными законами выживания. Да только ли мальки!.. Осознают они это или нет — дело вторичное, первичным же является то, что и мужья, и жены оказались вовлечены в такие взаимоотношения, которые не резонируют с теми, что развивались от века. И более того: не только эмоциональный строй оказался нарушен, но и экономические обстоятельства оказались уродливо подорванными. Миллионы и десятки миллионов буйно заплескались, чтобы выбиться из неудобного русла!.. Так что не только в их невежестве дело, дорогая Нина Терентьевна. Надо еще разобраться, откуда и почему оно пошло. И по крупному судя, что именно будет способствовать желанию людей избавиться от этого невежества.
Часть вторая
МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И БУДУЩИМ
ВСПОМИНАЕТ АНАСТАСИЯ
В ОДНО ПРЕКРАСНОЕ УТРО…
Эпиграфы к главе
Прекрасный юноша Гоги с первого взгляда влюбился в изумительную красавицу девушку Нателлу и попросил ее стать его женой. Хорошо, сказала она, я выйду за тебя. Но при одном условии: каждый месяц я буду уходить на три дня, а ты не спрашивай меня ни о чем! Гоги был так влюблен, что сразу согласился. Сыграли они веселую свадьбу, живут хорошо, ласково и так прошел месяц, и Нателла ушла ночью и вернулась только через три дня. И на следующий месяц так было, и на следующий. И задело это Гоги за живое, решил он узнать, куда она уходит. Вот ночью она встает и выходит из дому, он — незаметно за ней. Она быстро идет по дороге. Он за ней. Она подымается в горы. Он за ней. Она подходит к краю пропасти, упадает грудью о землю, превращается в змею и начинает шипеть! Так она и шипит трое суток, потом снова бьется грудью о землю, превращается в красавицу Нателлу и спешит домой. Так выпьем же за тех женщин, которые шипят только три дня в месяц и то высоко в горах!
Грузинский тост
В этих «историях» (ремесленных, поверхностных изложениях священной истории. — Ред.) своеобразие и глубина Библии положены на прокрустово ложе поверхностного школьного богословия, вследствие чего одни существенные детали текста опускаются, другие представляют в превратном виде, и в результате повествование лишь скользит по поверхности нашего внимания, совершенно не задевая нашей мысли.
Богослов С. В. Троицкий. Из трактата «Христианская философия брака»
— Ой, как зуб болит!
— А ты йодом прижги.
— Прижигал, не помогает. Ой!..
— А ты положи туда ватку с валерианкой.
— Клал, не помогает! Ой!..
— Худо твое дело. Я в таких случаях ложусь дома с женой, и все проходит. Слушай, а твоя жена дома?
Слиясь в одну любовь, Мы цели бесконечной единое звено. И выше восходить в сиянье правды вечной Нам врозь не суждено.
А. К. Толстой
О, Господи! Вот утром спешно выходит, едва ли не выбегает из своего подъезда женщина. Ей за тридцать, она волочит за руку свою непроснувшуюся хнычущую дочку, которую надо успеть сдать в детсадик, другой рукой она взашей толкает сына, чьи сосредоточенные том-сойеровские глаза свидетельствуют о явном намерении увильнуть от первого урока с контрольным опросом за четверть: этого гиганта мысли следует внедрить в здание школы до звонка на зарядку, назад ему не дадут ходу уже дежурные в дверях. Потом эта мать двух детей от двух прежних мужей должна бегом- бегом домчаться до остановки трамвая и втиснуться в переполненный вагон, который, слава Богу и водителю-ветерану, будет тик-в-тик успевать к месту работы, чтобы дежурный на вахте не поставил свой крошечный крючок против ее фамилии (что чревато существенным спадом квартальной премии). Далее — служба с ее полезными, а часто — бессмысленными делами и обеденным перерывом, который семейной женщине предоставляется не для отдыха и восстановления сил, а для гонки по близлежащим магазинам, чтобы навьючиться по мере всех сил и возможностей, потому что в час пик, после работы, эти походы дадут гораздо меньший КПД на единицу времени. Потом — с авоськами, а в последнее время — с тяжеленным, хоть и модерновым рюкзачком за плечами — в детсадик, где доченька сидит в числе еще неразобранных последних детей с недовольной сим обстоятельством воспитательницей, и я Александру Яковлевну хорошо понимаю: хоть до конца ее законной смены остается еще полчаса, но в магазинах-то с этим не считаются. Отдаю ей один из своих пакетов молока и бегом-бегом домой, а уж там всех немыслимых хлопот полон рот до самого отбоя. Одним словом, вполне можно было бы применить ко мне горькую и жесткую в своей ясности формулу, которую столь памятно для миллионов подобных мне женщин вывела когда-то в журнале «Работница» Раиса Елагина: «Я — вьючно-сумчато- ломовое существо среднего рода, по своим технико-эксплуатационным характеристикам предназначенное для героических трудовых свершений на ниве промышленности, сельского хозяйства, просвещения, здравоохранения, торговли и бытового обслуживания, а также в промежутках между всем этим вполне пригодное для производства детей».
Да, все точно! Но почему же от сослуживцев — в том числе и женщин! — я не устаю принимать комплименты своему распрочудесному внешнему виду? Почему не один уже мужчина (в том числе и тогда, когда они думают, что находятся вне зоны дамского прослушивания) говорит, что внутри Анастасии как будто волшебную лампочку ввернули? Вообще, для наших факультетских и кафедральных мудрецов, искони убежденных в том, что я все свои якобы иррациональные, с точки зрения других, поступки совершаю, гениально просчитав их материальные последствия посредством ЭВМ на десять и более шагов вперед, наступили тяжелые времена. В самом деле: молодой муж — практически доктор наук — с великолепными международными перспективами, вальяжный и представительный, двое детей у тебя — так держись за него руками и ногами! И бросила его ради безродного старика чуть ли не на двадцать лет старше нее, сухощавого, не видного собой, чуть ли не ниже ее росточком (это — напраслина!), у которого всех-то богатств — военный китель со следами споротых после дембеля погон!.. И при этом — тетка явственно вся изнутри светится, чего раньше уж точно не было, мы же ее со студенческих ногтей помним. Чудеса в решете, «це дило трэба розжуваты…»
До меня даже дошли напетые мудрецами в курилке скабрезные строчки из водевиля прошлого века: «Хочу быть под полковником, хочу быть под полковником, под хочу быть полковником». Жуйте, милые, жуйте, пойте, милые, пойте, а я вспоминаю: как-то утром все же не успела я из детсадика к своему штатному трамваю добежать, удалился он на моих глазах. И замахала я руками пробегающей мимо импортной машине, не глядя на «контингент», ее населяющий, уж очень не хотелось крючок в списке получить. Дверца отворилась, я плюхнулась на свободное место сзади, и красавица-машина сразу быстро двинулась. Прежде я мысленно воскликнула бы: «О, Боже!» — в ней сидело четверо выходцев из другого мира, из ада, может быть, рэкетиры со своей разборки или дельцы наркомафии: гладкие, циничные, жестокие, молодые, очень чем-то похожие друг на друга, хотя разной внешности и роста.
— О, какая девочка досталась нам с утра! — едва заметно, с намеком улыбнулся водитель и дал газ, не спрашивая, куда мне нужно.
Собаки и злые люди отлично чуют эманацию страха, исходящую от жертвы. И, думаю я, до чего же внутренне удивились мои «попутчики», когда я спокойно откинулась на мягкую спинку, затворив глаза, и улыбка непроизвольно раздвинула мои губы! Своим обостренным чутьем они тотчас уловили, что эта улыбка никакого отношения ни к ним, ни к данной ситуации не имеет. Уловили и смешались, потому что столкнулись с чем-то им непонятным, напрочь выходящим из круга их действительности. А я вся была в своей любви. В Любви.
Немного расслабившись после гонки за трамваем, я открыла глаза и сказала:
— Благодаря вам и провидению, теперь без премии не останусь, галочку за опоздание мне не поставят. Если можно, через квартал поверните направо. — А если нельзя? — спросил один, но без неодолимой наглости. А другой со спокойствием несоразмерного превосходства задал мне вопрос, как бы снизойдя ко мне. — И велика ли твоя… ваша премия? — Сто пятьдесят процентов от оклада. — А оклад? — Как бы это сказать: скажем, три прожиточных минимума. Полчаса работы для меня, — снисходительно сообщил водитель, плавно, мастерски поворачивая, куда мне было нужно. — Час или месяц, ребята, в этом ли счастье? — засмеялась я. Видно, давно, со времен еще пионерской или комсомольской юности никто не называл их «ребята». Видно, давно не слыхали они доброго смеха. Видно, давно не встречались в своем антимире с безразличием к деньгам. Видно, было и еще что-то, что сдерживало их, непонятное им, а меня охраняло.
— А в чем же счастье-то? — Спасибо, мне здесь выходить. В чем? В солнышке, в том, что есть добрые люди, вроде вас, готовые помочь другим. В здоровье. В чистой совести.
Роскошная машина мягко затормозила у подъезда института как раз тогда, когда в него вливалась густая толпа преподавателей и студентов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45